Положение науки в обществе начало существенно меняться ещё в 70-е годы ХХ в., когда первые доклады Римского клуба фактически возвестили об окончании периода социального и технологического оптимизма. Наука на Западе с тех пор всё больше востребована не для экспансии в новые миры, а для выполнения охранительных функций, защиты существующего порядка. Одно из проявлений этой новой функции – обоснование четвёртого энергетического перехода, который, в отличие от всех предыдущих, должен не увеличить доступность энергии, а сократить её. Его смысл в том, чтобы влияние было не у стран, богатых энергоресурсами, а у стран, располагающих технологиями производства «зелёной» энергии. При этом Россия как северная страна выиграет от потепления климата явно больше, чем проиграет. Только отсутствие суверенного целеполагания может объяснить огромные усилия по развитию Северного морского пути после глобализма при одновременной постановке целей по достижению углеродной нейтральности. Россия как самобытное государство-цивилизация нуждается в науке именно в её традиционной функции для решения стоящих перед страной задач. Это потребует всё большей автономизации отечественной науки, важнейшего фактора формирования ноосферы. Развитие концепции ноосферы может стать действенным инструментом формирования картины мира, необходимой для суверенного целеполагания.
Ключевые слова: ноосфера, суверенное целеполагание, социальный и технологический оптимизм, четвёртый энергетический переход
Предлагаемый читателям сборник – продолжение тех исканий, которые нашли выражение в двух недавних выпусках из серии «Вопросы географии»: № 148 «Россия в формирующейся Большой Евразии» (2019) и № 154 «Преодоление «континентального проклятья»: будущее Сибири» (2022). Последний из них был сдан в печать перед началом СВО, но готовился в той наэлектризованной атмосфере, которая её предвещала. Между тем война – это момент истины, она не прощает фальши, очковтирательства, разгильдяйства и даже обыкновенных человеческих ошибок. Она требует мобилизации всех ресурсов, в первую очередь интеллектуальных – «наш генерал Иван Васильевич Панфилов не один раз внушал нам, что главная обязанность, главное дело командира – думать, думать и думать» (Бек, 1960, с. 93). Однако наше осознание глубочайших тектонических сдвигов, которые ещё даже не достигли апогея, драматически от них отстаёт, чему свидетельством и не слишком плодотворные дискуссии как о необходимости официальной идеологии, так и о её содержании. Между тем острейшая потребность в формулировании новых целей развития для страны, которая до недавнего времени обходилась Целями устойчивого развития ООН, причём даже не в их изначальном смысле, а в сугубо западной интерпретации, поставившей по вполне понятным причинам одну из целей, климатическую (№ 13), превыше всех остальных (Конопляник, 2023), в отличие от официальной идеологии, никаких сомнений не вызывает, но вызывает самые серьёзные трудности. «Россия как будто вернулась к развилке, которую прошла на рубеже 1980-х и 1990-х годов, чтобы выбрать другую дорогу. Бурная интеллектуальная дискуссия перестроечного времени о пути в будущее, не доведённая тогда до конца из-за распада СССР, кажется, получает шанс возобновиться и увенчаться-таки неким выводом. События начала 1990-х годов привели, кстати, к тому, что никакого выбора в итоге сделано не было. Просто исторический поток подхватил и понёс» (Лукьянов, 2022). Этот поток унёс нас далеко от нашего богатейшего научного и философского наследия, среди «продвинутых» исследователей, в том числе и естествоиспытателей, стало признаком хорошего тона ссылаться почти исключительно на англоязычные источники. Последствием стала маргинализация русскоязычной научной периодики и провинциализация отечественного научного сообщества, глубокий теоретический застой, особенно в социальных науках, чему во многом посвящена статья С.А. Караганова в настоящем сборнике. Для нас важно сравнить два юбилея В.И. Вернадского (1863–1945): 125-летний и 150-летний. Первый из них ознаменовался широким обсуждением идей великого учёного, публикацией ряда не вышедших ранее его работ. Общий накал перестроечных дискуссий стал ветром, наполнявшим паруса общественных дискуссий, направленных на осмысление и переосмысление идей Вернадского о пространстве, времени, энергии, симметрии, живом веществе и, конечно же, о биосфере и ноосфере. Второй был отмечен разгромом РАН, немного смягчённым лишь изза протестов учёных. Недаром академик В.