Раз существенной целью государства является его самозащита от внешних врагов, то такая
самозащита должна быть реальной, а не правомерной только: реальную же самозащиту
нельзя мыслить без наступления или без активных мероприятий[1]
А. Снесарев, военный теоретик
Совершенно очевидно, что стратегия важнейшего оппонента России в мире и лидера западной военно-политической коалиции США объективно влияет на стратегию развития и безопасности (СНБ) России. Причем как прямо, когда политическое и военное искусство США, их ресурсы влияют на стратегию нашей страны, так и опосредовано, когда стратегия США влияет, во-первых, непосредственно на формирование МО и ВПО в мире, а, во-вторых, когда она влияет на национальные ресурсы и правящую элиту нашей страны. Кроме того, если что-то и применимо чужое, например, знание, на практике для политической и военной стратегии нашей страны, то это исторический опыт и опыт других государств, который иллюстрирует теорию и методологию[2].
В этом смысле опыт формирования СНБ США при Дж. Байдене[3] представляется, на мой взгляд, безусловный интерес, как минимум, игнорировать который нельзя. При всей относительной ценности и полезности политической и военной науки, в особенности теории и методологии, нельзя отрицать, что более широкий кругозор помогает политическому и военному искусству в принятии уникальных решений[4].
Кроме того, в реальности военно-политической обстановке конкретная ситуация выглядит следующим образом: чем лучше государство подготовилось к военному противоборству заранее, тем больше у него шансов победить в таком противоборстве даже в условиях, когда приходится корректировать планы, подготовленные заранее. Коррективы, вносимые в ходе военных действий и силового противоборства при отсутствии тщательно проработанных планов, всегда обладают повышенными издержками и пониженной эффективностью. Так, после начала войны Германии с СССР, приказы, отдаваемые ГКО, в отсутствии генерального плана ведения стратегического отступления, часто не соответствовали реальностям и, как правило, первое время были ошибочны.
Работа германского Генштаба до войны, наоборот, оказалась более эффективной: традиционная немецкая военная школа тщательно подходила к планированию, что проявилось, например, в операциях против Бельгии и Польши, но и она допустила крупные ошибки, которые привели к провалу «блицкрига» в силу того, что не смогли учитывать важные факторы (мобилизационные возможности, способность руководства страны организовать оборону и эвакуацию, количество и качество ВВСТ и т. д.).
Последствия области социально-экономического развития
и не военных силовых институтов безопасности России
Выбор наиболее эффективных средств и способов, целей и задач конкретной военной стратегии, остаётся за правящей элитой государства даже в условиях начавшегося конфликта. Проблема, однако, в том, что какие-то решения в ходе начавшегося конфликта уже нельзя полностью или даже частично реализовать. Прежде всего речь идет о фундаментальных разработках и НИОКР, результаты которых сказываются только в среднесрочной и долгосрочной перспективе, о крупном военном строительстве, требующем годы (например, военных судов), создании инфраструктуры и военно-промышленных мощностей, которые в условиях войны делать крайне трудно, и т. д. Из этого следует, что для такого государственного и военного планирования необходим достаточно точный стратегический прогноз развития ВПО и возможностей потенциального(ых) противника(ов), из которых можно успеть сделать своевременные выводы[5].
Акцент, который был сделан Дж. Байденом в варианте СНБ от марта 2021 года, на двух аспектах – значения военной силы среди других силовых инструментов политики и роли технологий и человеческого капитала – представляет, на мой взгляд, исключительно важное значение, которое я не обнаружил у тех в России, кто комментировал этот документ.
Исключительно важное значение в этой связи приобретает своевременная разработка силовых средств политики, которые не ограничиваются только военными средствами, а также способов (стратегии) их использования. При этом такие средства и способы не должны носить «зеркального» характера, а (как уже говорилось выше) должны быть ориентированы на повышение эффективности управления (противоборства) с противником в самых разных областях – от культурно-образовательной и научной до прямого применения ОМУ[6].
Кроме того, в СНБ США недвусмысленно произошла переориентация активности в глобальном масштабе в пользу двух регионов Индо-Тихоокеанского» и «Европы»[7]. Именно поэтому нужен точный прогноз развития не только ВПО, но и СО, причём на разных ТВД, а также разных форм силовых конфликтов: средства и способы противодействия должны разрабатываться, как минимум, одновременно, а лучше с опережением уже на стадии НИОКР, но выбор за их использованием и производством остаётся за политически и военным руководством страны. Общий подход к этой проблеме можно отобразить на следующей схеме, иллюстрирующей принцип создания широкой системы средств и способов силового – военного и не военного – противоборства[8].
