Один из ключевых участников обороны Белого дома в августе 1991 года, в прошлом госсекретарь, вице-премьер правительства, а сейчас член Совета федерации Геннадий Бурбулис считает трагедией все происшедшее в октябре 1993 года, но думает, что президент Ельцин имел право на применение силы. О своем участии в событиях сентября-октября 93-го Геннадий БУРБУЛИС рассказал корреспонденту `Известий` Александру БРАТЕРСКОМУ.
- Геннадий Эдуардович, где вас застали события октября 1993 года?
- Мне трудно вспоминать сейчас все свои ощущения, но я был потрясен. Мы тогда еще всей семьей жили на правительственной даче в Архангельском. К нам прибежали взволнованные соседи и сказали, что в Москве стрельба, что нет никакой возможности понять, что там происходит. Я поехал в Москву, позвонил главе администрации президента Сергею Филатову и, хотя я тогда уже не работал в правительстве, предложил свою помощь и приехал в Кремль. Приехав туда, я застал что-то странное - это была полная моральная немота, отсутствие каких-то действий. Но в то же время у меня не было сомнений, что мы с этим справимся. Я всегда чувствовал, что страна не сможет допустить катастрофы и саморазрушения, что проявится инстинкт самосохранения. И он проявился: в безволии военных, которые обещали поддержку Руцкому, он проявился в тех людях, которые в ночь вышли к Моссовету, хотя я не очень поддерживал этот призыв. Но этот выход отрезвил некоторых людей при должностях и еще раз продемонстрировал мятежникам, что у них ничего не получится.
- Как вы восприняли появление Указа N 1400?
- Знание и предчувствие того, что Борис Ельцин готовит некий чрезвычайный документ, заставляло искать ответ на то, насколько он уместен и оправдан. Я считал, что такого масштаба документа можно было избежать. Я знаю, какие усилия предпринимались Черномырдиным, Гайдаром, Филатовым, чтобы удержать Ельцина от этого шага. Я даже пытался передать Ельцину записку о необходимости личной встречи - думал, что смогу найти какие-то аргументы, чтобы продолжить поиск компромисса. Мне ситуация казалась ненормальной: казалось, что апрельский референдум должен был дать ответ, в каком направлении государству и обществу развиваться. Тем не менее Верховный Совет день за днем осуществлял нечто противоположное. До того, как появился указ, я считал: не надо до него доводить. Но после того я понял: любая неопределенность грозит стране непоправимой катастрофой.
- Насколько, по вашему мнению, мятежники были готовы к радикальному выходу из ситуации?
- Часть Верховного Совета и тот же Руцкой с вожделением наблюдали за ошибками и слабостями Ельцина, получали политическое удовлетворение от его трудностей. За то, что произошла эта кровавая трагедия, отвечают и те и другие, но вины больше на тех, кто потирал руки, считая, что Ельцин уже ослаб, и старался воплотить это все в решительную акцию. Сама ситуация объединила в одном строю представителей махрового национализма, вплоть до фашизма, коммунистов и людей, еще вчера облеченных властью. Там были и искренние сторонники Руцкого и Хасбулатова, и люди, пришедшие туда по команде, и любопытные, для которых это было просто забавно. Были и экстремисты, которые сразу испытывают экстаз, провоцируя людей на какие-то столкновения. Это был котел, в котором точно отделить правых и неправых, сторонников и наблюдателей было невозможно.
- Могли ли переговоры между сторонниками Верховного Совета и президента решить конфликт мирным путем?
- Я думаю, что ключевой в этой ситуации была позиция Конституционного суда. Когда в указе президента наряду с другими положениями оказался пункт о том, что полномочия КС временно прекращаются, и в этот же день суд принял решение об отрешении президента от власти, это был мощный сигнал для той группы Верховного Совета, которая назначила Руцкого вице-президентом. Поэтому все переговоры со стороны Верховного Совета имели под собой определенное политическое лукавство: можно поговорить недели три-четыре, а за это время накопить силы.
- На стороне защитников Белого дома в октябре 1993 года были и ваши знакомые, бывшие коллеги. Что вы испытываете, когда встречаетесь с ними ?
- Я знаю, что были и остались люди, которые находились в Белом доме, совершенно не разделяя взглядов ни Хасбулатова, ни Руцкого, но при этом считавшие происходящее несправедливым. Были те, кто оставался, чтобы найти компромисс путем взаимного убеждения. Самое достойное, наверное, - это то, что сегодня мы не делимся на тех, кто там был, а кто не был. Я с благодарностью отмечаю тот факт, что абсолютное большинство людей воспринимают происходящее как величайшую трагедию, в которой не было победивших и проигравших, а были только жертвы.
- Оппозиция именует события октября 1993 года как `государственный переворот`. Как вы характеризуете происшедшее?
- Оценки таким событиям дает история. Но тогда, после того, как указ был издан, стало ясно, что единственное спасение для меня, для моих близких, для всех нас - это реализовать его. У Ельцина на самом деле было два юридических основания для такого чрезвычайного решения. Первое - референдум апреля 1993 года, который поддержал именно президента Ельцина. Второе - обязанность главы государства находить самые непопулярные и самые неожиданные меры для того, чтобы обеспечить безопасность страны. То всевластие Верховного Совета, когда его руководство перешло все рамки, беззастенчиво внедряясь в деятельность исполнительной власти, превратило его действия в произвол. Не оправдывая появление указа, надо признать, что могло бы произойти худшее, если бы Руцкой и Хасбулатов возглавили страну. Это тот случай, когда Ельцин оказался исторически более прав, чем все остальные.
`Известия` 03.10.2003
http://nvolgatrade.ru/
