Инна Чурикова, которая уже второй год является председателем международного фестиваля "Зеркало" (это фестиваль имени Андрея Тарковского, который проходит на его родной земле, в Иваново) - достойна всех самых восторженных эпитетов, которые только существуют, потому что она на самом деле потрясающая актриса. Невероятная. И одна из немногих по настоящему стильных женщин нашего времени. Доброжелательная, спокойная, она держится с достоинством английской королевы и всегда существует немножко отдельно ото всех. При этом очевидно, что ей ведомы все наши страхи, радости и комплексы, иначе она бы не играла так, что раз увидев ее игру, забыть ее уже невозможно.
- Что определило вашу систему координат в искусстве?
- Для меня огромным откровением стал Бергман - все его фильмы. Для меня это было невероятным погружением в нестойкость психологических чувствований человека, в мельчайшие изменения в психологии людей, в сложность взаимоотношений Не могу сформулировать Огромное количество размышлений рождалось после его фильмов. И та откровенность, с которой он показывал какие-то сцены, о которых совершенно не было принято говорить в советском кино, - конечно, поражала. Причем ведь он сам писал сценарии! Представляете, какой сложной, напряженной жизнью жил Бергман, что писал об этом обо всем и рассчитывал, что люди его поймут! Сейчас такое невозможно. Я совсем не представляю, что бы он сейчас делал, особенно у нас. У нас, думаю, он был бы вне рейтинга - никакого рейтинга у него не было бы. Сейчас так режиссеры не работают. Молодые вообще так не умеют. Не умеют, и поэтому выдумывают фокусы, и строят на этих фокусах спектакли. А чтобы ставить, как Бергман, надо с актером работать, и искать, и думать. Потому что ведь мы, люди, - сложные, даже несмотря на то, что у нас сейчас новое время, капитализм, деньги, и все прочие новые слова, но все равно мы очень сложные, непростые.
- Люди меняются в зависимости оттого, что вокруг них: капитализм, социализм или Древний Рим?
- Мне хочется верить, что не меняются, хотя сейчас я вижу много очень банальных и простых решений в поведении. Вот образовывается клан богатых, скажем, людей. Те, кто не так богаты, - уже не наши. И образуется банальное решение. Очевидно, что все не так просто, как я только что сказала. Но все же сейчас люди предпочитают не слышать, что другому плохо. Потому что если услышишь, надо этим заниматься. Так что лучше не слышать, не обращать внимание. Я вижу, что этого становится все больше и больше. Лучше не сострадать, не защищать, не думать, не сопереживать.
- С другой стороны, есть Чулпан Хаматова и Дина Корзун, которые заставляют людей вникать в проблему детского рака, и убеждают давать деньги на аппаратуру
- Это есть, конечно, но это исключение. Может быть, таких, как Чулпан и Дина - много, просто мы не всех знаем, но в целом люди не хотят про это думать. А хотят думать про деньги. И, ничего не делая, много заработать. У нас же, даже покупая лекарство, никогда не уверен, что это настоящее лекарство. И почему-то это не считается преступлением - подделка лекарств. А что это, как не преступление? Может быть, это и раньше было. Но как-то это меньше было заметно. Наверное, потому что было равенство нищих, а теперь много стало искушений. Не знаю. Раньше, знаете, чтобы посмотреть "Обыкновенный фашизм" Ромма люди стояли ночью в очереди. Теперь разве такое возможно? А это нужно людям - потому что дает знание и понимание, для чего это все - деньги, виллы в Испании, работа. Для чего вообще все.
- Когда люди в театр приходят - они за этим идут?
- Наверное, они же в театре становятся равны, как дети. Я не чувствую, что в зале сидят люди разных социальных слоев. В театре все равны. Как в храме.
- Говорят, что театр и религия не совместимы, не сочетаются. А для вас как?
- Священники считают, что актерская работа - она грешная работа. А мне кажется, что если есть какой-то божий смысл в том, что ты делаешь, в пьесе, в том направлении искусства, которого ты держишься, - то почему она грешная? Я не могу ответить на этот вопрос.
- Вы кажетесь очень благополучным и гармоничным человеком, как будто бы вы знаете что-то, что дает силы спокойно жить.