М. Полтерович назвал эту более чем сомнительную реформу первым успешным применением шокотерапии (Полтерович, 2014). Восстановление интеллектуального суверенитета – необходимая предпосылка для достижения суверенитета технологического. Чтобы подняться до уровня идей, изложенных в незавершённой книге В.И. Вернадского «Научная мысль как планетное явление», которая писалась на фоне первого глобального дезинтеграционного цикла 1914–1945 гг. (Синцеров, 2000), необходимо осознание принципиальных различий между тем циклом и ныне переживаемым. Эти различия особенно разительны в отношении науки, которую Вернадский считал мощнейшим фактором формирования ноосферы. В первой половине ХХ в. все противоборствующие стороны полагали, что будущее принадлежит им, и стремились максимально задействовать науку для решения своих задач. Именно заинтересованность в прогрессе науки заставляла предоставлять ей немалую автономию, во всяком случае, естествознанию, хотя и тут были трагические исключения. В 1915 г. В.И. Вернадский писал: «Наука едина. Её цель – искание истины ради истины, а та истина, которая получается усилием вековой научной работы, далека от исторической обстановки момента, обща 12 Вопросы географии. Сб. 159. Ноосферная концепция В.И. Вернадского после глобализма и едина всем без различия… Перед интересами науки, казалось, умолкали мелкие распри политических интересов дня. В научной среде человек, казалось, хотя бы одной стороной своей культуры жил в идеальном будущем строе человечества» (Вернадский, 2010, с. 378). Однако реальная картина вовсе не представлялась ему благостной, а перспективы послевоенного развития внушали серьёзные опасения: «во всяком случае уже внешний перерыв научных сношений отразился на научной работе сильнее, чем на какой-либо другой стороне человеческой жизни, кроме, может быть товарообмена. Ещё более отразится он в дальнейшем, благодаря тем глубоким изменениям, которые произойдут в психике учёной среды» (Вернадский, 2010, с. 379). Положение науки в обществе начало существенно меняться уже в 70-е годы ХХ в., когда ныне отцветающая глобализация ещё была на подъёме и только приближалась к своему апогею, Belle Époque 2.0, каковой стало время между крахом СССР и крахом Lehman Brothers. Уже в первых докладах Римского клуба отчётливо прослеживается отход от технологического оптимизма, ревизия идеологии, основанной на вере в прогресс, стремление, образно говоря, остановить часы, чтобы не дать развивающимся странам существенно сократить отставание от высокоразвитых. Соответственно наука становилась всё более востребованной уже не как средство экспансии, не обязательно территориальной, в конце концов, естествознание можно считать самой увлекательной и благородной конквистой в истории человечества, а в своей апологетической функции, как средство сохранения status quo. Именно после энергетического кризиса 1973 г. в США и Западной Европе начались масштабные исследования с целью достижения энергетической безопасности, которые привели как к созданию технологий сланцевой добычи газа и нефти, показавших высокую эффективность, так и к «зелёной» энергетике, совершенно неэффективной и внедряемой исключительно методами политического давления и государственного субсидирования. Так на грани эпох были даны два решения одной проблемы – передовое, увеличивающее доступность энергии, и ретроградное, существенно её снижающее. Именно оно воплотилось в так называемом четвёртом энергетическом переходе, когда человечеству впервые в истории предлагается перейти от более концентрированных источников энергии к менее концентрированным и соответственно менее эффективным. Его смысл состоит в том, чтобы влияние было не у стран, богатых энергетическими ресурсами, а у стран, располагающих технологиями производства «зелёной» энергии, в том, чтобы замедлить развитие догоняющих стран, в первую очередь – Китая и Индии, произвольно обложив их экспорт высокими пошлинами, а фактически штрафами за недостаточное участие в борьбе против глобального потепления. Между тем с этим последним много неясностей. В профессиональной среде всё чаще высказываются сомнения в его антропогенной природе. Из последних исследований отметим результаты академика Л.И. Лобковского и его соавторов, связывающих, в частности, ускоренное потепление в Арктике с деформационными волнами от сильнейших землетрясений, высвобождающими реликтовые газогидраты (Лобковский и др., 2023). Более того, даже если наблюдаемое потепление климата действительно имеет антропогенную природу, гигантские затраты на борьбу с ним – выброшенные деньги, поскольку Китай, Индия, другие страны Глобального Юга никогда не откажутся от угольной генерации и не пожертвуют собственным развитием ради общечеловеческих ценностей в их западной формулировке (Огородников, 2023). Это было бы тем более странно, когда сами страны ЕС проявляют, мягко говоря, изрядную непоследовательность в великом деле достижения углеродной нейтральности, а США в хорошем темпе наращивают добычу нефти и даже угля (Иван Грачёв, 2024). Наконец, есть весомые основания полагать, что Россия как северная страна выиграет от потепления существенно больше, нежели проиграет, причём приобретения наши могут быть не только экономического, но и геополитического плана. Так, А.