23 марта 2000
3425

Глава первая

Белокуров гуляет
- Это твое?
- Мое.
- Откуда?
- Оттуда.
- Суеты вокруг моего появления на свет было столько, что хватило бы на отличнейшую повесть, - хвастался один из посетителей нижнего буфета знаменитого московского клуба, еще вполне молодой человек, лет сорока, с усами, кончики которых он постоянно лихо подкручивал. Пред ним был стол, уставленный выпивкой и закуской, а за столом сидели люди, знакомые и малознакомые. Напротив себя он видел очарованный взгляд, и его несло. Достаточно того, что в день моего рождения, а я родился в Твери, мой отец сбежал с любовницей в Дубну, отправив к матери своего друга с письмом. В итоге друг, исполнив поручение, стал моим отчимом, и я ношу его фамилию.
- Стало быть, Белокуров - не родная? - спросила та, что смотрела на него восхищенным взором. - А какая фамилия у вашего настоящего родителя?
- Ответ.
Белокуров усмехнулся и стал раскуривать сигару. Когда окрестность наполнилась замечательным запахом "гаваны", он бросил в пепельницу дотла сгоревшую спичку и подмигнул девушке:
- Ну что вы так на меня смотрите? Ответ. Именно такую бы я носил фамилию, не сбеги мой родимый с любовницею.
- Борис Ответ? - усмехнулся сидящий справа от Белокурова писатель Михаил Бобов. - Почти вопрос-ответ. Превосходное имя для поэта. Поэт Ответ. Зря взял фамилию отчима, Борь.
- Писал бы я стихи, я бы подписывался отцовой, а так - нет, отчим у меня - золото.
- А я всю жизнь считала, что и Белокурова никакого не существует, сказала девушка, бросая на Бориса очередной влюбленный взгляд. - Газета "Бестия", главный редактор - Белокуров. Ну, ясное дело - псевдоним, для прикола.
- Нет, я есть, вот он я, - улыбался Белокуров, самодовольно похлопывая себя по животу.
- И такой то-о-олстый. А я всегда представляла вас подтянутым, поджарым, стремительным. А вы вот, вальяжный.
- Именно что не толстый, а вальяжный, - поднял вверх указательный палец Белокуров.
- Выпьем за него! - провозгласил сидящий справа Витя, которого Белокуров не знал ни как писателя, ни как носителя какой-либо фамилии.
Все выпили, причем девушка чокнулась с особенным рвением. "Правда, что ли, влюбилась в меня? - мысленно фыркнул Белокуров. - Вот черт! Этого только не хватало. Хотя какая мне разница!" Впрочем, девушка была красивая, черноволосая, черноглазая, живая, и она ему нравилась тем больше, чем влюбленнее на него смотрела. И он не прочь был слегка увлечься, по своему обыкновению, не выплескиваясь из русла супружеской верности.
- Вообще-то это я только в последние два года располнел, - заметил он. - Буржуазы проклятые раскормили.
- Как буржуазы?! - аж подпрыгнула на стуле девушка. - Разве вы не противник?
- Противник, матушка, противник, - иронично нахмурился Белокуров, силясь припомнить, как ее зовут. Девушку привел известный тележурналист, он назвал ее имя, попросил не обижать, а сам через пять минут откланялся и сбежал. - Ненавижу этих ракалий, но что делать - семью кормить надо. Вот, друзей угостить изредка - тоже люблю. Да вы не бойтесь, я Родиной не торгую. Просто преподаю курс всемирной истории в одном богатеньком колледже.
Последнее слово он исковеркал убийственной интонацией.
- И хорошо платят?
- Очень хорошо. Семьсот-восемьсот "бэ" в месяц выходит. А загружен два дня в неделю - в четверг и пятницу. Вот сегодня оттарабанил и гуляю.
- "Бэ"?
- "Бэ". Баксов. Раньше ведь "рэ" говорили.
- "Бэ" - это хорошо, - одобрил Бобов.
- Ну и каков контингент? - спросила девушка.
- Жизненный, - ответил Белокуров. - Хваткий.
- Понятно. Трудно, наверное, с ними?
- Ох, нелегкая это работа - до утра истреблять гугенота, - само собой родилось и выскочило из Белокурова тотчас же.
Все дружно посмеялись. Сидящий справа от Бобова профессор Литературного института выдернул из кармана блокнотец и записал.
- Кстати, - продолжал Белокуров. - Никто меня туда не протежировал. Магистр колледжа - самый главный у них там магистром величается - оказался страстным читателем моей "Бестии". Сам позвонил, пригласил. Сказал: "Для нас престижно, чтобы такой человек, как вы..."
