Он показал советскую коммуналку Западу, а сейчас вернулся своими работами в Россию
Илья Кабаков - свидетель того, что мы жили. В это трудно поверить сейчас (когда многое изменилось), если бы мы не продолжали жить так же.
Мусорно и коммунально.
Лет двадцать назад Кабаков сидел в мастерской на чердаке дома страхового общества "Россия", работал с утра до ночи, жарил на воде микояновские котлеты по семь копеек и изредка выходил на выставки - посмотреть работы коллег и сказать: "Прекрасно, прекрасно!" - не для того, чтобы оценить, а, наоборот, чтобы не оценивать, не обсуждать и не спорить. Он жил внутри себя жизнью необыкновенно талантливого Акакия Акакиевича, находившего счастье не только в написании слов, но в их создании. Словно бы для себя самого.
На самом деле (кто, правда, ведает, что там на самом деле) он знал свой дар гениально искривлять масштаб и из обыденного, необязательного и неслучайного создавать образы первого смысла.
Он жил в нашей стране, где быт вытеснил бытие, выживание - жизнь, выборы - выбор, а счастье было возрастной категорией. "Как молоды мы были...". То есть как мы были счастливы.
Выставок и каталогов у Кабакова не было, хотя его искусство вот уж точно принадлежало народу. Во всяком случае, слова и фразы, являющиеся существенной частью концептуальных альбомов, объектов, картин, инсталляций, были понятны и знакомы населению, поскольку Кабаков с необыкновенным чутьем поднимал и нанизывал (порой буквально - на нитки) то, что обронили в разговорах банальные наши жители.
Он знал себе цену, и изредка за эту цену работы уходили в знаменитые зарубежные галереи. Уровень, впрочем, для него был гораздо важнее денег. Заячья шапка, скороходовские ботинки, свитерок, если зима; сандалии и вискозная рубашка, если лето; суп, "бифштекс рубленый с пюре", компот... - "Прекрасно, прекрасно!".
Но тщеславие и страсть - под стать таланту.
Он придумывал и проектировал сложные и глубокие проекты инсталляций. Пространства, полные иронии и сочувствия к униженным и оскопленным совкам, составляли мир Кабакова. Он увез его из Советского Союза и обогатил этим их художественный мир.
Сегодня Кабаков - самый известный русский художник современности. Вообще один из самых известных в мире. Он получил то, к чему готовился: возможности и славу. (Хотел написать слово "свободу", но передумал. Илья и в Москве был осторожно свободен, и в Нью-Йорке не вполне.) Как работал, так и работает - от зари до зари. Свитерок, башмачки, добродушно-ироничные глаза-щелочки. Только теперь он вместо "прекрасно, прекрасно" говорит, улыбаясь: "Потрясающе".
Правда - потрясающе: выставка в Эрмитаже, толстенные каталоги-монографии со знаменитыми инсталляциями.
"Красный вагон" (Дюссельдорф) - художественное осознание коммунистического цикла страны.
"Это изображение пути, по которому должен пройти зритель, - пишет Кабаков в комментарии к "Вагону", - так сказать, почувствовав начало, середину и конец. Испытав невозможность подняться по лестнице в небо, пережив тягостную скуку вечного ожидания и оказавшись среди кучи грязи, обломков и мелкой чепухи".
"Красный павильон" (Венеция), "Корабль" (Лион), "Надписи на стенах (проект для Рейхстага)", "Вертикальная опера" (для музея Гугенхайма в Нью-Йорке), "Красный уголок", "Большой архив", "Туалет", "Сосредоточенность в шкафу", "Человек, который улетел в картину", "Человек, который собирал мнения других", "Мухи", "Больничный корпус", "Альбом моей матери", "Пустой музей", "Центр космической энергии", "Коммунальная кухня":
"- ...А вы не спорьте здесь со всеми, вы не умнее здесь всех...
- ...А я бы и не спорила, взяла бы ведро и вынесла... А вы посмотрите, что туда накидали. Посмотрите, посмотрите".
Сколько же он успел (я ведь перечислил едва ли треть)! Теперь в Питере - "Случай в музее и другие инсталляции". Другие - в виде чертежей, макетов, рисунков, текстов.
...Илья монтирует выставку. Рядом жена и сподвижник Эмилия - "кабаковод", за окном - Александрийский столп. Пол Маккартни поет на Дворцовой площади. Валентина Матвиенко - опять "секретарь обкома". Голые тетки в телевизоре маются. Госчиновники из "Мерседесов" выглядывают. Пласидо Доминго как свой поет. Кино про "интересного человека" Андропова показывают. Беженцы милостыню просят. Гастарбайтеры. Трансвеститы. Нацисты. Идущие вместе. Левые. Правые. Футболим, как живем.
- Какие вокруг инсталляции, Илюша! А помнишь, как мы от моего дома на Чистых прудах пропутешествовали до твоей мастерской на Сретенском с фотографированием и разговорами? (Видите карточки?) Потрясающе?
- Нет.
- Нет?
- Нет. Очень хорошо, Юра.
- Прекрасно, прекрасно!
http://novgaz.2u.ru:3000/data/2004/47/35.html
05.07.2004