Н. Пилясов, выступая 10 ноября 2023 г. на конференции «Современные процессы глобализации и регионализации: к новой пространственной организации общества» в СПбГУ с докладом «Современный страногенез: вызовы для экономико-географов», поднял на щит старую идею И.А. Витвера (1891–1966) о том, что изменения морских торговых путей были не следствием подъёма и упадка империй, но предшествовали им. Соответственно развитие Северного морского пути, по мнению Пилясова, если он состоится как мощная мировая транспортная артерия, может стать предпосылкой возвышения России как мировой державы. Есть что-то сюрреалистическое в постановке грандиозных задач по развитию СМП при одновременном преследовании целей по достижению углеродной нейтральности. «Мировая наука», увы, не только идейно обеспечивает всемирную борьбу за сокращение эмиссии парниковых газов, потребную для четвёртого энергетического перехода, но и обслуживает текущие идеологические потребности властей предержащих, решающих задачи социального контроля вполне современными методами, а не теми примитивными, к которым мы привыкли в советские времена. В этих целях используются феминизм с его отказом от презумпции невиновности, борьба с расизмом, как правило, вымышленным, и с угнетением сексуальных меньшинств, отрицание биологической обусловленности пола. «Нынешняя пропаганда трансгендеризма не имеет ничего общего с медицинскими соображениями. Она распространяет антинаучные теории о существовании у индивидов гендерной идентичности, отличной от биологической» (Лукин, 2021). При этом и «антинаучное, но вполне политически корректное заявление о том, что «раса не определяется генетически» (Лукин, 2020), публикуется даже в редакционной статье солиднейшего журнала Cell. По справедливому мнению А.В. Лукина, происходит формирование новой тоталитарной идеологии, всё более подминающей под себя науку (там же). Наконец, необходимо отметить целенаправленный разрыв научных связей после начала СВО с целью затормозить развитие России, в котором западные учёные участвуют с бóльшим или меньшим рвением. Формы этой разрушительной деятельности, направленной на уничтожение той всечеловеческой науки, идеалы которой сформулировал Вернадский, многообразны. Это и отключение немецкими астрономами телескопа eROSITA, созданного Институтом внеземной физики Общества Макса Планка, на орбитальной обсерватории “Спектр-РГ”, и исключение России из различных международных научных союзов, например, из Международного географического союза, и изгнание российских учёных из редколлегий научных журналов, и запреты, иногда вполне официальные, на контакты с российскими коллегами. Последней неприятной новостью стало отстранение почти 500 отечественных учёных от работы в ЦЕРН (ЦЕРН, 2024). Впрочем, было бы странно, если бы западная научная общественность, не вставшая на защиту самых фундаментальных принципов и идеалов науки в своих странах, вдруг стала бы это делать в отношении научных связей с Россией. Всё это заставляет отнестись самым внимательным образом к позиции С.Б. Переслегина, считающего, что каждый из макрорегионов, на которые распадается мир, будет обречён создавать свою науку взамен мировой науки, которой более не существует (Шупер, 2023). При этом следует подчеркнуть, что признание мировой науки несуществующей означает не снижение внимания к зарубежному опыту – учиться следует и у противника, особенно в войну, а полную суверенизацию целеполагания и национализацию всех критериев оценки. Пересмотр тех представлений о науке как ведущем факторе формирования ноосферы, которыми руководствовался Вернадский, необходим по ряду причин. Без суверенизации целеполагания и национализации всех критериев оценки, без переноса основного упора с сотрудничества на соперничество невозможно создание науки высокого уровня в нашей стране. Нам надо возможно быстрее освободиться от экономического детерминизма, коим пропитана либеральная идеология с её представлениями о неизбежности периферийного (в лучшем случае – полупериферийного) положении страны, дающей 2% мирового валового продукта. Эти 2% не мешают успешно соперничать на равных с коллективным Западом, чья доля превышает российскую в 20 с лишним раз, в области военных технологий. Это существенное обстоятельство отмечалось и Д.