В начале декабря в Баку пройдет второй фестиваль, посвященный Мстиславу Ростроповичу. Не так давно молодые музыканты из созданного маэстро фонда покорили Вашингтон. Львиную организаторскую долю взяла на себя Ольга Ростропович, она же и возглавила музыкальный фонд отца в Москве. О своих грандиозных планах она рассказала корреспонденту `НГ`.
– Ольга, как сложился фестиваль памяти Ростроповича, который недавно прошел в Вашингтоне?
– Удивительная вещь, что все это теперь называется фестиваль. А началось с концертов моих студентов – стипендиатов, которых я хотела привезти в Вашингтон. Я хотела показать американцам наших ребят. Я понимаю, что преподавание в России и Америке – это день и ночь. В России это гораздо лучше поставлено, и в качестве демонстрации этого я хотела просто показать наших стипендиатов. Начиналось очень скромно и вдруг выросло в такое мероприятие. В мае посол РФ предложил нам поддержку, гала-ужин в российском посольстве, концерт в Кеннеди-центре. Тут же решила присоединиться библиотека Конгресса, затем – Национальный симфонический оркестр, потому что папу любил весь Вашингтон, и все хотели в этом участвовать. И в результате получился фестиваль. Думаю, что папе бы это понравилось. Мы рады, что нам удалось провести этот мини-фестиваль в Вашингтоне, несмотря на разразившийся к тому моменту политический и экономический кризис. Мы решили не отступать, так как ничто не может объединить людей, как музыка, и никто, как отец, не умел объединять людей и умел дружить с ними.
– А кто инициировал фестиваль, который уже во второй раз пройдет в Баку?
– Папа мне дал задание. Он хотел в Баку, рвался туда в последние дни. Он очень любил Гейдара Алиева, их связывала настоящая дружба. Этот фестиваль я организовала в кратчайший срок. Люди откликнулись моментально – Юра Башмет согласился не раздумывая, Гия Канчели написал сочинение памяти папы, Наташа Гутман прилетела. Все прошло замечательно. Фестиваль будет проходить каждый год. В этом году будет дирижировать Максим Венгеров, в 2010-м приедет Зубин Мета с оркестром Ди Маджио, а в 2011-м – с оркестром Израильской филармонии. Думаю, что папа был бы счастлив. В этом году, 12 декабря – в день кончины Алиева, оркестр имени Верди исполнит Реквием Верди. Я очень боялась делать этот фестиваль в 2007 году. Одно дело, когда ты знаешь территорию – Москву, скажем, а там надо было организовывать фестиваль с нуля и в рекордные сроки. Но правительство Азербайджана настаивало, и сейчас я думаю, что это было очень правильное решение. Таким образом, мы нашли правильную точку отсчета – 2007 год. В прошлом году у нас было чувство, что папа присутствовал в этом зале. Для меня он и сейчас везде.
– Ольга, вы так похожи на маму…
– Правда? Я всю жизнь была папиным двойником, абсолютной копией отца в маленьких привычках, деталях, даже в каких-то элементарных вещах: закрывать-открывать дверь определенным образом или оставить в каждой комнате по две чашки, когда пьешь чай… Мама всегда сердилась.
– Трудно быть детьми великих родителей?
– Ты не можешь понять, когда нет сравнения. А у меня его нет. Я выросла в этой семье, с двумя гениальными людьми. Для меня это нормально. Мне труднее быть в компании обычных людей, я начинаю чувствовать себя неловко, потому что в какой-то момент я начинаю так давить на них, и они начинают меня просто бояться. У нас в семье мы все экзюперанты, не то чтобы все темпераментные, просто есть свой способ общения, самовыражения. Если я так начинаю себя вести с нормальными людьми, то меня для них становится слишком много. Будучи сами музыкантами, мы просто сами понимали профессионально, что они гениальны.
– Это помогало или мешало?
– Что мешало, так это то, что папа и мама никогда не говорили что-то поперек друг друга, если один из них нас наказывал, что бы другой по этому поводу ни думал. И уже будучи замужем и имея своих детей, я поняла, что это удивительное качество – уважение друг к другу, совершенно феноменальное. Трудно было что? Папа и мама никогда не хотели, чтобы дети каким-то образом выделялись, были одеты лучше других. В результате мы были одеты даже чуть хуже. Нам не разрешали одеваться ярче.
– А хотелось?
– Конечно! Мама, будучи женщиной, понимала, что девочки должны одеваться красиво. И однажды она после долгих уговоров привезла нам в подарок джинсы, и мы были счастливы. Но, поскольку мода в те времена была такова, что надо было кое-где порвать их, где-то бахрому сделать или пришить что-нибудь уникальное, мы с Ленкой пришили кошечку какую-то, цветочек, маленькую бахрому сделали. Но папа, когда увидел, как мы гуляли в этих джинсах, взял их молча, залил бензином и победоносно сжег на террасе нашей дачи, помешивая палкой, чтобы все хорошо прогорело. Он сказал, что эти джинсы не будут больше отравлять ему жизнь. Когда мама, возвращаясь из Большого театра с репетиции, увидела черный дым из-за угла, она подумала, что горит дача. Она застала картину: Ростропович с победоносным видом, мы, орущие от трагедии, что у нас больше никогда такого не будет, что жизнь обрушилась…
– Когда за границу переехали…
– …это была уже другая ситуация – 1974 год. Папа с мамой были без копейки, без языков, без всего абсолютно. Надо было зарабатывать, играть концерты. Нас отправили в католический монастырь в Швейцарию. По папиному мнению, в свободном западном мире это было лучшее место для девочек из Советского Союза. Представляете, из атеистической страны – в католический монастырь с сестрами, кельями и так далее? Был шок. Потом мы переехали в Нью-Йорк, в Джульярдскую школу. Но и там папа умудрился найти, наверное, единственную во всем Манхэттене католическую резиденцию, куда мужчин не пускают вообще. И мы там жили. Потом мы уже арендовали квартиру, но если нас, скажем, в десять вечера не было дома, а папа звонил из Японии и никто не подходил к телефону, то сразу же поднимались на ноги менеджеры, которые отправлялись на наши поиски. Нас держали в ежовых рукавицах.
