Прежде всего Людмила Афанасьевна повела Костоглотова в аппаратную,
откуда только что вышла больная после сеанса. С восьми утра почти непрерывно
работала здесь большая ставосьмидесятитысячевольтная рентгеновская трубка,
свисающая со штатива на подвесах, а форточка была закрыта, и весь воздух был
наполнен чуть сладковатым, чуть противным рентгеновским теплом.
Этот разогрев, как ощущали его л?гкие (а был он не просто разогрев),
становился противен больным после полудюжины, после {50} десятка сеансов,
Людмила же Афанасьевна привыкла к нему. За двадцать лет работы здесь, когда
трубки и совсем никакой защиты не имели (она попадала и под провод высокого
напряжения, едва убита не была), Донцова каждый день дышала воздухом
рентгеновских кабинетов, и больше часов, чем допустимо, сидела на
диагностике. И несмотря на все экраны и перчатки, она получила на себя,
наверно, больше "эр", чем самые терпеливые и тяж?лые больные, только никто
этих "эр" не подсчитывал, не складывал.
Она спешила -- но не только, чтоб выйти скорей, а нельзя было лишних
минут задерживать рентгеновскую установку. Показала Костоглотову лечь на
тв?рдый топчан под трубку и открыть живот. Какой-то щекочущей прохладной
кисточкой водила ему по коже, что-то очерчивая и как будто выписывая цифры.
И тут же сестре-рентгенотехнику объяснила схему квадрантов и как
подводить трубку на каждый квадрант. Потом велела ему перевернуться на живот
и мазала ещ? на спине. Объявила:
-- После сеанса -- зайд?те ко мне.
И ушла. А сестра опять велела ему животом вверх и обложила первый
квадрант простынями, потом стала носить тяж?лые коврики из просвинцованной
резины и закрывать ими все смежные места, которые не должны были сейчас
получить прямого удара рентгена. Гибкие коврики приятно-тяжело облегали
тело.
Ушла и сестра, затворила дверь, и видела его теперь только через
окошечко в толстой стене. Раздалось тихое гудение, засветились
вспомогательные лампы, раскалилась главная трубка.
И через оставленную клетку кожи живота, а потом через прослойки и
органы, которым названия не знал сам обладатель, через туловище
жабы-опухоли, через желудок или кишки, через кровь, идущую по артериям и
венам, через лимфу, через клетки, через позвоночник и малые кости, и ещ?
через прослойки, сосуды и кожу там, на спине, потом через настил топчана,
четыр?хсантиметровые доски пола, через лаги, через засыпку и дальше, дальше,
уходя в самый каменный фундамент или в землю,-- полились ж?сткие
рентгеновские лучи, не представимые человеческому уму вздрагивающие векторы
электрического и магнитного полей, или более понятные снаряды-кванты,
разрывающие и решетящие вс?, что попадалось им на пути.
И этот варварский расстрел крупными квантами, происходивший беззвучно и
неощутимо для расстреливаемых тканей, за двенадцать сеансов вернул
Костоглотову намерение жить, и вкус жизни, и аппетит, и даже вес?лое
настроение. Со второго и третьего прострела освободясь от болей, делавших
ему невыносимым существование, он потянулся узнать и понять, как же эти
пронизывающие снарядики могут бомбить опухоль и не трогать остального тела.
Костоглотов не мог вполне поддаться лечению, пока для себя не понял его идеи
и не поверил в не?.
И он постарался выведать идею рентгенотерапии от Веры Корнильевны, этой
милой женщины, обезоружившей его предвзятость и настороженность с первой
встречи под лестницей, когда {51} он решил, что пусть хоть пожарниками и
милицией его вытаскивают, а доброй волей он не уйд?т.
-- Вы не бойтесь, объясните,-- успокаивал е?.-- Я как тот сознательный
боец, который должен понимать боевую задачу, иначе он не воюет. Как это
может быть, чтобы рентген разрушал опухоль, а остальных тканей не трогал?
Все чувства Веры Корнильевны ещ? прежде глаз выражались в е? отзывчивых
л?гких губах. И колебание выразилось в них же.
(Что она могла ему рассказать об этой слепой артиллерии, с тем же
удовольствием лупцующей по своим, как и по чужим?)
-- Ох, не полагается... Ну, хорошо. Рентген, конечно, разрушает вс?
подряд. Только нормальные ткани быстро восстанавливаются, а опухолевые нет.
