Владимир Познер - один из немногих носителей высокой профессиональной репутации. Всем уже известно: он может избегать невозможных для гостелевидения тем, но никогда не займется пропагандой и не станет врать.
Кроме того, Познер по-прежнему задает вопросы, а не провозглашает истины. Хотя, когда его называют с придыханием "Владимир Владимирович", министры понимают, что общаются не только с ним...
Наталия Ростова, обозреватель "Новой", тем не менее задает Владимиру Познеру жесткие вопросы, не особенно считаясь с существующей телевизионной реальностью.
- Я с вашей цитаты хотела бы начать. Вы в своей колонке в журнале "Эсквайр" написали, что сегодня представляет собою российский телеэфир - "причудливую смесь, состоящую из окровавленных тел, нескончаемой стрельбы, юмора, рассчитанного на интеллект больного лабрадора, бодряческого смеха, перебиваемого душераздирающими криками пытаемых садистами людей, и пошлых до тошноты интервью с так называемыми звездами". А вопрос такой: почему, так критически оценивая российское ТВ, вы продолжаете на нем работать?
- Ну, я на этом телевидении пока могу работать, программу смотрят, иногда даже очень. Рейтинги разные, но бывают очень высокие. Значит, то, что я делаю, востребовано. Я недоволен общим состоянием ТВ, но не думаю, что это повод для того, чтобы я ушел с него. Уйду, а дальше что? Пока я имею возможность выйти на большое количество людей, дать то, что, я считаю, ТВ должно давать: стимулировать людей на размышления, чтобы понимали, что они не просто жители страны, но и граждане. Для меня уход с ТВ может быть связан только с невозможностью делать ту работу, которую я делаю. В работу не вмешиваются. Пока по крайней мере. Возможно, Константин Львович Эрнст (гендиректор Первого канала. - Н.Р.) получает какие-то звонки...
- Вы его благодарили на ТЭФИ...
- И еще раз буду благодарить. Но ни разу, с тех пор как мы определенным образом договорились, он не говорит: этого не надо, и так далее.
- Даже о звонках?
- Нет. Два года назад была острая ситуация. Ему сказали, что конкретную программу нужно убрать из эфира. Потом, когда наступил новый телесезон, у нас был разговор. Я сказал, что если моя программа приносит столько неприятностей, то можно ее не делать, найти способ сказать об этом без крика и пафоса. Либо договориться: я буду делать так, как считаю нужным (я не тот, кто ходит с кукишем в кармане). Но тогда, если ее закроют посреди года, я выскажусь. И он сказал: "Давайте делать". С тех пор не знаю, звонят ему или нет.
- А что это была за программа?
- Там главным было мое послесловие. Речь шла о создании "Родины". Я сказал, что это мне напоминает историю Франкенштейна, создавшего чудовище, нуждавшееся в нежности и любви, а потом его убившее. Это вызвало очень негативную, мягко говоря, реакцию. Послесловие попросили убрать. Я сказал, что если уберут, то больше не выйду в эфир. Эрнст, как я понимаю, сказал, что не может убрать. Его попросили снять всю программу. Он отказался.
- Вы всегда нарочито подчеркиваете, что вы не сотрудник Первого канала.
- Да, я это делал неоднократно и с упорством.
- Но есть ли какая-то разница, если вы заранее обсуждаете темы программ и приглашенных?
- Одну минуточку! Канал покупает программу. Разумеется, он имеет право знать, что покупает. Что касается гостей, то мне могут сказать, что есть те, кого лучше не приглашать. И я это понимаю. Когда я работал в Америке, было абсолютно однозначно: должно быть так, так и так. Журналистская свобода - очень узкий коридор, где всегда есть стены. Если вы попробуете стену пробить, то ждите неприятностей. Когда мы обсуждаем что-то с Эрнстом, он может сказать, что этого никто смотреть не будет. Сегодня зрителю важно, чтобы говорили о том, что непосредственно его касается, о его кармане, желудке. Социальные вопросы волнуют его больше политических. Но мы и сами понимаем, что есть темы, повороты, которых не можем позволить. Это государственное ТВ.
