Московские шестидесятники вернулись через полвека туда, откуда пришли
В России все символично до смеха. Или - до слез. Во второй срок президентства Путина в Москве закрыли метро "Таганскую". И стали запускать народ в нее через "Марксистскую". Поскольку они пересадочные. Бок о бок. Марксизм и Таганка. Вот кончается территория одной станции и по недлинному подземелью ты проникаешь на территории другой. Минуты полторы от силы - и все: другая цивилизация. Одна - унаследованная от идейных корней бородатого провозвестника самых разнообразных диктатур. Другая - вынянченная здесь же на таганских подмостках и вокруг - ее прямая противоположность. Как раз в Москве, на Таганке две эти цивилизации и расходятся. Здесь люди делают пересадку. Радикально меняют курс. Если где в мире есть более символичный образ начала шестидесятничества, то пусть он его покажет. Скорее всего, нет.
Во всяком случае, именно сюда, в театр Юрия Любимова на Таганке пришли 1 марта почти все главные делатели хрущевской оттепели. Кто надышал ее своими пылкими сердцами. Основные сменщики курса. Точнее - те, кто сумел пережить юбилейные полвека с момента той, давней пересадки: из несущегося по строгому расписанию прямо в тупик марксистско-сталинского состава - в другой, с гораздо менее сформированным графиком, но наверняка не сходящий с демократических рельс, жесткий и неотапливаемый вагон. Говорили о главном. О том, кто такие шестидесятники. Зачем они были нужны? Потребуются ли в дальнейшем? Журналист или телеведущий Александр Архангельский (шестидесятник не по возрасту, а скорее по духу) предположил, что - не исключено. Могут пригодиться. Первого и, не дай бог, последующего призывов. В свете-то назревающего в стране очередного культа - на этот раз безличности. Все может быть. И второй XX съезд - в том числе. Что не хотелось бы.
У слова попасть в историю есть, как минимум, три смысла: вляпаться, прославиться и непосредственно - проникнуть в нее. Изнутри. Именно третье ощущение господствовало в тот вечер на Таганке. Вот она - живая отечественная летопись на расстоянии вытянутой руки. Искушение дотронуться, честно говоря, так и разъедало. Как выяснилось, не только кор-та "ДП", но и гораздо более искушенных в таких делах московских репортеров. Одна из них, оказавшись в кругу сразу нескольких светил шестидесятничества - Василия Аксенова, Юрия Любимова, Татьяны Заславской, Марлена Хуциева, Евгения Ясина, Гавриила Попова, Людмилы Алексеевой, Петра Вайля, Арсения Рогинского - не поверила своему счастью, что может вот так запросто не только "живьем" увидеть нашу великую историю, но даже до нее дотронуться. Что самими шестидесятниками тут же было обращено в смех. В частности Петр Вайль на правах ведущего пообещал выставить в перерыве в фойе театра для "дотрагивания" любого из своих великих соратников.
- Стас Рассадин впервые произнес это слово - шестидесятники, - поделился с публикой Василий Аксенов. - Это не просто ребята, сказал он Катаеву, когда мы в ресторане отмечали пятилетие журнала "Юность", это - шестидесятники. Тогда в журнале вышел мой первый роман. И вот Катаев наливает стакан, подходит ко мне и говорит: "Пью за вас, старик"...
Где тот стакан?.. Мысль о том, что быть ему на открывшейся в эти дни в Историческом музее выставке с таким характерным метеорологическим названием как "Оттепель", не покидала. Там нынче собраны самые знаковые в стране "метеорологические" предметы. В данном случае - предметы одежды. Для лютых стуж - истинная фуражка Сталина. Для легких заморозков - шляпа Хрущева. Тоже, естественно, настоящая. Для более солнечных дней - кепка Окуджавы. Кто бы мог подумать, что кепчонка бывшего учителя литературы калужской средней школы может наряду с треуголкой Петра или шапкой Мономаха стать музейным экспонатом. Стать ИСТОРИЕЙ. Фуражка, шляпа, кепка...
- Эклектика - вот отличительная черта 60-х, - прокомментировал "кепочную" линию в нашем недавнем прошлом Петр Вайль. - Это разрушение большого стиля, того самого, которым мы любуемся в сталинских высотках...
Появление "я" там, где торжествовало "мы". Первые сомнения в том, а правильно ли то, что делают все? Или наоборот: всегда ли то, что делают все - правильно?
- Шестидесятые - это вот, что такое, - продолжал докапываться до корней шестидесятничества Петр Вайль. - Это, когда ты не знаешь, как поступать, то поступаешь по совести...
- Я не знаю, что такое шестидесятники, - пожаловался самый выдающийся из них Марлен Хуциев. - Мы делали свое дело - и все...
Делали свободу? Нет, Хуциев делал "Июльский дождь", "Заставу Ильича". Делал, очевидно, свободно. Ну, и талантливо, естественно. И свобода, судя по всему, мультиплицировалась наружу. В общество. И наоборот: от освобожденного общества - к художнику. Евгений Ясин: "Я полагаю, многие люди моего поколения в то время пережили чувство внутреннего раскрепощения, они захотели свободы и оказались готовы что-то сделать, чтобы она была. Не только для себя, для своих сограждан. И в шестидесятые годы многие из них что-то для этого сделали. Они, наверное, и есть шестидесятники".
Термин оказался достаточно неуловим. Или - напротив, излишне рассыпчатым. Его публика постоянно пыталась каким-то образом собрать, сложить, склеить, изваять - понять, в конце концов, что же мы, шестидесятники, такое сотворили. И кто мы такие есть. Короче - самоидентифицироваться. До конца не удалось. Что, в общем-то, обрадовало - у такого сорта единомышленников единомыслие не в почете. Что исключает всякий карьерный рост и прибыли на почве шестидесятничества - ни партии путевой не создашь, ни бизнеса, ни профсоюза диссидентского. Только в историю впишут, если повезет. А если не повезет - тем более. В смысле: если на Таганку будут теперь пускать только через Маркса, то шансов войти в историю для порядочных людей - не оберешься.
Алексей Мельников.
