Интервью с Владимиром Мау
Проблемы 2003 года, как это неоднократно заявляли официальные лица, для России больше не существует - в будущем году страна в состоянии осуществить все требуемые платежи по внешнему долгу, даже несмотря на то, что объем долговых выплат, как признают в Минфине, может превысить объем средств, запланированный на эти цели в бюджете. Таким образом, к концу 2003 года государственный долг России должен составить примерно 40% ВВП, что, по словам премьера Михаила Касьянова, превращает проблему внешнего долга из политической в техническую.
Однако, говорит Владимир Мау, одновременно возникает новая серьезная проблема: на что направить ресурсы, которые раньше шли на выплаты по долгам? Варианта здесь всего три: профицит может быть направлен в резерв, использован на снижение налогов или направлен на инвестиции. В данный момент, отмечает Мау, идет дискуссия о том, какую из этих альтернатив предпочесть, хотя третья из них - использовать профицит на инвестиции - практически не рассматривается. И по мнению Мау, это хороший признак, поскольку в условиях постиндустриального догоняющего развития невозможно эффективно установить долгосрочные приоритеты в экономической политике, предполагающие массированные инвестиции.
Вы неоднократно предупреждали о том, что государству не стоит устанавливать приоритеты в экономике, поскольку в условиях постиндустриального догоняющего развития это просто бесполезно. Но в России в растущих секторах мы сейчас видим традиционный инвестиционный цикл...
Когда я говорю о приоритетах, я имею в виду долгосрочные приоритеты, предполагающие массированные инвестиции, перекачивание средств из одного сектора экономики в другой. Но ведь существуют и задачи оперативного управления экономикой. То есть я утверждаю, что в современном мире, в отличие от ситуации столетней давности, не могут быть эффективно установлены долгосрочные (на 15-20 лет) приоритеты в промышленной политике. Но это не означает, что не может быть приоритетов на ближайший год-два - они определяются, они должны быть. Скажем, сейчас совершенно очевидно, что приоритетными должны быть инвестиции в судебную и правоохранительную системы, в реформу армии. Кроме того, есть и очевидные долгосрочные приоритеты - это здравоохранение и образование. Но не какой-то конкретный раздел здравоохранения (например, биотехнологии или какой-то раздел биотехнологий) или образования.
К примеру, сейчас у нас избыток зерна. Эксперты утверждают, что проблему можно решить, направив государственные средства в строительство экспортной инфраструктуры: портовых терминалов и т. д.
Существуют и другие вполне понятные механизмы, которые могут быть использованы в ситуации, когда имеется избыток зерна. Можно, например, решать проблему через преодоление экспортных барьеров, через переговоры с потенциальными покупателями зерна, через переговоры в рамках ВТО и так далее. Существует также и безумный механизм, используемый в ЕЭС: субсидировать производителя, чтобы они много не производили. Но лучше все же привязать решение этой проблемы к нашей внешнеэкономической программе. В отношениях России с ЕЭС есть два практических переговорных вопроса: это дата открытия рынков и дата взаимной отмены виз. Это может произойти и через семь лет. Но все остальные проблемы должны решаться в контексте того, что Россия уже находится в рамках единого европейского экономического и политического пространства.
Если говорить об актуальной экономической политике, перед каким выбором, по вашему мнению, сейчас стоят власти России?
Теоретически существует четыре альтернативы. Во-первых, дирижистская модель, которая подразумевает усиление влияние государства на перераспределение ресурсов и его участие в инвестициях. Во-вторых, это усиление влияния финансово-промышленных групп. В третьих, либеральная - через снижение реальной налоговой нагрузки. И, наконец, четвертый путь - это проведение институциональных реформ, "правил игры", стимулирующих предпринимателей и инвесторов.
Cейчас развитие событий идет более или менее в направлении создания крупных бизнес-групп (вторая модель) и создания институтов (четвертая модель). Дирижистская модель, которая основана как раз на традиционном определении индустриальных приоритетов - откровенно левая, и ее мало кто разделяет. А либеральной модели (может быть, не в таком ортодоксальном виде, как ее описывает Андрей Николаевич Илларионов) сейчас немного не хватает. Так, хотя мы и провозгласили снижение бюджетной нагрузки, но пока она все же пусть медленно, но растет. И уже достигла 40% ВВП.
Какое значение имеет при выборе мер экономической политики проблема внешнего долга?
Сейчас понятно, что на выплату внешнего долга идет 5% ВВП. Но уже в следующем году нужно будет решать, что делать, когда долговое бремя существенно снизится и, как справедливо сказал Касьянов, проблема долга перестанет быть политической и станет технической. И было бы очень важно, чтобы ресурсы, которые идут на выплату внешнего долга в 2003 году, не были замещены непроцентными расходами - лучше пойти на снижение налогов на эту сумму. Сейчас на более практическом уровне, в том числе и в правительстве, действительно идет дискуссия о том, что делать с бюджетным профицитом после снижения долгового бремени. Теоретически вариантов три. Но, слава Богу, рассматриваются только два: направить профицит в резерв или использовать его на снижение налогов. Третий вариант - пустить его на инвестиции - как я уже сказал, у нас не рассматривается.
Меня поразил такой факт. Ближайший заместитель Гжегожа Колодко, опять ставшего министром финансов Польши, на мои слова, что в России существует значительный бюджетный профицит, воскликнул : "Какие вы счастливые, сколько можно пустить на инвестиции!" В российской политической элите таких безумных идей уже давно никто не высказывает. Сам факт того, что предложение пустить профицит на инвестиции не звучит в дискуссии, не может не внушать оптимизма, потому что эта альтернатива не отвечает современному состоянию социально-производительных сил.
