Этот человек - специалист в области научно-технической разведки. Владимир Борисович Барковский (род. 1913 г.) работал в течение многих лет агентом КГБ СССР в Лондоне и резидентом в Нью-Йорке, добывал для Москвы информацию о создании на Западе атомной бомбы, о других новинках военной техники. В настоящее время он - полковник в отставке, кандидат исторических наук, профессор. Летом 1996 г. был удостоен звания Героя Российской Федерации.
Владимир Борисович обладает великолепной, цепкой памятью разведчика, тонким чувством юмора и энциклопедическими знаниями, при всем этом он необыкновенно скромен, доброжелателен и прост в общении. Каждый день он начинает с 30-минутной зарядки, принимает холодный душ и играет в теннис три раза в неделю.
- Владимир Борисович, вы - коренной москвич?
- Нет, я родился в маленьком провинциальном городке на юге России, но считаю себя москвичом, потому что приехал в Москву после окончания школы, в 30-м году. У нас был очень интересный учитель физики, который привлекал ребят что-то мастерить, делать физические приборы. У меня появился интерес к технике, и я захотел стать инженером. Я приехал в Москву к родственникам. Здесь пошел работать, потому что оказалось, что выпускникам школы путь в высшие учебные заведения был заказан. В них готовили командиров производства, и в институты принимали людей, имевших производственный опыт.
Я работал слесарем-мотористом на небольшом подмосковном заводе. Учился одновременно на рабфаке и в 1934 году поступил в Станкоинструментальный институт. Научился я к тому времени работать на всех металлорежущих станках, стал квалифицированным слесарем-механиком. В 1939 году я закончил институт.
- И сразу после института вас пригласили работать в органах госбезопасности?
- Когда я был на последнем семестре, меня вызвали в ЦК, где я предстал перед мандатной комиссией. После собеседования и заполнения анкет мне сказали: `Ждите, мы вас вызовем, если понадобитесь`. Была полная неопределенность. О разведке я никогда и не думал, ничего о ней даже не слышал. Когда я учился в институте, увлекся авиацией, поступил в московский студенческий аэроклуб, научился летать на самолетах, на планерах. Стал летчиком и решил идти в военную авиацию. Но не получилось, на меня `положил глаз` КГБ.
- Вы знали, что попадете в разведку?
- Мы долго находились в неведении. Только после того как нас развезли по подмосковным объектам, в спецшколы разведки, нам сказали, что инженерами мы не будем, а станем разведчиками.
- Какие предметы преподавали в этих спецшколах?
- Тактика и стратегия разведывательной деятельности, общеобразовательные предметы, преподаватели стремились расширить наш кругозор. Языком мы занимались совершенно зверски, по 6-7 часов в сутки.
- Этого хватило для свободного владения английским?
- Нет, когда я приехал в Англию, я еще не очень свободно владел языком, но все понимал, база была хорошая. Свободно владеть стал где-то через полгода.
Окончив спецшколу, поработал в Центральном аппарате разведки, в английском отделении. Приучался к практической работе с делами, с литературой на английском языке. Потом, чтобы я понял, что такое дипломат, меня отправили на стажировку в МИД. Два месяца был работником английского отдела МИДа. Оттуда меня командировали в Лондон в качестве атташе посольства. Это было официальное дипломатическое прикрытие.
- И вы сразу приступили к своей тайной деятельности?
- Очень быстро. Приехал в Лондон в феврале 1941 года, а уже через неделю меня послали на первую встречу с агентом, которого я раньше в глаза не видел. За ним вскоре последовали и другие.
- Было ли у вас когда-нибудь чувство страха, опасности?
- Было чувство волнующей необычности. А бояться нас отучили еще дома. Летали, прыгали с парашютом, стреляли. Смелости у меня было достаточно. По мере накапливания контактов я начал привыкать к своей деятельности как к обычному, но ответственному делу, которое требовало осторожности и бдительности, ведь опасность всегда была рядом. К тому же каждый день немецкие бомбежки, и англичане к нам относились очень настороженно, сначала даже враждебно. Но это только обостряло ощущение необычности обстановки и необходимости не оплошать, больше ничего. Единственное, чего я боялся, - как бы не допустить ошибки, могущей повредить делу.
- Случались ли моменты, когда вы оказывались на грани срыва?
- Есть понятие слежки, но поскольку мы были союзниками, за нами не очень тщательно следили. Все внимание английской контрразведки было устремлено на немецкую агентуру, на ее выявление. Но все-таки один мой помощник как-то раз привел за собой слежку. Когда я ее обнаружил, тут немножко, что называется, струхнул.