Оно приобретает программу, но я не работаю на Первом. Потому что, если я в штате, меня могут вызвать на ковер, могут приказать. А мне Эрнст - не начальник. И для самочувствия моего это важно.
- А это правда, что при записи программы у вас в ухе наушник, на другом конце которого - Эрнст?
- Зачем наушник? Он бывает в аппаратной.
- Я имею в виду наушник редактора, который есть у ведущих.
- Он у меня есть. Руководитель программы Артем Шейнин иногда подсказывает, что вываливаемся из графика, или говорит: спросите то-то.
А Эрнст иногда, очень редко, может сказать: вот это было бы интересно спросить. Но указания? Это невозможно.
- На "Эхе Москвы" вы упомянули, что во время выборов были нежелательны Рыжков-младший, Явлинский...
- Выборы - это важная тема. Когда шел предвыборный год, Константин Львович попросил меня: "Владимир Владимирович, сложное время, прошу вас помягче". Я пошел ему навстречу. Тот год был крайне неудачным. То ли это было в статье, то ли сказано по радио Анной Качкаевой (телеобозреватель радио "Свобода". - Н.Р.) - о "подуставших "Временах". Это было очень точно и очень меня задело.
- Обидно?
- Обидно.
- Но почему вы пошли навстречу? Чего-то боялись?
- Да ничего я не боюсь. Вопрос ведь не в этом. Хорошо, меня снимут. Меня это не беспокоит по нескольким причинам. Во-первых, всей своей жизнью я обеспечил себя экономически. Я не буду искать на улице хлеб. Во-вторых, в любой момент могу уехать. И найду себя. Так что не боюсь. Допустим, уволят Константина Львовича. Кого назначат? Будет лучше? Мне, делающему программу, и вообще? Все-таки из тех, кто руководит ТВ, кто сейчас лучше Константина Львовича? Я затрудняюсь с ответом. Я про себя решил: положение непростое, но вопрос не в том, чтобы встать на баррикады... Надо заниматься журналистикой. Я сказал: "Постараюсь". Чтобы не обострять ему отношений с руководством. Остался недоволен я этим, жалею. Если бы сказал: "Нет, Константин Львович, я все равно буду делать так, как считаю нужным" - что получилось бы? Не знаю.
Я взвешиваю смысл того, что делаю. Я понимаю свободу журналиста в значительной степени как ответственное отношение. Это не тот вид деятельности, где что хочу, то и ворочу. Я все время ссылаюсь на председателя Верховного суда США, который сказал: никто не имеет права в кинотеатре кричать "Пожар!" только потому, что хочет кричать. Последствия могут быть ужасными для свободы других людей. Если уж ты обращаешься к большой аудитории, влияешь на нее (и это факт), то обязан думать, что говоришь. Конечно, это тонкая грань, можно сорваться в любую сторону: в одном случае это безответственность, в другом - конформизм и в какой-то степени предательство профессии.
- Но иначе вы могли бы, как герой фильма Формана и романа Кизи, сказать: "Я хотя бы пытался"...
- "Пытался" - что? Чтобы выбрали кого?
- Да нет! Не пропагандировать, а сделать программу так, как вам кажется нужным.
- И?
- И, например, программа не вышла бы в эфир. И вы бы об этом наверняка заявили. И, например, лишились работы. И уехали бы (просто вы как-то говорили, что, если не будет работы, уедете).
- Как чудно!
- Поймите, я не за то, чтобы вы уехали. Это просто предполагаемый крайний сценарий, но он же не самый страшный!
- Да он вообще не страшный! Когда-то я боялся. Думаю, любой человек, который работал в СМИ в СССР, боялся... В последний раз я испытал профессиональный страх в день путча. Я преодолел его. С тех пор не боюсь.