Внятного решения проблемы пока нет. Совершенно понятно, что при прочих равных лучше снизить налоги. С одной стороны, снизить налоговое бремя на 5 процентных пункта - это хорошо. С другой стороны, понятно, что в условиях зависимости бюджета от цен на нефть и газ резервный стабилизационный фонд тоже важен. Думаю, эта задача должна решаться в контексте очень серьезных переговорах с Западом о фундаментальных изменениях правил торговли нефтью. Проведение этих переговоров - очень важный экономико-политический приоритет для России.
Представим два сценария развития событий на следующие пять лет. В первом цена на нефть колеблется от $15 до $30 за баррель при средней цене $22. Во втором цена стабильно равна $20. И на самом деле России значительно выгоднее стабильная цена на уровне $20, чем колеблющаяся от $15 до $30, даже если в среднем она выше $20. В ситуации, когда существует проблема голландской болезни, проблема бюджетной неустойчивости, идеальный структурный сценарий для нас - найти возможность договориться о долгосрочных стабильных поставках нефти по взаимоприемлемой цене. Если этого удастся добиться, то мы можем смело идти на снижение налогового бремени и более расслаблено относится к проблеме резерва, поскольку это резко повышает стабильность нашего финансового положения.
Насколько велика сейчас опасность консервации в России состояния "переходной экономики"?
Рассуждая теоретически, в терминах социально-политической экономии, такая проблема есть. Однако надо учитывать, что в России нет заинтересованных в этом сильных групп. Я, по крайней мере, не вижу таких. Эта проблема была описана в западной литературе середины 90-х годов: если "шоковой терапии" не получается и реформы затягиваются, появляются силы, которые заинтересованы в состоянии беспорядка. Существуют, разумеется, предприятия и граждане, которые в этой ситуации несут потери. Но поскольку они, даже если их много, слабы и финансово, и политически, то это не очень сильная группа. А реальный источник противодействия - не те, кто теряет (хотя именно к ним часто апеллируют власти), а те, кто выигрывает от неурегулированности отношений собственности, от отсутствия стабильности. И именно они заинтересованы в затягивании реформ.
Классическая ситуация в этом смысле сложилась в Белоруссии: основная проблема заключается в существовании достаточно узкой группы лиц, которая паразитирует на множественности валютных курсов и "дыре" в таможенной границе. К тому же, по теории Мартина Олсена, классика политэкономии, маленькие группы эффективнее больших: в экономико-политическом лоббизме, пробивании своих интересов в политике сильны не те, кого много, а те, кого мало. Доход от лоббизма в больших группах на каждого участника пренебрежимо мал, зато в маленьких группах он существенно больше. Например, профсоюзы сильны не тогда, когда многочисленны, а когда есть группа боссов, серьезно заинтересованная в достижении своих целей в рамках профсоюза. Поэтому при политическом анализе оценка целей маленьких групп важнее, чем больших.
Переходный период от коммунистической экономики в России практически завершен: черт коммунистической экономики уже нет. Осталась куча проблем, идущих от коммунизма. Но это структурные проблемы, которые есть и в большинстве развитых экономик: неэффективное производство, промышленные динозавры и прочее, и прочее. Но нет никаких специфически коммунистических проблем, как, например, проблема того, что делать с государственной собственностью, товарным дефицитом и так далее.
Поэтому я пока не вижу сильных групп, которые были бы заинтересованы в консервации ситуации. Что могло бы стать источником неэффективности? Аграрное лобби? В России его нет. Корпоративная солидарность? Важным результатом коммунизма было то, что корпоративный коллективистский дух в России уничтожен, по-моему, начисто и организовать кого-то на коллективные действия практически невозможно. Словом, значимых сил, которые были бы заинтересованы в консервации ситуации, я не вижу. Ситуация неплохая. Экономика растет. И споры идут о 3 или 6%, а не о нуле или минус 1%, что само по себе радует.
Кстати, что вы думаете о дискуссии вокруг темпов роста?
Тут важно оценивать не только темпы роста, но и структурные сдвиги. 3% со структурными сдвигами, гораздо лучше, чем 8%, как в Белоруссии, где никаких структурных сдвигов нет. Напомню, что советская экономика в 70-е годы росла, а западная стагнировала. На Западе тогда происходила глубокая структурная трансформация, которая и стала основой для рывка, произошедшего через 10-15 лет. Темпы роста вообще вещь сомнительная. А в нашей ситуации это - совсем не то, на что надо ориентироваться в оценках. Могут ли использоваться эти цифры для политического давления на правительство? Конечно. Будут ли цифры критическим аргументом? Вряд ли.
В чем видны структурные сдвиги?
Растет электроника, правда в значительной степени за счет сборки. Есть рост в телекоммуникациях.
То есть экономика "энергоемких полуфабрикатов" не представляет существенной угрозы для развития?
Ну да. Конечно, экономика хайтека лучше, чем экономика угля и стали. Но, с другой стороны, если вы посмотрите, например, на среднеазиатские республики, где тоже происходил спад промышленности, то там растет доля сельского хозяйства. То есть происходит даже некая деиндустриализация, которая, возможно, соответствует потребностям этих стран, поскольку они были переиндустриализированы. Что касается России, то у нас промышленный спад сопровождался не усилением роли сельского хозяйства в экономике, а ростом сектора услуг и даже некоторых секторов промышленности
Евгений Натаров
Полит.РУ No 13:46 , 24.09.2002
