Газета «Золотое кольцо» от 12 декабря 1996.
Рукопись воспоминаний Владимира Дмитриевича Скульского мне довелось получить и прочесть весьма неожиданно.
- Вы знаете, что в Ярославле Людмила Владимировна Скульская? - спросила меня приятельница, конечно же, уверенная в том, что да, знаю. О древнем роде Скульских приходилось слышать многажды. Генеалогическое древо Скульских дает свои первые ростки еще во времена царя Ивана Васильевича Г розного. За верную воинскую и госуда-рственную службу царь наградил Скульских щедрыми наделами - вотчинами в нынешних Костромской и Ярославской губерниях. Род, занесенный в «Бархатную книгу» по Ярославской губернии, а жалованная грамота означена 1785 годом!..
Встретиться с Людмилой Владимировной Скульской, продолжательницей древнейшего рода, было заманчиво и куда как интересно. Мы повидались, хотя она была загружена до чрезвычайности - дни и вечера напролет проводила свой отпуск в хранилищах и архивах, в рукописных фондах музеев и библиотек.
Людмила Владимировна собирала исторические сведения об удивительных своих родственниках - древних и почти современных - прадеде, деде, отце, русских потомственных дворянах, их судьбах.
Прадед Людмилы Владимировны, Аркадий Васильевич Скульский, участвовал в легендарной обороне Севастополя в прошлом веке, в битве при реке Альме был тяжело ранен, на поле боя подобран французами. Был в плену у французов, потом передан в Англию, а по возвращении на родину стал крупным земским деятелем.
Достаточно сказать лишь, что на протяжении 16 лет (пять трехлетий!), вплоть до смерти в октябре 1887 года, избирался председателем ярославской губернской земской управы.
Дед - Дмитрий Аркадьевич Скульский - был депутатом первой Государственной думы. Той самой, что работала недолго и была распущена. Депутаты составили Выборгское воззвание, пытаясь отстоять и думу, и гражданские права. Были затем подвергнуты аресту и заключены в тюрьму. После Октябрьской революции, уже в 30-х, он был осужден «тройкой» и сослан в Соловецкие лагеря.
Отец Людмилы Владимировны, Владимир Дмитриевич, был не менее замечательным человеком. Геолог-алмазник, охотник, путешественник. Он оставил свои воспоминания о времени, в котором жил. Его обширные записки озаглавлены «Колычево». Так называлось родовое имение на реке Обноре близ Любима. Колычево знало разные времена.
Предреволюционные и послереволюционные, времена спокойные и смутные, мятежные и тихие. Но последних не помнит никто.
Владимир СКУЛЬСКИЙ Колычево: из воспоминаний
Я родился 14 апреля 1908 года. Раннее детство совпало с последними годами царствования дома Романовых и первой мировой войной. Помню Февральскую революцию 1917 года и Октябрь.
Первые сохранившиеся воспоминания относятся примерно к 1912 году, когда мне исполнилось 4 года. Мы жили в Ярославле, в доме Дружинина, выходящем окнами на городской бульвар. Дом этот, трехэтажный, добротный, стоит и по сие время. В этот день отец приехал с охоты и привез зайца. Беляк лежал на полу в столовой, и я его рассматривал. В кабинете у отца стояло чучело застреленной им лисицы...
В 1913 году родители купили деревянный одноэтажный дом на Воздвиженской улице - с мезонином и деревянным флигелем - и переехали туда. Во флигеле на втором этаже поселилась бабушка - Анна Николаевна Скульская с дочерью Клавдией Аркадьевной (мы, ребята, с детства звали ее Атя).
Отец мой - Дмитрий Аркадьевич Скульский - был присяжным поверенным и пользовался уважением сограждан. Мать - Мария Петровна, урожденная Куломзина, окончила в 1906 году женский медицинскии институт в Петербурге и служила главным врачом в глазной больнице доктора Кацаурова - отличнго, окулиста, но человека черносотённых убеждений. Осень, зиму и весну мы жили в Ярославле, а летом, после окончания занятий в гимназии, мать увозила нас в Колычево. Нас ждали двухэтажный деревянный дом с большим тенистым садом и одноэтажный флигель, тоже с садом. К дому примыкали участок земли площадью около 3 га и 25 десятин береженого хвойного леса, именуемого «мелданка», а на берегу Обноры стояла водяная мельница на два постава с маслобойкой и крупорушкой.