Правду ли, неправду ли сказала, но Костоглотову это понравилось.
-- О! На таких условиях я играю. Спасибо. Теперь буду выздоравливать!
И, действительно, выздоравливал. Охотно ложился под рентген и во время
сеанса ещ? особо внушал клеткам опухоли, что они -- разрушаются, что им --
х а н а.
А то и вовсе думал под рентгеном о ч?м попало, даже дремал.
Сейчас вот он обош?л глазами многие висящие шланги и провода и хотел
для себя объяснить, зачем их столько, и если есть тут охлаждение, то водяное
или масляное. Но мысль его на этом не задержалась и ничего он себе не
объяснил.
Он думал, оказывается, о Вере Гангарт. Он думал, что вот такая милая
женщина никогда не появится у них в Уш-Тереке. И все такие женщины
обязательно замужем. Впрочем, помня этого мужа в скобках, он думал о ней вне
этого мужа. Он думал, как приятно было бы поболтать с ней не мельком, а
долго-долго, хоть бы вот походить по двору клиники. Иногда напугать е?
резкостью суждения -- она забавно теряется. Милость е? всякий раз светит в
улыбке как солнышко, когда она только попад?тся в коридоре навстречу или
войд?т в палату. Она не по профессии добра, она просто добра. И -- губы...
Трубка зудела с л?гким призвоном.
Он думал о Вере Гангарт, но думал и о Зое. Оказалось, что самое сильное
впечатление от вчерашнего вечера, выплывшее и с утра, было от е? дружно
подобранных грудей, составлявших как бы полочку, почти горизонтальную. Во
время вчерашней болтовни лежала на столе около них большая и довольно
тяж?лая линейка для расчерчивания ведомостей -- не фанерная линейка, а из
струга ной досочки. И весь вечер у Костоглотова был соблазн -- взять эту
линейку и положить на полочку е? грудей -- проверить: соскользн?т или не
соскользн?т. Ему казалось, что -- не соскользн?т.
Ещ? он с благодарностью думал о том тяж?лом просвинцован-ном коврике,
который кладут ему ниже живота. Этот коврик давил на него и радостно
подтверждал: "Защищу, не бойся!" {52}
А может быть, нет? А может, он недостаточно толст? А может, его не
совсем аккуратно кладут?
Впрочем, за эти двенадцать дней Костоглотов не просто вернулся к жизни
-- к еде, движению и вес?лому настроению. За эти двенадцать дней он вернулся
и к ощущению, самому красному в жизни, но которое за последние месяцы в
болях совсем потерял. И, значит, свинец держал оборону!
А вс?-таки надо было выскакивать из клиники, пока цел.
Он и не заметил, как прекратилось жужжание, и стали остывать розовые
нити. Вошла сестра, стала снимать с него щитки и простыни. Он спустил ноги с
топчана и тут хорошо увидел на сво?м животе фиолетовые клетки и цифры.
-- А как же мыться?
-- Только с разрешения врачей.
-- Удобненькое устройство. Так это что мне -- на месяц заготовили?
Он пош?л к Донцовой. Та сидела в комнате короткофокусных аппаратов и
смотрела на просвет большие рентгеновские пл?нки. Оба аппарата были
выключены, обе форточки открыты, и больше не было никого.
-- Садитесь,-- сказала Донцова сухо.
Он сел.
Она ещ? продолжала сравнивать две рентгенограммы.
Хотя Костоглотов с ней и спорил, но вс? это была его оборона против
излишеств медицины, разработанных в инструкции. А сама Людмила Афанасьевна
вызывала у него доверие -- не только мужской решительностью, ч?ткими
командами в темноте у экрана, и возрастом, и безусловной преданностью работе
одной, но больше всего тем, как она с первого дня уверенно щупала контур
опухоли и шла точно-точно по нему. О правильности прощупа ему говорила сама
опухоль, которая тоже что-то чувствовала. Только больной может оценить,
верно ли врач понимает опухоль пальцами. Донцова так щупала его опухоль, что
ей и рентген был не нужен.
Отложив рентгенограммы и сняв очки, она сказала:
-- Костоглотов. В вашей истории болезни существенный пробел. Нам нужна
точная уверенность в природе вашей первичной опухоли.-- Когда Донцова
переходила на медицинскую речь, е? манера говорить очень убыстрялась:
длинные фразы и термины проскакивали одним дыханием.-- То, что вы
рассказываете об операции в позапрошлом году, и положение нынешнего
метастаза сходятся к нашему диагнозу. Но вс?-таки не исключаются и другие
возможности. А это нам затрудняет лечение. Взять пробу сейчас из вашего
метастаза, как вы понимаете, невозможно.