При одной принципиальной и очень существенной оговорке – правящая элита России приняла бескомпромиссное решение активного сопротивления, которое в нашей схеме получило название «Вариант № 4. Готовность к активным оборонительным и наступательным действиям». Этот вариант предполагает, в свою очередь, выбор конкретной стратегии таких активных действий (сценария «Активного стратегического сдерживания») и общенациональной мобилизации – мероприятий во внутренней и внешней политике. В настоящее время, на мой взгляд, можно говорить о том, что правящая российская элита в основном приняла «Вариант № 4», более того, в своём большинстве понимает его безальтернативность, но находится в состоянии (процессе) как выбора конкретного варианта стратегии, так и непоследовательно проводит политику консолидации национальных ресурсов[9].
Решения В.В. Путина[10] и планы приоритетных проектов Правительства РФ, принятые в 2018–2019 годах, говорят в пользу выбора стратегии опережающего («прорывного») научно-технического и социально-экономического развития, которое одновременно рассматривалось и главным инструментом обеспечения безопасности. В 2020 году новое правительство России и пандемия сделали эти планы устаревшими. К сожалению, как и предыдущие планы и стратегии. Осталась самая общая идея и СНБ РФ, утвержденная в конце 2015 года[11].
Акцент Дж. Байдена на технологическом превосходстве США отражал общую направленность идей последних лет В.В. Путина о технологической независимости и импортозамещении и общее понимание в мире законов экономического развития даже среди самых упертых либералов. В этом смысле стратегия В.В. Путина не отличалась от стратегии Д. Трампа, который рассматривал в качестве важнейшего приоритета сохранение технологического и промышленного лидерства США[12] (одновременно, как считают эксперты РЭНД, видят в этом наиболее эффективный инструмент внешнеполитического влияния)[13]. Проблема, однако, состоит в реализации этих планов: России, долгое время отстающей от лидеров мирового развития, необходим прирост ВВП и промышленного производства не 1–1,5%, а, как минимум, в последние десятилетия в Китае и Индии – 6,5–7%. Прежде всего потому, что огромные по сравнению с российской, экономики США и стран ЕС, обеспечивая рост ВВП в 2–3,5%, стремительно увеличивают разницу в военной мощи западной ЛЧЦ и коалиции с российской ЛЧЦ. Эти и другие особенности говорят о том, что современная Россия и ВПО находятся в состоянии «переходного периода» резкого обострения МО и перехода к военно-силовому сценарию развития ВПО в одном из его наихудших вариантов[14].
Поэтому России следует исходить из реалий ограниченности национальных ресурсов, что, в свою очередь, накладывает очень серьёзные ограничения на выбор стратегии активного противоборства, который затягивается. Элементы этой стратегии отчасти просматриваются в решении В. Путина об усилении ВКС (прежде всего, численности СУ-50 и другой авиации), модернизации РВСН и ПЛАРБ, а также обновлении ВВСТ и укреплении ВС, но не только: с опозданием, но в России поняли исключительно важное значение информационных технологий, ИИ и средств связи, развитие которых предполагается стимулировать с помощью государства[15].
Поняли в целом в российской элите и то, что эффективное противодействие возможно только с помощью системы средств и мер очень широкого спектра, включающей как укрепление инструментов «мягкой силы», так и военной мощи[16]. В целом модель такого системного противодействия можно изобразить следующим образом, как это показано на рисунке.
Как видно из этой модели[17], эффективное продвижение политики «силового принуждения» зависит от того, насколько системно, комплексно используются все силовые (военные и не военные) силовые инструменты. Последний и яркий пример – политика Дж. Байдена, декларируемая в «Руководстве СНБ»[18] и реализуемая США в отношении Ирана, сочетающая угрозы применения военной силы с экономическими санкциями и «посулами» содействия в экономическом развитии. Санкции + авианосная группировка, нависающая на Ираном, представляются в стратегии США наилучшим сочетанием. Причём если прежде Д. Трамп дважды в течение одного дня давал утечки в отношении своих намерений по нанесению воздушного удара по Ирану: «отдан приказ», «приостановлен», «отменён» на время и т. п., то Дж. Байден с самого начала сделал это доктринальной установкой политики США, заявив о «системе» мер принуждения[19].
Примечательно, что ровно такая же политика была у США и во время войны во Вьетнаме, где они, как минимум, 13 раз пытались «проинформировать» правительство Вьетнама о своей готовности использовать ядерное оружие[20]. Ради шантажа бывший президент США даже придумал «теорию безумца», которая «намекала» вьетнамцам, что он «дошел до точки», основанной на лекции Г. Киссинджера «использование безумия в политических целях»[21].
