В.А. Лекомцев.
Коллективное творчество.
Пол- России стихи читает.
Вся Россия стихи слагает.
Е.Евтушенко.
На что способно человечество
Хотя бы в области стихосложения?
Какое грандиозное количество.
Не охватить воображением.
И если из этой груды
Самое лучшее
отобрать,
А это сделать не трудно.
Великим не устоять.
Блеск их должен померкнуть
Под натиском коллективного творчества.
Авторитеты нам просто свергнуть,-
Качество рождается из количества.
Налицо результаты ревизии.
В храме науки ввели индустриализацию.
Почему бы в храме поэзии
Не ввести коллективизацию.
Впрочем, эта идея не так нова.
Некоторые уже прониклись,
И пусть бедна одна голова.
Рисуют коллективно Кукрыниксы.
Но есть еще где укрыться
Мелким творческим собственникам.
В поэзии с этим довольно мириться,
Время поэту стать производственником.
Если с рифмами не все в порядке,
Это для коллектива сущая ерунда,
Сплачивая поэтические порядки,
Введем разделение труда.
Организуем всевозможные отделы,
Например, элегического стиха.
В другом используем только белый,
Чем, скажите, идея плоха.
Введем поэтические советы
Для критики коллегиальной.
И будут их веские аргументы
Производительной силой реальной.
По рифмам и ритмам специалистам
Идею брось, стих получи.
И никаким критическим формалистам
Истинных чувств от фальши не отличить.
Решим, что делать с теми,
Кто с выбором темы мается.
Выделим каждому по теме,
В свое удовольствие пусть копается.
Вы скажете организационные сложности,
Если у произведения 10 авторов?
Но какие ресурсы, какие возможности.
Пишешь стих, в 10 соавтором!
Тех, кто больше других успевает,
Можно повысить в должности.
Старший поэт, заслужил – процветает,
В организации равных возможностей.
Трудно жить при такой иерархии,
Не обойтись без больших накладных затрат.
В нашей организации не должно быть анархии,
Поэтому создадим управленческий аппарат.
Старший по должности всегда будет правый,
Кто платит деньги, - имеет музыку.
Из чувства коллективизма поделимся славой
С теми, кто не обучен поэтическому языку.
И если наши песни народом запеты,
Или достиг ты преклонных лет,
Да здравствуют заслуженные поэты,
Приветствуем тебя, народный поэт!
Пора, пора поэтам шагать в ногу с веком.
Скажем «Нет» индивидуальному эгоизму.
Покончим разом с кустарным смехом.
Дорогу творческому коллективизму.
Пролетарии поэтического труда,
Объединяйтесь.
Вливайтесь в наш творческий коллектив.
Не стесняйтесь.
***************************
Час рождения был криком отмечен,
Так с тех пор и до нынешних дней
Не хочу приходить незамеченным,
Как и принято у людей.
Путь мой именем грешным отмечен,
Я на скалах пишу как злодей,
Не люблю проходить не замеченным,
Как и принято у людей.
Пусть, я знаю, не быть мне вечным.
Но боюсь оказаться бедней.
Не хочу прожить незамеченным,
Как и принято у людей.
Да, хочу быть медалью отмечен,
С ней мне дышится как-то бодрей,
Не хочу служить незамеченным,
Как и принято у людей.
Стих мой именем увековечен,
С ним он выглядит красивей.
Не хочу писать не замеченным,
Так уж принято у людей.
Но смотрю на собор я вечный,
Тот строитель был явно скромней,
Не остался он незамеченным,
Так уж принято у людей.
Не боялся прожить незамеченным,
Не боялся остаться бедней,
И тщеславьем не был искалечен.
Так ли принято у людей?
Девальвация слова.
У них стало много денег.
Для них это жизни основа.
У них девальвация денег.
Цены поднялись снова.
Наши цены стабильны.
Это наша основа.
И если прилавки обильны.
Не скажешь плохого слова.
Но слов говорится много.
Печатных и непечатных.
За слово не судят строго.
