ПОД ПЛАЩОМ МЕЛЬПОМЕНЫ Актёры - удивительное племя...

Ирина Печерникова: `Высоцкий был в меня влюблен` 

Саша
— САША все время переживал, что мы полжизни прожили врозь: `Ну почему я сразу не сказал, что люблю тебя? Я же только об этом и думал, когда мчался через весь зал, а духу хватило только подарить цветок`.
Это было в 69-м году. На всю Москву гремел спектакль Театра Маяковского `Два товарища`. Я вышла на поклон и увидела мальчика, который тянулся ко мне с цветочком в руке. Я, может, и не запомнила бы его, если бы не глаза. Огромные, синие, как весеннее небо. Разве я могла подумать тогда, что этими глазами смотрела на меня судьба? Моя единственная любовь. К сожалению, многое в жизни понимаешь слишком поздно. В тот год мое сердце билось в унисон совсем с другим мужчиной, польским музыкантом Збышеком.

 Я вышла за него замуж и уехала в Польшу. Но жить без театра оказалось невыносимо. Радость новизны быстро померкла. Ни разные страны, ни их манящее издалека великолепие, ни замечательно талантливые друзья моего мужа — ничто не могло заменить мне сцену. Часами, не понимая, где день, где ночь, сидела я, уставившись в стену. Пока наконец не поняла, что потихоньку схожу с ума. И тогда я вернулась в Москву, в театр. И снова увидела эти сияющие синие глаза — теперь уже актера Маяковки Саши Соловьева, которые он мгновенно опускал, стоило мне приблизиться. Мы ходили одними коридорами, но, кроме `Здрасьте!`, так ничего друг другу и не сказали. Саша ушел из театра, и мы надолго потерялись.

Но ничего не складывалось. Ни у меня, ни у Саши — ни в жизни, ни в театре. Теперь-то я понимаю: это судьба наказывала нас за нашу глупость. Не зная, как избавиться от душевной маяты, мы оба стали искать утешение в вине. А искать-то его надо было друг в друге. И оба, словно сговорившись, решили вырваться из этого кошмара. Судьба все-таки смилостивилась. Это она кинула нас в объятия… в клинике, куда мы оба прилетели за спасением. Целый день мы бродили по Феодосии и говорили, говорили… А потом были еще четыре дня — уже в Москве, в моей полупустой квартире на улице Горького. 

Я всегда жила, как в той песенке: `Что для жизни надо — все есть. Чего нету — значит, пустяк`. Все время проводила в театре, домой приходила только ночевать. И `для жизни` мне вполне хватало двух матрасов на полу, старого стола и двух такого же почтенного возраста кресел. В кухне красовались стол на козлах и пара лавок. И опять мы говорили, говорили… Рискуя опоздать на спектакль, в последнюю минуту выскакивала я из дома и так же, сломя голову, мчалась обратно. Четыре дня пролетели как один миг. Театр уезжал на гастроли. Оставляя Саше ключ от дома, я и подумать не могла, что он уже все решил для себя и держит в руке уже не мой, а НАШ ключ. И вернусь я не в свой, а в НАШ дом, где будет меня ждать Саша.

Все казалось счастьем. Скоро Новый год, и мы встретим его вдвоем! Но Саша поехал поздравить сына. Когда вернулся, я сразу поняла, что это конец. Сынишка болел и очень тосковал без него. Как я смогла выговорить, что мы должны расстаться, до сих пор не пойму. Мне казалось, что я умру, как только за ним закроется дверь. `Ты только больше мне не звони, не мучь меня`, — попросила я. Дверь закрылась. Я осталась одна. И восемь лет прожила так, как будто меня распилили пополам. Не такая уж я сильная. Просто жизнь меня здорово бьет, если иду против совести. И за недолгое счастье с Сашей она мне выставила та-а-кой счет…
Я работала в двух антрепризах, исколесила с ними всю страну, но грянул 92-й год, цены взлетели, поездки стали невозможны. Я осталась нигде и ни с чем. Деньги никогда ко мне `не прилипали`, но все-таки прокормиться и одеться я могла. А тут полная безнадега, сигарет не на что купить. Никогда не забуду, как смотрел мой бедный голодный пес: `Мол, ну что же ты? Давай, делай что-нибудь`. Впервые в жизни мне стало так страшно, что я заболела. От отчаяния. От безысходности. Попала в больницу, но потихонечку выкарабкалась. 