Мы ехали на такси, и я понял, что какая-то машина нас преследует. Это меня очень взволновало, так как я впервые увидел за собой `хвост`. Он мог быть либо за мной, либо за моим агентом. Если за мной, значит, я негодный работник, если за ним, значит, он виноват. Для того чтобы узнать, за кем именно слежка, надо расстаться. За кем `хвост` пойдет, тот невиновен. Когда мы расстались, `хвост` поехал за мной.
Мне нужно было от него избавиться. Для этого у нас были разработаны всякие приемы. Нужна смекалка, нахальство, если угодно! Этого у меня было предостаточно (смеется), и мне удалось скрыться.
- В этом году, 29 августа, исполняется 50 лет со дня испытания первой советской атомной бомбы. Каковы заслуги советской научно-технической разведки в решении проблемы создания у нас атомного оружия?
- Мы работали по атомному оружию в двух странах - Англии и США, `бомбовое` производство было в Америке, а в Англии разрабатывались теория и технологические моменты, как, например, изготовить нужные материалы. Было, так сказать, разделение сфер деятельности. Основная информация по бомбе шла из Америки: схема бомбы, размеры, характеристики материалов. В сфере моего внимания были в основном новые проблемы по ядерной физике, расчеты.
Деятельность советской разведки особенно активизировалась в 1945 году, когда американцы взорвали атомные бомбы в Хиросиме и Нагасаки. У нас была достоверная информация, которую мы получали от наших агентов, завербованных на идейно-политической основе. Одним из них был коммунист-антифашист Клаус Фукс. В СССР был создан Специальный комитет по проблеме атомного оружия во главе с Лаврентием Берия, а научным руководителем проекта назначили Игоря Васильевича Курчатова. Курчатов получал нашу информацию регулярно, до самого дня своей смерти.
- А с Берией приходилось общаться?
- Только один раз, когда мы кончили спецшколу. Берия принял выпускников, говорил в течение пяти минут. Я ожидал увидеть нечто могучее, а за столом сидел маленький человек в пенсне без оправы, похожий на старого российского интеллигента. Держался уверенно. Заявил нам, что мы все должны оправдать доверие Родины, правительства и товарища Сталина.
- Какую первую информацию вы передали в СССР?
- В конце сентября 1941 года наш резидент Анатолий Горский получил от одного своего агента сборник документов Уранового комитета Великобритании. Мне он поручил как инженеру подготовить обзорную телеграмму в Центр. В этих документах для меня было много нового и непонятного, но стало ясно, что речь идет о том, что англичане собираются создать бомбу, основанную на использовании атомной энергии. Я составил эту телеграмму, и она была переправлена в Москву в двух шифровках 25 сентября и 3 октября. Это было мое первое соприкосновение с проблемой атомного оружия. А в общей сложности наша разведка передала в Центр в 1943-1945 гг. около десяти тысяч страниц с информацией, касающейся атомной бомбы.
- Какова была реакция советского руководства на эти первые сообщения?
- Основные документы мы отправили диппочтой, она шла долго и пришла к концу 1941 года... Берия эту информацию отверг как немецкую подрывную акцию. Свое применение эта информация стала находить в конце 1942 года, после совещания у Сталина, где было принято решение начать в СССР работы по созданию отечественного атомного оружия. Была создана знаменитая Лаборатория N2 под руководством Курчатова.
- Инженерное образование помогало вам разбираться в получаемых документах?
- Да, конечно. Но ведь я не имел никакого отношения к ядерной физике. Поэтому мне пришлось заняться глубоким ее изучением. По совету моих агентов мне пришлось изучить американский учебник `Прикладная ядерная физика`. По ночам, после исполнения своих обязанностей в посольстве и в разведке, я учился по этому учебнику и техническим журналам.
- Как вы можете оценить важность информации, поставляемой нашей разведкой?
- Разнообразие добытых научно-технической разведкой сведений поражает воображение: это схема и описание конструкции первой американской атомной бомбы, и методика определения критической массы ядерного заряда, и информация о промышленном ядерном реакторе для производства 100 граммов плутония в сутки, и значения констант ядерных реакций, и технология извлечения урана из руды, которая была признана уникальной, - за один год был построен завод для ее применения. В апреле 1945 года была получена информация о конструкции американского опытного реактора Ферми, которая, как я считаю, помогла при разработке первого советского реактора, пущенного в Лаборатории N2 в 1946 году. В 50-е годы были получены сведения о реакторах для подводных лодок.