У нас девальвация слова.
У нас говориться много.
Для нас это жизни основа.
Но мы говорим убого.
У нас девальвация слова.
И вот, создающий основы,
Для девальвации слова
Лезет в карман за словом.
И девальвации слава!
Слов говорится сверх меры.
Жуются архивные мысли.
Но нет в них крупицы веры,
Поэтому нет и смысла.
(1983г.)
Начинающим советским поэтам.
Литературная партийность
Заменит Вам души стихийность.
Поможет грамотно трудиться.
В Союз писателей пробиться.
Заставит нужное увидеть.
Не дай Вам бог кого обидеть.
В стихах подумать не о том.
И «труд» оставить на потом…
А гонорарные проценты
Расставят нужные акценты.
Стареющим советским поэтам.
А может быть уже напрасны
Силов затраты?
Уж больно часты
Стихов фальшстарты.
Эпиграммы.
В своих стихах не описать
Поэтам всех красот природы,
Способных тему исчерпать,
Еще не вывели породы.
Между поэтами Рождественским и Вознесенским
Достаточно места поэтам Сретенским,
Пасхальным, да и Крещенским.
Пародисту Александру Иванову.
В навозной куче из стихов копаетесь,
Дерьмом в ней с удовольствием питаетесь.
И на экране Вы, товарищ Иванов,
Болтаетесь как в проруби дерьмо.
Словом в душу вбитая,
Острая, как гвоздь.
Детская обида,
Выросшая в злость.
Ни молока, ни шерсти,
Об остальном молчу,
Раз долетели вести,
Дает уже мочу…
Мебель все же, не дрова,
Стол и стул – богатство,
Ручки, ножки, голова,
Чтоб умней казаться.
Читая Вознесенского.
Дающий план стране строитель
Отделкой глаз не веселит.
Он свято верит – мирный житель
Все недоделки устранит.
По-русски Ваши песни спеты –
Словами трезв, душою пьян.
Разменной мелкою монетой
Из пушки да по воробьям.
Не видим жизненной программы,
Но приговор не столь суров.
Вотще разбросанные граммы,
Среди балластной груды слов.
Слушая Вознесенского.
Удивительные мысли,
Удивительные слова.
Мы в обыденности скисли,
Что поэзия Вам дала!
Монпарнасы, Парижи, Бродвеи,
Вас сумели понять.
На московской тенистой аллее
Вашу славу у Вас не отнять.
Соловей живущий без света,
И себя прославляющий тем,
Пожалейте других поэтов,
Вы оставите их без тем.
Вам ни мыслей, ни слов не надо.
Ритмом музыки по умам.
Расцветаю метафоры садом,
Чтоб стадионы упали к ногам.
Выражаетесь слишком сложно,
Так что трудно понять,
А вообще-то Вас слушать можно,
Если лучшее отобрать.
Цивилизация машин.
Зачем нам верить в чудеса.
Молиться Богу нет причины.
Он не придумал колеса.
Не создал ни одной машины.
Мы день и ночь в делах снуем.
И верить в Бога нет причины.
И без него мы создаем
Для облегчения машины.
Смотри, как весело живем.
И верить в Бога нет причины.
Видать не зря мы создаем
Для развлечения машины.
И если белый свет не мил,
Нам просто устранить причину.
Для приложения своих сил
Пусть каждый выберет машину.
Спокойно можем петь и пить,
Не надо нам искать причину.
А ты успел уже купить
Себе по записи машину?
Ключом своим быстрей маши,
Коль верить в Бога нет причины.
Ищи спасения души
В изготовлении машины.
Но говорю вам без прикрас,
Что у творца свои причины.
Он для того и создал нас.
Чтоб люди сделали машины.
Чертовщина.
Искусство достойное подражания,
Максимум слов, минимум содержания…
Читаем Фрейда – все больные.
И каждый это понимает.
Необъяснимы деяния иные, -
Рисуют, ставят, пишут, снимают.
От суеты, для скандальных шумих,
Для тех, которые «понимают»,
Для дураков про них самих,
Рисуют, ставят, пишут, снимают.