- У вас как минимум дважды было публичное недовольство своими программами: когда были сплошь представители "Единой России" и сплошь сторонники Януковича. У вас есть уверенность, что это не повторится?
- Есть. И есть два рода ответов на ваши вопросы. Можно занять агрессивную позицию: то, что я делаю, - правильно, вы ничего не понимаете. Но если я решил, что не прав, то не буду играть с вами ни в какие игры. Так как я пропустил это через себя, отвечаю уверенно: нет, не будет. Застрахован ли я от ошибок вообще? Нет. Но такого не будет.
- Было несколько таких критических политических моментов - украинские выборы, российские парламентские... Был Беслан, когда вашей программы просто не было.
- Да, я был в отпуске.
- ...и арест Ходорковского. По поводу ареста вы произнесли последнее слово, но событие не стало сутью программы. Вы считаете, эта тема неинтересна?
- Нет. Но если говорить о Ходорковском, то полностью. Ведь он не белый и не пушистый. Если человек собирается воевать с государством (с любым), то должен понимать, на что идет. Его предупреждают: "Не делай этого", он говорит: "Да я не делаю!", но продолжает. Ему опять: "Не делай", а он: "Да не делаю!". Удивляться, что государство даст по башке, не приходится. Если говорить об аресте Ходорковского, противником которого (ареста. - Н.Р.) я являюсь, то нужно говорить, как это произошло. Это будет его оправдание или осуждение? Кого я приглашу? Я пытался, звонил генпрокурору. Надо отдать ему, кстати, должное. У меня нет никаких вертушек, я звоню ему в приемную, и он всегда берет трубку. Чего нельзя сказать о подавляющем большинстве министров. Я пригласил Устинова - он отказался. С кем делать программу? С одной стороны должны быть pro, с другой - contra. И сделать такую программу невозможно.
- Вы "фигу в кармане" не держите, но оранжевый галстук на вас во время украинской революции был?
- Ой, какой был шум! Господи боже мой! Я поразился! Я даже не подумал! Ну, надел галстук и надел. Но неужели таким путем я должен показывать свое отношение? С помощью галстука? Может, носки показать? А может, и трусы? А потом мне звонили! С "Эха Москвы"! Я им говорю: "Вы с ума, что ли, сошли все? Да если бы я хотел быть в оранжевом, то вышел бы в оранжевом!". Странные мозги! Неужели страна такая, что только таким образом можно дать понять?
- Нет?
- Пока нет. Что подтверждает ваша газета. Или "Эхо Москвы". Или "Завтра" - с другой стороны.
- На ТВ не такая?
- Несомненно, то, что касается информации на ТВ, жестко контролируется, но не настолько, чтобы намеками высказывать отношение.
- А вот на "Эхе Москвы" вы говорите: "Есть один человек, который мог бы быть президентом, если бы не некоторые обстоятельства" - и называете Ходорковского.
- Я еще Чубайса там назвал. И на ответ про Ходорковского Ганапольский в типичной для себя манере сказал: "Это не я сказал, это вы сказали".
- И, мне показалось, он аж подпрыгнул в кресле. Спросил: "Вы на Первом канале такое же могли бы сказать?". Вы сказали: "Да", но так и не сказали.
- Если мне задают вопрос, кто мог бы быть президентом, я отвечаю. А в своей программе вопросы я задаю. Это разные роли.
- А последнее слово? Столько поводов было! Хотя бы когда 8 лет дали.
- Зачем? Никакого смысла! Я считаю, что напрасно дали 8 лет, посадили там, где посадили, хотя, как писал Мольер, "ты этого хотел, Жорж Данден". Я понял вопрос как вопрос о совокупности качеств человека и назвал - по масштабности, по уму, по твердости. Не потому, что "посадили - не посадили". Кто еще? Явлинский? Не думаю. Сегодня в России я не вижу никого или просто не знаю. Иногда, правда, приходит шальная мысль: "Может, Матвиенко могла бы?". Она интересный человек.
