Лёгкий ветерок послеполуденного августовского дня нежно трепал гриву кобылы странного имени Курва. На берегу, таким же непонятным простому обывателю названием реки Сукиль, лошадиные ноздри наполнялись ожидаемой приятной прохладой. С высоты своих прожитых лет, Курва понимала, после длительного перехода, тем более на жаре, сразу окунаться в реку никак нельзя, тем более пить холодную воду, можно и «кони бросить».
Десятый раз и всё на том месте, за мостом по пути к улице Адама Мицкевича, новые хозяева останавливались, чтобы искупнуться, устроить водопой боевой подруге польского вульгаризма, Курве.
- Гаврила, не клюёт, на связь никто не выходит, - умывая после ныряния лицо чистой речной водой, ждал, пока Гаврила подойдёт ближе, - ты как считаешь?
- Думаю, надо ждать. Где-то приманка должна быть, чтобы клюнуло. А ты слова помнишь?
- Да, помню. Нам говорят «как вам наша кобыла Курва?», а мы отвечаем «могли бы для солидности назвать Мартой». Гаврила, слышишь? Я тут вот о чём подумал. Ты смотрел метрики Сони, что написано в шлюбном свидотстви, девичья фамилия?
- Филипп, да смотрел. Ничего интересного. Сельская, название Урмань, почти как Умань, там родилась, там и вышла замуж.
- Это где? А фамилия девичья?
- Смешная фамилия, то ли Гунько, то ли Гунька. А ты Марички смотрел?
- Нет. Надо и мне почитать, что и откуда. Это всё хорошо, но неожиданно странно. Не в масть ни одна легенда. Ладно. Будем дальше молчать, «как партизаны». Непонятно с этими девками, то ли они за нас, то ли за немцев, то ли ещё за кого? Непонятно. Детей им подавай. Отдаются на полную катушку.
- Филипп, согласен с тобой. Мы торгаши. Молчим. А то попадём «между молотом и наковальней», башку точно снесут. Они хоть и раздвигают классно ноги, присматриваются к нам. Кто-то же за всем этим стоит, не просто так в погребе видимо-невидимо германских припасов, на две дивизии. Может и схроны оружия где-то рядом. А про детей у Соньки я спрашивал. Это у них взгляд в будущее. Типа реваншу. Честно, я так и не понял.
- Гаврила, я вот что думаю. Мне кажется, наши руководители сами не могут понять, в чём дело. Не всё знают. Что-то пошло не так. Но, назад дороги нет.
- Ты хочешь сказать, нас бросили в свободное плавание?
- Или падение. Ладно, проехали. Давай упражняться в немецком языке. А то забудем. Я, по немецкой легенде, плавно перевоплощаюсь, теперь учёный Штейн Алекс Янкелевич, ты так и остаёшься Казибридом Романом, случайным знакомым, дело было во время бомбардировки Дрездена или Берлина, помог в трудную минуту, например, жизнь спас, как Ванька Толстой учил. Так мы стали друзьями. Как у Сервантеса, ты мой оруженосец. И там, и там, на полигонах Роман Казибрид проходил обучение.
- Хорошо, что немецкую форму с собой не возим. Вроде, надёжно спрятали. Надо бы проверить, на месте ли она.
- Не надо. Мы немцы, только сильно орать не надо. Людей вроде рядом нет, ветер в нашу сторону, от моста. Старайся правильно произносить слова. Интересно, Курва воспринимает германскую речь?
- Сейчас и проверим.
Поваленная ветром старая ива каждый раз оживляла привал доморощенным разведчикам возможностью принимать на себя уколы их острых ножей. Бросали парни со всей «пролетарской ненавистью». Учёный «аненербе», что в переводе наследие предков, Штейн и его спаситель воин Украинской повстанческой армии Казибрид Роман, увлёкшись немецким разговором, затронули первичные основы исторического развития Немецкого общества по изучению древней германской истории и наследия предков.