Тех, кто остался в своем уме,
Тех, которые не понимают,
Бьют маразмом по голове,
Мысли из черепа вынимают.
А эти картины смурные,
Едва ли кто-то понимает.
Необъяснимы произведения иные,
Но рисуют, ставят, пишут, снимают.
Есть ли в толпе способные,
Пусть посоображают.
Необъяснимы поступки иные,-
Читают, и смотрят, и подражают…
Не надоел ли призванным
Рационализма плен,
Мысли понятны избранным,
Чувства понятны всем…
Утро стрелецкой казни.
Мольбертом стал им белый лист.
Перо в руках, как кисть.
Поэт, прозаик – реалист.
Всяк любит живо – пись.
Слух ласкал озябшему конвою.
Крик ворон и лязганье цепей.
И всходило солнце над Москвою.
Золотило маковки церквей.
Отливало небо синевою.
Конский храп и хлопанье ворот.
И стекался плотною толпою,
Посмотреть на казнь стрельцов народ.
Без одежд, с протянутой рукою
На морозе нищий поотстыл.
Покрывая ропот, над толпою
Женский плач над площадью застыл.
Тусклый блеск на плахе топора
Взор толпы приковывал, как в старь.
Словно говоря всем, что пора,
Раздался тут возглас: «Едет царь».
И толпа метнулась под копыта.
Бабий крик «Помилуй государь»
Отшвырнула грубо пеша свита,
На коне сидел безмолвно царь.
И слова указа зачитали.
Царь кивнул небрежно головой.
И в толпе родных запричитали.
Заглушая колокольный звон.
Заговорщики, прощаясь, выходили.
На коленях встав перед царем,
Со слезой «Помилуй» говорили.
«За тебя, наш батюшка, умрем.»
С жутким хрипом головы летели.
С ужасом следя за палачем.
И упав на землю, вмиг бледнели.
Красной пеной кровь текла ручьем.
Но один не снес царю позора.
Глаз дурной, по виду тать.
Молвил тихо, не потупя взора.
«Весточку не хочешь в рай послать».
Царь опешил, кровь вскипела.
Гневом очи налились.
Длинно тело на помост взлетело.
Руки сами за топор взялись.
И стрелец взошел к нему без страху.
Как на колокольню бес звонарь.
Молвил, голову склоняя на плаху.
«Отойди, боюсь забрызгать, государь.»
Гулко на земь голова упала.
Царь с вопросом к бабам подошел.
И одна в испуге «Сокол» прошептала.
«Черт возьми, красиво отошел».
«Батюшка»,- тут баба вдруг вскричала,
«Ребятишек милуй, не казни».
Свита выжидающе молчала…
«Выдать бабе денег из казны!».
О голливудских страшилках.
Все американские фильмы можно разделить на смешилки,
Страшилки, стрелялки и трахалки.
(Мнение моей жены).
Вот на краю обрыва ты,
Стоишь и смотришь с высоты.
Тебя толкает кто-то вниз,
Разносит эхо смертный визг…
Глаза в кромешной темноте,-
Ползут мурашки по спине.
Раскрыта у акулы пасть,
Туда бы только не попасть.
Змею хватаешь ты рукой,
Успеешь только крикнуть «ой».
Уже направлен нож в живот,
И мыслей нет, и липкий пот.
Того, кто начал бунтовать,
Теперь хотят четвертовать.
Рука, нога и голова,
В крови зеленая трава.
И с парашютом за спиной,
Пока летишь, еще живой.
А наверху пожар настиг,-
Считай последним этот миг.
Орудья пыток пред тобой,
Ты связан, но еще живой,
Сейчас начнут тебя пытать,
И кто-то должен все сказать.
На крест подымут, чтоб распять,
И по гвоздям стучат опять.
Смотри, что делаю с тобой,
В могилу ляжешь ты живой.
И коль ты в чем-то виноват,
Тебя конечно не простят.
Глаза безжалостно горят,
И дулом на тебя глядят.