В. Винником (Винник, 2024). Только компартиментализация сознания не позволяет нам переосмыслить в свете этого важнейшего положения представления о возможном и невозможном, равно как и об эффективности заимствованных на Западе форм организации науки, о чём будет идти речь ниже. По мнению Б.В. Межуева, дело тут «в простом факте – в 2015 г. наука и сфера образования были отданы тем, кто продолжал надеяться, как и российская власть, на наше возвращение в Европу – тем или иным способом. Сторонники идеи «цивилизационной самостоятельности» оказывались неуместными при таком раскладе. С ними можно было легко и беспроблемно поссориться, не опасаясь гнева начальства» (Межуев, 2024). Увы, если российская власть решительно сделала исторический выбор, закрепив в том числе в новой Концепции внешней политики Российской Федерации понимание «России как самобытного государства-цивилизации» (п. 4), в науке и образовании наблюдается глубокий провинциализм, стремление возможно дольше сохранять по чисто прагматическим основаниям поклонение принципам и практикам, крайне уязвимым для критики, каковой всячески стараются избежать, и совершенно несовместимым с задачами, стоящими перед страной. Сейчас существует самая серьёзная опасность упустить исторический шанс творчески преобразовать обе эти сферы в соответствии с грандиозными задачами, поставленными временем перед страной, не становясь придатком чужого мышления. «Это возможность, которой нет у наших противников. По очень простой причине – они пока остались в рамках глобальной науки и тем самым целого набора соглашений, конвенций и договоренностей, писанных и неписанных, нарушить которые нельзя. Мы же из этого пространства выкинуты. Это шанс, но и риск, однако положение страны заключает в себе риск при любой стратегии» – указывает Переслегин» (Футуролог Переслегин, 2024). Ещё большие риски представляет дальнейшее следование компрадорской модели организации науки (в высшем образовании наметились хоть какие-то сдвиги), обрекающей нас на роль хронически отстающих. Пересмотрев наши представления о мировой науке, мы неизбежно сделаем вывод и о фрагментации ноосферы. Между тем на формирование ноосферы самым существенным образом влияет не только резкое усиление идеологического давления на науку, но и перспективы вытеснения её искусственным интеллектом (ИИ). Подобного рода опасности были проанализированы в широко известной статье Г. Киссинджера (1923–2023): «самый сложный и важный вопрос по поводу мира, к которому мы движемся, звучит так: что станет с человеческим сознанием, если его объяснительные способности будут уступать искусственному интеллекту и общество уже не сможет интерпретировать существующий мир в терминах, имеющих для него смысл? Как определить сознание в мире машин, которые ограничивают человеческий опыт математическими данными, интерпретируемыми их собственной памятью? Кто несёт ответственность за действия ИИ? Как будет устанавливаться ответственность за его ошибки? Сможет ли правовая система, созданная людьми, контролировать деятельность ИИ, который умнее и потенциально хитрее человека?» (Киссинджер, 2018). Уже название статьи говорит о том, что для её автора главная проблема – в утрате доказательности и соответственно рациональности, ведь ИИ ничего не доказывает и не объясняет. Эти проблемы уже перешли в сугубо практическую плоскость, причём именно в области науки. «Самые авторитетные научные журналы ввели ограничения против использования инструментов искусственного интеллекта при подготовке статей: Science вообще перестал принимать статьи, написанные с помощью ИИ, а Nature требует от авторов заявлять об его использовании при написании текстов. «На мой взгляд, основная опасность не в том, что широкое использование инструментов искусственного интеллекта увеличит число статей, представляющих собой наспех приготовленные поделки низкого качества. В конце концов, это неважно: одним графоманом больше, одним меньше… Будет гораздо хуже, если при рецензировании статей и заявок на гранты будут использоваться большие языковые модели. Вот в этом случае будет искоренена всякая оригинальность в науке, будет наказываться любое отклонение от мейнстрима, – считает академик РАН, декан факультета фундаментальной физико-химической инженерии МГУ Алексей Хохлов. – Эта опасность подробно обсуждается в одной из статей в Nature, но предлагаемые меры борьбы с ней как-то не впечатляют. В целом складывается ощущение, что научное сообщество пока ещё только нащупывает оптимальные ответы на те вызовы, которые возникают при широком использовании инструментов ИИ в научных исследованиях» (Лейбин, 2023). Увы, внедрение ИИ в дело подготовки публикаций и их рецензирования лишь обостряет застарелую болезнь, вызванную оценкой результативности работы учёных на основе библиометрических показателей. «Конечно, парадигмальная наука удобна: государству понятно, что мы развиваемся в правильном направлении, понятно, кому и на что давать ресурсы – разъясняет В.