- Удивительно! - покачала головой девушка.
- Напрасно вы так удивляетесь, Элла, - сказал профессор Литературного института. - Такое случается сплошь и рядом. Бывают ведь евреи-антисемиты, русские-русофобы.
- Писатели, ненавидящие литературу, - сказал Бобов.
- Вот именно, - подхватил Белокуров. - Почему бы не быть буржую, ненавидящему капитализм и демократию?
Он пуще прежнего повеселел и захмелел, радуясь, что нашлось наконец для нее имя, произнесенное профессором. Элла. Хорошее имя. И девушка хороша. Сколько ей лет? Не больше тридцати. Но и не меньше. Самый лучший возраст для сорокалетнего мужчины, желающего немного поухаживать, не вытекая из русла.
Только он об этом подумал, как она поглядела на часы и с тяжелым вздохом промолвила:
- Увы, мне пора, уже восемь. Белокуров, вы не проводите меня до такси?
- Ну вот, только я хотел... Но раз вы выбрали его, что ж, извольте, унылой скороговоркой проговорил профессор. Ему явно не хотелось никого никуда провожать, и пробормотал он это так просто, заполнительно.
- Но на посошок-то! - воскликнул Бобов.
На посошок выпили коньяку, и Белокуров зачем-то особенно изрядно хватанул. Поднявшись из-за стола, он почувствовал одновременно и некоторую шаткость, и хваткость, и лихость. Элла взяла его под руку. Ему было приятно идти рядом с нею. От нее пахло?.. Он незаметно принюхался. От нее ничем не пахло, но казалось, что она благоухает. К тому же во рту у Белокурова царствовали ароматы коньяка и лимона.
- Надо же! - восклицала она, поднимаясь с ним вместе по лестнице. Никак не могла представить себе, что встречусь сегодня с кем! с Белокуровым!
- Впервые встречаю кого-то, кто меня заочно так любит, - краснея от счастья, промолвил он.
- А буржуаз-магистр? - рассмеялась она.
- Но он же не красивая девушка.
- Я вам нравлюсь?
- Вы - мне?! Да если б я только мог, - они уже приближались к гардеробу, - я бы...
- И что? - с веселым испугом в глазах остановилась она и встала напротив него. - Что бы вы сделали?
Он почувствовал, что проваливается, и прорычал:
- Схватил бы и всю оцеловал, с головы до ног.
- Ого! - тихо выдохнула она. - Всю?
- Всю.
- Идемте, - рассмеялась она, краснея.
Он взял у нее номерок, купил на него для Эллы в гардеробе коротенькую весеннюю дубленочку и надел на нее так, будто уже оцеловывал. Она это почувствовала: он видел, как она взволнованна. "Куда меня несет?" мелькнуло в коньячной его голове.
- Оденьтесь, Белокуров, - сказала Элла. - Все-таки еще не май месяц. Неизвестно, сколько будем ловить мотор.
- С вами - май, - глупо сказал он.
- Не май, а маета со мной, - со вздохом улыбнулась она.
Он все же взял в гардеробе свой плащ, подмечая, что тем самым снимается еще одна зацепка. Хотя нет, оставался портфель. Под столом, в нижнем буфете. И друзья, которых нельзя просто так взять и бросить, не простившись.
На улице было свежо, холодно и пахло весной, пленительно пахло весной. Даже можно сказать, грядущим летом пахло. И первая остановившаяся машина их взяла на свое заднее сиденье. Черт с ним, с портфелем! Кто-нибудь да прихватит его. В крайнем случае официанты вернут. Там документы.
- А как же ваши друзья, выпивка, веселая компания? - спросила девушка лукаво.
- Не могу же я оставить такую красавицу одну в машине с неизвестным водителем, - ответил Белокуров. - Вдруг он насильник и убийца?
- Это кто насильник и убийца? - спросил водитель.
- Это другой, - тотчас сказала Элла. - Не вы.
Тут Белокуров взял ее руку, поднес к губам, поцеловал пальцы, как бы в знак признательности, но потом не отпустил, оставил ее тонкую кисть в своей большой пятерне.
- Ах, как мне с вами хорошо! - промолвила Элла и положила голову ему на плечо. - Мой муж не поверит, когда я расскажу ему. Он обожает вас, каждую "Бестию" до дыр зачитывает. Он у меня историк, работает в Коломенском.
"Слава тебе Господи! Муж есть! Спасение!"
- Спасибо вам, Элла, - рассмеялся Белокуров.
- За что? - удивилась она.
- За то, что вы есть на белом свете.
- На "бэ эс"?