И посмотри, какой вампир,
Он испугает целый мир,
Придуман же такой урод,
Людей не пальцы в рот кладет.
А вот и в морге мертвецы,
Зашевелились подлецы.
Они и пляшут и поют,
И дыбом волосы встают.
Шутник с лягушкой пошутил,
За воротник ее пустил.
А человек в реке плывет,-
Схвати за ноги…, ох, орет!.
Но не придуман зверь пока
Опасней местного быка.
Коровья морда пред лицом,
Спросонья кажется концом.
Российский странник.
День завтрашний сокрыт от наших глаз,
Спеши использовать судьбою данный час…
Вчерашний день за все старанья
Достоин лишь воспоминанья.
Судьба покорна божьей власти
Снесет невзгоды и напасти.
Готова потерпеть урон
С любой из четырех сторон.
И горе счастье черпать ложкой,
Однако многим суждено,
Но снова жизнь свою одежкой
К плечу примерить не дано.
Дано судьбою одному
Стать в этой жизни подлецом,
Другому - храбрым удальцом,
Ну а герою моему
Родиться довелось купцом.
Работал не жалея спину,
Кормил жену, детей, скотину,
Чурался праздных развлечений.
И жил без всяких приключений.
Собранье Даля – достоянье
Народной мудростью речёт,
Что никакое достоянье
Под зад сидячий не течет.
Купец взял денег под залог,
И закупил побольше кожи,
Да и отправился на торг,
Чтобы продать еще дороже.
А на торгах – больной вопрос,
Лукавят все, помилуй боже,
Купили оптом кожи воз,
Чтобы продать еще дороже.
Рука нечистая, шалишь,
Купец в накладе не остался,
И с кредиторами, глядишь,
С прибытком в мыслях рассчитался.
И чтоб отметить сей успех,
И то, что дело кончил раньше,
( С получки выпить всем не грех)
В кабак отправился ближайший.
Знакомство свел, повеселев,
И в тот же миг друзьями стали,
Заснул, изрядно опьянев,
А кошелек то и украли.
Вино на гибель нам дано,
Вина, да карты, да молодка,
Французов может и вино,
Мужей российских губит водка!
Купец судьбу свою кляня,
Ведь это ж надо так напиться.
Продал и сбрую и коня,
Да и отправился в столицу.
Во все века, а как иначе,
Нужда иль алчность ум гнетет,
Таких искателей удачи,
Столица манит словно мед.
Чтоб год в столице не болтаться,
С камнями, чтоб не надрываться,
Долгам в глаза не попадаться,
Решил купец на флот податься.
Скрылся в море солнца круг,
Звонко всхлипнул рынды звук,
Проводил ты взмахом рук,
Русский берег, милый друг.
Весь в каналах и шпилях,
Весь в заставах, площадях,
Европейским бургам – бург,
Город наш Санкт-Петербург.
Лямку тянет наш купец,
Тянет с ним один конец,
Рядом нехристь – черный мавр,
Во французский город Гавр.
И купцу - сие чудно,
Деготь, пеньку и зерно
Этим гаврикам везут,
Быстро по морю плывут.
Взгляду праздному отраден,
Датский город Копенгаген,
Слава датская и честь,
В коем кабаков не счесть.
В кабаках то, эко диво,
Пьют датчане шнапс и пиво.
Одеваются красиво,
И народ живет счастливо.
Трудно ль отыскать причину,
Глядя с горя на чужбину,
И принять на грудь и спину,
Чтоб залить тоску-кручину.
Знакомство свел, повеселев,
И в тот же миг друзьями стали,
Заснул, изрядно захмелев,
Вот так во сне и повязали.
Вино на гибель нам дано,
Вина, да карты, да молодка,
Французов может и вино,
Мужей российских губит водка!
Очнулся в трюме корабля,
А голос внутренний шептал,
Прощай родимая земля!
Купец мой в рекруты попал.
В Карибском море Сен-Томас,
Направил курс на этот раз,
За океан, на край земли,
Корабль, черт его дери.