А. Куренной. – Кстати, ориентация на наукометрические показатели публикационной активности работает ровно в этом же направлении парадигмального контроля. Высокорейтинговые журналы – это журналы почти исключительно парадигмальные, автор должен работать в понятной и принятой теоретической и методологической рамке» (Лейбин, 2022). Однако в нашем случае речь не идёт об интересах своего государства, пусть даже в самой извращённой форме – в качестве интересов некомпетентных чиновников, ставящих при этом во главу угла не успех порученного им дела, а собственное удобство. Речь идёт об интересах коллективного Запада, который, угасая, потерял всякую заинтересованность в научных революциях и стремится их не допустить, используя для этого в первую очередь механизмы парадигмального контроля. Нам необходимо осознать неразрывную связь либеральной идеологии и библиометрии с её стремлением не только и даже не столько создать иллюзию объективности, сколько насаждать слабость как важнейшую предпосылку эффективного контроля – управлять сильными и уверенными в себе людьми куда труднее. Именно поэтому гуманное отношение к человеческим слабостям, всегда вызывавшее сочувствие («и милость к падшим призывал»), незаметно трансфор- мировалось в культивирование слабости как нормы и осуждение отклонений от неё. Гуманность капитализма традиционно объяснялась тем, что каждый человек может преследовать свои сугубо эгоистические интересы, но невидимая рука рынка обеспечит всеобщее благо. Упование на эту невидимую руку даже Дж. Сорос назвал рыночным фундаментализмом. Однако этот фундаментализм проник в науку и катастрофически распространился в ней благодаря упованиям на то, что мы можем себе позволить протаскивать диссертации на уровне курсовых работ и совершать другие малопочтенные поступки того же рода, но невидимая рука Хирша всё расставит по своим местам, и безо всякого нашего участия будет сформирована объективная оценка научных результатов каждого исследователя. Едва ли следует доказывать невозможность переложить личную ответственность на институты, даже существенно более совершенные, чем обсуждаемый. Ответ на новые и очень серьёзные угрозы, создаваемые развитием ИИ, должен быть дан не только в технологической плоскости и путём совершенствования правового регулирования этой стремительно расширяющейся сферы, но и путём обращения вспять тенденции к измельчанию народа, выдвижения сильных личностей, культивирования смелости, решительности, готовности к риску, т.е. именно тех качеств, которых требует война. Выдвижение крупных научных и научно-технических проектов и экспертная оценка их результатов (а никакая другая в принципе невозможна, можно только переложить ответственность за неё на чужие плечи) позволят отказаться от библиометрических показателей, что сразу же приведёт к уменьшению информационного потопа. Уже это одно будет способствовать развитию науки – чем меньше публикуется статей и чем больше вложено в них авторами, тем выше шансы каждой из них найти своего заинтересованного читателя. При этом практически полностью исчезнет рынок для халтурных поделок с помощью ИИ, явно не имеющих перспектив в научном сообществе, которое вернётся к своим благородным привычкам спорить и требовать доказательств. В короткую бытность будущего академика Б.М. Кедрова (1903–1985) главным редактором «Вопросов философии» практиковались защиты спорных статей на заседаниях редколлегии журнала. Может действительно стоит с уважением ощупывать это «старое, но грозное оружие», тем более что развитие видеоконференцсвязи позволяет проводить подобные обсуждения с участием иногородних авторов?Фрагментация ноосферы заставляет ставить вопрос о гетерохронности её развития, о наличии в ней разных темпомиров в категориях синергетики, о чём писал ещё полвека назад признанный лидер синергетических исследований в нашей стране член-корреспондент АН СССР С.