- На "бэ эс". На моем белокуровском свете.
- И друзья мне ваши очень понравились, особенно профессор. Передайте ему это, когда возвратитесь. Товарищ генерал, вы сможете доставить товарища полковника с Тимирязевской?
- Куда это? - нахмурился водитель.
- Туда, где вы нас отловили.
- Запросто. Столько же - и вперед. То есть назад. Только я не генерал, а адмирал.
Ладонь Эллы по-прежнему лежала в ладони у Белокурова, но теперь это как бы ничего и не значило. На сердце у главного и единственного редактора газеты "Бестия" было легко, хотя и немного грустно, что все вот так просто закончилось, не получилось дамы с собачкой.
- У Бобова недавно вышел рассказ, - вспомнил Белокуров, - и знаете, как называется?
- Как?
- "Баба с собачкой". Правда, смешно?
- Да, я читала рассказы Бобова. Они у него все с такими названиями, под КВН. Мне он не нравится.
- Он прекрасный человек.
- Я говорю о нем как о писателе. Хотя вот вы - и газета у вас превосходная, и сами вы великолепный человек.
- Вы же меня совсем не знаете. Может, я кого-нибудь зарезал и в колодец бросил.
- Значит, тому так и надо.
- А жена моя недавно фамилию поменяла, девичью себе вернула.
- Вы женаты, Белокуров? Хотя что я спрашиваю! Конечно, разве у такого человека может не быть жены? То есть как - на девичью?
- Так, стала опять Чернышева.
- И вы этому не воспротивились?
- Нет.
- Но почему?!
- Она у меня переводчица. Блистательная женщина. А одна там ей позавидовала и назвала Белокурвой. Собственно, это как-то сразу напрашивается: Белокурова - Белокурва. Смешно, правда?
- Если честно, то да, смешно, - не удержалась от смеха Элла. - Хотя я бы все равно не стала возвращаться к девичьей фамилии. Взялась быть Белокурвой, так и будь ею до конца, терпи. Ой, простите!..
Она смеялась, и Белокурову теперь тоже было смешно, хотя до сего дня он тайно переживал реставрацию Тамариной девичьей фамилии.
- Да к тому же, - смеялся он, - была Чернышевой, стала Белокуровой, потом опять Чернышевой. И смех и грех!
- А по-моему, это вы все выдумали.
Она вдруг поцеловала его в щеку.
- Об этом вы тоже мужу расскажете?
- Конечно. И про оцеловывание.
Тут в душу его закралось тревожное подозрение, что никакого мужа у Эллы нет и в помине. Он оставил ее руку и принялся подкручивать кончики усов.
- Не убирайте руку, - шепнула Элла. - Мне в ней так хорошо.
А что, если она послана к нему врагами, чтобы заманить? Врагов-то у него хватает. Многие ненавидят "Бестию".
Он посмотрел на Эллу. Она притягивала его всем своим видом. Ее рука уже снова была в его руке. Пропал! Погиб! Потом напишут: "Еще одно громкое убийство..." Как он может так рисковать собой, сыном, Тамарой, отчимом, "Бестией"?! Газета-то - черт с ней! Другой найдется издатель подобной никому не нужной ерунды. Тамара найдет себе другого. Прокофьич уже старый. А вот сын... Как он будет без отца? И до слез стало жалко Сережку.
- Зато сын у меня как был Белокуров, так и остался.
- А сколько вашему сыну?
- Скоро три.
- Три годика? А вам, Борис?
- Тридцать девять.
- А мне двадцать девять. Ха-ха-ха.
"Ха-ха-ха" она проговорила, а не просмеяла.
- А мужу?
- Немного моложе вас.
- А он есть?
- Можете проверить, если хотите. Он сегодня дома.
- Хочу.
Зачем он это сказал? Так хорошо было бы окончить знакомство у дверей ее дома и возвратиться в веселую компанию нижнего буфета. Но чертик откуда-то из подбрюшья докричался: "Гульнем! Ты чего, брат? Бери что дают!"
- Товарищ генерал, - снова обратилась к водителю Элла, - мы передумали. Идем в гости. Назад не поедем.
- Ну и хорошо, - отозвался тот. - А то я устал что-то.
Конечно же, мужа нет. В этом можно не сомневаться. А что, если она и впрямь почитательница его газеты? Белокуров чувствовал, как его мощно куда-то несет.
И вот он уже расплачивается с водителем, и вот он уже поднимается по лестнице ее дома на четвертый этаж, мимо огромного белого кота в черных разлапистых пятнах, и тут сильно пахнет мусоропроводом. "А ведь ты трус, Белокуров! Нет, я просто верен своей жене. А она отреклась от твоей фамилии. Это еще ничего не значит. А я говорю: значит. А я говорю: нет!" разыгралась в душе у Белокурова молниеносная пьеска.
