16
Надо брать себя в руки. Нехорошо так долго не навещать Софью Александровну, бросить ее - бесчеловечно, недостойно, жестоко. И винить бесполезно: ничего уже не исправишь. Наверняка она тоже мучается, казнится из-за того, что рассказала Саше о Косте. Узнай Варя, что Саша был женат, ну и что, было да сплыло. Но Саша отнесся ко всему иначе. Если любил ее, не может простить предательства, известие о Косте оглушило его. А если не любил, то при его собственных мытарствах слушать про муженька-шулера, вникать в эту уголовщину - неинтересно, противно, потому и отверг ее предложение приехать к нему. Такой вариант Варя не исключала.
- А вот и я, - начала она прямо с порога, - работу закончила, к вам явилась.
- Варюшенька, милая, - встрепенулась Софья Александровна, искренняя радость прозвучала в ее голосе.
- Расскажите, как вы живете?
- Скриплю, Варенька, потихоньку. Ты со службы?
- Да, а что?
- Хотела предложить тебе тарелку грибного супа.
- Не откажусь.
Первая встреча после десятидневного перерыва прошла нормально. О Саше Софья Александровна не говорила, не хотела бередить рану.
- Завтра придешь?
- Обязательно.
Михаила Юрьевича Варя давно не видела, не заставала дома. Даже пошутила как-то: "Может, у нашего Михаила Юрьевича роман?"
- Тем более что приходит иногда под утро, - улыбнулась Софья Александровна, - мы даже дверь не берем на цепочку. Но разочарую тебя: это связано с работой, с переписью населения.
Правильно, у нее совсем из головы вылетело, что в январе провели всесоюзную перепись населения.
Наконец Варя встретила его в коридоре, сказала, что соскучилась, спросила:
- Ну что, Михаил Юрьевич, всех переписали, никого не забыли?
- Всех, Варенька, всех, - вид у него был измученный, озабоченный, - всех, кто есть. А вот кого нет, тех, конечно, не переписали.
Странная фраза.
- Зайдем ко мне, попьем чайку, - предложил Михаил Юрьевич.
- С удовольствием.
Как всегда, она забралась с ногами в продавленное кресло.
- Ко мне тоже приходили, - сообщила Варя, - потеха. Спросили, верю ли я в Бога. "Да, - отвечаю, - верю". Счетчик на меня вылупился, молодой парень: "Вы серьезно?" "Да, - отвечаю, - совершенно серьезно. А вы разве не верите?" "Я - нет, не верю". - "А ваша мама?" Он ничего не сказал, насупился. Видно, я ему итог переписи подпортила, они бы хотели всех видеть неверующими, чтобы последние церкви разрушить.
- Глупый вопрос, - подтвердил Михаил Юрьевич, - никогда в переписи не включался.
- Люди боятся говорить правду, - продолжала Варя, - и заявляют, что они неверующие. Ведь сейчас сказать: "Да, верю в Бога" - это для обыкновенного человека подвиг. Я не совершила подвиг, я просто дурака валяла. Но если в семье члена партии или комсомольца есть верующие, то этому партийцу или комсомольцу не поздоровится: почему плохо воспитываешь членов своей семьи? И самому верующему, если он где-нибудь работает, не поздоровится, из ударников выгонят, из стахановцев, премии лишат, наклеят ярлык: "церковник" или "пособник церковников и мракобесов".
- Да, - повторил Михаил Юрьевич, - этот пункт не следовало включать. Первая перепись после революции была в 1920 году. И когда Ленин увидел в опросном листе вопрос о вероисповедании, он велел его исключить, понимал неправомерность такого вопроса. В нынешней переписи вообще много нелепостей, Варенька. Перепись намечалась сначала на конец 1936 года, хотели провести ее спокойно, за пять-семь дней, но потом все вдруг изменилось, перенесли на январь 1937 года и велели провести за один день, представляете, сколько счетчиков понадобилось? Больше миллиона. Разве мыслимо в один день обойти всю страну, в городах это невозможно, о деревне и говорить нечего. А вот приказали, и выполняй!