В который раз немецкая речь с их уст зашла о книге 1928 года германского этнолога и мистика Германа Вирта «Происхождение человечества: исследование по истории религии, символики и письменности атланто-нордической расы». Учёный Штейн доказывал истоки духовной расы Севера, «упашник» восхищался пришельцами южного континента, при этом осуждая их низменные инстинкты. Дойдя в дружеском ролевом споре до «расовой гигиены», к своему удивлению заметили, солнце начинало принимать красноватый цвет как раз над их домом по улице Адама Мицкевича. Пора домой!
- Соня, подь сюды! Что тебе скажу, не поверишь!
- Маричка не томи, говори. Мне ещё ужин готовить, скоро мужья приедут.
- Так они возле моста отдыхают, ножи в старую поваленную иву бросают. Не поверишь!
- Да говори ж ты!
- Воны балакають на нимэцький мови!
- Это как?
- Свободно говорять! Наряды их в германьськый одяг и, вылитые немцы.
По документам владелица болеховского дома, Сонька, задумалась, вспомнила, как в дом забежали то ли поляки, то ли партизаны, схватили мужей, Тараса и Рому, вывели во двор и расстреляли, трупы забрали.
«Так-так-так. Дело было в Урмани. Тогда с ними был немецкий офицер, связист, кажется. Вышел в туалет, - напрягая мозги, вспоминала Соня, - потом вернулся, когда всё закончилось. Сказал, что видел, и, как убивали, тоже видел. Попросил гражданскую одежду, тут же переоделся, свою спрятал в мешок и, огородами двинулся в сторону границы, на запад. Через три дня первым в хату зашёл младший братик Ярослав, за ним тот самый офицер, вернул гражданскую одежду. Разговор длился долго. Если кратко, «советы» наступают. Надо отомстить за мужей. Так мы оказались здесь, в Болехове, родовом гнезде Казибридов. Как же звали немца? Поль, Пауль, да и фамилия странная, как у швейной машинки, что-то близко. Да, ладно, теперь это не важно».
- Що будэмо робыты? Задача, не приведи господь, - в нервном порыве Сонькин украинский язык переплетался с русским, иногда добавлялся привкус ненавистной ляховской речи.
- Надо срочно в лес, к Ярославу, пока наши мужики не вернулись. Кажется, это они, кого ждём. Помнишь, офицер сказал, что придут два мужика, будут нашими настоящими мужьями вместо тех. Это как? Ярик не просто так кобылу Курву забирал, они ведь с юга приехали, а не из Моршина, где Красная Армия стоит. Странно, в Болехов русские войска ещё не заходили.
- Маричка! Давай обратно в лес. Возьми варёной картошки, сало, продукты свежие, на рынке брала. Скажи всё, что знаешь, пусть ночью приходят, под утро. Надо же удовольствие получить, ноги раздвинуть, всадницу изобразить, стояк хороший, почему бы не воспользоваться настоящим женским счастьем, а то вдруг им придётся уходить. Поняла?
- Поняла.
- И возвращайся побыстрее.
- Хорошо. У меня самой передок изнывает. Что делать будем без них?
- Воевать.
Воевавшие на многих фронтах не стареющие душой ветераны, услышав «здравствуй, Ваня», дружно замолчали.
Сквозь пелену долгожданных слёз радости, Гаврила стоял, как в тумане, вокруг одни силуэты, только блики стёкол очков давали понять, перед ним тот самый очкарик, Ванька Савченко.
Впопыхах старый кузнец полез в карман за носовым платком, протереть влажные от накатывающихся слёз, глаза. Пальцы не слушались, ноги подкосились, в ушах непонятные колокольные звуки, протирая глаза, думал, чтобы сказать, решился.
- Иван, вот ты скажи мне, почему солнце красное? Это какая-то примета? Будет холодно или тепло?
- Бог ты мой!!! Гаврила!
Для всех прохожих странного ничего не было в том, что лысый немолодых лет полковник Советской Армии на радостях обнимает и прижимает к себе мужика в слегка помятом тёмно-синем костюме.
