| С актером Театра на Таганке Всеволодом Соболевым беседует Валерия Гуменюк (март 2004 года) |
 - Всеволод Николаевич, как Вы стали актером?- К актерской профессии я пришел очень просто. Окончив школу, я и не помышлял ни о чем. Запросто поступил в геологоразведочный институт, потому что в школе мы считались китами по физике и математике и даже на симпозиумы в университет ездили. И на горе всем буржуям, в конце первого семестра я поступил в институтский драмкружок. И все!!!! Весной я уже поступал в театральный. Бегали мы из МХАТа в Щуку, из Щуки в Щепку. Москва гудела, мы дневали и ночевали на Новодевичьем кладбище, у могил основателей МХАТа. Мне надо что-то там про минералы узнавать, а я все о роли в драмкружке размышляю. Больше ни о чем не думал, ничего не делал, естественно. Поставили мне "удовлетворительно" за второй семестр, потому что у меня было "отлично" за практику, и больше я не ходил в геологоразведочный. И я провалился, конечно, по всем театральным вузам. После неудачного поступления пошел работать на завод, токарем, на ЗИЛ. Проработал год, опять стал поступать, опять провалился. Но уже на вторых, на третьих турах стал валиться. - Прогресс уже. - Прогресс, да. Опять не поступил, на почтамт, клерком пошел работать. И было триумфальное мое шествие на третий год. На третьем туре поступил в Щепкинское училище, вместе с Олегом Ивановичем Далем, Мишей Кононовым, покойным Соломиным, Витей Павловым - у нас курс был - будь здоров. Вот интересно: я и балеруном мог бы быть блестящим, Мадам Данберг по танцу говорила, что у меня классическая постановка ног. Может быть, я был бы блестящий пианист или певец: голос в матушку пошел. Мне Валерка Золотухин всегда говорил: "Ты не ту дверь открыл". Ведь что странно: я дневал и ночевал в ГИТИСе, хотел поступить на музкомедию. Мать моя была драматической и оперной актрисой, играла в студиях после революции. Отец окончил историко-филологический в Петербурге, вместе с Тыняновым учился. - Значит, гены актерские у вас все-таки есть. - Да, безусловно. - Кто был Вашим педагогом? - Николай Александрович Анненков, которому было сто лет в 1999 году, - фантастический педагог! Нам очень повезло с преподавателями. Это были дни, годы настоящего, полного счастья. Студию тренажа организовывали: три главаря - Кононов, Даль, Соболев. Подписывались кровью в студию, как в секту. Нам мало было мастерства, мы еще сами работали. И пьесы мы писали, и что мы только не делали… Уже на первом курсе я делал этюд на юбилее Малого театра. Банальный сюжет: на ферме заболел элитный поросенок. Ветеринар запил. Свинарка с поросенком отправилась в город к доктору - вот и конфликт. В результате я прописывал поросенку укол, Даль за кулисами визжал за поросенка очень хорошо. Но все сыграл фантастический случай. Мой дядюшка покойный - бывший народник, профессор психиатрии Иван Николаевич Веденский. Если вы в Третьяковке были, видели внизу надпись "Дар И.Н.Веденского" под эскизами Врубеля, которые моему дяде подарил Врубель, а он уже подарил Третьяковской галерее. Когда мне было 17 лет, он как-то пришел в гости к моему отцу, а я в Царицыно спешил. И он мне: "Подождите, молодой человек". Стал мне говорить обо всем, что у меня есть, руки волосатые, разные глаза, напророчил мне по всем приметам счастливую судьбу. А еще случай был: я, поступив в геологоразведочный и не мечтая о театре, поехал в дом отдыха. И уже уезжали, когда меня женщина вдруг догоняет: "Молодой человек, можно вас на минуту? Я к вашим рукам давно приглядываюсь. Можно вашу руку левую?". Стала говорить, что было, стала говорить, что будет. А вот это, говорит, линия сцены. Это потом, задним числом дошло до меня. Какая там линия сцены? И вот такая случайность. Как вирус схватил - и все! Потом я поступил в этот театр - еще до Любимова. Юрия Смирнова и меня взяли, а до этого меня еще к Охлопкову приглашали. Но я на последнее прослушивание не пошел, потому что тут был зачислен. В этот театр в 1946-1950 годах невозможно попасть было, конная милиция была. Махова играла "Оптимистическую трагедию". Тот Театр драмы и комедии начинался так же с