- Но зачем, Михаил Юрьевич, зачем?
Он переставил на столе флакончики с тушью.
- В прошлый раз я вам рассказывал. Перепись должна дать цифру населения порядка 170 миллионов человек, в этом уверено правительство, а я ожидаю максимум 164 миллиона - в лучшем случае. И встает вопрос: куда делись шесть миллионов человек? И ответ у правительства будет такой: перепись произведена вредительски, и те, кто ее производил, - вредители.
У него задрожал голос.
Только теперь до Вари дошло: чтобы скрыть правду от народа, и приказали переписать всех в один день, а потом свалят на статистиков. Сволочи! Поэтому Михаил Юрьевич так и разнервничался.
- Михаил Юрьевич, успокойтесь, не волнуйтесь! Прошу вас.
- Я не волнуюсь. Но скрывать ничего не буду. Шесть миллионов, подумать только! Кто эти люди? Простые крестьяне. В чем виноваты? За что погибли? Ни в чем не виноваты, ни за что погибли. Утаивать это безнравственно. Так что, Варенька, я не волнуюсь. Людей жалко. Всех жалко, и тех, кто погиб, и тех, кто считал и будет за это отвечать, и нас с вами, Варенька, тоже жалко, - он устало улыбнулся, - впрочем, зря мы с вами об этом говорим. Вы, Варенька, слишком серьезны для своих лет. Почему вы не ходите в театры, музеи, сейчас такие интересные выставки.
- А вы ходите? - спросила Варя.
- Ну, я старый человек... Вы были на Пушкинской выставке?
- Была, конечно.
- Ну и как?
- Мне не понравилось. У самого входа висит картина... Наталья Николаевна, знаете, высокая, с голой спиной, величественная, лица не видно, только спина, и рядом с ней Пушкин, на полторы головы ниже, оглядывается назад - уродец с толстыми губами и перекошенным от злобы и ревности лицом. Она такая победительная, а он - маленький, неприятный, путается у нее в ногах. Ощущение такое, что все вокруг смеются над ним, издеваются, а он готов на всех броситься, убить, удушить. Какая-то злобная мартышка, а не Пушкин. Разве можно так?
- Вы категоричная девушка, - мягко возразил Михаил Юрьевич. - Я знаю эту картину. И очень высоко ценю Николая Павловича Ульянова. Острый рисовальщик, мастер психологического портрета. Много работал над Пушкиным. И в оценке картины, я думаю, Варя, вы не правы, хотя к картине и можно предъявить претензии. И лицо Натальи Николаевны, кстати, видно, оно ведь отражается в зеркале.
- Ах да, правда, я забыла, - смутилась Варя, - но в глаза бросается величественная и равнодушная ко всему спина.
- Как же вы не обратили внимания, ведь картина называется "А.С. Пушкин и Н. Н. Пушкина на придворном балу". Ульянов их написал как бы на повороте лестницы, он как раз нашел интересный ракурс. Что касается Пушкина... У Ульянова резкий угловой штрих - он и передает нервозность Пушкина. Но эту картину он писал в двадцать седьмом году, я видел первые рисунки, там Пушкин был такой же, но проще, не в мундире, и производил другое впечатление. Не было всего антуража, великолепия императорского двора. Тот вариант вам, вероятно, пришелся бы больше по душе. Кроме того, на выставке было еще много интересного. Но я уже сказал, вы слишком серьезны, Варя, вам сколько лет?
Она рассмеялась:
- Разве у женщин спрашивают возраст?