- Друзья! Знакомьтесь! Мой фронтовой друг Гаврила Петрович, фамилия, кажется, Будник. Кузнечных дел мастер!
Каждый старался дружески пожать руку Гавриле, кто слегка, кто с нажимом, давно такого не было, чтобы со всеми так здороваться, наверное, никогда.
Под впечатлением орденов и медалей на кителях фронтовиков от рядового до полковника, футбольные фанаты дружно запели «день победы, как он был от нас далёк, как в костре потухшем таял уголёк», а дальше слова легли уже другие, воспевая славу ленинградского «Зенита», в кои-то веки претендовавшего на бронзу.
Фронтовики, а заодно с ними местные жители, прохожие, немного добавили родители, родные и близкие курсантов подхватили, знаменитую пять лет как, ставшую победной, песню. Слова были разные, а музыка одна. Победная музыка!
С удалением футбольных фанатов, соревновательный музыкальный пыл остыл, в ушах каждого ещё долго звучали нотки неугасающего уголька песенного мотива.
- Иван Петрович, как старший среди нас по воинскому званию, наливай!
- Гаврила, держи фляжку, - по-дружески, как будто знал, из внутреннего кармана кителя Ванька Савченко достал вожделенный наркомовский напиток, - привычка носить заначку. Не ты ли меня, там, в Моршине, научил?
- За тебя, Гаврила Петрович! Молодчина, - вечный фронтовой майор Адамкович похлопал нового друга по плечу, - тебе бы не кузнецом работать, а в нашем оперном Кировском театре петь главные партии. Голос! Какой голос!!! Почти Фёдор Шаляпин!
- Как величать, - Гаврила наконец-то произнёс первые слова, - как имя, отчество?
- Юра, Юрий Валерьянович. Мой внук курсант, Адамкович Юра. В честь меня назвали.
- Спасибо, Юрий Валерьянович, - на радостях, Гаврила немного поймал слезу, платочком слегка протёр глаза, - не ожидал. Первый раз в жизни оценили мой голос. Спасибо!
Для всех, по истечении двадцати минут, замполит курса объявил посадку занять места в автобусах, предстояла получасовая экскурсия движения в сторону станции «Горелово».
- Понимаешь, Ваня, как потом выяснилось, ты всё точно рассчитал, где мог упасть якобы этот реактивный немецкий самолёт. Несмотря на протесты Павла Анатольевича, - уже более трёх часов, сидя за столом в служебной квартире полковника Ивана Петровича Савченко, два фронтовых товарища обсуждали события разных времён жизни, - ах как он умел хмурить свои мелитопольские брови!
Иногда, не из праздного любопытства, послушать воспоминания, о которых и знать ничего до сих пор не знала, присаживалась жена Валентина Васильевна Савченко. За тридцать пять лет совместной жизни «ни сном, ни духом» ни о каком Гавриле, ни единого упоминания!
Как только речь заходила о достопримечательностях территории военного училища, тихонько возвращалась на кухню, где готовились экзотические блюда чисто ленинградского поварского искусства. Работая в самом дальнем учебном корпусе «спецкурсов» зенитных ракетных комплексов библиотекарем секретного отдела модификации дальнего действия «Вега» С-200, она каждый раз проходила мимо казармы старой постройки, где сейчас дивизион обеспечения учебного процесса, самого штаба училища, и, других трёхэтажек из красного кирпича довоенной постройки.
Гаврила долго не отходил от казармы, смотрел, закрывал глаза, вспоминал, внутри помещения на втором этаже все-таки смог определить то самое окно, возле которого стояла кровать Филиппа, а рядом его, рядового Будника Гаврилы. Полсотни лет прошло, а всё, как будто было вчера. Казарма, она и есть казарма, ничего не поменялось.