П. Курдюмов (1928–2004). Более того, важнейшие процессы, определяющие формирование ноосферы, могут быть разнонаправленными в различных её частях. По мнению французского географа К. Гиллюи (Guilluy, 2016), почти весь экономический рост сосредоточен в 15 крупнейших городских агломерациях (метрополиях) Франции, где проживает примерно 40% населения страны. Именно эта часть общества, метрополитенская Франция, извлекает основные выгоды из глобализации, в то время как на всех прочих приходятся только её издержки. Остальные жители, население периферийной Франции, в основном лишены доступа к высокооплачиваемым рабочим местам. При этом социальный состав населения полностью соответствует отмеченному расколу: в периферийной Франции живут те, кто опустился за пределы быстро деградирующего среднего класса, либо не входил в него и в лучшие времена. Продолжая и развивая марксистские традиции во французской географии, Гиллюи успешно применяет географические инструменты анализа для реконструкции классовой структуры современного общества. Для этого он использует понятие богемной буржуазии (сокращённо – бобо), введённое одним из журналистов, как класса, извлекающего средства к существованию из глобализационных процессов. Бобо – это хипстеры, которые отличаются от классической буржуазии тем, что могут не быть собственниками средств производства и даже не быть состоятельными людьми. Именно наличие в крупнейших глобализованных городских агломерациях огромных иммигрантских анклавов, обеспечивающих низкую стоимость рабочей силы в сфере торговли и обслуживания, позволяет даже небогатым хипстерам поддерживать достаточно высокое качество жизни, например, имея возможность обедать за 15 евро (цены почти десятилетней давности). В то же время стоимость жилья в глобализованных агломерациях запретительно высока для значительной части выходцев из среднего класса, не готовых жить в таких условиях, в каких живут иммигранты на «потерянных территориях», как именуют французы пригороды, куда не приезжает не только скорая помощь, но даже полиция. Более того, программы нового строительства лишают жилья в глобализованных агломерациях и тех представителей среднего класса, которые его унаследовали. Дети квалифицированных рабочих вынуждены переселяться в города и веси периферийной Франции, чтобы сохранить привычные жилищные условия. Что касается социального жилья (HLM), то оно достаётся по преимуществу иммигрантам, поскольку представители среднего класса или выходцы из него далеко не горят желанием жить в небезопасных районах. Это сделало, по мнению Гиллюи, глобализованные агломерации подобием средневековых городов, изолированных от окружающих территорий и недоступных для проживания жителям этих территорий. Реконструировав на основе географического анализа классовую структуру общества, Гиллюи рассматривает взаимосвязь пространственных и непространственных факторов. Глобализация привела к закату общества всеобщего благоденствия, а деградация среднего класса резко затормозила ассимиляционные процессы среди иммигрантов, которые более не стремятся влиться в ряды тех, кто сам всё более теряет социальный статус и чей труд пользуется всё меньшим уважением в обществе. Вместо того, чтобы стремиться приблизиться к среднему классу, к квалифицированным рабочим, например, а затем и интегрироваться в этой среде, иммигранты концентрируются в этнических анклавах, образующих уже упомянутые «потерянные территории». Следствием отмеченных процессов стал глубочайший раскол между элитами и ориентирующейся на них частью общества, задействованной в глобализационных процессах, и основной массой населения, всё более отчуждённой, не питающей никакого доверия к элитам и не ждущей от них никаких изменений к лучшему. Гиллюи подчёркивает, что весьма сходные явления, прежде всего – в территориальной организации, но отнюдь не только в ней, наблюдаются в США, Великобритании, Германии, Италии. Подобные явления наблюдаются и в территориальной организации российского общества, не исключая даже выдавливания среднего класса, особенно нижних его слоёв, из глобализованных городов. Так, первоначальный проект закона о реновации в Москве предполагал переселение из подлежащего сносу жилья в равноценное по площади в пределах административного округа и лишал переселяемых права на судебную защиту от подобных решений. При этом не следует придираться к тому, что и в первоначальном варианте предполагалось переселение в пределах Москвы. Трактовка городской территории очень сильно различается в разных странах. Для французов территории вблизи МКАД – это дальние пригороды (население Парижа в административных границах 2,2 млн жителей). Начало СВО обозначило переход к принципиально новому этапу в развитии страны, хотя предпосылки для такого перехода вызревали на протяжении предыдущих лет. Воздействие новой экономической политики на территориальную организацию одним из первых стал рассматривать Е. Огородников (Огородников, 2023). Тогда же, в июле 2023 г. А.