Колычево подарил Марии Петровне ее родной дядя Павел Васильевич Исаков. Родовая усадьба Куломзиных Углево отошла к Николаю Петровичу Куломзину.
Вместе с нами уезжала на лето и тетя Атя. В те годы железнодорожный мост через Волгу еще не был построен, мы переезжали на левый берег Волги паромом и в поезд на станции Урочь. Поезд вез нас до станции Пречистое, а оттуда на тройке 22 версты до Любима и далее через Обнору до Колычева. В Колычево доставлялась и лошадь Любимка.
В Урочи ее загружали в товарный вагон, а от Пречистого гнали своим ходом.
В Колычеве мать организовала прием глазных больных, а мы, сестра Таня и я, поступали под надзор тети Ати. Колычево было для нас раздольем.
Река Обнора в те годы славилась прозрачной, чистой водой, река была рыбной, водились в ней щука, окунь, лещ, подуст. Ловили - кто как умел, сетями, бреднями; наматками, самоловами и удочками. Рыболовная страсть завладела и мной. Чтобы я не зацепился за крючок, к пруту-удилищу привязывалась нитка, а к ней - платяной крючок. Я понимал, несмотря на малый возраст, что такая снасть никуда не годна, но другой не давали, и я стоически пекся на солнце в надежде на чудо: «А вдруг клюнет?»
Отец в Колычеве бывал наездами - работа присяжного поверенного требовала его присутствия в Ярославле.
Помню 1 августа 1914 года - день объявления первой мировой войны. Было воскресенье, очень солнечно и тепло. Тетя Атя водила нас в соборную церковь, а после службы на базарной площади у часовни служили молебен, и уже ревели женщины, провожая в армию своих близких. Вскоре мы возвратились в Ярославль. Появились наши раненые и пленные - немцы и австрийцы. Наших выздоравливающих разбирали по домам на излечение. У нас появилось трое, им освободили комнату письмоводителя. К раненым мы льнули, и они нам были рады, у всех были семьи, и они тосковали по ребятам...
Р. Б. Воспоминания Владимира Дмитриевича Скульского подробны, тщательны, по ним можно достоверно восстановить жизнь и быт провинциального дворянства предвоенной, предреволюционной поры. Тучи едва-едва набегают на горизонт. Дети еще счастливы, еще живут в своем мирном раю и ни о чем неведают.
В следующем выпуске «Уединенного Пошехонца» мы расскажем о связи трех поколений Скульских и познакомим читателей с новым фрагментом воспоминаний Владимира Дмитриевича Скульского. Рукопись хранится в фонде редких книг ярославской научной библиотеки имени Некрасова. Копию рукописи «Уединенному Пошехонцу» любезно предоставила Людмила Владимировна Скульская.
Маргарита ВАНЯШОВА.
Газета «Золотое кольцо» от 16 января 1997
Как мы и обещали читателям «Уединенного Пошехонца», сегодня наша краеведческая страница посвящена рассказу о связи трех поколений потомственных ярославских дворян Скульских. Мы знакомим вас с новыми материалами о Владимире Дмитриевиче СКУЛЬСКОМ.
Окончание. Начало в «ЗК» от 12 декабря 1996 г.