-- Слава Богу. Я бы и не дал.
-- Я вс?-таки не понимаю -- почему мы не можем получить ст?кол с
первичным препаратом. Вы-то сами вполне уверены, что гистологический анализ
был?
-- Да, уверен.
-- Но почему в таком случае вам не объявили результата? -- {53}
строчила она скороговоркой делового человека. О некоторых словах надо было
догадываться.
А вот Костоглотов торопиться отвык:
-- Результата? Такие у нас были бурные события, Людмила Афанасьевна,
такая обстановочка, что, честное слово... Просто стыдно было о моей биопсии
спрашивать. Тут головы летели. Да я и не понимал, зачем биопсия.--
Костоглотов любил, разговаривая с врачами, употреблять их термины.
-- Вы не понимали, конечно. Но врачи-то должны были понять, что этим не
играют.
-- Вра-чи?
Он посмотрел на сединку, которую она не прятала и не закрашивала,
охватил собранное деловое выражение е? несколько скуластого лица.
Как ид?т жизнь, что вот сидит перед ним его соотечественница,
современница и доброжелатель -- и на общем их родном русском языке он не
может объяснить ей самых простых вещей. Слишком издалека начинать надо, что
ли. Или слишком рано оборвать.
-- И врачи, Людмила Афанасьевна, ничего поделать не могли. Первый
хирург, украинец, который назначил мне операцию и подготовил меня к ней, был
взят на этап в самую ночь под операцию.
-- И что же?
-- Как что? Увезли.
-- Но позвольте, когда его предупредили, он мог... Костоглотов
рассмеялся откровеннее.
-- Об этапе никто не предупреждает, Людмила Афанасьевна. В том-то и
смысл, чтобы выдернуть человека внезапно.
Донцова нахмурилась крупным лбом. Костоглотов говорил какую-то
несообразицу.
-- Но если у него был операционный больной?..
-- Ха! Там принесли ещ? почище меня. Один литовец проглотил алюминиевую
ложку, столовую.
-- Как это может быть?!
-- Нарочно. Чтоб уйти из одиночки. Он же не знал, что хирурга увозят.
-- Ну, а... потом? Ведь ваша опухоль быстро росла?
-- Да, прямо-таки от утра до вечера, серь?зно... Потом дней через пять
привезли с другого лагпункта другого хирурга, немца, Карла Ф?доровича.
Во-от... Ну, он осмотрелся на новом месте и ещ? через ден?к сделал мне
операцию. Но никаких этих слов: "злокачественная опухоль", "метастазы" --
никто мне не говорил. Я их и не знал.
-- Но биопсию он послал?
-- Я тогда ничего не знал, никакой биопсии. Я лежал после операции, на
мне -- мешочки с песком. К концу недели стал учиться спускать ногу с
кровати, стоять -- вдруг собирают из лагеря ещ? этап, человек семьсот,
называется "бунтарей". И в этот этап попадает мой смирнейший Карл Ф?дорович.
Его взяли из жилою барака, не дали обойти больных последний раз. {54}
-- Дикость какая!
-- Да это ещ? не дикость.-- Костоглотов оживился больше обычного.--
Прибежал мой дружок, шепнул, что я тоже в списке на тот этап, начальница
санчасти мадам Дубинская дала согласие. Дала согласие, зная, что я ходить не
могу, что у меня швы не сняты, вот сволочь!.. Простите... Ну, я твердо
решил: ехать в телячьих вагонах с неснятыми швами -- загноится, это смерть.
Сейчас за мной придут, скажу: стреляйте тут, на койке, никуда не поеду.
Твердо! Но за мной не пришли. Не потому, что смиловалась мадам Дубинская,
она ещ? удивлялась, что меня не отправили. А разобрались в
уч?тно-распределительной части: сроку мне оставалось меньше года. Но я
отвл?кся... Так вот я подош?л к окну и смотрю. За штакетником больницы --
линейка, метров двадцать от меня, и на не? уже готовых с вещами сгоняют на
этап. Оттуда Карл Ф?дорыч меня в окне увидал и кричит: "Костоглотов!
Откройте форточку!" Ему надзор: "Замолчи, падло!" А он: "Костоглотов!