- Зато вы с нынешним президентом встречались. Дважды?
- Да.
- Один раз лично?
- Да.
- Вы взяли обязательства не рассказывать о встрече?
- Нет, но когда президент принимает тебя не как журналиста, который будет задавать ему вопросы для дальнейшего использования, а по твоей просьбе (потому что ты хочешь обсудить важный не только для тебя вопрос), то существуют правила игры. Я мог бы как журналист сказать: "Раз не сказал "не для печати", значит, могу". Отчасти могу, но есть вещи, которые не буду рассказывать: должно все-таки существовать доверие между людьми. Я, возможно, еще раз захочу с ним встретиться. И это все-таки президент. Я приходил, чтобы обсудить вопросы общественного ТВ. Это был доверительный разговор. Почему я должен рассказывать прессе?
- Вы видите, что с ТВ происходит с 2001 года, но вы идете к президенту, видимо, надеясь изменить его точку зрения. Вас действия не убедили?
- Да, изменить его взгляд об общественном ТВ. Президент ведь находится в окружении разных людей... Я считаю, нужно пробовать. Если говорить заранее, что все бесполезно, тогда зачем? А сегодня в результате многих разговоров, среди которых и мой, в президентском окружении все больше и больше говорят о возможности создания общественного ТВ. Да и не только там. Значит, не зря.
- Вы видите, многих ваших коллег уже нет в эфире. С кем же соперничать? С Пушковым?
- Почему я должен с кем-то соперничать?
- Ну как? Конкуренция между каналами. Сейчас ваши конкуренты - Пушков, Соловьев, прекрасный аналитик Павловский...
- А что плохого? Для меня - ничего. Во-первых, я их не считаю конкурентами. Я занимаюсь журналистикой.
- И еще про один ваш выпуск наша газета, например, писала: о приглашении накануне выборов Говорухина.
- Я лично даже забыл, что он баллотируется! По-английски это называется glitch. Вообще его появление - это минус для него. Он такую ерунду лепил! Мне же все равно было - позвать его, Шендеровича... Я потом Шейнину говорю: "Вы чего Говорухина пригласили? Этого же нельзя делать!". Он говорит: "По закону - можно". Зачем? Это была просто глупость. Между ними двумя предпочел бы, наверное, Шендеровича. Хотя, конечно, не знаю, какой из него депутат.
- В своей программе вы критикуете журналистов...
- Например?
- После энергокризиса вы закончили программу пассажем: журналисты, мол, получали чуть ли не сексуальное наслаждение от кризиса - хотят видеть во всем чернуху.
- Далеко не все, но у нас есть совершенно явное стремление целого ряда журналистов и СМИ сосредоточиться на негативе. Я не очень понимаю смысл. Я шутил, что иногда с сожалением говорят о хорошей погоде...
P.S. За время подготовки интервью к публикации Владимир Познер успел встретиться с Владимиром Путиным в третий раз - в связи со Старым Новым годом. На встрече со стороны администрации присутствовали: Владислав Сурков и Алексей Громов. Среди приглашенных: Константин Эрнст, Олег Добродеев, Александр Орджоникидзе, Александр Пономарев, Маргарита Симоньян, Татьяна Миткова, Владимир Соловьев, Глеб Павловский, Михаил Леонтьев, Кирилл Клейменов, Сергей Брилев, Дмитрий Киселев, Алексей Пушков, Виталий Третьяков, Петр Толстой, а также Сергей Марков, Сергей Караганов и Валерий Федоров. Перед встречей президент попросил: не для печати.
Наталия РОСТОВА
Источник: "Новая газета", 2 февраля
http://2006.novayagazeta.ru/nomer/2006/07n/n07n-s19.shtml