Из этого далеко не полного перечня видно, насколько значительным был вклад НТР в решение проблем создания атомного оружия в СССР. Особенно ценной была информация о плутонии, о котором в нашей стране ясного представления не было, и о реакторах для его производства.
- И сколько времени вы были в Лондоне?
- Шесть лет. Потом я вернулся в Москву, работал два года в Центре, после этого меня послали в Америку. Там тоже жил около 6 лет. А в общей сложности у меня выслуга 55 лет.
- Когда вас рассекретили?
- Это было перед 45-й годовщиной Победы в Великой Отечественной войне, в 90-м году. К нам в разведку приехал корреспондент `Московской правды` и взял интервью у одного из замов начальника разведки о роли НТР в атомном проекте. Корреспонденту сказали только, что разведка занималась проблемой атомного оружия, и были названы четыре участника этого дела, в том числе и ваш покорный слуга. Никакой `конкретики` еще не было, только общие фразы. Но что тут началось!
Появилась статья Голеусовой из Арзамаса-16, которая обрушила на нас свой гнев. В статье утверждалось, что разведка не принесла никакой пользы, а теперь разжигает `шпионские страсти` и примазывается к чужому успеху... И отклики научной общественности были соответственные. Ведь, кроме Курчатова, никто не знал, что в деле создания оружия помогала информация разведки. Он корректировал всю работу в соответствии с получаемыми сведениями и реализовывал их в виде советов или ориентировочных соображений: `Попробуем сделать так, а может быть, иначе`. Благодаря его тактике все считали, что бомбу сделали сами ученые, и никто им не помогал. Недаром первую бомбу назвали РДС (`Россия делает сама`). Поэтому, когда разведка `всплыла на поверхность`, это вызвало волну возмущения. Масла в огонь подлила `Комсомольская правда`, которая опубликовала ставшее сенсационным заявление главного редактора `Военно-исторического журнала` генерала Филатова о том, что наши физики без помощи разведки ничего бы не сделали.
Конечно, бомбу сделали наши ученые, а не разведчики, которые только поставляли информацию о том, что и как делается в Америке. Но благодаря нашей работе были существенно сокращены сроки изготовления первой советской бомбы. Мы выиграли время, что было тогда жизненно важным. Мой коллега, разведчик Яцков, которому посмертно было присвоено звание Героя России, написал в своей статье: `Бомбу делали ученые, а не разведка; разведывательная информация сама по себе ничего не стоит... она может быть полезной только тогда, когда попадает на благодатную почву`. Нашим ученым и инженерам пришлось в невиданно короткие сроки создать целую отрасль совершенно новой промышленности. Мы, разведчики и ученые, работали в одной упряжке, делали одно общее дело.
- Знала ли что-нибудь американская разведка о наших работах?
- Огромное количество работ по атомному проекту у нас было сделано самостоятельно, но о них за рубежом ничего не знали. Так здорово соблюдалась тайна деятельности наших секретных атомных центров и работала контрразведка. В резидентуре о получении секретной информации знали только сам резидент и тот разведчик, который непосредственно работал с источником информации. А в Центре знал только начальник отдела научно-технической разведки и его доверенный помощник. Все. Поэтому `там` ничего не знали.
Трумэн в свое время поинтересовался, когда в России появится атомная бомба. Директор ЦРУ, адмирал Холенкоттер сказал, что, скорее всего, в 1953 году. После наших испытаний в 1949 году Холенкоттер слетел со своего поста за такую `информацию`.
- Какая же все-таки была цепочка передачи информации?
- Цепочка была такая: ученый или специалист, который нам помогал, - связник оперативный работник. Связник мог свободно передвигаться по стране. Например, ученый Клаус Фукс находился в лаборатории в Лос-Аламосе, куда нельзя было проникнуть, но рядом был климатический курорт, и наш связник ездил туда под предлогом лечения. Там он и встречался с Фуксом, получал от него материалы, привозил в Нью-Йорк, где передавал информацию оперативному работнику резидентуры, и дальше эта информация шла в Москву начальнику отдела НТР, далее - напрямую к Курчатову. Фамилий связников я не могу назвать и сейчас.
- Вы не хотите написать книгу воспоминаний?
- Нет, не хочу. Я прочел много подобных книг популистского толка. Каждый мемуарист субъективно пишет о себе в хвалебных тонах, даже, может, не желая этого. Я боюсь и не хочу быть тоже необъективным.
`Независимая газета` , 21.07.1999
http://nvolgatrade.ru/