Сдала квартиру, купила дом за двести километров от Москвы. Потом, правда, выяснилось, что мне всучили жуткую развалюху. Зато место колдовское. На холме — четыре избы, вокруг — луга, леса, речка. И ни-ко-го. Тут с папой беда. Он упал, сломал шейку бедра и ослеп. Мамы уже не было. Я ему сказала: `Пап, ты чего это помирать собрался? В доме без мужика нельзя, а у меня, кроме тебя, никого нет`. Отвезла его в деревню, и он еще прожил несколько лет. А я четыре года, как заправский прораб (это я-то, совершенно не приспособленный к жизни человек!), занималась строительством. Сама доски покупала, кирпичи. С рабочими ругалась, и, конечно же, меня обманывали. Я мечтала, как будет здорово, когда соберу в доме всех своих бесприютных друзей, пусть живут. Стройка заканчивалась, и я вдруг поняла, что, если осилила такую эпопею, то все могу сама и никто мне не нужен. Я — свободна.

Вот тут-то и появился Саша. Сын вырос, они поговорили, и мы могли наконец пожениться. `Ты еще меня любишь?` — спросил он. У меня горло перехватило от счастья, но стало ужасно страшно. Я уже испортила жизнь двум хорошим людям — Збышеку и Боре Галкину. И потом я привыкла жить одна. И тут началось. Залило квартиру, которую мы снимали, нижнюю тоже. Я должна была ремонтировать обе. Через день меня обокрали, унесли последние деньги. А из моей квартиры на Тверской жильцы просто сбежали, прихватив кое-что из вещей. И остались мы втроем — я, Саша и долги. Три месяца просто голодали, но зато я поняла: когда мы вместе, ничего не страшно. И сказала: `Да`.

Мы жили как перелетные птицы. Как ненормальные радовались, что вот есть еще один день и мы вместе. За ручку ходили, как дети, и не расставались ни на минуту, как будто предчувствовали. В тот последний, 1999 год мне вдруг жутко захотелось, чтобы у нас с Сашей был свой ДОМ. Я объездила все районы Москвы, все магазины, выучила слова — `обои`, `ковролины`. С одной стороны — для меня это был настоящий кошмар, с другой — охватил дикий азарт. Я в душе игрок. Однажды в юности меня привезли домой с ипподрома в невменяемом состоянии, даже неотложку вызывали. После этого папа взял с меня слово — никогда ни во что не играть. Но тут азарт мне очень помог. К декабрю у нас был свой дом. Оставались какие-то мелочи. Перед Новым годом я поехала навестить папу, вернулась — Саши нет. Сначала я подумала, что он пошел к друзьям, и стала ждать. Но пробило двенадцать, а его все не было. Тогда я поняла: произошло что-то ужасное. Еще неделю я искала его по моргам…

Говорят: время лечит. Но очень долго я этого не ощущала. Пила снотворное, проваливалась в тяжелый сон, а потом наступало еще одно ненужное утро. К своему ужасу я не хотела жить. Спокойно, без всякого надрыва. Я бы ушла за Сашей, но это тяжкий грех. Все вдруг стало неважно и бессмысленно. Думала только об одном: `Зачем все?` Еще меня страшно терзало, что Саша не просто погиб. Этот перегруженный бытовыми заботами год с непривычки абсолютно истощил нас. И в какой-то момент у меня просто не хватило жизненных сил на двоих. Опять была сломана нога плюс воспаление челюстного нерва. Я совершенно измучилась от боли, от ремонта. Позволила пожалеть себя, побыть слабой, даже попросила: `Сашка, ну потерпи еще чуть-чуть. Я соберусь`. Но… не дотерпел. Ощущение, что чего-то я не поняла, недоделала, мучает меня до сих пор.