Октябрьская революция в Ярославле прошла бескровно, сменилась власть, и с продовольствием стало совсем плохо. Хлеб был серого цвета, горький из-за избытка подмешиваемой овсяной муки и набитый овсяной «косчитой». Было очевидно, что голода не миновать. Первый обыск у нас в доме проводили трое в кожаных куртках. Не нашли ничего, что искали - не знаю, удалились, ничего не забрав. В конце мая 1918 года наша семья - отец, мать, тетя Атя, сестра и я приехали в Колычево. Привезли из Ярославля двух коз, кроликов, несколько куриц - они и составили основу нашего натурального хозяйства. Разместились мы в большом доме на втором этаже. В остальных комнатах жила семья Поповых, служащих станции Любим на новой дороге Данилов - Буй. Во флигеле жила семья солдата Евдокима Шинкарева. Баню занимала Таранова, солдатка с тремя ребятишками._Исполком и его председатель Петр Иванович Раевский против нашего приезда не стал возражать. Мать сразу открыла прием больных, а глазного врача ни в Любиме, ни в Данилове не было, больных же трахомой имелось множество. На трех десятинах вместе с Шинкаревыми посеяли яровые ячмень и овес, немножко льна для масла, посадили картошку. Стало известно, что 6 июля в Ярославле вспыхнуло белогвардейское восстание. А на следующий день пришел кто- то из знакомых (кажется, Энгельбрехт) и предупредил, что отца вот-вот должны арестовать и ему немедленно надо уходить. Предупреждение было вполне своевременным и разумным: ведь отец былчленом первой Госдумы, кадетом, а в довершение дворянином, то есть хуже, как говорится, некуда... Сборы заняли менее получаса, я проводил отца до леса, и увиделись мы вновь спустя 4 года - в 1922-м. Я возвратился домой, и мы стали ждать «гостей». Поздно вечером во двор въехали две тройки, на которых прибыло несколько человек в кожаных куртках, спрашивали, где отец, требовали отцовское ружье и приступили к обыску. Забрали сахар - 10 или 12 фунтов, мыло, немножко муки (что было), забрали мундир, принадлежавший прадеду, и его гусарскую саблю, дедовскую шпагу (парадное оружие), его кепи (севастопольских времен) и отбыли. Ружье было спрятано так удачно, что его не нашли, и оно служит мне по сие время и является памятью об отце.
В начале 1927 года я уволился с работы (работал на стройке кладовщиком) и приехал в Колычево, чтобы заняться основательной подготовкой к экзаменам, так как мои познания в науках были мизерными, начинать следовало с азов. Я хотел поступить в медицинский. На семейном совете было решено ехать в Пермь, где трудился старый знакомый отца, профессор агрофака Герман Александрович Танашев. Я сдал экзамены и был зачислен. Первый учебный год прошел благополучно. Неприятности начались на втором курсе. Оно и понятно. Шел рубежный, 1930 год. На каждом факультете были созданы бригады «легкой кавалерии». Активисты должны были выявить: «кто есть кто», «кто ваши родители и чем вы занимались до 17-го года?». Питательная среда для «кавалеристов» богатая. Вся Сибирь, включая Пермскую губернию, была под Колчаком. Молодежь до 17 лет всю поголовно мобилизовали. После объявленных амнистий многие пошли учиться, и вот теперь наступила расплата. Раскопали и мое дворянское происхождение, о котором я не упомянул вполне сознательно. И был тут же исключен из вуза «за сокрытие социального происхождения». В июне 1930 года в Ярославской коллегии защитников была проведена т. н. «чистка», и отец был «вычищен» по 1-й категории, дающей только одно право - умереть. После долгих хлопот страшную категорию сняли, оставив запрещение занимать -судебные должности. А 17 ноября 1930 года отца арестовали, и «тройка» ОГПУ приговорила его к 5 годам заключения в Соловецких лагерях. Отец пробыл там до 21 июня 1934 года и был освобожден досрочно как ударник Беломорско-Балтийского канала.
В ноябре пришло уведомление о моем восстановлении в правах студента, и, окрыленный надеждами, я укатил в Пермь. Через несколько месяцев меня вызвали в Пермское ОГПУ, отобрали студенческий билет и зачетную книжку, и я оказался исключенным вторично, теперь уже без всякой надежды на восстановление.
Надо сказать, что отцу, если можно так выразиться, повезло: его не пытали, не избивали, на общих работах он пробыл недолго. А досрочное освобождение спасло его от «децимаций» - массовых расстрелов политических заключенных после убийства Кирова.
Я приехал в Ярославль, повидал в тюрьме отца и укатил в Ленинград устраиваться на работу. Там знакомый отца инженер Лилеев помог поступить на опытный завод ГИПХа, готовивший кадры для строящегося Волховского алюминиевого комбината.