Датчанин, немец, русский, швед,
Грустили в трюме корабля,
Теперь они во цвете лет
Были на службе короля.
В упорной с голодом борьбе
Их ослабели голоса,
И покорясь своей судьбе,
Уж поднимали паруса.
В мерцанье звезд, то тих, то пьян,
Бросал волну в борт океан,
Соленый ветер шкоты рвал,
За валом вал на запад гнал.
Вода без края и конца,
Поила грусть в глазах купца.
И объявляя всем аврал,
Страх смерти их наверх свистал.
Чтоб легче чистить пушек гарь,
Висел на рее швед-бунтарь,
Чтоб усмирить гордыни страсть,
Плыла им вслед акулы пасть.
Вот так в заботах и трудах,
Достигли краешка земли,
Где словно в сказочных садах,
Плоды заморские цвели.
Ах, Сен-Томас, волшебный рай,
Тоска по дому через край,
Опасный для зубов капрал,
Да чтобы черт его побрал.
Простая служба у купца,
Молиться богу, ждать конца,
То днем, то ночью в караул,
И чаек плач, прибоя гул.
Суровой светлой простоты
Призывна северная стать.
Душевной чувства пустоты,
Заставит к женщине пристать.
Кухарка черная страдала,
Бросая взгляды на купца,
Рукою нежною пытала
Златые кудри молодца.
Кухарка мысль одну лелеет
И суеверие в крови,
Что кожа черная светлеет
От страстной к белому любви.
В ночи украдкой обнажала,
Покатость южных нежных плеч,
В лицо безжалостно бросала
Горстями черных глаз картечь.
Душа невольно испытала
Желанных чар волнистый путь.
Купца порою волновало,
Какого цвета негритянки грудь.
Ее речей и трепет нежный
Красавец с грустию внимал,
Христианской вере раб надежный,
Купец жене не изменял.
В ночи, в отчаяньи рыдая,
Он в роще пальмовой страдал,
Под крик зеленых попугаев,
Снега России вспоминал.
Не думал странник мой мятежный,
Прожить остатки своих дней,
В объятьях страсти этой нежной,
На груде розовых грудей.
И мавританка страсть смиряла,
К столу с любовью приглашала.
Тоской томим, он пил одно,
Кувшином терпкое вино.
Вино на радость нам дано,
Во все века души находка.
В тоске забвение одно,
Мужам российским – только водка.
В бесчувствье родина звала,
Воспоминанья душу ранят,
Одни стальные шомпола
Героя приводили в память.
И наш красавец ждал конца,
Представленный суду прохожих.
Но променял капрал купца,
На двух туземцев чернокожих.
Услышав видно божий глас,
Когда жарой дохнул экватор,
Визит нанес на Сен-Томас
С Пуэрто-Рико губернатор.
Жена его, узрев купца,
Измученная благородной властью,
В испанке знойной кровь отца
Тотчас же воспылала страстью.
Купец судьбу благодарит,
Обласканный ее заботой,
Российский штатный фаворит
Условной кухонной работой.
Хозяин рук не покладая,
Служил исправно королю,
Его супруга молодая,
Шептала вечное «люблю».
В мечтах хозяйки воспарил,
В предвокушеньи счастья млея,
Едва ли с ней он говорил,
Испанским сносно не владея.
Его забот не понимала,
Испанка страстно ворковала.
Тоской томим, он пил одно,
Кувшином терпкое вино.
Под шелест пальм, и пенье птиц,
Хранил он в памяти одну,
Пред ликом простираясь ниц,
Любил он деток и жену.
Но время щло, забот не зная,
Красавец к ласкам не привык,
Вино, для бодрости вкушая,
Испанский выучил язык.
Поведал он хозяйке страстной
О злоключениях своих,
И о ее любви напрасной,
Мол, сердце тесно для двоих.
Испанка гневом воспылала,
И жажду мстить смирив в крови,
Сквозь зубы сжатые шептала,
«Свободу купишь ты в любви»…
Смирю безнравственность стиха,
Красавец даме уступил,
И в искуплении греха,
Тоску в груди вином залил.