Запомните! Это очень важно! Срез вашей опухоли я направил на гистологический
анализ в Омск, на кафедру патанатомии, запомните!" Ну и... угнали их. Вот
мои врачи, ваши предшественники. В ч?м они виноваты?
Костоглотов откинулся в стуле. Он разволновался. Его охватило воздухом
той больницы, не этой.
Отбирая нужное от лишнего (в рассказах больных всегда много лишнего),
Донцова вела сво?:
-- Ну, и что ж ответ из Омска? Был? Вам объявили? Костоглотов пожал
остроуглыми плечами.
-- Никто ничего не объявлял. Я и не понимал, зачем мне это Карл
Ф?дорович крикнул. Только вот прошлой осенью, в ссылке, когда меня уж очень
забрало, один старичок-гинеколог, мой друг, стал настаивать, чтоб я
запросил. Я написал в свой лагерь. Ответа не было. Тогда написал жалобу в
лагерное управление. Месяца через два ответ приш?л такой: "При тщательной
проверке вашего архивного дела установить анализа не представляется
возможности." Мне так тошно уже становилось от опухоли, что переписку эту я
бы бросил, но поскольку вс? равно и лечиться меня комендатура не
выпускала,-- я написал наугад и в Омск, на кафедру патанатомии. И оттуда
быстро, за несколько дней, приш?л ответ -- вот уже в январе, перед тем, как
меня выпустили сюда.
-- Ну вот, вот! Этот ответ! Где он?!
-- Людмила Афанасьевна, я сюда уезжал -- у меня... Безразлично вс?. Да
и бумажка без печати, без штампа, это просто письмо от лаборанта кафедры.
Она любезно пишет, что именно от той даты, которую я называю, именно из того
пос?лка поступил препарат, и анализ был сделан и подтвердил вот...
подозреваемый вами вид опухоли. И что тогда же ответ был послан
запрашивающей больнице, то есть нашей лагерной. И вот это очень похоже на
тамошние порядки, я вполне верю: ответ приш?л, никому не был нужен, и мадам
Дубинская...
Нет, Донцова решительно не понимала такой логики! Руки е? {55} были
скрещены, и она нетерпеливо прихлопнула горстями повыше локтей.
-- Да ведь из такого ответа следовало, что вам немедленно нужна
рентгенотерапия!
-- Ко-го? -- Костоглотов шутливо прижмурился и посмотрел на Людмилу
Афанасьевну.-- Рентгенотерапия?
Ну вот, он четверть часа рассказывал ей -- и что же рассказал? Она
снова ничего не понимала.
-- Людмила Афанасьевна! -- воззвал он.-- Нет, чтоб тамошний мир
вообразить... Ну, о н?м совсем не распространено представление! Какая
рентгенотерапия! Ещ? боль у меня не прошла на месте операции, вот как сейчас
у Ахмаджана, а я уже был на общих работах и бетон заливал. И не думал, что
могу быть чем-то недоволен. Вы не знаете, сколько весит глубокий ящик с
жидким бетоном, если его вдво?м поднимать?
Она опустила голову.
-- Ну пусть. Но вот теперь этот ответ с кафедры патанатомии -- почему
же он без печати? Почему он -- частное письмо?
-- Ещ? спасибо, что хоть частное письмо! -- уговаривал Костоглотов.--
Попался добрый человек. Вс?-таки добрых людей среди женщин больше, чем среди
мужчин, я замечаю... А частное письмо -- из-за нашей треклятой секретности!
Она и пишет дальше: однако препарат опухоли был прислан к нам безымянно, без
указания фамилии больного. Поэтому мы не можем дать вам официальной справки
и ст?кла препарата тоже не можем выслать.-- Костоглотов начал раздражаться.
Это выражение быстрее других завладевало его лицом.-- Великая
государственная тайна! Идиоты! Трясутся, что на какой-то там кафедре узнают,
что в каком-то лагере томится некий узник Костоглотов. Брат Людовика! Теперь
анонимка будет там лежать, а вы будете голову ломать, как меня лечить. Зато
тайна!
Донцова смотрела твердо и ясно. Она не уходила от своего.
-- Что ж, и это письмо я должна включить в историю болезни.
-- Хорошо. Вернусь в свой аул -- и сейчас же вам его вышлю.
-- Нет, надо быстрей. Этот ваш гинеколог не найд?т, не вышлет?
