3 марта 1955
Дорогие Елена Александровна и Николай Иваныч! Вот вам загадочная
картинка, что это и где? На окнах -- реш?тки (правда, только на первом
этаже, от воров, и фигурные -- как лучи из одного угла, да и намордников
нет). В комнатах -- койки с постельными принадлежностями. На каждой койке --
перепуганный человечек. С утра -- пайка, сахар, чай (нарушение в том, что
ещ? и завтрак). Утром -- угрюмое молчание, никто ни с кем разговаривать не
хочет, зато вечерами -- гул и оживл?нное общее обсуждение. Споры об открытии
и закрытии форточек, и кому ждать лучшего, и кому худшего, и сколько
кирпичей в Самаркандской мечети. Дн?м "д?ргают" поодиночке -- на беседы с
должностными лицами, на процедуры, на свидания с родственниками. Шахматы,
книги. Приносят и передачи, получившие -- гужуются с ними. Выписывают
кой-кому и дополнительное, правда -- не стукачам (уверенно говорю, потому
что сам получаю). Иногда производят шмоны, отнимают личные вещи, приходится
утаивать их и бороться за право прогулки. Баня -- крупнейшее событие и
одновременно бедствие: будет ли тепло? хватит ли воды? какое бель? получишь?
Нет смешней, когда приводят новичка, и он начинает задавать наивные вопросы,
ещ? не представляя, что его жд?т...
Ну, догадались?.. Вы, конечно, укажете, что я заврался: для пересыльной
тюрьмы -- откуда постельные принадлежности? а для следственной -- где же
ночные допросы? Предполагая, что это письмо будут проверять на уш-терекской
почте, уж я не вхожу в иные аналогии.
Вот такого житья-бытья в раковом корпусе я отбыл уже пять недель.
Минутами кажется, что опять вернулся в прежнюю жизнь, и нет ей конца. Самое
томительное то, что сижу -- без срока, до особого распоряжения. (А от
комендатуры разрешение только ведь на три недели, формально я уже просрочил,
и могли бы меня судить как за побег.) Ничего не говорят, когда выпишут,
ничего не обещают. Они по лечебной инструкции должны, очевидно, выжать из
больного вс?, что выжимается, и отпустят только когда кровь уже будет совсем
"не держать". {203}
И вот результаты: то лучшее, как вы его в прошлом письме назвали --
"эвфорическое" состояние, которое было у меня после двух недель лечения,
когда я просто радостно возвращался к жизни -- вс? ушло, ни следа. Очень
жалею, что не настоял тогда выписаться. Вс? полезное в мо?м лечении
кончилось, началось одно вредное.
Глушат меня рентгеном по два сеанса в день, каждый двадцать минут,
триста "эр" -- и хотя я давно забыл боли, с которыми уезжал из Уш-Терека, но
узнал рентгеновскую тошноту (а может быть и от уколов, тут вс?
складывается). Вот разбер?т грудь-и часами! Курить, конечно, бросил -- само
бросилось. И такое противное состояние -- не могу гулять, не могу сидеть,
одно только хорошее положение выискал (в н?м и пишу вам сейчас, оттого
карандашом и не очень ровно): без подушки, навзничь, ноги чуть приподнять, а
голову даже чуть свесить с койки. Когда зовут на сеанс, то, входя в
аппаратную, где "рентгеновский" запах густой, просто боишься извергнуться.
Ещ? от этой тошноты помогают сол?ные огурцы и квашеная капуста, но ни в
больнице, ни в мед-городке их конечно не достать, а из ворот больных не
выпускают. Пусть, мол, вам родные приносят. Родные!.. Наши родные в
красноярской тайге на четвереньках бегают, известно! Что оста?тся бедному
арестанту? Надеваю сапоги, перепоясываю халат армейским ремн?м и крадусь к
такому месту, где стена мед-городка полуразрушена. Там перебираюсь, перехожу
железную дорогу -- и через пять минут на базаре. Ни на прибазарных улочках,
ни на самом базаре мой вид ни у кого не вызывает удивления или смеха. Я
усматриваю в этом духовное здоровье нашего народа, который ко всему привык.
По базару хожу и хмуро торгуюсь, как только зэки, наверно, умеют (на жирную
бело-ж?лтую курицу прогундосить: "и сколько ж, т?тка, за этого
туберкул?зного цыпл?нка просишь?"). Какие у меня рублики? а достались как?..
Говорил мой дед: копейка рубль береж?т, а рубль -- голову. Умный был у меня
дед.
Только огурцами и спасаюсь, ничего есть не хочется. Голова тяж?лая,
один раз кружилась здорово. Ну, правда, и опухоли половины не стало, края
мягкие, сам е? прощупываю с трудом. А кровь тем временем разрушается, поят
меня специальными лекарствами, которые должны повысить лейкоциты (а что-то ж
и испортить!) и хотят "для провокации лейкоцитоза" (так у них и называется,
во язычок!) делать мне... молочные уколы! Ну чистое же варварство! Да вы
поднесите мне кружечку парного так! Ни за что не дамся колоть.