фурора, как и любимовский, вот парадокс какой. - Когда Любимов пришел на Таганку, он Вас оставил? - Да, с приходом Любимова многих актеров уволили. Нас оставили, потому что мы молодые были, только пришли. Условно - я помню, условно оставили. Человек десять из старого театра осталось. Леша Эйбоженко - первый Водонос в "Добром человеке из Сезуана", еще до Золотухина, лучший Водонос, я считаю, был. Он также играл Максима Максимовича в "Герое нашего времени". Любимов к нам стал приглядываться, стал давать роли. Уже в 1966 году я сыграл мистера Кеттла - вместе с Борей Хмельницким мы играли в "Скандальном происшествии" Пристли. И потом пошло… Сыграл я тут ролей 12 главных, а вообще ролей 90 в этом театре. - То есть вы присутствовали при зарождении Театра на Таганке. - Да-да-да. Я, конечно, не тот, любимовский курс, я постарше. - Любимов сразу стал Вас задействовать в своих спектаклях? - Не сразу, сначала обкатывали "Доброго человека", там я играл эпизоды - Племянника, Священника, потом в "Герое нашего времени" - Мужа Веры, потом и Вернера, и понеслось. После в "Галилее" одна из главных ролей - Барберини-философ, он же Папа Урбан Восьмой, потом в "Тартюфе" главная роль. Ефремов, с которым мы подружились, покойный Олег Николаевич просто Олег для меня был, после "Галилея" взял меня под руку и говорит: "Пойдем ко мне", приглашая меня в театр. Но я остался верен Таганке. Я еще и ставил здесь "Привидений" Ибсена на Малой сцене. И так докатился в режиссуре до "Белой залы". Сам поставил, сценарий написал с Сережей Подколзиным. - Почему вдруг Вам захотелось заняться режиссурой? - Так всегда хотелось. Мы этим зарядились еще в театральном училище. - Т.е. Вы ощущали себя не только актером, но чувствовали, что могли бы и ставить. - Да, а была еще и педагогическая жилка. Мы, учась на третьем курсе, преподавали. - Как возникла идея спектакля "Белая зала" и о чем он был? - Спектакль я хотел сначала назвать "Актер об актере" - интригующее название. Очень интересный спектакль был, очень русский, национальный, о русских бродячих актерах - всевозможный коллаж. Я играл там и купцов, и комика, и трагика, и Горбунова - это Иван Федорович Горбунов зазнобил меня своими рассказами, и их я и читал. Все это было оформлено в виде старой Москвы. Я показал Юрию Петровичу отрывок, он посмотрел, а через месяц говорит: "Иди, тебе там, в ангаре Большого театра декорации делают". Еще хор был духовный, я специально отбирал вещи Бортнянского, Чеснокова, один изюм подобрал - у меня много нот старинных романсов. Виталий Соломин костюмы мне нашел из Малого театра, всех хористов одел. В фойе гитарист играл старые романсы. - Почему название такое - "Белая зала"? - Это по названию рассказа Горбунова. На том месте, где сейчас "Метрополь", находилась гостиница "Челыши" купца Челышова. Туда со всей матушки России съезжались антрепренеры и бродячие актеры, получали ангажементы и расходились по всему лицу необъятного российского государства. "Кто плыл по Волге, кто переваливал Уральский хребет, кто кочевал в степи, направляясь к южным городам, и все это двигалось, совершая как бы предопределение. Ничто не останавливало: ни дальность пути, ни скудость средств при передвижении. Вперед, в храм славы, в храм искусства!" Это конечные слова мои в спектакле, слова бродячего актера Николая Хрисановича Рыбакова. Это о нем говорит Несчастливцев в "Лесе" Островского: "Сам Николай Хрисаныч Рыбаков смотрел!". Подлинное лицо, великий актер. И Сашка Козаков - великий комик, тоже бродячий актер. - Долго этот спектакль играли? - Лет шесть-семь. По России его возили. Женщина, помню, с букетом цветов подошла: "Простите, что нас так мало". Нужнейший спектакль был. - Всеволод Николаевич, как Вы репетировали роль Воланда? Говорят, что постановки "Мастера и Маргариты" обычно сопровождаются всякого рода мистическими случаями. - Отмаливать такие роли, конечно, надо. Как Шаляпин Мефистофеля своего отмаливал, так и я отмаливаю. … Две опасные роли были у меня - Воланд, Великий Инквизитор в "Братьях Карамазовых" - там тоже опасный монолог. Валились, валились беды, именно поэтому, из-за