Около двери квартиры Элла несколько замешкалась с извлечением из сумочки ключей. Посмотрела глаза в глаза:
- Белокуров, а вы правда хотели бы меня оцеловать?
- Увы, хотел бы, - ответил он, - и сердце мое разбито.
- А вы можете сейчас сказать моему мужу, что мы с вами любим друг друга и что он должен оставить меня?
- Сказать это замечательному человеку, читателю моей газеты?
- Слабо?
- Нет.
Сам не зная как, он вдруг схватил ее, обнял, прижал всю к себе и приник губами к губам. Если муж есть, то на этом все и кончится. Если мужа нет, то не надо будет говорить страшные слова хорошему человеку, работающему в Коломенском.
Она не пользовалась духами и ничем не пахла, но он чувствовал сквозь жаркий поцелуй какой-то особенный аромат, исходящий из ее души. Наконец Элла оторвалась от него и звякнула ключами:
- С Богом!
"Нет, не с заглавной буквы, - подумал газетчик, - с приземленной: с богом, с языческим богом".
Сердце его отчаянно колотилось, когда он входил следом за Эллой, уже точно зная, что никакого мужа нет.
- Василий! - закричала она. - Васи-и-илий! Получай!
И тут выплыло существо мужского пола с недоумевающим и несколько даже недовольным лицом.
- Здравствуйте, - попыталось оно улыбнуться.
- Получай, - повторила Элла. - Знаешь, кого я привела тебе? Твоего любимого Белокурова. Вот он. Он есть. И он у нас дома.
- Бог ты мой! - стукнул себя по лбу Василий. - Не может этого быть! Вы Борис Белокуров? Издатель "Бестии"? Борис И-и-и...
- Борис Игоревич, - подсказал Белокуров. - Можно просто Борис. Да, это я.
Веселье вновь заполняло всего его с ног до головы. Мужа Василия он готов теперь был оцеловывать за то, что он есть, а не его взбалмошную жену. Она плутовато хихикала, поглядывая то на одного, то на другого.
- Борис Игоревич, вы, кажется, хотели что-то сказать Василию Васильевичу? Что же вы не говорите? Прошу!
Белокуров набрал полную грудь воздуха, все в его голове заискрилось, и он игриво ответствовал:
- Это какое-то безумие! Вы не поверите, дорогой Василий Васильевич! Меня просто охмурили! Эта несравненной красоты женщина весь вечер соблазняла меня, вскружила мне голову, я стал ухлестывать за нею, ринулся провожать сломя голову, будучи уверен, что никакого мужа нет и в помине, а оказывается, она улавливала меня в свои сети, чтобы только привезти к вам в качестве добычи! О нравы! Я непременно пропечатаю об этом в своей газетенке.
- Мы даже целовались! - воскликнула Элла с вызовом.
- Я рад... я очень рад... - бормотал Василий, расплываясь в гостеприимной улыбке. - С таким человеком я разрешаю тебе целоваться сколько угодно. Ладушка, только ты, пожалуйста, давай теперь молнией на кухню. Там даже бутылка водки у нас есть. И все, что в холодильнике... Вы поститесь?
- Вообще-то сейчас нет, - ответил Белокуров, все еще ошарашенный такими поворотами судьбы.
- Тогда именно все, что есть в холодильнике, и постное, и не постное все неси. Такого гостя!.. Ну и жена у меня! Проходите, Борис, садитесь вот сюда, в кресло, оно у нас единственное и специа... и нарочно для вас.
- Слыхали, Белокуров? Слыхали? - доносился с кухни, расположенной неподалеку, голос Эллы. - Это он после ваших статей в "Бестии" старается не употреблять иностранных словечек, следит за своей речью. Чуть было не сказал "специально", да поправился. Ох, Вася, умереть с тобой можно!
- Лада! Занимайся кухней! - грозно отвечал негрозный Василий, усаживая гостя к столу в старое кожаное кресло.
- Вот! - поднял свой указательный палец Белокуров. - А мне она представилась Эллой. Кругом обман. На деле же оказалась Ладой.
