Он выходит на сцену без улыбки. Человек, чувствующий юмор как никто, чаще всего серьезен, если не мрачен. А тут еще две роковые истории - с Николаем Караченцовым и Александром Абдуловым. Как будто кто-то прицельно выбивает лучших...
- Прежде всего, Марк, как себя чувствуют Абдулов и Караченцов?
- С Караченцовым мои контакты, к сожалению, затруднены в связи со странным поведением супруги. Она очень вмешивается во все дела. Вот пишет в его книге отдельную главу с большими субъективными домыслами. На сборе труппы мы с Караченцовым долго обнимались, целовались, но, по моим наблюдениям, пока мало что улучшается, врачи мне сказали, что еще предстоят операции... У Абдулова получше голос, посвежел, он набрал несколько килограммов. Он был в Киргизии и сейчас медленно, мужественно идет на поправку...
- Как театр переносит это?
- Это, конечно, ужасно печально... Мы лишились Леонова, Пельтцер... В какой-то степени пришлось учесть ошибку великого Эфроса, который сосредоточил все свое внимание в Театре на Малой Бронной на одной актрисе - прекрасной, но одной. Репертуарный русский театр, я думаю, сегодня не должен строиться на одном человеке, он должен быть, как теперь говорят, многополярным. Должно быть несколько человек - и обязательно второе поколение, третье... У нас, в общем, так получается. Роль, которую блистательно сыграл Абдулов, сегодня играет Чонишвили. Так решили мы с Абдуловым, обсуждая в Тель-Авиве планы театра на период его отсутствия. Два спектакля ("Варвар и еретик" и "Плач палача") мы решили с ним законсервировать. Ярмольник требовал, чтобы три. Но он большой, ему видней. Я не сравниваю Сергея Чонишвили с Абдуловым, потому что Абдулов - это явление уникальное, это великий актер русский...
- Не сразу ставший, между прочим, великим...
- Да, и я этот момент прозевал, как развал Советского Союза...
- А я нет, потому что он был - был этаким красавцем, а потом смотрю на одном спектакле: да он уже большой актер!
- Ну вот, а я без конца занимался его воспитанием, психотерапией, потому что он редко приходил вовремя на репетиции, с ним все время случались какие-то истории. Я уж подумал: раздолбай. Безнадежный талант. Но потом это прошло, и он стал близким, дорогим и надежным.
И был ангел-хранитель
- Скажи, к каким самым важным выводам о жизни ты пришел за жизнь?
- Когда-то я прочел слова одного умного человека, который сказал: нужно попробовать понять, что ты сделал сам и что с тобой случилось. Вот это ужасно трудный вопрос. И когда я отматываю жизнь назад, то и дело наталкиваюсь на какие-то случайности, и это меня огорчает...
- Тебе бы хотелось, чтобы жизнь была более однолинейной?
- Более целеустремленной, лишенной вариантов, ненужных зигзагов, и было бы какое-то прямое восхождение к главному делу, художественному руководству, к режиссеру, который сегодня ставит достаточно приличные спектакли. На самом деле это не так. Я, знаешь, вспоминаю один судьбоносный момент в своей жизни в городе Перми. Я поехал туда работать, потому что ни один московский театр меня не взял на работу после окончания ГИТИСа, я получил одно-единственное предложение - в "Цирк на сцене".
- А оканчивал как актер?
- В том-то и дело!.. И когда я приехал в Пермь, мне быстро прислали повестку в армию. Я сказал директору, директор говорит: ну, если хочешь, напишем письмо... Но как-то без энтузиазма. А у меня оставлена любимая женщина в Москве, не связанная со мной государственными узами, такой гражданский студенческий брак, да и не брак, а просто интимные отношения. Я пришел в военкомат, военком с неудовольствием взял у меня эту бумажку, и почему-то возникла пауза. И я понял, что это развилка, что если я иду в армию, то любимая женщина, профессия - все уходит в сторону, и жизнь идет по другому сценарию. Я помню, что проходил поезд, и почему-то военком смотрел в окно и думал о чем-то постороннем. И потом резко сказал: ладно, иди, будешь приходить на курсы. И я стал приобретать профессию химика-разведчика. Но без отрыва от актерского существования.
- В лице военкома судьба сделала такой жест...
- Конечно. Ангел-хранитель вмешался. Мы с Гришей Гориным ездили, когда он только что машину стал осваивать, а я не от большого ума с ним уселся... И вот мы едем в дождь на довольно большой скорости, навстречу мощный поток транспорта, его занесло, мы выехали на встречную полосу, крутанулись, но в это время был интервал в автомобилях. Я сказал: Гриша, вероятно, мой ангел-хранитель сказал твоему - сейчас твой дурак будет тормозить, ты сделай хоть какую-нибудь паузу в движении. Участвовали уже не мы, а высшие силы. Вот поэтому мы беседуем с тобой.