Беда не приходит одна. Так случилось и с нами. 1930-й был годом «сплошной коллективизации». Нас также причислили к кулакам, было принято решение о нашем раскулачивании со всеми вытекающими последствиями. По счастью, удалось отбиться от этой беды, но стало очевидно, что с Колычевом надо кончать. За бесценок были проданы большой дом, скот и имущество, а мать перебралась в Ярославль к отцу. За нами был оставлен флигель с «малым» садом. В 1935 году мать попросили провести обследование детдомовских ребят, живших в 5 - 6 км от города. Для поездки выделили лошадь, запряженную в телегу. Мать страдала язвой желудка, и дорожная тряска привела к прободению и перитониту. Смерть наступила 18 июля 1935 года. Провожал ее в последний путь чуть ли не весь город. Так мы простились с Колычевом навсегда.
Последнее письмо Дмитрия Скульского сыну
22 октября 1943 года
Дорогой мой Володя!
Что с тобой? Должно быть, тебе очень плохо, так как ты вовсе перестал мне писать. Думаю, что состояние твоего духа угнетено внешними обстоятельствами - тебе и поделиться, и размыкать свое горе не с кем. Так бы мне хотелось быть ближе к тебе и помочь добрым словом и советом! Но это возможно лишь при одном условии, если бы ты приехал сюда. Я, Володюшка, заболел, на этот раз, пожалуй, не менее серьезно, чем зимой: у меня парализовались руки и ноги - не могу одеться, подняться с кровати без посторонней помощи. Представляешь, какая мука со мной Инне Сергеевне? Хворать долго мне нельзя, ведь по закону больничные листы при службе менее 6 месяцев оплате не подлежат. А я служу только с 17 июля. Я могу лишь просить у Бога христианской кончины моего живота. Смерть явилась бы лучшим и желательнейшим выходом из этого ужасающего тупика. Для Инны Сергеевны я становлюсь тяжким ярмом. А постоянная необходимость искать продукты питания? Картошка стоит уже 40 рублей, молоко - 50 и дороже, дров нет, добыли сырых досок, которые не разгораются и тепла не дают. Хлеба получаем по 400 граммов и, конечно, голодаем при таком пайке. Тряпья и золота, которые можно было бы поменять на хлеб или картошку, у нас нет. Мне бы очень хотелось чтобы взаимные отношения между тобой и Инной Сергеевной и при жизни моей, и в случае моей смерти стали как можно ближе: она чуткий, добрый человек, таких хороших людей, как она, мало. Вот тебе вся серьезная правда обо мне. Ничего не скрыл. Не скрывай и ты самую горькую правду о себе от меня. Хорошо, если бы смог приехать. Но на случай моей смерти приезжать не трудись: к похоронам из твоих дальних краев все равно не приехать. Жду с нетерпением твоего обстоятельного письма. Горячо тебя любящий отец Дмитрий СКУЛЬСКИЙ
Памяти отца (Владимир СКУЛЬСКИЙ)
Город Рыбинск, кладбище,
Здесь, близ бывшего храма
(в нем теперь мастерская и моторы шумят),
Есть могила, в которой
Мой отец похоронен
В 43-м военном,
Пятьдесят лет назад.
Перед ней две березы,
Слева тополь высокий,
Бузина и крапива
И по пояс трава.
Каждый год ненадолго
Я сюда приезжаю
Поглядеть на могилу,
Побывать у отца.
Вкруг могилы оградка,
Крест железный и надпись:
«Скульский Дмитрий Аркадьич»
И две даты рядком.
Постою, повздыхаю,
Посмотрю на могилу
И на год попрощаюсь
Со своим стариком...
Был он добр и отзывчив,
Бескорыстен и честен,
Всем всегда помогал,
Как умели в чем мог.
Испытал он немало
И беды и невзгоды,
И за все, что он вынес,
Да простит его Бог.
Был он в первой Госдуме,
Отсидел за воззванье
И в восьмом, и в тридцатых,
Как в те годы велось.
А когда он остался
И больным, и голодным,
Навестить и помочь
Мне ему не пришлось...
Что ж, прости мне, что не был,
Не помог, не простился,
Что в последний твой час
Сын не видел отца.
Ты остался примером,
Как жить и трудиться
И как совесть и честь
Пронести до конца.
