С уроков она часто убегала в театр, а в школьном спектакле сыграла даже Хлестакова, школа была женская... Когда я смотрела спектакль "Квартира Коломбины" с участием Елены Козельковой в театре "Современник", то была просто очарована ею. Высокая, красивая, и двигается, словно гуттаперчевая мадемуазель... Она что - гимнастикой всю жизнь занимается? На сцене она - женщина притягательного ума и обаяния, редкого чутья и вкуса - не боится выглядеть безобразной, грубой, экзальтированной особой. Это ее роль, это ее работа, это ее удовольствие. Но есть у нее еще и "тайные удовольствия"...
- Елена Георгиевна, в вашей биографии занятные зигзаги.
После бурной школьной самодеятельности вы поступили в МГУ и стали геологом. А потом, уже отработав в экспедициях, бросили высокую зарплату, интересную профессию и в 25 лет пошли в актрисы...
- Да, 25 лет - это уже последний шанс для абитуриентки театрального вуза. Но я сумела вскочить на подножку этого последнего поезда. Закончив школу, я знала: если скажу родителям, что хочу стать актрисой - они испугаются, поэтому и поступила в МГУ. Я - человек законопослушный, такова моя природа. Я не терплю беспорядка - ни в доме, ни в отношениях, ни в делах. Положено было так: окончив институт, два года отработать, дабы вернуть государству деньги, которое оно затратило на твое образование. Если бы надо было призываться в армию - я бы пошла... И вот уже находясь в экспедиции далеко от Москвы, от моей второй стороны жизни - театральных увлечений, интересов и компаний, я начала безумно тосковать.
Стала ощущать, что могу выразить свой взгляд на вещи, на мир другим способом - эмоциональным. Я поняла, что все равно себя не переиграешь.
- Но получилось довольно легко, в студию при Театре имени Моссовета вас ведь пригласил сам Завадский?
- Да, получилось все легко... но очень трудно материально. Очень. С зарплаты я перешла на стипендию, голодно бывало частенько... Папа ведь к этому моменту уже умер... Отец мой - Козельков Георгий Владимирович - замечательный и светлый человек, авиаконструктор, работал вместе с Миллем. Они построили вертолетный завод, и их вертолеты участвовали в подготовке запуска первого спутника на Байконуре. За что мой отец и Милль, собственно, и получили Ленинскую премию. Мама, Вера Дмитриевна - военный юрист. В связи со служебной необходимостью переезда отца в Москву из Киева, мама должна была оставить службу в военной прокуратуре и приехала в Москву уже домохозяйкой. Смириться с этим она до конца так и не смогла.
Она вообще была человеком чрезвычайно активным, борцом по природе, всегда бросающимся на помощь. После смерти отца она сдала... Но потом как-то очень серьезно увлеклась собаками. Она имела колоссальную практику - лечила, выхаживала, принимала у собачек роды... Могла двое суток просидеть на коленях возле какой-нибудь "роженицы". Потом уже я лечила ее опухшие колени.
- Не скучаете ли вы по романтике геологической работы?
- Это была фантастика! Но, кстати сказать, не такая уж она и романтическая, профессия геолога. Это тяжелый труд, и его романтика - скорее вещь философская: земля, ее возникновение, ее недра, палеонтология... Я занималась геологическим картированием. На моем счету есть даже открытие - ураноториевое месторождение, а где - государственный секрет.
- Следующим вашим открытием стал молодой театр "Современник", и с тех пор вы верны ему. Но не слишком ли? Новых ролей почти нет, а те, что есть, вы играете уже много лет подряд и говорите, что любите играть роли по многу лету.
- "Современник" и по сей день - мой дом. При том, что сегодня мне нелегко живется в "Современнике", ролей мало, но я по-прежнему влюблена в идею этого театра.
Хотя сегодня ее, уже трансформированную, несут другие поколения.
- В 1996 году в пьесе японского драматурга Юкио Мисимы "Маркиза де Сад" в театре "Модель" вы сыграли графиню де Сен Фон - садо-мазохистку... Каково вам было разбираться в категориях "де садовского" греха и возмездия?
- Эта работа была для меня колоссальным удовольствием! Упоением! Каждый человек про себя знает, сколько в нем всего - и хорошего, и злого, и ужасного, и каждый способен на то, что не принято, что неприлично, что нельзя... Но не каждый имеет нравственную позицию - а только с ее помощью и возможно себя остановить, удержать.
В этой постановке графиня де Сен Фон довернула "родовую" гаечку до конца и осуществила все то, что ее папаша только задумывал сделать над человечеством, - и получила от этого удовольствие. И придя уже с того света (а там, как известно, за все воздается), она признает, что кровавый плод разрушений ей был все-таки вкусен. Совершая грех, человек изначально знает, что примет за него наказание, но все равно его совершает...
- Какое у вас самое острое ощущение юности?
- Я помню очень четкое (и довольно раннее) ощущение, когда я смотрела на первомайские демонстрации и другие госпраздники.
Как студентка-комсомолка я сама в них участвовала, слушала и скандировала коммунистические лозунги.
