- Александр Абрамович, год назад премия Аполлона Григорьева лишилась спонсоров, стоит вопрос о ее закрытии. Наверное, все потому, что народ ее до сих пор плохо знает?
- И слава богу, что не знает! Массовое признание писателю ни к чему, разве что если речь идет о гонорарах. Если бы премия Григорьева стала клиентом мощного, толкового пиар-агентства, ее бы сделали известной. Хотя как раз в этом году из-за отсутствия денег вокруг премии больше шума, чем в прежние. Французская Гонкуровская премия имеет символическое вознаграждение. Но у нее такая репутация, что французский обыватель считает неприличным, чтобы у него на полке не стояли все гонкуровские лауреаты последних лет. Как только он заводит в своей квартире книжный шкаф, тут же наполняет его книгами лауреатов, которых потом, может, никогда и не прочитает.
- Вы не раз говорили об обиде на критиков. Теперь обида прошла?
- На критиков действительно обижался, и очень. До недавнего времени я был едва ли не чемпионом по критическим ругательствам. У меня написано 8 романов, за 7 из которых меня называли чуть ли не "графоманом". После того как критика же вознесла "Все поправимо", мне показалось, что, может быть, надо пересмотреть отношения к ней. Может быть, я и правда писал плохо. Это как в анекдоте: ко мне хорошо - и я хорошо. "Все поправимо" - роман довольно реалистический. Кто понял его хорошо - так это покойная поэтесса Таня Бек. Она написала, что это роман о метафизике предательства. Это я и прояснил введением своей Мефистофельши. Роман о том, обязательно ли за предательство расплачиваться. Один из ключей этой книги - слова, которые мать говорит герою незадолго до смерти: "Мир за твоей спиной другой". И когда ты оборачиваешься, он меняется. Ты никогда не увидишь того, что за твоей спиной. Как говорят инженеры (я ведь имею естественно-научное образование), в этом случае масштаб измерений сопоставим с погрешностью прибора. Если объективность этого мира соизмерима с объективностью наших за ним наблюдений, мы не знаем точно, что мы видим. Кроме того, надо помнить о том, что это не последняя и не главная наша жизнь. А не верить в это невозможно. Я вообще не верю в существование неверующих людей. Просто они себя таковыми называют.
- Метафизическую героиню романа вы сравниваете с Мефистофелем. И в новых рассказах у вас все фигурирует нечисть - скелетики, мертвецы...
- Ну, это все шутки.
- Да, но почему же вся ваша терминология описания потустороннего не божественная, а сатанинская? Вы ведь православный человек?
- Да, я религиозный, хотя и недостаточно воцерковленный. А поминание о нечисти происходит потому, что потусторонние силы темные, а светлые силы мы не видим. Известно ведь, что Князь тьмы приходит в этот мир постоянно, а Спаситель пришел один раз, и когда он придет второй раз, то мир кончится. Эта современная жизнь мне кажется совершенно дьявольской и безумной. Согласитесь, что нынешнее так называемое "элитное жилье" больше всего напоминает строительство Вавилонской башни с двунадесятью языками и так далее. А нечисть... ну что ж, это сказочная традиция - не более того. Она, конечно, немного языческая. Самая смешная из сказок, которой я очень горжусь даже названием, - "Из жизни мертвых". Это переложение бродячего сюжета о спящей красавице. Упертый коммунист решает оживить Владимира Ильича Ленина, разбив его хрустальный гроб поцелуем. Там есть памятник старику Балконскому - главе семьи, про которую понятно, что их прототипы Михалковы. И есть главный стихотворный текст Балконского, который называется "Песнь о правительстве" - он и написан в ритме гимна. Пожалуй, ничего нового я тут не придумал, кроме сиюминутной актуальности.
04.12.2005
Новые Известия