А ещ? грозятся кровь переливать. Тоже отбиваюсь. Что меня спасает --
группа крови у меня первая, редко привозят.
Вообще, с заведующей лучевым отделением у меня отношения натянутые, что
ни встреча -- то спор. Крутая очень женщина. Последний раз стали щупать мне
грудь и уверять, что "нет реакции на синэстрол", что я избегаю уколов,
обманываю е?. Я натурально возмутился (а на самом деле, конечно, обманываю).
{204}
А вот с лечащим врачом мне труднее тв?рдость проявить -- и почему?
Потому что она мягкая очень. (Вы, Николай Иваныч, начали мне как-то
объяснять, откуда это выражение -- "мягкое слово кость ломит". Напомните,
пожалуйста!) Она не только никогда не прикрикнет, но и бровей-то схмурить
как следует не умеет. Что-нибудь против моей воли назначает -- и
потупляется. И я почему-то уступаю. Да некоторые детали нам с ней и трудно
обсуждать: она ещ? молодая, моложе меня, как-то неловко спросить до конца.
Кстати, и миловидная очень.
Да и школярство в ней сидит, она тоже непрошибаемо верит в их
установленные методы лечения, и я не могу заставить е? усумниться. Вообще,
никто не снисходит до обсуждения этих методов со мной, никто не хочет взять
меня в разумные союзники. Мне приходится вслушиваться в разговоры врачей,
догадываться, дополнять несказанное, добывать медицинские книги -- и вот так
выяснять для себя обстановку.
И вс? равно трудно решить: как же мне быть? как поступить правильно?
Вот щупают часто над ключицами, а насколько это вероятно, что там
обнаружатся метастазы? Для чего они простреливают меня этими тысячами и
тысячами рентгеновских единиц? -- действительно ли чтоб опухоль не начала
снова расти? или на всякий случай, с пятикратным и десятикратным запасом
прочности, как строятся мосты? или только в исполнение бесчувственной
инструкции, отойти от которой они не могут, иначе лишатся работы? Но я-то
мог бы и отойти! Я-то мог бы и разорвать этот круг, только скажите мне
истину!.. -- не говорят.
Да я б разругался с ними и уехал давно -- но тогда я теряю
с п р а в о ч к у от них -- Богиню Справку! -- а она ой-ой-ой как нужна
ссыльному! Может быть завтра комендант или опер захотят заслать меня ещ? на
триста километров в пустыню дальше -- а справочкой-то я и зацеплюсь:
нуждается в постоянном наблюдении, лечении,-- извините, пожалуйста,
гражданин начальник! Как старому арестанту отказываться от медицинской
справки? -- немыслимо!
И значит -- опять хитрить, прикидываться, обманывать, тянуть -- и
надоело же за целую жизнь!.. (Кстати, от слишком большой хитрости уста?м мы
и ошибаемся. Сам же я вс? и накликал письмом омской лаборантки, которое
просил вас прислать. Отдал -- схватили его, подшили в историю болезни, и с
опозданием я понял, что на этом меня обманули: теперь они с уверенностью
дают гормонотерапию, а то бы, может, сомневались.) Справочку, справочку
получить -- и оторваться отсюда по-хорошему, не ссорясь.
А вернусь в Уш-Терек, и чтоб опухоль никуда метастазов не кинула --
прибью е? ещ? иссык-кульским корешком. Что-то есть благородное в лечении
сильным ядом: яд не притворяется невинным лекарством, он так и говорит: я --
яд! берегись! или -- или! И мы знаем, на что ид?м.
Ведь не прошу же я долгой жизни! -- и что загадывать вдаль?.. То я жил
вс? время под конвоем, то я жил вс? время под болями,-- {205} теперь я хочу
немножечко прожить и без конвоя, и без болей, одновременно без того и без
другого -- и вот предел моих мечтаний. Не прошу ни Ленинграда, ни
Рио-де-Жанейро, хочу в нашу заглушь, в наш скромный Уш-Терек. Скоро лето,
хочу это лето спать под зв?здами на топчане, так чтоб ночью проснуться -- и
по развороту Лебедя и Пегаса знать, который час. Только вот это одно лето
пожить так, чтобы видеть зв?зды, чтоб не засвечивали их зонные фонари -- а
после мог бы я и совсем не просыпаться. Да, и ещ? хочу, Николай Иваныч, с
вами (и с Жуком, разумеется, и с Тобиком), когда будет спадать жара, ходить
степною тропочкой на Чу и там, где глубже, где воды выше колена, садиться на
песчаное дно, ноги по течению, и долго-долго так сидеть, неподвижностью
соревноваться с цаплей на том берегу.