Людмила СКУЛЬСКАЯ
Дед был депутатом первой Государственной думы
Мой дедушка Дмитрий Аркадьевич Скульский был депутатом первой Государственной думы. Я изучила стенографические отчеты о ее работе, публиковавшиеся в журнале «Нива» за 1906 год, книгу «Выборгский процесс», изданную в 1908 году, и другие материалы. Как известно, первая Дума работала недолго, она была распущена, а депутаты, вместо того чтобы спокойно разойтись по домам, собрались в Гельсингфорсе (Хельсинки) и составили «Выборгское воззвание», которое подписали менее половины депутатов - 180 человек.
«Граждане всей России! - говорилось в Воззвании. - Вы поручили нам добиваться земли и воли. Исполняя ваше поручение и наш долг, мы составляли законы для обеспечения народу свободы, мы требовали удаления безответственных министров, которые, безнаказанно нарушая законы, подавляли свободу, но прежде всего мы желали издать закон о наделении землею трудящегося крестьянства путем обращения на этот предмет земель казенных, удельных, кабинетских, монастырских и т. д. Правительство признало такой закон недопустимым, был объявлен роспуск народных представителей...»
Естественно, что вслед за воззванием немедленно последовали репрессии. Судили 167 депутатов (шестерых не нашли, некоторые были убиты, умерли своей смертью) В числе обвиняемых были князья Оболенский, Урусов, Дм. Шаховской, граф П. П. Толстой, барон Штейнгель, а среди потомственных дворян был и Дмитрий Аркадьевич Скульский. Сын мирового посредника, раздавшего свои земли крестьянам, он не мог не подписать воззвание. Наказанием явилось заключение в одиночную тюремную камеру сроком на 3 месяца и исключение с государственной службы.
Как это резко отличалось от репрессий большевиков. Летом 1926 года в газетах было опубликовано сообщение ГПУ о расстреле двадцати человек. Первым в списке был князь Павел Дмитриевич Долгоруков. Дмитрий Иванович Шаховской был арестован в 1939 году при Берии в возрасте 78 лет и погиб.
Прадед – защитник Севастополя
Жизнь Аркадия Васильевича Скульского могла бы послужить источником сюжета не одного приключенческого романа. Он родился в 1831 году, по окончании Ярославской гимназии - по семейной традиции и родительской воле - поступил офицером во Владимирский пехотный полк. Участвовал в обороне Севастополя - в битве при реке Альме был тяжело ранен, но остался на поле боя, был подобран французами и оказался в плену.
Французы по прошествии некоторого времени передали Аркадия Скульского в Англию. Возвратившись на родину, Аркадий Васильевич снова служил в армии и вышел в отставку в чине штабс-капитана. Он был награжден орденами Станислава II степени и Анны II степени. В полку, где он служил в свое время, сочли, что Скульский был убит во время сражения при реке Альме - и на обелиске, установленном на поле боя, в числе погибших русских офицеров, защитников Севастополя, высечена и его фамилия.
Скульские были богатыми помещиками Любимского уезда. Аркадий Васильевич, однако, собственной недвижимости не имел. Удобные земли он на льготных условиях передал крестьянам, оставив за собой лесные пустоши, необходимые в качестве ценза для выборов на должности в земстве. Он отличался мягким и добрым характером, был отзывчив на людское горе и нищету, был честен и принципиален и никогда не занимался стяжательством.
Аркадий Васильевич принял самое горячее участие в реформе 1861 года. Будучи мировым посредником, отстаивал интересы крестьян. Был избран председателем Любимской уездной земской управы, а в 1872 году - председателем Ярославской губернской земской управы и избирался на эту должность в течение пяти трехлетий, вплоть до смерти в октябре 1887 года. Он содействовал строительству каменных больниц в Любиме и Ярославле, организации школ, прокладке новых дорог. В Ярославле его усилиями были построены новая земская больница, глазная лечебница, дом для умалишенных.
В Российской государственной библиотеке в Москве хранятся его работы, посвященные Ярославской губернии, им был сделан и перевод «Слова о полку Игореве», утраченный во время блокады. После его смерти в 1887 году семья осталась без средств. Земством за его заслуги вдове была установлена пенсия в размере 15 рублей в месяц, а дети Дмитрий и Клавдия приняты к обучению за счет земства.
// Уединенный пошехонец: литературно-краеведческое приложение к газете «Золотое кольцо», 12 декабря 1996, 16 января 1997