- Это я кажусь такой. Я очень многих вещей не понимаю, не знаю. Главное, никак не могу понять, почему мы так несовершенно живем. Мне кажется, что жизнь - это подарок. Почему мы не видим этого? Но и жизнь сама несовершенна, и мы несовершенны. На эти вопросы невозможно ответить. Вернее, так: ответ ясен, но так, как требует этот ответ, жить невозможно. Не получается. Я не знаю, почему я такое впечатление произвожу разве что, я не люблю суетиться. Фестиваль Тарковского мне тем и дорог, что он проходит в Иваново, где нет суеты. И люди там - кто бы что ни говорил - другие: простые, открытые, сердечные. Мы в Юрьевце, во дворе дома, где Тарковский провел детство, сажали яблони в прошлом году, и я огромное удовольствие от этого получила. Это Леша Гарнизов, директор фестиваля, придумал. И пристань в Юрьевце сделать тоже он придумал, и теперь пароходы, которые идут по Волге, останавливаются в этом красивейшем провинциальном городе, в котором колокольня стоит как невеста. А на наши фестивальные вечера собирается весь город. Знаете, кажется, для тех, кто там живет, фестиваль Тарковского - совершенно необходимая история. Потому что они как будто ожили, жизнь какая-то началась в этих местах. А места - потрясающие. Сила там невероятная, и гармония. И совершенно особенные зрители. Наш фестиваль так построен, что после каждой картины проходят обсуждения, и люди говорят, что думают. И это очень интересно и, мне кажется, важно для тех, кто картины снимает, - слушать людей, потому что ведь может оказаться, что люди правы. Да они и скорее всего правы. Но для того, чтобы понять это, их надо услышать. А в сегодняшнем мире есть очень немного мест, где создатели фильма могут поговорить с теми, кто картину смотрит. Наш фестиваль - одно из таких очень редких мест.
- Вы сами не боитесь общаться с публикой?
- Нет. Иногда, конечно, когда все время надо фотографироваться, есть момент усталости что ли. Мы однажды с Лией Ахеджаковой в Карловых Варах встретились с Ольгой Александровной Аросевой. Мы приехали туда отдыхать, а люди все время подходят и говорят: "Давайте сфотографируемся". А мы там - воду пьем. Лечимся. А люди все подходят и подходят. И вот мы Аросевой стали жаловаться: "Как же мы устали! Как нам надоело фотографироваться!" А она нам отвечает: "Нет, девчонки, зря вы так рассуждаете. Это же люди. Для них ведь встреча с нами - это праздник!" И тут же кто-то подошел, и мы уже втроем стали фотографироваться и после этого разговора с Аросевой уже не ныли. Потому что, действительно, для людей это праздник, а для нас - часть нашей работы.
- Вы доверяете публике?
- Конечно.
- А публику можно обмануть?
- А зачем тогда выходить на сцену, если ты хочешь обмануть публику? Ни театр, ни кино - не место, где надо обманывать.
- Вы как-то сказали, что ходили на репетиции Эфроса в конце 70-х, а сейчас к кому из режиссеров вам было бы интересно пойти посидеть на репетиции?
- Может быть, к Някрошюсу. Еще можно было бы посидеть у Серебренникова.
- Когда вы рассказывали о своих впечатлениях о фильме "Пианистка", который вам понравился, обмолвились, что никогда бы не сыграли такую роль. Почему?
- Не посмела бы. Потому что тут нужно абсолютное неглиже. Я не могу это сделать. Я не могу так распахнуться, потому что ну, это не мое. Хотя Изабель Юппер тоже долго уговаривали, и уговорили, в конце концов. Может быть, и меня бы уговорили.
- Но на "Монологи вагины" вас же не уговорили?
- Нет. Мне Ингеборга Дапкунайте говорит: "Инна, я знаю, что вы должны сыграть!". Я загорелась, жду с открытым ртом, а она говорит: "Жену - в пьесе, где мужчина любит козу. И роль в "Монологах вагины". Вот такие роли Ингеборга мне придумала (смеется). Я не знаю, может быть, это где-то принято с козами жалеют женщин что ли Короче, Инга мне придумала одну пьесу про козу, а другую про вагину (смеется). Нет, ну это правда, смешно. Я же этого слова не знала. Я не знала, что такое "вагина". Режиссер мне что-то говорит по телефону, а я слушаю и думаю, что это имя женщины. Ужас, какая неграмотная. Но меня просветили.