Но понимала при этом одно: я не хочу так жить! Ловила себя на том, что во мне нет этого "мажора". Заслышав "Пионерскую зорьку" по радио, бросалась к приемнику, чтобы поскорее выключить его... Эта дисгармония мучила меня, я начинала думать: может, я ничего не понимаю? Может, со мной что-то не то происходит? Даже мысли о самоубийстве в голову приходили... Поэтому сегодня, когда я слышу тогдашние интонации на улице или даже в театре - мне делается страшно и печально.
- Если бы с вами случилась такая же история, как с Моной из "Безымянной звезды" - одной из ваших прошлых героинь - вы бы смогли бросить все и изменить свою жизнь из-за любви?
- Конечно. Бросить все ради того, чтобы остаться рядом с любимым человеком, я готова и сегодня. Если он будет против всех, то и я буду рядом с ним против всех.
- Готов ли ваш муж, известнейший художник Сергей Бархин, (главный художник Большого театра. - Ред.) - принять такие жертвы?
- Это не жертвы. В этом смысл, в этой ответственности. Вся моя жизнь сейчас сопряжена с заботой о нем, потому что на нем огромная нагрузка. Я необходима и нужна ему, я понимаю, насколько ему важен тыл, условия для работы - и я должна их создать. Я могу часами сидеть в машине и ждать его возвращения, поскольку в нашей семье извозчик - я (за рулем я с семидесятого года). Ничего, сижу, жду, книжку читаю... Мне приятно это ожидание, потому что я знаю, что в это самое время совершается важное и интересное дело. Конечно, иногда я бываю тоже занята, особенно перед премьерой - и тогда бутерброд вместо обеда Сергей Михайлович принимает так же просто и нормально, с пониманием. Мы вообще в быту люди непритязательные...
- Расскажите, а что вы там такое творили в мастерской мужа?
- Это мы с режиссером Толей Ледуховским сделали спектакль "Венера в мехах" и записали его на радио - на таком... повышенном эмоциональном градусе взаимоотношений мужчины и женщины. Затем решили сделать театральный спектакль, но где? На какой сцене? И тогда Сергей Михайлович сказал нам: "Берите одну маленькую комнатушку в моей мастерской, красьте ее в черный цвет, купим 20 стульчиков, посадим зрителей и будете играть". Он купил и поставил нам туда осветительную аппаратуру, и мы начали использовать эту комнатку для такого... домашнего театра. В черном пространстве стояло два черных стула, Сережин мольберт, на котором он работал (вместо холста мы вставили туда зеркало), - и мы все в черном. Черное на черном... Конечно же, это были бесплатные спектакли, своеобразный театральный вечер. Зрителей встречали у метро наши друзья, мы сами...
- Что вам в самой себе не нравится?
- Моя терпимость. Мне не нравится, что я могу так долго терпеть и не могу отодвинуть человека подальше от себя. Но, как говорят, "джентльмен всегда переплачивает". Так вот я что-то часто джентльмен...
- Чем вы себя выручаете в трудную минуту?
- В самый ужасный момент я беру себя в руки и говорю: "Подожди... Ну-ка собери по крошечке то, что у тебя есть. А кто у тебя есть? И кто тебя любит? Кому ты нужна? И кого любишь ты? А что тебе сегодня скажет зритель? А что ты ему?... И тогда мне становится спокойно.
У Сережи трое детей и внук, а у меня племянник Егорушка. Своих детей я не родила, здоровье не позволило, но у меня есть сам Сережа со всей своей семьей, братья, Долли - мопс.
- Вы влюбчивый человек?
- Влюбчивый... Я просто долго искала то, что мне нужно, и вот нашла. Встретились мы в театре, Сережа был художником спектакля "Баллада о невеселом кабачке": он тогда был женат, я - замужем в третьем браке. А спустя много лет мы столкнулись вновь на улице, во время съемок картины Петра Тодоровского "Военно-полевой роман", и с тех пор мы вместе. Мы были тогда уже взрослые, романа-то особенного не было - мы сразу поняли, что мы одного поля ягоды, что мы хотим от жизни одного и того же.
Нашему браку уже 15 лет.
- Что в вашей жизни доставляет вам сегодня наибольшее удовольствие?
- Дом. Отлаженность. Покой. Книга хорошая. Музыка - хорошо послушать Бетховена... Но у меня есть еще тайные удовольствия. Одно из них - когда я сижу тихонько в углу, в кресле или на диване, и жду, когда Сергей Михайлович закончит работать. А самое удивительное наслаждение для меня - присутствовать при его работе с режиссером и слушать, как и о чем они говорят, видеть, как рождается спектакль. Это колоссально! Это так много! Это - моя нежная тайна.
Слушая их и наблюдая за ними, - как они вгрызаются в материал, я начинаю в этом пространстве, в мире, который они формулируют, тоже жить. У Камы Гинкаса я сижу в кресле-качалке, но я, естественно, не качаюсь, а сижу, застыв. А потом он мне говорит: "Ужас. У тебя на лице все было...". Я помню, как создавались спектакли у Генриетты Яновской: "Собачье сердце", "Соловей", "Гроза"... - вот это из области моих тайных наслаждений.
Видеть, как работают талантливые люди, - большое счастье и даже везение.
Наталия ВАСИНА
01.07.1998
www.vmdaily.ru
