"Лучше иметь десять пьяниц, чем одного туриста", - с опаской глядя на распускающиеся за окном майские листочки, говаривал наш начлаб. Для кого-то весна предвещала радость и любовь, для руководителя же серьезного научного подразделения (в коем я имел честь какое-то время состоять) она не сулила ничего другого, кроме как массового "дезертирства" подопечных ему сотрудников. А, следовательно - срыва ответственных научных тем.
"Дезертировали" строго по направлениям: матерые водники - в сторону Алтая, начинающие - Вори и Угры, пешеходники - в Хибины или на Урал, альпинисты, ясное дело, больше тянулись к Памиру, велосипедисты - кормить комаров где-нибудь в вологодских топях на пути к Киро-Белозерскому монастырю, а то и дальше - вплоть до самых Холмогор, краеведы - раскапывать какую-нибудь очередную "калужскую Трою". Так наш НИИ каждую весну заболевал одной и той же болезнью, излечиться от которой не было решительно никакой возможности. А главное - желания.
Симптомы приближающейся эпидемии начинали проявляться задолго до кульминации кризиса, и уже к концу марта практически все лаборатории института наполнялись несвойственным для электронщиков лязгом и свистом. Народ упорно трудился над изготовлением альпинистских крюков, шпангоутов, латал старые спальные мешки и байдарки и по долгу засиживался за расчетами... нет, не плотности дислокаций в кристаллах, а... оптимального числа зубьев в невиданных доселе элиптических велосипедных звездочках. Их башковитые институтские умельцы наладились тачать именно для более прогрессивного верчения педалями во время долгожданных отпусков.
Если обычный турист, по концепции нашего начлаба, равнялся в среднем десяти алкашам, то Курилко в таком случае должен был "весить", как минимум, вдвое больше. Хотя и был худой, как велорама. Курилко не пил. Был абсолютный трезвенник. И, помнится, даже пожертвовал одним из роскошных лыжных походов в знак протеста против того, что в одном из наших рюкзаков затаился всего лишь бутыль шампанского. Посему репутацию туриста имел самой высшей пробы. И большой любовью начальства к себе похвастать никак не мог.
Курилко был мой первый институтский наставник. И сразу ввел меня в курс дел. "Значит, говоришь, велосипеда у тебя нет, - разложив перед собой толмуды какого-то хитрого эпитаксиального процесса, тяжко вздохнул он. - Плохо. Но ничего - это дело поправимое". В штрихах обрисовав мои инженерные задачи, он быстро захлопнул техпроцесс и вернулся к главному: "Возьмешь у Натальи. Она в общежитии живет. Я договорюсь. У нее "Турист". Обычный - четырхскоростной".
Выезд был назначен на 30 апреля - святой день для большинства велошатунов. Как, впрочем, и для всего туристического братства - канун Первомая, дня международной солидарности борцов с засильем дач и прочей домашней тягомотины. "Да, твоя картошка никуда от тебя не уйдет, - поучал меня Курилко, когда я мучительно выбирал между посадкой клубней и катанием на велосипеде. - Приедешь и посадишь. Днем раньше, днем позже - что за беда".
И был, как всегда прав. Скептически глянув на криво притороченный к моему багажнику рюкзак, он достал из своего велопортфеля эспандерные жгуты (те самые, которые впоследствие наши отечественные мешочники приспособили для крепления своих баулов), отвязал напутанные мною ремни и ловко перехватил рюкзак резинками. "Теперь никуда не денется, - одобрительно хлопнул по моему велобаулу рукой и бодро скомандовал, - едем!"
Дорога пролегла на Полотняный, добраться до которого нужно было еще затемно, чтобы успеть поставить на берегу Суходрева палатку и чего-нибудь поесть. "Ну, доставай свою картошку", - закончив натягивать тент и зазвенев тарелками, скомандовал кормчий. "Ай момент", - распутал я рюкзачные вязки и гордо вывалил на траву увесистый кулек. "Что это?" - недоуменно спросил меня Курилко. "Как что? Картошка. Как велели". "Сырая, что ли?" "Ну". "Тьфу... Я ж говорил: ва-ре-ну-ю..."
До полной темноты можно было успеть сварить разве что манную кашу. Что мне с Толяном и поручили сделать. Помню, как мы с ним еще часа полтора раздавливали в котелке манные комки. Курилко, так и не дождавшись ужина, уснул. Меж тем, каша в кромешной тьме выглядела очень даже ничего. И оставшиеся неразмятыми лепешки можно было принять за этакие манные пельмешки без мяса. А с учетом степени нашего оголодания - то даже с мясом...
Впрочем, это был первый и последний "прокол" великого велотуриста по части еды. В остальных случаях он проявлял чудеса изобретательности, дабы его малюсенькое веловойско всегда было сытым. Как-то в Литве, забравшись в окрестностях Алитуса в черти какую глухомань, мы рисковали поужинать одним лишь рижским хлебом. Курилко такого потерпеть никак не мог и отправился "устанавливать дипломатические отношения" на ближайшую ферму. Его долго не было. Надвигалась ночь. На небе во всю сияли литовские звезды. И вот, наконец, вдалеке замелькал фонарик вождя.
"Хотели дать мне два кувшина, да побоялся, не донесу, - ставя перед нашими велосипедами добычу и весело отдуваясь, пояснил он. - Бери, говорят, и все тут". То было вовсе даже не молоко, а прекрасные нежные сливки. Литовские. С душистым рижским хлебом в прикуску. Почему-то именно они врезались в память сильнее всего, хотя были еще и клайпедский форт-океанариум, каунасские храмы, Куршская коса, Паланга и сотни-сотни километров велодорог... Таруса, Медынь, Верея, Бородино, Александров, Владимир, Юрьев-Польский, Вильнюс, Кретинга, Рига, Лиепая, Витебск...
Зачем люди садятся на велосипед и едут? Я не знаю ответ на этот вопрос. И, честно говоря, не хочу знать. С меня довольно мерного поскрипывания велосипедных клиньев, шуршания шин и набегающего ветра в лицо...
Алексей Мельников.