Он между делом осматривался. В комнате, по-видимому единственной, бросалось в глаза изобилие книг и нехватка мебели. В углу, огражденная от остального пространства комнаты шкафом, стояла полуторная супружеская кровать, застеленная зелеными тиграми. Над кроватью висела большая фотография царской семьи, охраняемая слева и справа акварельными портретами, в которых нетрудно было узнать Иоанна Кронштадтского и Серафима Саровского. Иные портреты, в основном карточки, прислонившиеся к книжным корешкам в шкафах и полках, являли собой Скобелева, Ермолова, всех трех Александров, Вагнера, Чайковского, Кутузова, Суворова, Жукова, Достоевского, Николая и Льва Гумилевых, Лосева. Нет, здесь Белокурова не должны были убить. Он расслабился и готов был еще чего-нибудь выпить, да покрепче. И потом покурить. Василий пояснял:
- Это только я называю ее Ладой. А все зовут Эллой. На самом деле она у нас - Эллада.
- Во как! - крякнул Белокуров весело, глядя на то, как на стол приземляется игручая бутылка "Смирновской новой". Рука, поставившая бутылку и теперь расставляющая тарелки с закусками, была та самая, которую он сжимал в машине, тонкая, красивая, но теперь изящество этой руки не имело того особенного значения, как когда он прикладывал прохладные пальцы с длинными ногтями к своим губам. Теперь можно было просто любоваться этими пальцами, без сердечного стука.
- Да, я Эллада, - звучал милый голос, - но не древняя. Мой отец специалист по греческой культуре, ученик, между прочим, Алексея Федоровича и Азы Алибековны.
- Кстати, на них уже начался наезд прогрессивной мировой общественности, - заметил Белокуров. - В одной демократической газете пропечатано, что ноги русского фашизма растут из туловища лосевских книг. То ли еще будет в двадцать первом веке, господа! Вот такие карточки и картинки, как у вас, держать в доме будет воспрещено. Зачем нужны Вагнер и Чайковский, если есть универсальный Шнитке?
- Антисемитские вещи говорите, профессор, - произнес Василий голосом доктора Борменталя, наливая Белокурову водку.
- Никакого антисемитизма! - подыграл Василию Белокуров, изображая интонацию Преображенского. - Кстати, вот еще слово, которое я совершенно не выношу. Абсолютно неизвестно, что под ним скрывается. Никакого антисемитизма в моих словах нет. Есть здравый смысл и жизненная опытность. Думаете, я не люблю евреев или американцев? Я всех люблю, как люблю все цвета радуги, ибо их создал Бог. Но когда меня настойчиво начинают подозревать в том, что я, к примеру, ненавижу фиолетовый или сизый цвет, я начинаю тайно нервничать и поначалу доказывать свою любовь к сизому и фиолетовому. Потом, само собой, эти цвета и впрямь начинают меня раздражать, особенно если меня то тут, то там дергают: "А почему у вас галстук не сизый? Вы что, антисизит? А почему у вас носовой платок не фиолетовый? Вы что, фиолетофоб?.." Кстати, а почему вы, Василий, себе не наливаете водки, а только мне и Элладе? Вы что, водконенавистник?
- Нет, - засмеялся Василий застенчиво, - я, грешным делом, люблю ее, но даже ради такого гостя не могу нарушить... Готовлюсь к исповеди и причастию.
Тут Белокурову сделалось стыдно. Ведь он-то здесь выступал в роли властителя дум, причем дум русских и православных.
- М-да, - засопел он. - А я вот в этом году опостоволосился. Только в первую неделю постился, а потом вдруг не смог. Одолело меня всемирное паскудство.
- А я тоже с вами опостоволо... шусь или сюсь? - заявила Элла.
- Сюсь! - засмеялся Василий.
Что-то он много смеется. Волнуется, смущен. Славный малый. Хоть и ровесник, а явно в большей степени ребенок, нежели Белокуров. Чокнулся с женой и гостем рюмкой боржома, закусил грибком. Как можно грибком соленым боржом закусывать?! Белокуров в последний раз устыдился своего безбожества и подцепил на вилку кусок сала, а потом и копченой колбасы.
- Я гляжу, у вас там Ермолов, - указал он той же самой вилкой на карточку. - Не приведи Бог, какой-нибудь чеченец к вам в гости заглянет. Да! Вы представляете, какая тут история! На днях является ко мне один майор и рассказывает нечто совсем неправдоподобное.
- Больше всего на свете люблю неправдоподобное, - заерзала на своем стуле Элла. Кроме кресла и двух стульев, больше здесь сидеть было не на чем. Они что, всегда только одного гостя приглашают к себе или у соседей одалживают сиденья?
- Да, представьте себе. У этого майора служил солдат по фамилии Ермолов. И вот, как на грех, попадает он в плен к чеченам. Ну, думает, Белокуров издал языком щелчок пинг-понгового шарика, - крышка!
- Бедолага! - сочувственно покачал головой Василий.