-- Да найти-то найд?т... А сам я когда поеду? -- Костоглотов смотрел
исподлобья.
-- Вы поедете тогда,-- с большим значением отвесила Донцова,-- когда я
сочту нужным прервать ваше лечение. И то на время.
Этого мига и ждал Костоглотов в разговоре! Его-то и нельзя было
пропускать без боя!
-- Людмила Афанасьевна! Как бы нам установить не этот тон взрослого с
реб?нком, а -- взрослого со взрослым? Серь?зно. Я вам сегодня на обходе...
-- Вы мне сегодня на обходе,-- погрознело крупное лицо Донцовой,--
устроили позорную сцену. Что вы хотите? -- будоражить больных? Что вы им в
голову вколачиваете?
-- Что я хотел? -- Он говорил не горячась, тоже со значением, {56} и
стул занимал прочно, спиной о спинку.-- Я хотел только напомнить вам о сво?м
праве распоряжаться своей жизнью. Человек -- может распоряжаться своей
жизнью, нет? Вы призна?те за мной такое право?
Донцова смотрела на его бесцветный извилистый шрам и молчала.
Костоглотов развивал:
-- Вы сразу исходите из неверного положения: раз больной к вам
поступил, дальше за него думаете вы. Дальше за него думают ваши инструкции,
ваши пятиминутки, программа, план и честь вашего лечебного учреждения. И
опять я -- песчинка, как в лагере, опять от меня ничего не зависит.
-- Клиника бер?т с больных письменное согласие перед операцией,--
напомнила Донцова.
(К чему это она об операции?.. Вот уж на операцию он ни за что!)
-- Спасибо! За это -- спасибо, хотя она так делает для собственной
безопасности. Но кроме операции -- ведь вы ни о ч?м не спрашиваете больного,
ничего ему не поясняете! Ведь чего стоит один рентген!
-- О рентгене -- где это вы набрались слухов? -- догадывалась
Донцова.-- Не от Рабиновича ли?
-- Никакого Рабиновича я не знаю! -- уверенно мотнул головой
Костоглотов.-- Я говорю о принципе.
(Да, именно от Рабиновича он слышал эти мрачные рассказы о последствиях
рентгена, но обещал его не выдавать. Рабинович был амбулаторный больной, уже
получивший двести с чем-то сеансов, тяжело переносивший их и с каждым
десятком приближавшийся, как он ощущал, не к выздоровлению, а к смерти. Там,
где жил он -- в квартире, в доме, в городе, никто его не понимал: здоровые
люди, они с утра до вечера бегали и думали о каких-то удачах и неудачах,
казавшихся им очень значительными. Даже своя семья уже устала от него.
Только тут, на крылечке противоракового диспансера, больные часами слушали
его и сочувствовали. Они понимали, что это значит, когда окостенел подвижный
треугольник "дужки" и сгустились рентгеновские рубцы по всем местам
облучения.)
Скажите, он говорил о принципе!.. Только и не хватало Донцовой и е?
ординаторам проводить дни в собеседованиях с больными о принципах лечения!
Когда б тогда и лечить!
Но такой дотошный любознательный упрямец, как этот, или как Рабинович,
изводивший е? выяснениями о ходе болезни, попадались на пятьдесят больных
один, и не миновать было тяжкого жребия иногда с ними объясняться. Случай же
с Костоглотовым был особый и медицински: особый в том небрежном, как будто
заговорно-злобном ведении болезни до не?, когда он был допущен, дотолкнут до
самой смертной черты -- и особый же в том крутом исключительно-быстром
оживлении, которое под рентгеном у него началось.
-- Костоглотов! За двенадцать сеансов рентген сделал вас живым {57}
человеком из мертвеца -- и как же вы смеете руку заносить на рентген? Вы
жалуетесь, что вас в лагере и ссылке не лечили, вами пренебрегали -- и тут
же вы жалуетесь, что вас лечат и о вас беспокоятся. Где логика?
-- Получается, логики нет,-- потряс ч?рными кудлами Костоглотов.-- Но
может быть, е? и не должно быть, Людмила Афанасьевна? Ведь человек же --
очень сложное существо, почему он должен быть объясн?н логикой? или там
экономикой? или физиологией? Да, я приехал к вам мертвецом, и просился к
вам, и лежал на полу около лестницы -- и вот вы делаете логический вывод,
что я приехал к вам спасаться л ю б о й ц е н о й. А я не хочу -- любой
ценой!! Такого и на свете нет ничего, за что б я согласился платить любую
цену! -- Он стал спешить, как не любил, но Донцова клонилась его перебить, а
ещ? тут много было высказать.-- Я приехал к вам за облегчением страданий! Я
говорил: мне очень больно, помогите! И вы помогли! И вот мне не больно.