- И все же кто заведует, человек или обстоятельства?
- Мне отец рассказал: 1918 год, он в Воронеже, ему 16 лет, он кончает кадетский корпус, входит добровольческая армия Шкуро и объявляет призыв, и он, конечно, туда идет. Но без сапог хороших нельзя. Идут к сапожнику, заказывают хорошие сапоги, приходят через два дня, сапожник в запое и сшил сапоги на два размера меньше. Отец заплакал. Очень горько переживал. Сделали новый заказ, ожидая, когда тот выйдет из запоя. Но тут вошла конница Буденного, а туда принимали и босиком, и в каких угодно ботинках, и отец сразу же пошел сражаться за рабоче-крестьянскую Красную Армию. А так бы пошел за белую. И он никогда бы не встретился с моей матерью, и я бы не родился.
- И опять мы бы не сидели здесь.
-И проснулся знаменитым
- А что ты сделал сам?
- Был важный момент, когда Валентин Николаевич Плучек пригласил меня в Театр сатиры в качестве актера и режиссера, что было очень лестно. Но внутренний голос подсказал мне отказаться от актерской профессии. И я отказался. Я понял, что, если буду сидеть с артистами в одной гримерке и мазать себе рожу гримом, а потом отдавать команды, режиссер из самодеятельного театра, меня никто никогда не будет слушать. Хотя какими-то лидерскими способностями я обладал, набрав их в Студенческом театре МГУ и еще в Перми. Плучек посмотрел мой спектакль "Дракон", который недолго шел, потому что Хрущев в это время разбушевался. И пришла комиссия партбюро смотреть спектакль. Главный режиссер Студенческого театра Сергей Юткевич дал мне первые уроки режиссерской демагогии. Он сказал: ну как к сказке можно относиться, если волк съел Красную Шапочку... Почему именно красную? И я понял, что это надо взять на вооружение и дальше, общаясь с цензурой, пытался тоже запутывать грозные комиссии. В Театре сатиры я репетировал плохую советскую пьесу, Плучеку стало меня жалко, и он сказал: давай что-нибудь поищем тебе из классики. Мне завлит подыскал "Горячее сердце" и "Доходное место" Островского. "Горячее сердце" я читал с отвращением, а "Доходное место" показалось занятным. И летом 1967 года мы выпустили этот спектакль.
- И был бум! В острой форме ярчайшая злободневность.
- И был бум. Плучек сказал: Марк, беги за шампанским, ты прорвался. Спектакль сорок раз прошел и был запрещен.
- Но ты уже стал знаменитым... Что тебе помогало профессионально?
- То, что я, во-первых, не сблизился с артистами. У меня было немного друзей из актерского цеха. Джигарханян, с которым мы и сейчас дружим домами, Александр Ширвиндт, Андрей Миронов. С остальными у меня такая хорошая, производственная, товарищеская, улыбчивая дистанция. Это мне очень помогало. Потому что, если сближаешься с человеком, начинаешь от него зависеть и эмоционально склоняешься на его сторону. Вероятно, поэтому мне удалось не взять жену в театр, хотя это был сложный момент...
- Но зато не удалось не взять дочку.
- Ты права. Это был совет Плучека: делай, что хочешь, но не бери жену в театр. Еще совет Плучека: с единомышленницами, которых появится много, встречайся только в репетиционном зале и на сцене...
- Тебе приходилось трудно в этом смысле?
- Умница, подсказала мне уклончивый ответ: приходилось очень трудно. И еще его завет: не бери деньги из кассы театра. Все свои беды он мне поведал, не обозначая их как собственные.
- Стоять одиноким утесом, чтобы не попасть в зависимость, удалось?
- Удалось. Я в выгодный момент пришел в театр. Театр был в плохом состоянии после ухода Эфроса, главрежи менялись постоянно. Зрители сюда не ходили. И на этом фоне, когда я поставил громкий, но довольно сумбурный спектакль "Автоград", все равно были очень рады. А потом появился "Тиль" - и зритель пошел. Гриша Горин подслушал разговор двух вахтерш: "Раньше у нас все в валенках, в валенках ходили, а теперь в болонье ходют, в болонье".