- Напрасно вы его жалеете, - усмехнулся Белокуров.
- Что, неужто они его не разорвали на части? - удивился Василий.
- Поначалу, конечно, хотели, - ответил гость. - Как увидели: "Аллах кирим! Сам Ермолов к ним в лапы!" Хотели на мелкие кусочки разрезать. Но тут вдруг один из них умнее оказался и не дал его на растерзание, а повел к полевому командиру и продал ему за двести долларов. Тот, в свою очередь, перепродал командиру посолиднее, уже за две тысячи. Этот солидный стал готовить Ермолова для перепродажи, кормил его хорошо, не давал в обиду. Хотя руки у него чесались: какая слава-то, своими руками расстрелять Ермолова! Но выгода все же перевесила. Через месяц сыскался хороший покупатель, взял у него Ермолова за двадцать пять тысяч долларов, две букеровских премии. Этот тоже хотел зарезать бедолагу, как вы выразились. Но и у него денежный интерес оказался выше ичкерских амбиций. Другой герой, один из тех, кто носит у них там медаль "За взятие роддома в Буденновске", перекупил Ермолова за сорок тысяч и тоже хотел публично казнить. Каков гром на весь Кавказ! Шамиль зарезал Ермолова! Но тут вдруг этот солдат обнаруживает неслыханную смекалку и предлагает иное. Не казнь, а обращение Ермолова в мусульманство. Еще громче! Шамиль обрезал Ермолова в ислам!
- Ничего себе! - покачал головой Василий.
- Да что ты его слушаешь! - воскликнула Элла. - Ведь это же Белокуров! Он все выдумал. Если б и впрямь такая история приключилась, давно бы телевизор нам все уши прожужжал.
- Выдумали? - спросил Василий.
- Выдумал! - махнул рукой Белокуров. - Наливай!
- Страшный человек! - прорычала Элла, беря за талию бутылку.
Они выпили еще. Потом еще. Вечер продолжал радовать Белокурова, и он не спешил звонить домой, хотя и видел, что для постящегося Василия наблюдать в своем доме гульбу - мука.
- Завтра обещаю ни водчинки, ни ветчинки, - говорил гость, закусывая кислой капустой. - Вообще голодать буду. И впрямь хамство - накануне Пасхи...
- Оттого-то мы и погибаем, - тихо вздохнул Василий. - Но вы не думайте, Борис, это я не в упрек. Сам не так давно начал строго соблюдать посты. Четвертый год только.
- А завтра он уезжает к своему духовнику, отцу Василию Перепелкину, сообщила Элла. - Слыхали о таком?
- Читал где-то, - стал припоминать Белокуров. - Это который, кажется, где-то в Ярославской области в селе храм восстанавливает?
- Нет, в Ярославской - отец Сергий Вишневский, я у него тоже бываю иногда, - сказал Василий. - Отец Василий по его примеру покинул московскую благополучную церковь и уехал на землю предков, поселился в погубленном приходе между Тверью и Торжком. Хорошо у него. Если хотите, вместе поедем.
- Поедем, - тотчас искренне согласился Белокуров. - Только я завтра еще должен оттарабанить в своем колледже. Я мировую историю преподаю австралопитекам в Первом московском бизнес-колледже имени Рокфеллера. А в субботу - готов ехать.
- Нет, я завтра должен, а вы приезжайте в субботу. Я вам сейчас подробный путеводитель составлю.
Василий переместился за письменный стол и начал чертить план поездки к отцу Василию. Белокуров положил свою руку поверх руки Эллы и сказал, сам наливая себе и ей водку:
- Стало быть, вы Эллада, а он над вами - василевс?
- Я, кстати, два года назад по велению этого василевса крестилась, приняла имя Елизаветы, вот моя святая. - Она показала Белокурову маленькую иконку алапаевской мученицы Елизаветы Федоровны.
Василий закончил составление путеводителя, передал его Белокурову и завел магнитофон, из которого потекли звуки старых русских военных маршей.
- Жаль, что нельзя танцевать, - вздохнул гость. Ему страшно хотелось покружиться в танце с Эллой, но он понимал, что уже достаточно испытывал православное терпение хозяина дома.
Но если не танцевать, то хоть подурачиться немного.
- А я умею с закрытыми глазами угадывать цвета предметов, - объявил он увлекательно.
- В этом можно не сомневаться, - сказала Элла.
- Нет, я серьезно... То есть...
- Ага! Ага!
- Ну как по-русски сказать "серьезно"?
- Ну... Не шуча. Без шуток.
- По правде, взаправду... А давайте у Даля посмотрим.