- Есть роли, которые вы не сыграли, и жалеете об этом?
- Я очень жалела, что отказалась у Паши Чухрая сниматься. Он режиссер хороший. Еще жалела, что отказалась у Кончаловского в кино играть Соню в "Дяде Ване", потому что ждала, что нам с Глебом Панфиловым разрешат снимать Жанну ДАрк. Мне предлагали играть Анну Каренину - но мне кажется, что не надо мне играть Анну Каренину, а Соню - надо, потому что я про нее очень много понимаю.
- Как-то вас назвали в лицо великой актрисой, а вы так отреагировали, что стало понятно, что вы себя на самом деле такой не считаете.
- Конечно, не считаю. Ну что вы. Мне так трудно бывает. Ужасно. Иногда надо в тысячу комнат заглянуть, чтобы найти ту единственную, где лежит разгадка роли. Очень трудно бывает. Как всем.
- А бывает, что не получается?
- Бывает так, что в начале я меньше знаю, а потом все больше и больше, и так становится интересно играть а потом наступает момент, когда можно уже импровизировать. И это самое прекрасное. Когда можно импровизировать даже в Чехове.
- Есть страх, что вас забудут, и период вашей востребованности закончится?
- На телевидении есть передача про то, как уходили из жизни известные люди, а еще Леня Филатов вел "Чтобы помнили" - и однажды, когда мы вместе были во Франции, сказал: "В сложное дело я попал, мне кажется, они меня зовут". Я так удивилась: он был еще абсолютно здоров, молод, полон сил, сидел рядом со своей красавицей женой Но дело не в этом. Огромное количество наших звезд, которых любил наш народ, умерли в жуткой нищете и полном забвении. Пушкин сказал: "Поэт, не дорожи любовию народной/ Восторженных похвал пройдет минутный шум" И я это хорошо знаю. Мне кажется, что из многих искушений несколько я миновала. Искушение славой миновала. А, может быть, мне так кажется, и я слишком сейчас к себе хорошо отношусь. Но я очень хорошо отдаю себе отчет в том, что "восторженных похвал пройдет минутный шум". Жизнь так устроена, что никогда не знаешь, что будет дальше. Такие коленца жизнь выкидывает. Вот Коля Караченцов. Мы сыграли с ним спектакль "Сорри", потом остались обсудить его, как всегда делали, он мне сказал, что мы темп теряем, что надо держать ритм, и я с этими его словами ехала домой, и дома жила какое-то время, думала про спектакль, а потом услышала по радио, что произошла катастрофа. Такое вот коленце Я боюсь прогнозировать, боюсь чертить, боюсь даже думать об этом, хочу, чтобы мой муж был жив и здоров и долго работал, и мой сын, и мамочка моя. Мне хочется, чтобы не было потерь, но - кто же знает? Я понимаю, что забывается все, ничего не помнится. И если не покажут по телевидению, то никому и дела нет. Помнят тебя только те, кто тебя знал и любил безотносительно известности и всей этой мишуры.
- С ролями меняется ваше ощущение человека и жизни?
- Меняется, но не из-за ролей, а потому что я меняюсь в возрасте. Я не могу сказать, что я становлюсь умнее. Единственное, что у меня не меняется - я хочу верить в человека и человеку. Мне кто-то что-то говорит, и я хочу этому верить. Поэтому меня можно обмануть (смеется). Иногда - очень легко. Хотя внутри меня все время как будто рентген работает, и я чувствую, врет человек или нет. С другой стороны иногда кажется, что я все понимаю и вижу, а на самом деле многого не вижу и не понимаю. Потому что очень хочу верить человеку. И очень не хочу разочаровываться. Разочаровываться для меня - ужасная пытка. Ужасная. Но я, даже разочаровавшись, еще сто раз обойду этот предмет, в котором разочаровалась, и сто раз уговорю себя, что он все равно хороший и что я ошиблась. И опять очаровываюсь. Потому что если разочароваться, я тогда не знаю, что делать. Совсем. Наверное, поэтому я оптимист.
Беседовала Катерина АНТОНОВА
"Театральные "НИ"
