Трудно представить себе более предвзятого отношения обывательской мысли, какое сложилось за долгие времена в отношении одного из самых дерзких, ярких и нравственно чистых политических учений, а именно - в отношении анархизма. При его упоминании публике начинают мерещиться довольно отвязные герои советских кинолент, перемотанные пулеметными лентами, в заломленных папахах, лихо рассекающие в сумбурные 20-ые по южным степям на гремучих тачанках."Бей красных пока не побелеют, бей белых пока не покраснеют" - пожалуй-то и всё.
"Становясь анархистами, - писал в конце XIX века один из основоположников учения Петр Кропоткин, - мы объявляем войну не только отвлеченной троице: закону, религии и власти. Мы вступаем в борьбу со всем этим грязным потоком обмана, хитрости, эксплуатации, развращения, порока - со всеми видами неравенства, которые влиты в наши сердца управителями, религией и законом. Мы объявляем войну их способу действовать, их форме мышления. Управляемый, обманываемый, эксплуатируемый, проститутка и т. д. оскорбляют прежде всего наше чувство равенства. Во имя Равенства мы хотим, чтоб не было больше ни проституции, ни эксплуатации, ни обманываемых, ни управляемых".
В поисках исторических ориентиров анархизм замахнулся на основы:скрепы власти, путы веры и законническую скрижаль. Довольно обоснованно, надо признать, уличив триединое начало человеческого общежития в узурпации права считаться единственно верным цивилизационным маяком. А именно - замешанным исключительно на принуждении: идеологическом, государственном, правовом. Анархистов это сильно раздражало. Более того - заставляло на редкость самоотверженно бороться за право во всеуслышание объявить о неправомочности всяческих норм, требующих от человека покорности во имя торжества долгоживущих стереотипов.
О силе убеждённости строителей анархизма в правоте своего яркого учения мы убеждаемся на примере изучения грандиозной судьбы одного из творцов анархической мысли Петра Алексеевича Кропоткина . Блестящая родословная чуть ли не с рюриковичскими корнями, княжеский род, сановное окружение, императорский круг, элитная школа, глубокий ум, литературное мастерство, дар неутомимого естествоиспытателя. В итоге - один из самых знатных и дерзких беглецов Петропавловского каземата, поднявший цену вопроса на максимальную высоту: когда принципиальную античеловечность государства, любого - вне зависимости от идеологии, приходится с риском для жизни отстаивать одному из самых ярких и видных представителей государственной машины. Того самого механизма, который по мысли теоретиков анархизма, в силу своей родовой травмы не способен обеспечить свободные и равные условия существования всех людей.
"Равенство во взаимных отношениях и вытекающая из него солидарность, - горячо проповедовал Кропоткин, - вот самое могучее оружие животного мира в борьбе за существование... Равенство во всем - синоним справедливости. Это и есть анархия. Мы отвергаем белую кость, которая считает себя вправе пользоваться простотой других. Нам она не нужна, и мы сумеем уравнять ее".
Проблема обеспечения равенства, по традиции тех лет, мыслилась исключительно в революционной плоскости. Как, впрочем, и достижение главного ее критерия - сдача всей госмашины без остатка в утиль. Видимо, именно этот фактор - отмены государства в принципе - всегда смущал многочисленных оппонентов анархизма - как справа, так и слева, как царский режим, так и большевистский. Что, ясное дело, не добавляло ему симпатизирующих и не отнимало сомневающихся. И те, и эти исповедовали по сути одно: царствие насилия, причем неважно какого - самодержавного, буржуазного, коммунистического или их многочисленных клонов, чаще всего увенчаемых сверху фигурой тирана-завоевателя. Так сказать - кроваво-терпкой вишенкой на черством пироге принуждения.
И "потому, - яростно призывает Кропоткин, - мы требуем, чтобы нас убили, нас самих, как ядовитую змею, если мы пойдем вторгаться в чужую страну, в Маньчжурию или к зулусам, которые нам никогда не делали никакого зла. Мы говорим нашим сыновьям, нашим друзьям: убей меня, если я когда–нибудь пристану к партии завоевателей".
Посему, ясно, что у анархизма не было и не могло быть больших перспектив в движении к умам и сердцам как прошлых, так и нынешних представителей рода человеческого, сильно "подсевших" на наркотики насилия. И не имеющих ни воли, ни способности с этого наркотика слезть.
"Провозглашая наш анархический нравственный принцип равенства, - замечает Кропоткин, - мы тем самым отказываемся присваивать себе право, на которое всегда претендовали проповедники нравственности, - право ломать человеческую природу во имя какого бы то ни было нравственного идеала. Мы ни за кем не признаем этого права; мы не хотим его и для себя".