Спасибо! Спасибо! Я -- ваш благодарный должник. Только теперь -- отпустите
меня! Дайте мне, как собаке, убраться к себе в конуру и там отлежаться и
отлизаться.
-- А когда вас снова подопр?т -- вы опять приполз?те к нам?
-- Может быть. Может быть, опять приползу.
-- И мы должны будем вас принять?
-- Да!! И в этом я вижу ваше милосердие! А вас беспокоит что? --
процент выздоровления? отч?тность? Как вы запишете, что отпустили меня после
пятнадцати сеансов, если Академия медицинских наук рекомендует не меньше
шестидесяти?
Такой сбивчивой ерунды она ещ? никогда не слышала. Как раз с точки
зрения отч?тности очень выгодно было сейчас его выписать с "резким
улучшением", а через пятьдесят сеансов этого не будет.
А он вс? толок сво?:
-- С меня довольно, что вы опухоль попятили. И остановили. Она -- в
обороне. И я в обороне. Прекрасно. Солдату лучше всего жив?тся в обороне. А
вылечить "до конца" вы вс? равно не сможете, потому что никакого конца у
ракового лечения не бывает. Да и вообще все процессы природы характеризуются
асимптотическим насыщением, когда большие усилия приводят уже к малым
результатам. Вначале моя опухоль разрушалась быстро, теперь пойд?т медленно
-- так отпустите меня с остатками моей крови.
-- Где вы этих сведений набрались, интересно? -- сощурилась Донцова.
-- А я, знаете, с детства любил подчитывать медицинские книги.
-- Но чего именно вы боитесь в нашем лечении?
-- Чего мне бояться -- я не знаю, Людмила Афанасьевна, я не врач. Это,
может быть, знаете вы, да не хотите мне объяснить. Вот например. Вера
Корнильевна хочет назначить мне колоть глюкозу...
-- Обязательно. {58}
-- А я -- не хочу.
-- Да почему же?
-- Во-первых, это неестественно. Если мне уж очень нужен виноградный
сахар -- так давайте мне его в рот! Что это придумали в двадцатом веке:
каждое лекарство -- уколом? Где это видано в природе? у животных? Пройд?т
сто лет -- над нами как над дикарями будут смеяться. А потом -- как колют?
Одна сестра попад?т сразу, а другая истычет весь этот вот... локтевой сгиб.
Не хочу! Потом я вижу, что вы подбираетесь к переливанию мне крови...
-- Вы радоваться должны! Кто-то отда?т вам свою кровь! Это -- здоровье,
это -- жизнь!
-- А я не хочу! Одному чечену тут при мне перелили, его потом на койке
подбрасывало три часа, говорят: "неполное совмещение". А кому-то ввели кровь
мимо вены, у него шишка на руке вскочила. Теперь компрессы и парят целый
месяц. А я не хочу.
-- Но без переливания крови нельзя давать много рентгена.
-- Так не давайте!! Почему вообще вы бер?те себе право решать за
другого человека? Ведь это -- страшное право, оно редко вед?т к добру.
Бойтесь его! Оно не дано и врачу.
-- Оно именно дано врачу! В первую очередь -- ему! -- убежд?нно
вскрикнула Донцова, уже сильно рассерженная.-- А без этого права не было б и
медицины никакой!
-- А к чему это вед?т? Вот скоро вы будете делать доклад о лучевой
болезни, так?
-- Откуда вы знаете? -- изумилась Людмила Афанасьевна.
-- Да это легко предположить...
(Просто лежала на столе толстая папка с машинописными листами. Надпись
на папке приходилась Костоглотову вверх ногами, но за время разговора он
проч?л е? и обдумал.)
-- ... легко догадаться. Потому что появилось новое название и, значит,
надо делать доклады. Но ведь и двадцать лет назад вы облучали какого-нибудь
такого Костоглотова, который отбивался, что боится лечения, а вы уверяли,
что вс? в порядке, потому что ещ? не знали лучевой болезни. Так и я теперь:
ещ? не знаю, чего мне надо бояться, но -- отпустите меня! Я хочу
выздоравливать собственными силами. Вдруг да мне станет лучше, а?