Надо признать, что политико-психологические методы в военном деле и дипломатии использовались всегда. Нередко они оказываются очень эффективными, причём далеко не всегда в качестве шантажа или принуждения, а в целях предостережения. Так, в Средиземноморье, в ходе конфликта вокруг Сирии, не раз использовались пуски российских КР МБ для того, чтобы вынудить США и союзников ограничить масштабы своего участия в военном конфликте[22].
___________________________________________
[1]Снесарев А.Е. Философия войны. М.: Финансовый контроль, 2003, с. 188.
[2] Подберёзкин А.И. Роль США в формировании современной и будущей военно-политической обстановки. М.: ИД «Международные отношения», 2019, сс. 189–196.
[3] Основы СНБ были озвучены в марте 2021 года. См.: Biden J.R. Interim National Security Guidance. Wash. March 2021, p. 15.
[4] Военно-технические и военно-экономические аспекты итогов и уроков Второй мировой войны / кол. авт. под ред. проф. Викулова С.Ф. М.: АПВЭ и Ф, «Канцлер», 2020, сс. 145–147.
[5] Этой теме посвящено несколько работ, из которых наиболее актуальной является: Подберёзкин А.И. Состояние и долгосрочные военно-политические перспективы развития России в ХХI веке. М.: Издательский дом «Международные отношения», 2018. 1596 с.
[6] Публичная дипломатия: Теория и практика: Научное издание / под ред. М.М. Лебедевой. М.: Издательство «Аспект Пресс», 2017, сс. 42–46.
[7] Biden J.R. Interim National Security Guidance. Wash. March 2021, p. 15.
[8] Мир в ХХI веке: прогноз развития международной обстановки по странам и регионам: монография / А.И. Подберёзкин, М.В. Александров, О.Е. Родионов и др. М.: МГИМО-Университет, 2018. 768 с.
[9] См. подробнее: Боброва О., Подберёзкин А. Политико-правовые вопросы противодействия проявлениям, направленным на подрыв основ государственности Российской Федерации / Эл. ресурс: сайт ЦВПИ «Евразийская оборона», 30.08.2021 / http://eurasian-defence.ru/?q=eksklyuziv/politikopravovye-voprosy
[10] Путин В.В. Указ «О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года» № 204 от 7 мая 2018 г.
[11] Примерно в то же время была утверждена и новая СНБ и военная стратегия США. См.: National Military Strategy of the United States of America 2015. Wash.: White House 2015, June, 17 p.
[12] Nelson R.M. U.S. Sanctions and Russian Economy. Congressional Research Service. February 17, 2017.
[13] Подберёзкин А.И., Подберёзкина О.А. Влияние санкций Запада на политический курс и экономику России. Часть II. Научно-аналитический журнал «Обозреватель», 2018, № 12, сс. 7–9.
[14] См. подробнее: Подберёзкин А.И. «Переходный период» развития военно-силовой парадигмы (2019–2025 гг.). Часть I и Часть II. Научно-аналитический журнал «Обозреватель», 2019, №№ 4, 5, сс. 5–28 и сс. 5–31.
[15] В частности, такая концепция предлагалась мною в серии работ, основной из которых стала: Подберёзкин А.И. Состояние и долгосрочные военно-политические перспективы развития России в XXI веке. М.: Издательский дом «Международные отношения», 2018. 1596 с.
[16] См. подробнее специальную работу, посвященную этой проблеме: Подберёзкин А.И. Состояние и долгосрочные военно-политические перспективы развития России в ХХI веке. М.: Издательский дом «международные отношения», 2018. 1596 с.
[17] Подберёзкин А.И., Жуков А.В. Оборона России и стратегическое сдерживание средств и способов стратегического нападения вероятного противника // Вестник МГИМО-Университет, 2018, № 6, сс. 141–168.
[18] Biden J.R. Interim National Security Guidance. Wash. March 2021, p. 15
[19] Biden J.R. Interim National Security Guidance. Wash. March 2021, p. 15.
[20] Эллсберг Д. Машина Судного дня: откровения разработчика плана ядерной войны. М.: Альпина Паблишер, 2018. 414 с.
[21] Там же.
[22] Подберёзкин А.И. «Переходный период» развития военно-силовой парадигмы (2019–2025 гг.). Часть I и Часть II. Научно-аналитический журнал «Обозреватель», 2019, №№ 4, 5, сс. 5–28 и сс. 5–31, а также: Подберёзкин А.И., Подберёзкина О.А. «Переходный период»: главная особенность – милитаризация политики. Часть III. Научно-аналитический журнал «Обозреватель», 2019, № 6, сс. 57–72.