По всему военному училищу туда-сюда сновали гости, с интересом смотрели «Аллею комиссаров», где размещались узнаваемые с детских лет портреты известных деятелей Гражданской и Великой Отечественной войны. Родителей, родных и близких курсантов не интересовали постройки разных лет, постепенно все выбирали себе места уединения на скамейках в парке или небольших трибунах местного стадиона. Казалось, запах копчёной колбасы здесь будет витать вечно.
Зашли в учебный корпус, своим ключом Иван Петрович открыл кафедру прикладной математики. На первый взгляд ничего примечательного, как и во времена срочной службы дедушек Гаврилы, Петра и Филиппа, столы, стулья, доска, мел, линейки разного применения.
- Ты знаешь, Гаврила, мне до сих пор иногда кажется, что вот зайдёт наш «куратор» и, наши мозги напрягутся до неимоверного страшного суда от прокуратора Понтия Пилата, подчинявшегося сирийскому наместнику. Хороший человек, Павел Анатольевич.
- И где он сейчас?
- После смерти Сталина был осуждён. За что? Эту сволочь Хрущёва надо бы спросить. А Павел Анатольевич сейчас живёт в Москве, пишет книги. Писатель.
- Интересно почитать.
- У меня есть. Отдельные в нескольких экземплярах. Любишь читать?
- Особенно военные мемуары. Нравится правда Василя Быкова. У него книжонка интересная «Дожить до рассвета», вышла четыре года тому в издательстве, кажется «Советский писатель». Читал? Да, Ваня, ты тут загнул из Римской империи Понтия Пилата, читал недавно булгаковский самиздат «Мастер и Маргарита», отец Пети Клёнова просветил. Кстати, это внук нашего друга Филиппа.
- Да ты что!? Вот это неожиданность, так неожиданность. То-то я смотрю, в глазах что-то такое есть знакомое, только не мог понять, что именно. Внук Филиппа, это ж надо такому случиться. И где Филипп сейчас?
Гаврила промолчал, сделал вид, что не услышал. Иван Петрович всё понял, поднялся, подошёл к журнальному столику, включил бобинный магнитофон «Юпитер-203-стерео» на кремниевых транзисторах 1979 года выпуска, подарок семьи и друзей на юбилей. Гостевую комнату заполнила песня Владимира Высоцкого «на братских могилах не ставят крестов, и вдовы на них не рыдают».
- Высоцкий Владимир Семёнович. Недавно умер, 25 июля 1980 года. Вчера было девять дней. Гаврила, давай помянем хорошего человека водочкой «Столичная».
Выпили не чокаясь, закусывали, молча, каждый думая о своём. Немного погодя зашла Валентина Васильевна, принесла свой фирменный салат, обжаренные с луком на шкварках кальмаровые кольца, приправленные майонезом собственного приготовления.
- Ваня, я дозвонилась, сказала, что Гаврила Петрович ночевать останется у нас, Горелово, улица Политрука Пасечника. И на Кубинскую, и, Будапештскую. Так что, закусывайте. Моё фирменное семейное блюдо.
- Валя, ты, наверное, ещё не знаешь, Гаврила активный любитель сала.
- Это я сало люблю чисто профессионально, как кузнец. Без такой смазки возле разогретой наковальни никак не обойтись, иначе вся дыхалка обгорит до тла. Например, кочегары, чтобы не заболеть туберкулёзом, должны кушать мясо собаки.
- В моём блюде есть шкварки на свином сале с прожилками мяса.
- Вкусно! А кольца из чего? Вкусно, - выпив очередную рюмку водки за кулинарные способности Валентины Васильевны, Гаврила взахлёб кушал вкуснейшее ленинградское блюдо, - так что за зверь в кольцах? Откуда вестимо?
- Старший сын в Мурманском торговом порту, помощник капитана рыболовецкого судна. Так что с морепродуктами у нас проблемы нет. А кольца кальмара, - скромно улыбаясь, ответила Валентина, с интересом разглядывая гостя, Гаврила на миг перестал жевать, задумался, - не бойтесь, кушайте, это такой морской продукт, имеет много полезных свойств, хорошо расщепляет алкоголь.