- Не тормошите Владимира Ивановича. Лучше давайте проверим мой феномен... Тьфу ты! Мой хромомен. Вот я закрываю глаза. Только мне нужно при этом держать руку испытателя. Разрешите, Эллада, я буду держать вас за руку? Вот так. Теперь прошу.
Он закрыл глаза и увидел красное. Ну конечно, первым делом обязательно возьмут красное.
- Какого цвета это? - прозвучал голос Эллы.
- Кррасного! - прорычал Белокуров.
Он открыл глаза и увидел в пальцах у Эллы маринованный помидорчик.
- Еще!
- Сколько угодно.
Теперь, закрыв глаза, он увидел зеленое. Не иначе на сей раз огурчик.
- Зелень.
Открыл глаза и увидел в руке у Эллы шляпку соленого гриба, повернутую к нему зеленой изнанкой-бухтармой.
- Это похлеще, чем издание "Бестии", - засмеялась Элла. - А еще?
- Пожалуйста.
На сей раз был угадан белый цвет скатерти. Затем - оранжевая шкурка мандарина. Пятым испытанием был фиолетовый цвет графинного стекла.
- Не люблю фиолетовый! - сказал Белокуров с закрытыми глазами.
- Ну вот, а врали, что любите все цвета радуги.
Бросив взгляд на Василия, Белокуров заметил, что тот сердится, хочет поговорить о чем-то важном, а тут - баловство.
- Вообще-то хватит мне вас дурачить, - вздохнул гость. - У меня в веках просверлены малюсенькие дырочки, сквозь них-то я и вижу. Это я еще в детстве себе просверлил, чтобы подглядывать, как девчонки на пляже переодеваются.
- А почему же тогда только цвет? Разве очертания предметов вы не можете угадать? - спросил Василий.
- С возрастом дырочки подзаросли, и с очертаниями предметов трудно. Я же вижу только крошечный участок угадываемого.
- Еще что-нибудь угадайте! - взмолилась Элла.
- Черный! - сказал Белокуров, не закрывая глаз.
- Точно! Я как раз хотела показать на свое платье. Значит, вы все-таки не подглядываете, а угадываете.
- А что это, все шли русские марши, и вдруг - "Дойчланд юбер аллес"? удивился Белокуров, прислушиваясь.
- Да, действительно, - улыбнулся Василий. - Это марш Кексгольмского полка, в него вкраплен кусок из немецкого гимна.
- Надо же! А я и не знал о таких вещах. А вы, Василий, чем занимаетесь в Коломенском?
Василий принялся охотно рассказывать о своей работе. Белокуров слушал вполуха и вскоре почти нагло перебил историка предложением написать для "Бестии" статью.
- Обязательно! Я и сам хотел. Меня один мой знакомый все обещал познакомить с вами. Николаев.
- Пашка? Так чего ж он тянул?
- Да сами знаете, по-нашему, по-русски. Вы ведь читали Шубарта? Хорошо у него говорится о том, что русские живут так, будто у них времени больше, чем у других народов.
- Да, я помню. Я так рад знакомству с вами, Василий. Давайте на "ты"? Мы ведь ровесники, единомышленники, родственные души.
- С удовольствием.
- А на брудершафт выпить? - подначивала Элла.
- Ну, если только совсем малость, - сломался Василий. - Только не на брудершафт, а на братство.
- На братчество! - воскликнул Белокуров, наливая Василию и себе.
Бутылка подошла к середине, а еще через час окончилась, и Белокуров наконец почувствовал, что набрался сверх меры, ибо он и в нижнем буфете хлебнул немало, и здесь почти в одиночку уговорил всю "смирновочку". Часы на стене показывали одиннадцать. Надо было уходить, но Элла извлекла из какого-то тайника еще полбутылки коньяка, и само собой получилось, что Белокуров уходил от них уже в половине первого ночи. За это время он успел поговорить с Василием о Солоневиче и Ильине, об Иване Грозном и Сталине, о святом Граале и свастике, о рыцарских орденах и цветах национальных флагов, об особенностях иностранных языков и характеров разных народов, послушать отрывки из "Тангейзера", торжественную увертюру "1812 год", пару Бранденбургских концертов, "Барселону" Фредди Меркюри и Монсеррат Кабалье и даже "Рассвет" и "Светлячок" когда-то известного "Юрай Хип". Все, что происходило в последние полтора часа, расплывалось в восторгах и непрестанных шутках, отпускаемых Белокуровым, он говорил, читал стихи, пел, даже подпевал вагнеровскому Вольфраму, когда тот исполнял свой знаменитый романс. И он уже не спорил с самим собой, полностью соглашаясь с тем, что страстно влюблен в Эллу.
