Они не стали ньютонами и шекспирами. Не обрели профессорских мантий. Даже кандидатский минимум им, похоже, не поддался. Рутинному пересчету недостижимых звезд они предпочитали их дерзкое приближение. Один – в слове, другой – в небе. Стискивая расстояния до вожделенных светил, до одухотворенных морфем, торопили время. Ломали устоявшиеся формы. Создавали новые. Сделались модернистами: один спонтанно, другой нет. Прослыли чудаками, самоучками, эгоцентристами…
Шкловский тщился вернуть человеку слово. Не узнавать вещь, названную им, а всякий раз её заново рассматривать. Чувствовать, вживаться, осязать. Достраивать утраченные фразы. Довыговариватьпотертые слова. Непременно запуская, таким образом, механизм искусства. То есть – тесня словесным творчеством автоматическое восприятие вещей. Воскрешение слова – главное, чего добивался этот бритоголовый гиперактивный лингво-революционер. Попутно, правда, беря в руки винтовку и усаживаясь с прокуренными матросами на революционные броневики. «Так пропадает, в ничто вменяясь, жизнь, - отчаивался за потери в словесности (и не только в ней) Шкловский. – Автоматизация (восприятия) съедает вещи, платье, мебель, жену и страх войны».
Циолковский авангард с оружием в руках не продвигал, но жаждал не меньшего - вручить человеку космос. Заставив обывателя поднимать глаза к небу не только из любопытства – брать зонт на улицу или не брать? – а ещё и из необходимости знакомства с будущим местом проживания. Именно там, в космосе, только и можно искать счастье, утверждал этот плохослышащий калужский бородач. Оно неуловимо на земле, учил космический пророк, но вполне достижимо ближе к звездам. «Если судить по Земле, - грустно признавал Циолковский, - то безумие управляет Вселенной, или по крайне мере можно сильно сомневаться в разумности мира».
Короче, они не могли в этой жизни не встретиться – два великих самоучки, разнополярных модерниста, генетических ниспровергателей гибельных основ – Шкловский и Циолковский. В начале 30-х прошлого века первый приезжал в Калугу писать киносценарий о втором. Долго беседовал. Записи, естественно, потерял. Фильм не снял. Лет через тридцать вспомнил некоторые подробности и записал: «Плачут по великим после».
Они обсуждали подробности бесед с ангелами. Будущие падения стратостатов. Минувшее – внука калужского космиста в навоз. Квашение капусты. Долги Циолковских соседям. Ближайшие полёты в галактику: скоро ли? «Мы вряд ли, - записал Шкловский предвидения калужского старца, - а комсомол наверняка полетит». Не обсуждали бедность, царившую в доме на краю улице Кая Брута. Прошлые и будущие трагедии с собственными детьми. Минувшие и грядущие тяготы отчизны. Всё страшное должно вскорости окупиться правильным «вычислением мечты». Сердце мечты усиленно колотилось о грудную клетку модернистов. Всё быстрее и быстрей. «Поэты и учёные – оптимисты, - закончит рассказ о своем космическом визави Шкловский, - они знают сроки, но они торопят время».