А. Аузан указал в интервью РБК: «Образуется то, что [экономист, профессор географического факультета МГУ] Наталья Зубаревич назвала новой экономической географией периода СВО, когда в мегаполисах идет некоторый спад, а подъем идет в промышленных регионах. В том числе в депрессивных, которые никогда не нюхали таких возможностей, как в 2022–2023 годах», – сказал Аузан. Он уточнил, что помимо роста оборонной промышленности на рост доходов в регионах влияют и выплаты военнослужащим по контракту, и компенсации раненым и погибшим… По мнению эксперта, изменение российских реалий экономической географии за счёт подъёма в регионах ВПК во многом реализует запрос общества на справедливость. «Давайте признаем, что [за] 30 лет постсоветского развития значительная, бóльшая часть страны, вообще говоря, практически ничего не получила. Бурное развитие шло в мегаполисах, нефтяных регионах, в тех, кто связан с добычей, экспортом сырья, но прежде всего в мегаполисах», – сказал он. Теперь же мегаполисы переживают трудности. «А для той части страны, которая ничего не имела, это праздник, потому что не только появились возможности, работа, заработки – их вернули в мировую историю, они же участвуют в схватке добра и зла на мировом уровне. Их же пригласили к решению главных вопросов исторического развития», – отметил экономист» (Аузан, 2023). Между тем в пространном интервью Н.В. Зубаревич РБК, посвящённом проблемам территориального развития России, равно как и в других её интервью, «новая экономическая география периода СВО» не только не упоминается, но даже не вытекает по смыслу. Текст указанного интервью был обновлён 03.10.2023 (Наталья Зубаревич, 2023), поэтому не исключено, что приводимые Аузаном суждения Зубаревич были в более раннем варианте. В любом случае, можно усмотреть историческую иронию в том, что общеизвестная «новая экономическая география» П. Кругмана как раз решала задачу изучения тех сдвигов в территориальной организации хозяйства на национальном уровне, которые происходят под влиянием глобализации. Между тем Россия вынужденно становится первопроходцем деглобализации уже хотя бы потому, что лидирует по числу введённых против неё санкций. Как уже было отмечено выше, наступает «звёздный час» центров оборонной промышленности. Последняя резко прибавляет обороты и в глобализованных агломерациях, начиная с Санкт-Петербурга и Москвы, однако в силу несравненно меньшего удельного веса оборонки в экономике двух столиц её влияние на «социальное самочувствие» широких слоёв населения едва ли будет заметным. Мощный рывок оборонной промышленности происходит не только в традиционных её центрах, будь то Тула, Ижевск или Воткинск, но и в относительно новых для неё районах, подобных ОЭЗ «Алабуга» или Кубани (Сунцова, 2023), что свидетельствует как о деглобализации, замыкании цепочек добавленной стоимости внутри страны или в пределах дружественных стран, так и деметрополизации, перемещении экономического роста из глобализованных городов и их агломераций в центры оборонной промышленности. Это позволит развернуть тенденцию к размыванию среднего класса, что подтверждается медленным, но неуклонным снижением коэффициента Джини в последнее десятилетие (при одном незначительном отклонении) с оптимистичным прогнозом на ближайшие 5 лет. Впрочем, и тут не всё идёт гладко: в 2023 г., по данным Росстата, коэффициент Джини вырос до 0,403 по сравнению с 0,395 в 2022 г. Однако послание президента РФ В.В. Путина Федеральному Собранию от 29 марта 2024 г. не позволяет сомневаться в том, что это лишь флуктуация, а долгосрочная тенденция будет противоположной. Новые тенденции, ярко проявившиеся после начала СВО, будут способствовать и сокращению регионального неравенства. Можно ожидать больших сдвигов в области образования, катастрофически деградировавшего во всём мире: «позитивным моментом эпохи массовых армий было внимание большинства правительств к развитию всеобщего образования, поскольку школа рассматривалась как важнейший элемент подготовки и воспитания будущего солдата, от которого зависело выживание государства. С появлением массовых армий во многом связано и развитие здравоохранения в конце XIX – начале XX века, а также внимание к массовому спорту (в отличие от спорта высоких достижений, превратившегося в период холодной войны в разновидность шоу-бизнеса). В начальной стадии все эти тенденции проявляются уже сейчас в России» (Кашин, Сушенцов, 2023). Следует «поставить на пересмотр» теоретические представления о постиндустриальном обществе, всё менее соответствующие реальности. Географам также предстоит капитальная ревизия теоретического багажа, включая не только представления о постиндустриальной трансформации, но и об устойчивом развитии, центр-периферийные концепции и многое другое. Формирование ноосферы на 1/8 части суши требует перехода к интенсивному развитию (Шупер, 2019) уже хотя бы по причине сокращения демографического потенциала. Необходимость перенесения упора с привлечения мигрантов на повышение производительности труда была подчёркнута и в докладе академика Б.