Суслов в галошах
- Был у меня один детективный сюжет. Он недавно мне стал известен окончательно уже со слов человека, который знает все в театральном мире, все мысли людей живущих и ушедших, - это Виталий Яковлевич Вульф. В Театре сатиры запретили мой второй спектакль "Банкет". И Андрей Александрович Гончаров мне протянул дружескую руку: предложил в его театре ставить "Разгром" по Фадееву. Мы сделали что-то музыкально-поэтическое, Джигарханян очень укрепил это дело, Левенталь - художник. В общем, для того времени получилось. Сейчас одна фраза "партизанские отряды занимали города" приводит меня в ужас. А тогда мне казалось это прекрасным. Посмотрели люди из горкома партии и решили, что это крупная ошибка, опять антисоветский спектакль, очень не понравилось, что партизанским отрядом командовал человек с фамилией Левинсон. Директор сказал, что спектакль будет снят. А что я впоследствии узнал - был разговор телефонный между подругами, актрисой Марией Бабановой и актрисой Ангелиной Степановой, это уже из архива Вульфа. Бабанова сказала: пришел к нам в театр способный такой мальчик, молодой режиссер, и поставил очень хороший спектакль по роману Саши, и его хотят запретить. Степанова - актриса МХАТа и вдова Фадеева: как это "Разгром" Фадеева - и вдруг запретить? Она по "вертушке" позвонила Суслову и сказала: хотят запретить Сашин спектакль. И в театр явился Суслов - "серый кардинал" ЦК партии. Меня насмешило, что он пришел в галошах, я не понимал, дурак, что решается моя судьба. Мне, конечно, сломали бы хребет, как Фоменко ломали, выбросив из Москвы... Суслов сидел в директорской ложе, по окончании встал, зааплодировал сдержанно. Но на следующий день в "Правде" появилась статья об огромной политической и художественной удаче. И я стал героем. Чтобы завершить рассказ о моих зрителях, скажу еще, что мы поехали за рубеж на гастроли, в том числе в Румынию, и на спектакль пришел Чаушеску, положил руку на плечо Джигарханяна и сказал: да, тяжело нам, командирам. После чего был вскоре расстрелян.
Энергетика
- Ты публичный человек, что означает большую прозрачность. Остается что-то существенное, интимное, человеческое, что есть ты или такого внутреннего человека уже нет?
- Это я не знаю. Наверное, есть подробности личной жизни, которые никому не известны, и тебе я говорить о них не буду.
- Я не имею в виду подробности личной жизни, скорее переживания, размышления, счет, который ты предъявляешь себе.
- Ужас в том, что, когда я ставлю спектакль, он мне нравится. Я понимаю его истинную ценность только через некоторое время, посмотрев его из 17-го ряда. Я один раз в жизни выпустил спектакль, которым мне хотелось угодить, чтобы меня не сняли, потому что несколько раз меня собирались убрать из театра, и это было достаточно серьезно. Произведение называлось "Люди и птицы", по материалам нашей поездки на БАМ вместе с Шатровым. Очень не понравилось отделу культуры МГК КПСС. И мне тоже не нравилось, но что было, то было.
- Чему-то это тебя научило?
- Научило. Ставить то, что хочется, то, что является продуктом твоего сознания, твоей режиссерской фантазии. Хотя со временем все стало сложнее.
- Но ты же хочешь, чтобы состоялось художественное событие...
- Я хочу, чтобы художественное, но у меня есть демократический принцип, и я его не меняю: я делаю для человека, который первый раз придет в театр, ему должен понравиться спектакль, но должен понравиться и тебе, Ольге Кучкиной, гурману, специалисту. Я с большим уважением отношусь к экспериментам на малой сцене, вот к фестивалю "Территория", где я дважды побывал, с интересом и с содроганием...
- А с содроганием почему?
- Ну вот коллективная мастурбация меня как-то... озадачила, что ли. Нет, там бывают и достижения. Но сам себя настроить на эти специально шокирующие формы не хочу. Я за театр демократический и обязательно за большой зал. И это прекрасно, когда постепенно, вот как на "Женитьбе" начинают сначала радоваться и смеяться на балконе, потом постепенно волна спускается вниз, в партер, и потом уже весь зрительный зал превращается в один фантастический организм... Когда 50, 60 зрителей - этого не происходит. Надо, чтобы было человек 600 - 700. Другая энергетика. Мне такой зал нравится. Слово "энергетика" у меня любимое, мне, правда, дома запретили его говорить, я очень надоел с ним жене...
Жена и дочь
- Выходит, все сложилось у тебя? А все сложилось?
- Слишком часто думаю о дочери.
- Но актриса она расцветшая!..