– Почему вы не продолжили музыкальную карьеру?
– Я играла много, концертировала с папой, преподавала, потом получилось так, что я вышла замуж за человека из известной немузыкальной семьи. Я не могла совмещать занятия на виолончели и быть женой, удачно концертировать и играть на уровне как дочка Ростроповича, играющая на том же инструменте, что и он, и заниматься семейной жизнью. В какой-то момент встал вопрос: или я буду и плохой женой, и плохой солисткой, или нет. Я не понимаю, как это совмещала моя мама – быть женой гения и выдающейся солисткой. Я оставила карьеру.
– Расскажите, пожалуйста, о фонде Мстислава Ростроповича. Насколько я понимаю, их два?
– Это папины детища. Музыкальный фонд – единственный фонд Ростроповича в Москве для молодых музыкантов. То, что касается медицинского фонда, – это фонд Вишневской и Ростроповича, они основали его в Вашингтоне, когда папа был дирижером Национального симфонического оркестра. Они с мамой начали этот фонд для того, чтобы помогать больным детям в России. Это было еще до возвращения в Россию. Этот фонд возглавляет моя сестра. А я занимаюсь музыкальным фондом. Всех сегодняшних стипендиатов отбирал папа. Стипендию мы даем на год, а потом смотрим, если музыкант делает успехи, то продолжает быть стипендиатом и второй год. Например, уже четыре года мальчик Всеволод Бригида наш стипендиат.
– Есть в планах конкурс Ростроповича?
– Вы правильно сказали – в планах, в идеях и в мыслях все есть и во что-то выливается. Это будет конкурс по специальностям `виолончель`, `фортепиано`, `дирижирование`, `композиция` и `камерная музыка`, то есть все категории связаны с папой. Это должно быть огромное мировое событие. Среди членов жюри должны быть только серьезнейшие имена – такие, например, как Сейджи Озава, Зубин Мета или Юрий Темирканов. Я считаю, что не должно быть никаких педагогов и учеников в одном месте. Ведь учитель слышит другими ушами и многое прощает. В жюри будут крупные музыканты, менеджеры, продюсеры, критики – люди, ответственные за карьеру музыканта.
– Вы одна из немногих, кто не боится критиков…
– Я не то чтобы их не боюсь, я считаю, что в жюри они не смогут быть злостными. Они злостные, когда пишут рецензию. Вот сейчас в разговоре мне пришла идея, что неплохо было бы позвать кого-то из звукозаписывающей среды – представителей лейблов. Deutsche Grammophon делает невероятные карьеры, например. Другой вопрос, что они делают их настолько быстро, что у этих артистов нет возможности пройти путь к вершине. Тебя поставили на олимп, и ты должен там всю оставшуюся жизнь быть, а это непросто: пошатнулся – все, карьера кончена. И потом ты на него не поднимешься, если только взять перерыв на несколько лет, уйти в буддизм, открыть для себя световые гаммы, вернуться, а фирма за это время подготовит PR-кампанию. Или вылезти на сцену на коньках...
– А идея с фестивалем мастер-классов как возникла?
– Я думала, что как бы было хорошо для ребят-стипендиатов устроить мастер-классы. Мы поняли, что фестиваля мастер-классов еще никогда не было. Так, чтобы было выстроено буквально как фестиваль – каждый день новый инструмент, и люди имеют возможность наблюдать музыканта, как он живет, мыслит о музыке, о жизни...
– Вы встречались по этому поводу с министром культуры Александром Авдеевым?
– Да. Он замечательный человек, профессионал. Он отнесся с энтузиазмом, пообещал поддержку.
– То есть пока вам несложно работать с московскими чиновниками?
– Пока я много с ними не встречалась. А Александра Алексеевича я знаю еще с Парижа. Папа к нему хорошо относился.
– Желаю вам успеха, хотя осуществить такие грандиозные планы непросто...
– Да. Чем грандиознее идея, тем грандиознее сумма и тем труднее ее достать. Но самое главное – иметь идею, верить в нее. Идея с мастер-классами не может не работать. Юрий Темирканов, Геннадий Рождественский, Виктор Третьяков, Юрий Башмет, Вера Горностаева – разве это было бы не грандиозно? Идея с мастер-классами возникла словно по папиным стопам, у него бы стопроцентно родилось что-то подобное. Возможность общения – он это любил, он этим жил.
| Опубликовано в Независимой Газете от 01.12.2008 |