Вино на радость нам дано,
Во все века души находка,
В тоске забвенье одно,
Мужам российским – только водка.
По воле волн семейным плыли,
Не нарушая вещих снов,
Во все века игрушкой были,
Мужья в коварстве женских слов.
Хозяйка мужу рассказала
О злоключениях купца,
В рассказах слезно умоляла,
Вернуть малюткам их отца.
Сеньор был мужем благородным,
Красавца с богом отпустил,
И на прощанье, отче родный,
Его дукатами снабдил.
Купец нас счастлив и богат.
Слезой омыл сеньоре рану,
Взойдя на парусный фрегат,
Представлен был он капитану.
Плыви скорей к брегам Европы,
Корабль, поставив паруса,
В объятья милой «Пенелопы»,
Прощай заморская краса.
По воле волн фрегат несет
К далекой северной отчизне.
Герой, волнуясь, встречи ждет,
Любя ее аж пуще жизни.
Широк и скучен океан.
Путь долог к берегу другому.
Пари предложил капитан,
Кто больше сможет выпить рому.
Хотелось б каждому из нас,
Вот так, увидев дно стакана,
В каюте, в предзакатный час,
Рассказ услышать капитана.
«Дружище, верь, меня ласкал,
Соленый ветер океана,
Я видел скулы белых скал,
Я знаю путь в другие страны.
Я рос как все, святая ложь,
Играл, любил, читал, наверно,
И по ночам, припрятав нож,
С друзьями убегал в таверны.
Там дико пили грог и ром,
Дрались бесцельно и жестоко.
Но в стук костей, побоищ гром,
Врывался волн суровый рокот.
Я рос как все, но даже днем,
Я видел ад, творенье Данте,
Порт, полыхающий огнем,
И море, легшее на ванты.
И вот однажды, бросив дом,
Когда Сюзетт грозила уголь,
Я в грязный трюм проник тайком,
И вышел в мир, забившись в угол.
Как бесновался капитан.
(Болела голова с похмелья).
Что? Захотелось в океан,
Шататься по морям и землям?
Меня зовут матросы Крон,
Запомни, белоручка, Крона,
Остался на земле закон,
А там где Крон – там нет закона.
Так стал я юнгой, так узнал,
Всю суть усталости бездонной,
Но если шквал – тяжелый фал,
Травил, сдирая в кровь ладони.
Я в детстве прочитал про ад,
А здесь усвоил будни ада,
Твоя постель витой канат,
И ругань боцмана награда.
Экватор выжег бледность щек,
И стал упругим каждый мускул,
Я научился море шелк,
На вахте мерить взглядом узким.
Мы шли на острие ножа,
Оставив за спиною Анды,
С командой беглых каторжан,
И полным трюмом контрабанды.
И нас накрыли, дул зюйд-вест,
У мыса Гарден утром рано.
Вручил нам ордер на арест,
Старшой береговой охраны.
Но мы не даром пили грог,
Мы были яростны и быстры,
Мы увлеклись слепой игрой,
Где первой картой - первый выстрел.
Была игра, где ставка – смерть,
Где маклер – честность урагана,
Я победил, когда сошлись,
Ножи у горла капитана.
Потом в каюте он сказал,
Прикрыв усы ребром стакана,
- Сдаюсь, моряк, тебя ласкал,
Соленый ветер океана.
С тех пор я верю лишь игре,
И моря честности неверной,
Меня зовут матросы Грей,
И за меня пьют ром в тавернах.
Моя судьба – бушприт иглой,
Опасность, выгодные фрахты,
И лебединое крыло,
Накренившейся к волнам яхты.
И вечно вдаль, лишь иногда,
Когда над морем ветер марта,
Залива теплая вода,
И порт, Таверна, Ром и карты.
И шумом улиц окружен,
Где в суете мелькнет как вызов,
Улыбка, легкий капюшон,
Откинутый вечерним бризом…