- С годами простые вещи приобретают значение. Чтобы не столько у тебя, сколько у твоих все было хорошо. Есть большой долг перед женой Ниной, которая себя чувствует временами неважно, и я понимаю, что тут есть и моя вина. Что она не раскрылась как актриса. В свое время приехала ко мне в город Пермь, как жена декабриста...
- Это же она и была, твоя студенческая любовь?
- Она. Мы расписывались в Перми. Она меня перетащила в Москву... Она все время была рядом и поддерживала меня. Я ей очень обязан.
- Сколько вы женаты? Золотая свадьба уже игралась?
- Да, но это один из сложных вопросов, потому что разный отсчет, сколько мы вместе. Когда первый поцелуй. Когда перед Богом. Когда поставили государство в известность. И прочее. В память о том событии, когда я первый раз поцеловал ее, я снял пожарный знак со стены кирпичного дома - и такой памятный знак над койкой у меня висит на Тверской.
- У тебя легкий или тяжелый характер?
- Я очень ценю комедийную ситуацию, юмор, самоиронию, но какое-то произвожу мрачное впечатление на людей, меня даже одно время называли Мрак Анатольевич. Наверное, характер непростой, был бы простой, я бы не сдюжил.
Коньяк с Алешковским и Ельциным
- В каком соотношении в тебе художественное и гражданское? Вот эта знаменитая сцена с публичным сожжением партийного билета...
- Жена мне сразу сказала: это твой самый безвкусный поступок. Я с ней согласился. Надо было по-другому как-то. Но называться умом, честью и совестью народа очень не хотелось, когда все секретари обкомов КПСС поддержали ГКЧП. Конечно, надо знать, что происходит в стране, знать боли твоего народа, твоего зрителя. Я понимаю, что несу ответственность за людей, которые со мной, поэтому не имею права на эффектные поступки...
- Как ты смотришь на то, что с нами случилось? Вон у тебя Горбачев висит...
- Это не Горбачев, это мой первый директор Экимян. Похож немного. Мудрый армянин был. Когда меня вызвали в горком партии к Гришину насчет репертуара комсомольского театра, я сначала был бодрым, а потом заглянул, а они все сидят за столом, и стало страшно. И директор это почувствовал. Подошел: смотри, это вор, это сволочь-лесбиянка, это вот совсем тварь самая ничтожная. Партийный человек! И снял стресс таким жестоким и неожиданным способом... А Горбачев - это какое-то космическое явление, очень нужное и полезное для России. Так же я воспринимаю Ельцина. Все равно у меня осталось к нему чувство, может быть, даже любви, а не только уважения и благодарности. Меня Арбузов учил, он говорил: а кто будет украшать у вас зал? И вот Ельцин. Я позвонил ему в тот момент, когда его убрали со всех командных постов. У него молчал телефон, поэтому он подошел сам. Я пригласил его в театр, он пришел, без охраны, без машины. Был расцвет антиалкогольной кампании, а в антракте пришел еще Юз Алешковский. И я сказал директору: нужен коньяк. Директор был напуган, но коньяк появился. И вот когда мы втроем распили коньяк - Ельцин, я и Юз, мне вдарило, что пришло новое время, окончательно и бесповоротно, если я пью у себя в кабинете с Юзом и Ельциным... У Путина очень многие поступки я считаю важнейшими для нашей страны. Например, объединение церквей - событие с далеко идущими последствиями. Учреждение Дня народного единства 4 ноября, по-моему, есть решительное размежевание с военным антиправительственным переворотом во главе с Л. Троцким 25 октября 1917 года. Даже сам прецедент, связанный с избранием нового президента, - все равно для России это уникальное решение. Пусть оно имеет еще отличия от американского, французского, варианта, но это - историческая акция.
БЛИЦ-ОПРОС
- Что значит красиво стареть?
- Не скрывать своих лет и сохранять опрятное лицо до самых последних мгновений.
- Как бы ты прожил жизнь, если бы не режиссерская карьера?
- Наверное, пописывал бы. У меня есть навык литературный. Не талант - а навык. Возможно, устроился бы журналистом. В "Комсомольскую правду".
- Какое у тебя главное свойство характера?
- Упрямство, иногда злость.
- А что нравится в других людях?
- Я очень не люблю жадных людей, я больше всего люблю щедрость. Когда расстаются с деньгами легко и весело, с удалью.
- Есть ли у тебя девиз или жизненное правило?
- Ответ из Данте: иди своей дорогой, и пусть люди говорят, что хотят.
Ольга Кучкина
08.11.2007
http://www.peoples.ru/art/theatre/producer/zaharov/interview9.html