Так прошло два года. А этим летом я вдруг поехала к себе в деревню цветочки сажать. Теперь я уже не гоню от себя воспоминания. Благодарю судьбу, Бога, что я хоть узнала, что такая любовь бывает на свете. И Саша никуда не ушел. Он все время со мной. Моя любовь. Моя половинка.

За кулисами
— В ДЕТСТВЕ рядом с нами на Ленинском проспекте жила актриса Малого театра Руфина Нифонтова. Я тайком подкладывала ей под дверь цветы, а однажды набралась смелости и позвонила. `Что нужно, чтобы стать актрисой?` — пролепетала я. `Все`, — сказала Нифонтова и захлопнула дверь. Я как одержимая стала заниматься всем подряд: фигурным катанием, фехтованием, гимнастикой, стрельбой, мотоциклом, лошадьми, записалась в театральную студию. Теперь мне кажется, что Нифонтова имела в виду что-то совсем другое.

Еще студенткой я начала репетировать в МХАТе главную роль в спектакле `Зима тревоги нашей`. Моего отца играл знаменитый Павел Массальский. Однажды кто-то прошептал мне вслед: `Конечно, она же спит со всеми. И с Массальским. И с Пузыревым`. Господи, как я рыдала! Я сплю! Да я еще ни с кем не целовалась! Я забилась в декорации, и там на меня наткнулся наш педагог. Узнав, в чем дело, он сказал: `Запомни, если о тебе говорят, значит, ты или женщина необыкновенная, или актриса талантливая. Плакать будешь, когда перестанут`. Я запомнила и уже не рыдала, когда меня записывали то в жены, то в любовницы и к Тихонову, и к Смоктуновскому, и к Богатыреву, и к Высоцкому…
Меня брали в МХАТ. Но я поступила в Театр Маяковского. Потом влюбилась, бросила театр и уехала в Польшу. Когда вернулась, Гончаров, худрук театра, все время кидал меня на амбразуру — спектакли в честь или по поводу. Я начала тихо загнивать.

И ушла из Маяковки. Мне все говорили: `Опять жжешь мосты? Гончаров не простит`. Но меня пригласил Михаил Иванович Царев в Малый театр на главную роль да еще квартиру пообещал через два года. Правда, честно предупредил: `Учтите, у нас императорский театр. Вас будут есть минимум два года. А вы, кажется, съедобная`. Так оно и было. Эта традиция Малого театра. Обрывали перед премьерой телефон, грозили плеснуть кислоту в лицо, извести всю мою семью. Два года с аппетитом кушали.

Правда, я тоже давала повод, я даже не 33 несчастья, а 133. Вечно все было на грани срыва, то я куда-то опаздывала, то улетала не вовремя, то самолет опаздывал. Потом сыграла в `Красавце-мужчине` — и творческая часть меня признала. Из Малого театра я ушла в 90-м году в никуда. Со смертью Михаила Ивановича пропало ощущение, что это мой дом, в котором я жила, полностью отдаваясь работе, и была счастлива, несмотря ни на что. Уйти-то ушла, а потом сообразила, что идти мне некуда. Да и не хочу.

Владимир ВЫСОЦКИЙ
— Я, НАВЕРНОЕ, была единственным человеком в СССР, который не знал о бешеной популярности Высоцкого. Его взлет произошел, когда я жила за границей. Я помнила Володю со студенческих времен, когда он меня ошеломил, спев `Парус`. `Надо же, — вырвалось у меня, — такой противный, а сочинил потрясающую песню`. Поэтому, когда мы случайно встретились на `Мосфильме` и я спросила: `А вы еще чего-нибудь, кроме `Паруса`, написали?`, у Володи глаза сделались как блюдца: `Ты что, ничего не слышала?!` Он сгреб меня в охапку, повез к себе домой в Матвеевское и пел три часа подряд. Мозги отключились. Это было чудо, которое заполнило все. Почему я? Почему я ему нужна? Только после того, как мы поссорились и расстались, до меня начала доходить вся идиотичность моего существования в это время. Однажды Володя пришел к нам домой и попросил у папы разрешения умыкнуть меня на пару дней. И только в самолете я спросила: `А куда мы летим?` — `А почему ты спросила об этом только сейчас?` — `Мне показалось, что мы падаем`. Володя хохотал до конца рейса.
Был ли он в меня влюблен? Не знаю, наверное, немножко, если это длилось несколько месяцев. Каждый день я приходила на спектакль или сидела у него дома. Володя писал `Алису в стране чудес`, писал трудно, и я кожей ощущала, что я ему нужна.