Потом вздохнула:
- Девочкой я много фантазировала, все казалось необыкновенным, загадочным - зажженные окна в домах, вечером свет луны, фонарей... Рестораны? Да, для меня это тоже было своего рода волшебством, особенно первое время, музыка, нарядные люди, там я почему-то восхищалась собой. Красивая жизнь, все было прекрасно, особенно на фоне наших жалких коммуналок, нашей казенщины, хамства. Ну а потом, когда пригляделась ко всему этому, поняла: все мираж. Конечно, если превратиться в содержанку, тогда это все вполне устраивает. Ведь панельные девки - амебы, без мысли, без души. И вот оказалось: жизнь не в ресторанах, не в курортах, а в заботах, несчастьях, в работе, в институте, в тюремных очередях, скверная жизнь, лживая, несправедливая, страшная, и все равно надо найти в ней свое место. Как вы считаете, я права?
Михаилу Юрьевичу Варя ничего не говорила про Сашу. Раньше она была уверена, что Михаил Юрьевич обо всем догадывался. Теперь знала, что это не так: здесь, в этой же квартире, в соседней комнате, она жила с Костей, и Михаил Юрьевич полагал, что она любит мужа.
И все равно этот милый старый холостяк в потертой клетчатой домашней куртке с аккуратными заплатами на локтях, склонившийся за освещенным столом над своими баночками с клеем и красками, был частью мира, который вращался вокруг Саши. В этом кресле сидел и Саша, беседовал с Михаилом Юрьевичем, брал у него книги, смотрел, как он работает.
Но сегодня Михаил Юрьевич против обыкновения не подклеил ни одной страницы, даже отодвинул в сторону клей и ножницы, будто они ему мешали. Что-то неладное с ним творилось.
- Вы себя плохо чувствуете? - встревожилась Варя. - Ложитесь, я пойду.
- Нет, Варенька, все в порядке. - Он помолчал. - Варенька, помните, вы смотрели у меня журналы, - он показал на стоящие под столом и под кроватью корзины, - "Мир искусства", "Аполлон", "Золотое руно". Они, кажется, заинтересовали вас.
- Да, конечно, прекрасные журналы.
- Понимаете... Они уже годами валяются в корзинах, пылятся, портятся, а там чудные репродукции - Бенуа, Сомов, Добужинский... У меня нет времени даже их полистать. Возьмите себе эти журналы!
Варя растерялась.
- Как? Михаил Юрьевич... Что вы! Ведь это сокровище, это стоит громадных денег. Всю жизнь собирали, а теперь будете раздавать?
- Я не раздаю, - грустно улыбнулся Михаил Юрьевич. - Это мой вам подарок.
- Но до моего дня рождения еще далеко.
- Подарки делают не только ко дню рождения. Возьмите, Варенька, я вас очень прошу. Вы мне доставите большую радость. Я старый, одинокий человек, умру, все это пропадет.
- Не говорите о смерти! - закричала Варя. - Об этом нельзя говорить!
- Об этом можно не говорить, но надо думать. Вам будет приятно рассматривать журналы, иметь их под рукой.
- А-а, - засмеялась Варя, - хотите пополнить мое эстетическое образование?
- Варенька, я вас не считаю невеждой. Что вы, голубушка, наоборот! Но произведения искусства нельзя прятать под столом или под кроватью, не для этого они создавались. Возьмите, а, Варенька!
Варя отрицательно помотала головой.
- Нет, Михаил Юрьевич, это невозможно.
Он задумался:
- Хорошо. Не хотите подарка - не надо. Пусть все это полежит у вас. Читайте, смотрите, получайте удовольствие. А? Давайте так. Потом я их заберу.
- Но где я все размещу, - с сомнением произнесла Варя, - тоже будут где-то под столом или под кроватью.
- У вас нет книжного шкафа?
- Есть, но он заполнен.
- Вам привезут книжный шкаф! Да, да. Я куплю простенький шкафик. И вам его привезут. У меня негде поставить, вы видите.
- Ну что ж, - неуверенно сказала Варя, - если вы так настаиваете...
- Да, да, Варенька, настаиваю, - оживился Михаил Юрьевич, - я задыхаюсь от книг, от журналов. Вы поможете мне.