Наша Чу не дотягивает ни до какого моря, ни озера, ни до какой большой
воды. Река, кончающая жизнь в песках! Река, никуда не впадающая, все лучшие
воды и лучшие силы раздарившая так, по пути и случайно,-- друзья! разве это
не образ наших арестантских жизней, которым ничего не дано сделать, суждено
бесславно заглохнуть,-- и вс? лучшее наше -- это один пл?с, где мы ещ? не
высохли, и вся память о нас -- в двух ладоньках водица, то, что протягивали
мы друг другу встречей, беседой, помощью.
Река, впадающая в пески!.. Но и этого последнего пл?са врачи хотят меня
лишить. По какому-то праву (им не приходит в голову спросить себя о праве)
они без меня и за меня решаются на страшное лечение -- такое, как
гормонотерапия. Это же -- кусок раскал?нного железа, которое подносят
однажды -- и делают калекой на всю жизнь. И так это буднично выглядит в
будничном быте клиники!
Я и раньше давно задумывался, а сейчас особенно, над тем: какова,
вс?-таки, верхняя цена жизни? Сколько можно за не? платить, а сколько
нельзя? Как в школах сейчас учат: "Самое дорогое у человека -- это жизнь,
она да?тся один раз." И значит -- любой ценой цепляйся за жизнь... Многим из
нас лагерь помог установить, что предательство, что губленье хороших и
беспомощных людей -- цена слишком высокая, того наша жизнь не стоит. Ну, об
угодничестве, лести, лжи -- лагерные голоса разделялись, говорили, что цена
эта -- сносная, да может так и есть.
Ну, а вот такая цена: за сохранение жизни заплатить всем тем, что
прида?т ей же краски, запахи и волнение? Получить жизнь с пищеварением,
дыханием, мускульной и мозговой деятельностью -- и вс?. Стать ходячей
схемой. Такая цена -- не слишком ли заломлена? Не насмешка ли она? Платить
ли? После семи лет армии и семи лет лагеря -- дважды семи лет, дважды
сказочного или дважды библейского срока -- и лишиться способности вызнавать,
где мужчина, где женщина -- эта цена не лихо ли запрошена?
Вашим последним письмом (дошло быстро, за пять дней) вы меня
взбудоражили: что? у нас в районе -- и геодезическая экспедиция? {206}
Это что б за радость была -- стать у теодолита! хоть годик поработать
как человек! Да возьмут ли меня? Ведь обязательно пересекать комендантские
границы и вообще это вс? -- трижды секретно, без этого не бывает, а я --
человек запачканный. "Мост Ватерлоо" и "Рим -- открытый город", которые вы
хвалите, мне теперь уже не повидать: в Уш-Тереке второй раз не покажут, а
здесь, чтобы пойти в кино, надо после выписки из больницы где-то ночевать, а
где же? Да ещ? и не ползком ли я буду выписываться?
Вы предлагаете подбросить мне деньжишек. Спасибо. Сперва хотел
отказаться: всю жизнь избегал (и избег) быть в долгах. Но вспомнил, что
смерть моя будет не совсем безнаследная: бараний уш-терекский полушубок --
это ж вс?-таки вещь! А двухметровое ч?рное сукно в службе одеяла? А перяная
подушка, подарок Мельничуков? А три ящика, сбитых в кровать? А две кастрюли?
Кружка лагерная? Ложка? Да ведро же? Остаток саксаула! Топор! Наконец,
керосиновая лампа! Я просто был опрометчив, что не написал завещания.
Итак, буду вам благодарен, если пришл?те мне полторы сотни (не
больше!). Ваш заказ -- поискать марганцовки, соды и корицы -- принял.
Думайте и пишите: что ещ?? Может быть, вс?-таки, облегч?нный утюг? Я припру,
вы не стесняйтесь.
По вашей, Николай Иванович, метеосводке вижу, что у вас ещ?
холодновато, снег не сош?л. А здесь такая весна, что даже неприлично и
непонятно.
Кстати, о метео. Увидите Инну Штр?м -- передайте ей от меня очень
большой привет. Скажите, что я о ней часто здесь...
А может быть -- и не надо...
Ноют какие-то неясные чувства, сам я не знаю: чего хочу? Чего право
имею хотеть?
Но когда вспоминаю утешительницу нашу, великую поговорку: "было ж
хуже!" -- приободряюсь сразу. Кому-кому, но не нам голову ронять! Так ещ?
побарахтаемся!
Елена Александровна замечает, что за два вечера написала десять писем.
И я подумал: кто теперь так помнит дальних и отда?т им вечер за вечером?
Оттого и приятно писать вам долгие письма, что знаешь, как вы прочт?те их
вслух, и ещ? перечт?те, и ещ? по фразам перебер?те и ответите на вс?.
Так будьте вс? так же благополучны и светлы, друзья мои!
Ваш Олег
www.lib.ru
viperson.ru