Я его обожала, даже боготворила, наверное. За то, что со своей горы Афон разглядел меня, посадил на ладошку и опустил рядом с собой на вершине. И потом такое же внезапное падение на землю. Когда очень долго пребываешь в состоянии полета, невольно зарождается ощущение, что так не может быть. У Володи шел какой-то свой процесс, и ему вдруг захотелось разрушить созданный им же самим волшебный мир. Почему? Не знаю. Я и Володю не знаю, со мной он и разговаривал иначе. И вел себя как фокусник со шляпой и кроликом. Может, я казалась ему похожей на Алису из страны чудес. Не знаю. Я всегда была дитя иллюзий. И до сих пор готова поверить в чудо…
Должна была прилететь Марина Влади. Я так обрадовалась: `Господи, как хорошо!` Но Володя стал каким-то другим, и отношений ему захотелось других. Я спросила: `Ты любишь Марину?` — `Люблю`. И все. Наше Зазеркалье мгновенно разлетелось на мелкие стеклышки. И я вместе с ним. Володю это жутко разозлило. В первый раз я его увидела таким. Он все время был щедрый, талантливый, не человек — Бог. Все это было безумно страшно, больно, и я исчезла.

Потом мы встретились на съемках `Сказ о том, как царь Петр арапа женил`. У меня опять был перелом ноги со смещением. Это просто беда какая-то, я все время ломала ноги на съемках. Целый месяц искали другую актрису, но мои костюмы, как золушкин башмачок, ни на кого не налезали. В конце концов режиссер фильма Митта приехал ко мне: `Ира, сможешь сниматься?` — `Сниматься-то я могу, боль уже отпустила, но мы же там бегаем по лестницам, а я еле-еле на одной ноге стою?` — `Ничего, Владимир Семенович на руках будет носить`. — `А вы его спросили?` — `Это наши дела`. Мы снова встретились с Володей. Он носил меня на руках с гипсовой ногой и молчал. А вот сцена безумной страсти в постели у нас никак не получалась. Мы довели бедного режиссера до белого каления: `Вы уже семь дублей запороли!` Тогда мы что-то сыграли. Но так и не заговорили.
Еще раз я увидела Володю много лет спустя. Я уже вышла замуж за Борю Галкина. Мы шли с ленинградской `Стрелы`, увидели Татьяну Ивановну Пельтцер и сказали, что побежим, займем очередь на такси. И вдруг на стоянку ее приводит Володя с каким-то приятелем. Я что-то сказала и вместо ответа получила заряд ярости. Я потом неделю болела. Вот так. Не простил меня Володя.

Олег ДАЛЬ
— Я УЖЕ снималась со Смоктуновским, с Тихоновым. Но совершенно отдельно от всех был непонятный, худющий, странный, чем-то на меня похожий Олег. У меня есть фотографии, где мы так похожи, что я даже у мамы с папой выспрашивала, может, он какой-то неизвестный брат? Только из-за Даля я согласилась сниматься в `Варианте `Омега`. Очень хотела с ним увидеться. Но ничего не произошло. Он с женой Лизой держался особняком. Олег был абсолютно закрытый, молчун. А я все время чего-то вякала — не говорила, потому что придумать тему с Олегом невозможно, а именно вякала. Я что-то: `Бе-бе-бе` — мимо. Потом опять: `Бе-бе-бе` — мимо. Тогда я стала просто сидеть рядом и молчать. Вот что это такое? Мы мол-ча-ли. Потом Олег стал говорить. Скажет слово, я киваю. Потом я пришла в гости, и сразу возникло ощущение полной родственности с их домом, с Лизой. Олег стал очень-очень близким и родным…