Время неумолимо двигалось к всесоюзной программе «Время», под кальмара из холодильника достали третью бутылку любимой водки «Столичная».
- Так что там случилось? Так неожиданно пропали, - Иван Петрович постепенно перевёл разговор на военную тематику, - все подумали, конец операции. Генерал Васнецов неделю нервничал, не мог поверить, что провал. Судоплатов, так и не дождавшись сведений о немецком реактивном самолёте, меня отправил в Москву писать отчёт проделанной работы.
- Понимаешь, Ваня. Поначалу складывалось всё хорошо, как нам сказал Ванька Толстой, девки по указанному адресу наши якобы жёны. И девки это знали, - с удовольствием прожёвывая кальмаровый салат, на миг остановился посмотреть, где Валентина Васильевна, шёпотом продолжил, - не поверишь. Более двух недель жили семьями. Барышни оказались «слабы на передок», любители этого дело. Мы с Филиппом за всё это время свои концы почти стёрли до основания, а им всё мало. Детей, видишь ли, им подавай. Они рожать собрались! Для реваншу. Поэтому нас и не отпускали, пока не «принесут в подоле». Отсыпались днём, по очереди, пока возили продавать «из-под полы» трофейную германскую тушёнку. А ночью опять за работу.
- И кого родили?
- Этого мы так и не узнали. То, что от нас залетели, медицинский факт. Неожиданно всё так закрутилось, не приведи господь. Хорошо, что мы ничего не рассказывали о себе. На третий день поняли, попали в заваруху, какую, сами не могли понять.
- А легенды?
- В том то и дело, что никакая легенда не вязалась. Всё полетело в песок, можно сказать, в полном объёме не пригодились, пришлось действовать по обстановке. Нас ведь тогда из Моршина тайно перевезли южнее Болехова, а там запрягли кобылу, звали Курва, и поехали на улицу польского писателя Адама Мицкевича. По дороге спрятали в тайник немецкую форму. Были предоставлены сами себе.
- И откуда взялись эти жёны?
- Девки о себе, как и мы, не распространялись, для них главное наши твёрдые стояки. А вот младший Сонькин братик Ярослав, фамилия то ли Гунько, то ли Гунька, потом рассказал, что они жили в небольшом посёлке Урмань. Там Сонька и Маричка вышли замуж, двоюродные братья Казибриды постарались, его сослуживцы повстанческой армии. Братики летом сорок третьего немало порезали деревень поляков и евреев, никого не жалели, даже детей и стариков. Спустя год их и настигла кара польских мстителей. Немецкий офицер, который был с ними, не пострадал, живой остался. Вот он и завербовал жёнушек братьев Казибридов. Задание для них было одно, переправить «сбитого лётчика» в Германию. Сам помнишь, сколько немецких диверсионных групп пришлось уничтожить, а точнее, то в плен они не шли, себя подрывали. Как только пароль добыли, нас срочно отправили в Болехов.
Гаврила поднялся, подошёл к окну Ванькиной квартиры, вечерело, было хорошо видно, как на трибунах стадиона родители потчевали своих детей вкусными снадобьями, этим днём ставших курсантами Ленинградского высшего военно-политического училища противовоздушной обороны.
Со всех репродукторов звучала песня 1973 года «Комиссары», музыка Жарковского на стихи Матусовского:
Вы бросали людей в штыки,
Наносили врагу удары,
Замполиты, политруки,
А по-прежнему – комиссары.
Гаврила хорошо помнил, как завершилась последняя семейная болеховская ночь, под утро. Сонька обтёрла весь стояк туда-сюда, сколько раз от полученных удовольствий кричала, не сосчитать. Встал, оделся, вышел во двор, восход солнца не заставил себя ждать, розовый обруч светила только-только горизонтом обозначил небольшую хорду. Предстояла поездка в Старый Угринов.
- Как вам наша кобыла Курва?
21 июня 2025 года.