Есть истина у врачей: больного надо не пугать, больного надо
подбодрять. Но такого назойного больного, как Костоглотов, надо было,
напротив, ошеломить.
-- Лучше? Н е с т а н е т! Могу вас заверить,-- она прихлопнула
четырьмя пальцами по столу как хлопушкой муху,-- не станет! Вы -- она ещ?
соразмеряла удар, -- у м р ? т е!
И смотрела, как он вздрогнет. Но он только затих.
-- У вас будет судьба Азовкина. Видели, да? Ведь у вас с ним одна
болезнь и запущенность почти одинаковая. Ахмаджана мы спасаем -- потому что
его стали облучать сразу после операции. А у вас потеряно два года, вы
думайте об этом! И нужно было сразу делать вторую операцию -- ближнего по
ходу следования лимфоузла, а вам пропустили, учтите. И метастазы потекли!
Ваша опухоль {59}
-- из самых опасных видов рака! Она опасна тем, что скоротечна и
резко-злокачественна, то есть очень быстро да?т метастазы. Е? смертность
совсем недавно составляла девяносто пять процентов, вас устраивает? Вот, я
вам покажу...
Она вытащила папку из груды и начала рыться в ней. Костоглотов молчал.
Потом заговорил, но тихо, совсем не так уверенно, как раньше:
-- Откровенно говоря, я за жизнь не очень-то держусь. Не только впереди
у меня е? нет, но и сзади не было. И если проглянуло мне пожить полгодика --
надо их и прожить. А на десять-двадцать лет планировать не хочу. Лишнее
лечение -- лишнее мучение. Начн?тся рентгеновская тошнота, рвоты -- зачем?..
-- Нашла! Вот! Это наша статистика.-- И она повернула к нему двойной
тетрадный листик. Через весь разв?рнутый лист шло название его опухоли, а
потом над левой стороной: "Уже умерли", над правой: "Ещ? живы". И в три
колонки писались фамилии -- в разное время, карандашами, чернилами. В левой
стороне помарок не было, а в правой -- выч?ркивания, выч?ркивания,
выч?ркивания...-- Так вот. При выписке мы записываем каждого в правый
список, а потом переносим в левый. Но вс?-таки есть счастливцы, которые
остаются в правом, видите?
Она дала ему ещ? посмотреть список и подумать.
-- Вам кажется, что вы выздоровели! -- опять приступила энергично.-- Вы
-- больны, как и были. Каким пришли к нам, такой и остались. Единственное,
что выяснилось -- что с вашей опухолью можно бороться! Что не вс? ещ?
погибло. И в этот момент вы заявляете, что уйд?те? Ну, уходите! Уходите!
Выписывайтесь хоть сегодня! Я сейчас дам распоряжение... А сама занесу вас
вот в этот список. Ещ? не умерших.
Он молчал.
-- А? Решайте!
-- Людмила Афанасьевна,--примирительно выдвинул Костоглотов.-- Ну, если
нужно какое-то разумное количество сеансов -- пять, десять...
-- Не пять и не десять! Ни одного! Или -- столько, сколько нужно!
Например, с сегодняшнего дня -- по два сеанса, а не по одному. И все виды
лечения, какие понадобятся! И курить бросите! И ещ? обязательное условие:
переносить лечение не только с верой, но и с р а д о с т ь ю! С радостью!
Вот только тогда вы вылечитесь!
Он опустил голову. Отчасти-то сегодня он торговался с запросом. Он
опасался, как бы ему не предложили операцию -- но вот и не предлагали. А
облучиться ещ? можно, ничего. В запасе у Костоглотова было секретное
лекарство -- иссык-кульский корень, и он рассчитывал уехать к себе в глушь
не просто, а полечиться корнем. Имея корень, он вообще-то приезжал в этот
раковый диспансер только для пробы.
А доктор Донцова, видя, что победила, сказала великодушно:
-- Хорошо, глюкозы давать вам не буду. Вместо не? -- другой укол,
внутримышечный. {60}
Костоглотов улыбнулся:
-- Ну, это я вам уступаю.
-- И пожалуйста: ускорьте пересылку омского письма. Он ш?л от не? и
думал, что ид?т между двумя вечностями. С одной стороны -- список обреченных
умереть. С другой стороны в е ч н а я ссылка. Вечная, как зв?зды. Как
галактики.
www.lib.ru
viperson.ru