них… Я репетировал и Фауста, но потом отказался. - А от Фауста Вы сами отказались или так сложилось? - Так надо было. Я и с батюшкой советовался. Он сказал, что лучше бы, конечно, не надо, но если получите роль - не отказывайтесь. Но что-то должно было произойти. Я испугался. Но хотеть-то я хотел! Даже диалог внутренний происходил. - Вы играли во всех спектаклях Любимова по Достоевскому? - Да, в "Подростке" Князя, Порфирия в "Преступлении и наказании", Прокурора и монолог Великого инквизитора в "Братьях Карамазовых". Очень трудный, очень опасный монолог. - Как Вы думаете, Достоевский - театральный автор? - Конечно! И я в ножки кланяюсь Бортко за факт экранизации Достоевского. Вместо дешевых боевиков мы смотрели Вещь. Пусть знаток опечалился - меня это не интересует. Там пользы больше, чем мнение знатока. Но в Достоевского нужно влезть, проникнуть в него, а не просто иллюстрировать. Искусство - это мера, а там нет меры. Но моих претензий - мизер, тысячу процентов ставлю за факт появления текста и персонажей Достоевского на телевидении. Разговоры одни чего стоят! - Всеволод Николаевич, у Вас нет ощущения, что Вы родились не в свое время?  - Абсолютно. Я поступил в театр девятнадцатого века. Я и сейчас живу не в свое время. Я человек девятнадцатого века, я тут лишний, без кокетства говорю. Я наблюдатель. - Вам никогда не хотелось уйти в другой театр? - Очень много было возможностей. Мне Бог дал такой коридор, то есть такие возможности! А в кино я все упустил!.. Все из-за лени в основном. Я снимался у влюбленного в меня Глеба Панфилова в эпизодах из фильма в фильм. Был у меня случай, снялся я в фильме Панфилова "Начало", хороший эпизод был… И в "Романовых" тоже снимался - шестнадцать дней в Праге перед рождеством католическим, это же сказка какая-то! И в "Матери" у Панфилова, и в "Вассе Железновой". Да некогда было сниматься, мы после репетиций шли записываться на пластинки, телевидение, радио. В выходные играли концерты. А потом, я счастлив, что так получилось, что я не сел на иглу кино. Как актеры сейчас страдают! Ведь в чем сниматься? Они просто гибнут сейчас. Спасибо, Леня Ярмольник помогал многим актерам. Новиков - потрясающий актер - умер в нищете. Ну и упустил я случай, а надо было предлагать себя, как некоторые. И они ведь достукивались, попадали в обойму. Хорошо, Глеб Анатольевич меня не забывает. Напоминать надо о себе, а я не могу! Ну и слава Богу, что так получилось. Вот дает мне Бог возможность - мол, давай, давай. А я - нет. Может быть, если бы ушел в другой театр, тоже было бы все нормально… А я не знаю, было бы ли нормально. Нет сослагательных наклонений! Судьба-с. Но ведь Бог дает нам коридор, а в нем вы уже сами выбираете, как идете. Выбор вам дается. - В театре связь с залом Вы ощущаете? - Безусловно. Энергетика - это же как дважды два. Это потрясающее чувство, когда ощущаешь, что можешь делать с залом все, что хочешь, когда они живут с тобой одной темой, одной атмосферой, одной верой. Это счастье, ради которого стоит существовать. Великая профессия - актерская, сейчас испохабленная. Потому что актерская профессия без нравственности не существует. - Что сейчас притягивает зрителей на Таганку? - Шлейф тех времен, во-первых. Сейчас, я думаю, постоянных зрителей нет. А новые тянутся, любопытно, приезжих очень много. Театров не так много в Москве. Зритель ведь понимает все-таки, куда надо идти. - А зритель изменился со временем? - Конечно. Пришел внутренне дешевый человек, в массе своей дешевый, если среднестатистически взять. Отдельные островки не в счет. Знаете, как это: "Здравствуйте, господа театральная биомасса!". Здесь зрительная биомасса, там актерская биомасса. Встреча произошла. И в большинстве театров актеры такие же, как и зрители - они находят общий язык. Две дешевки тусуются, одни на сцене, другие в зале. - Мрачный финал для интервью. - Ну, вы молоды, вам жить и жить еще. А в старости жить сильнее хочется. Сильнее ценится все. Как у Достоевского: дороги мне клейкие листочки. Каждое мгновение ценится. Москва, 17 марта 2004 года |
http://www.taganka.org/html/actors/sobolev_inter.htm