Мне всегда казалось, что Олег знает что-то такое, чего нам, простым смертным, знать не дано, поэтому я перестала любопытствовать и стремиться что-то понять. Только потеря немножко отрезвила: я прожила около Олега, как какое-то существо с открытым ртом, а надо было что-то спрашивать. Но почему-то не спрашивалось. Почему-то молчалось. И хотелось, чтоб так было всегда.
Когда Олега не стало, я не пошла прощаться с ним в Малый театр. Не смогла. И мне даже стыдно не было. Почему-то я знала, что этого нельзя делать. Прошло три года. Мне позвонила Лиза и сказала: `Я понимаю, почему ты к нам не идешь. Но все-таки приди. Мы тебя ждем`. Как будто она знала, что я много раз покупала цветы, торт, доходила до подъезда и поворачивала обратно. А после Лизиного звонка напекла пирогов и пришла. Мы просидели до поздней ночи. И я поняла, что Лиза теперь относится ко мне, как Олег.

Белая, белая ворона
— Я ДОЛГО даже не догадывалась, что я не совсем такая, как все. Только сейчас по фактам, по поступкам, понимаю: да, ворона белая, белая. Меня до сих пор кое-кто осуждает: `Ты убегаешь от действительности. Ты придумала мир, в котором живешь`. Ну и что? Значит, мне так лучше. В моем воображении так тесно переплетается то, что было на самом деле, и то, как это должно было быть, что даже под пыткой я не смогу отделить реальность от домысла. И так — всю жизнь. Мне кажется, что только благодаря этому я выжила во многих ситуациях.

Семь лет я не выходила на сцену. Много пробовала, репетировала, но на каком-то этапе все рушилось из-за денег. И сейчас меня гложет страх, что я никому не нужна. Я привыкла — это, конечно, нескромно, — чтобы меня любили зрители. И меня любили, я это чувствовала каждый спектакль. Меня очень редко узнавали в жизни, но, когда это случалось, не просто удивлялись, а рассказывали, как я в их жизни что-то изменила. А сейчас уже столько лет меня не любят. Это не обида, а ощущение чудовищной несправедливости: `Как же так? Я отдала всю жизнь театру и вдруг никому не нужна? Я же еще есть!` Я не ощущаю возраста. Меня еще много. Это такой ужас. Это полный паралич и опять уныние, а это — почти что смерть. Наверное, я забрела не туда в поиске ролей легких, радостных, чтобы хоть на пару часов отвлечь зрителей от жестокости бытия. 

Значит, надо все сбросить и начать с нуля. Я хочу выйти на сцену в роли, которая потребует от меня колоссального напряжения, отдачи всех моих душевных сил, и завоевать зрителей своим, пережитым. Иначе я задохнусь.
http://www.peoples.ru/

Долгое время актриса жила в деревне, в полном забвении, бедствовавала, в один год она лишилась отца, любимого человека (Александр Соловьёв трагически погиб), собаки... Но в последнее время Ирина Печерникова вновь стала появляться на публике, снялась в 2-х сериалах.

Роли в кино:

Каменный гость (1966)
роль: донна Анна
Доживем до понедельника (1968)
роль: Наталья Сергеевна Горелова
Первая любовь (1968)
роль: Зинаида
Щит и меч (1968)
Любовь к трем апельсинам (1970)
Открытие (Рукопись академика Юрышева) (1973)
По собственному желанию (1973)
Города и годы (1974)
роль: Рита
Вариант "Омега" (1975)
Страницы журнала Печорина (1975)
роль: Княжна Мэри
Два капитана (1976)
роль: Мария Васильевна, мама Кати
Мартин Иден (1976, телеспектакль)
Сказ про то, как царь Петр арапа женил (1976)
роль: Луиза де Кавеньяк
Личное счастье (1977)
Первые радости (1977)
Птицы наших надежд (1977)
Однокашники (1978)
Голубой карбункул (1979)
роль: Катарина
Необыкновенное лето (1979)
Человек меняет кожу (1979)
роль: Валентина
Тридцать четвертый (34-й) скорый (1981)
Набат на рассвете (1985)
Анна Карамазофф (1991)
Не покидай меня, любовь (2001)
роль: Жена Геннадия 
Большие девочки (2006)
http://www.maly.ru/, http://www.peoples.ru/ и др.