- Я его привела, я его и провожу до такси, - заявила она, когда Белокуров уже надевал в прихожей свой сербский плащ, купленный в прошлом году в Белграде, и напевал при этом: "Само слога србина спасава". - А ты, Васенька, пожалуйста, перенеси все на кухню, а я приду и помою посуду, разложу все. Ладно?
Пожимая руку Василию, Белокуров, глядя ему в глаза, мысленно внушал: "Не оставляй меня с нею наедине, брат!" И когда свежий апрельский воздух снова наполнил легкие, Белокуров произнес вслух:
- Наедине с женою, брат, меня не оставляй...
- А дальше? - весело спросила Элла.
- На свете мало, говорят, таких шаляй-валяй, - закончил он. - В смысле таких, как я.
- А вон и такси. Я пьяная. Теперь мы поедем знакомиться с твоей женой. Шучу. Тормози. До свиданья, Белокуров, будь осторожен. Я люблю тебя.
- И я тебя.
- Правда?
- Такое чувство, будто давно тебя знаю и люблю.
- И у меня. Может, не будем расставаться сейчас? Нет! Шучу. У тебя ведь сын. Но мы увидимся?
- Конечно. Я позвоню. До свиданья.
Они снова поцеловались в губы, теперь он почти не почувствовал поцелуя, потому что был пьян. И вот уже он ехал один на переднем сиденье и нисколько не хотел говорить с болтливым водителем. А тот все лез и лез с разговорами. Хорошо, что до Хорошева от Тимирязевки не так много езды.
- Опять пьяный! - сказал отчим, когда Белокуров ввалился в свое жилье. - Ну сколько можно, Боря! Совсем ошалел!
- Как там Сережка?
- Весь вечер папкал, ждал тебя, а ты...
- Спит?
- Еле уложил его, бедного. Ну в честь какого праздника ты напился?
- В честь того, что влюбился. Прокофьич, не бухти, пожалуйста. Мне так плохо. Хотя на самом деле - мне так хорошо!
- Влюбился! Вот я расскажу обо всем Тамаре, когда она вернется.
- Разглашение тайны исповеди. Я ж тебе, как духовнику, тайну сердца открыл. А ты? "Тама-а-аре"...
- Ладно, ложись спать. Спокойной ночи. Пьянь!
Белокуров попил на кухне из носика чайника и отправился в свою комнату. Стал выворачивать карманы и швырять на стол деньги, пытаясь определить, сколько сегодня профукал. Деньги все были мелкие: десятки, пятерки, тысячные, полусотки, сотки. На столе образовалась их целая куча. Ветер, проникавший через открытую форточку с любопытством принялся их перебирать. Белокуров открыл верхний ящик письменного стола и достал оттуда свой недавний боевой трофей, пытаясь припомнить, рассказал ли он Василию и элладе о том, как на прошлой неделе его на улице остановил какой-то молокосос и, наставив на него пушку, потребовал денег, а Белокуров был подвыпивший, как сегодня, схватил пистолет за ствол и выдернул у этого подонка, потом дал пинка с подзатыльником и отпустил на все четыре стороны, удовольствовавшись оружием - венгерским девятимиллиметровым парабеллумом.
- Нет, кажется, не рассказал, - пробормотал Белокуров, укладываясь в кровать в обнимку с пистолетом.
Да, он только собирался описать этот славный подвиг, когда рассказывал о своей жене, как она ездит по разным странам и сбывает дуракам инострашкам наших неисчерпаемых шагалов и малевичей, внушая беднягам, что сие есть истинное искусство, которому должно бережно храниться в лучших музеях и коллекциях Европы и Америки. Он любил хвастаться, что тем самым Тамара отвлекает внимание ненасытных от наших истинных ценностей, хотя в глубине души он не был точно уверен, где жена врет: когда уверяет его в своем презрении к этой мазне или когда взахлеб расхваливает "современное искусство" кому надо.
Сейчас она была в Австрии. Третью неделю устраивала выставки и продажи картин некоего Ефима Ро, явного жулика и халтурщика, которого на самом деле звали Дмитрий Соскин.
- Тамара! - прошептал Белокуров. - Где ты? Прискачи и спаси меня! Я, кажется, действительно влюбился. Господи, какая женщина! Сердце, ты ли это?

viperson.ru
Рейтинг всех персональных страниц

Избранные публикации

Как стать нашим автором?
Прислать нам свою биографию или статью

Присылайте нам любой материал и, если он не содержит сведений запрещенных к публикации
в СМИ законом и соответствует политике нашего портала, он будет опубликован