Н. Порфирьева и члена-корреспондента РАН А.А. Широва «Структурно-технологические сдвиги и модернизация экономики России (средне- и долгосрочные перспективы)» на общем собрании членов РАН 12 декабря 2023 г. Решение важнейших задач совершенствования территориальной организации страны, связанных с поворотом на Восток, развитием хозяйства Сибири и Арктики, требует разработки принципиального новой концепции освоения в сравнении с теми принципами и методами, которые применялись в советские времена в совершенно иной демографической ситуации. Сейчас необходимо малолюдное освоение, не предполагающее существенного роста населения, подобно тому, как бурный рост сельскохозяйственного производства не требует роста сельского населения и даже совместим с его сокращением. Переосмыслению на предмет поиска возможностей перехода к интенсивному развитию должны подвергнуться все стороны общественной жизни, начиная с науки, коей по смыслу своему надлежит быть на переднем крае прогрессивных преобразований, но которая усилиями властей предержащих всё более превращается в консервативную и даже реакционную силу. Такая наука не для нас, не для страны, осознающей, пусть медленнее, чем следует, грандиозность стоящих перед ней задач. Нам необходимо хорошо представлять, что принятая на Западе англо-саксонская модель организации исследований вовсе не отличается высокой эффективностью, а её копирование в нашей стране, располагающей на порядок меньшими ресурсами, заведомо исключает всякую состязательность. Только напряжённый творческий поиск, всегда сопряжённый с ошибками и неудачами, более эффективных форм организации науки (и не только науки) позволит соперничать с Западом, а не плестись у него в хвосте, что было бы бунтом на коленях, заведомо обречённым на провал. Пиетет перед Западом, ставший безраздельно господствующим в постсоветское время, но глубоко укоренившийся ещё в «период застоя», когда страна всё более отставала от геополитических и идеологических соперников, должен смениться цивилизационным равнодушием (Межуев, 2022), трезвым анализом того, что следует заимствовать на Западе, равно как и на Востоке или на Юге, а что нет. Немного лет тому назад в Институте географии РАН был поставлен увлекательный цикл «12 лекций о будущем». Самой восхитительной была лекция академика В.А. Рубакова (1955–2022) о будущем Вселенной, но будущее человечества, несравненно более близкое, не рассматривалось вовсе в других лекциях этого цикла. Если лекция академика Рубакова прошла в значительно более вместительном зале соседнего института, всё равно переполненном, то прогностические доклады блистательных учёных, представителей общественных наук, на методологических семинарах ИГРАН, проходили в почти пустом зале. Это печально, но неудивительно. Серьёзный разговор о близком будущем требует мужества, критического подхода, а иногда и готовности к борьбе. При этом критический взгляд и смелость мысли были до такой степени утрачены за десятилетия следования в кильватере западной науки и идеологии, что сейчас в научном сообществе не наблюдается сколько-нибудь выраженного стремления заглянуть хотя бы на год или два вперёд. Однако одна из важнейших социальных функций науки – выдвигать вперёдсмотрящих для человечества или его части. Реакционные элиты, стремящиеся остановить ход истории или даже обратить его вспять, заинтересованы в лишении науки этой функции, равно как и другой, столь же важной – создания целостной и непротиворечивой научной картины мира для своего времени. Едва ли нужно доказывать, что нашей стране почти гарантировано поражение в долгой и тяжёлой войне с превосходящим противником без ясных представлений о желаемом будущем, а, скорее всего, и без верной научной картины мира. Концепция ноосферы, которую разрабатывал Вернадский, не только наше бесценное наследие, но и наш не отданный долг, поскольку достижения в её развитии за последние три четверти века весьма скромны. Но это именно то оружие, которое очень поможет нам при правильном его применении сформулировать наши цели и сформировать целостный взгляд на мир, а также преодолеть интеллектуальный провинциализм.
