"Не бела#8364; заря, ой не бела#8364; заря занималася.
Не ясён сокол со гнезда слетал -
Мой-от миленькой со двора съезжал...".
Голос уплывал за Пинегу, повисал над обнаженным осенним закатом лесом и тихо кружил вместе с журавлями, парящими в ясном вечернем небе.
Это было неотъемлемое право Алевтины Валериановны Заварзиной - петь песни Русского Севера. И она им пользовалась с невероятным тактом. Тратила свою бессмертную душу, вкладывая в мелодию столько печали, сколько отмерила ей судьба, и столько счастья, сколь заработала своим живым характером и открытым сердцем.
Тридцать лет она работала дояркой в колхозе. Вставала в четыре утра каждый день и крутилась до ночи, потому что ей надо было еще растить шестерых детей, а потом "наставлять" еще и тринадцать внуков. И мечты у нее было две: как бы из ребят "лентяков не нарастить" и хоть один раз выспаться досыта.
Не все удалось.
Так что уж...
Это пинежское выражение - примирение с обстоятельствами и протест - я полюбил, потому что полюбил людей, от которых его слышал.
На свадьбе в Карпогорах, куда случайно забрел, я и увидел Валериановну. Они с подругой Тоней Локтевой были главными действующими лицами (а не молодожены вовсе). Как нежно и ладно пели они за столом и как легко и отчаянно танцевали под собственные частушки!
Маленькая, плотная, рыжая Аля выбивала дробь на деревянном тротуаре так, что доски прогибались:
Эх, рожь густа,
да не молотиста,
Ничего, что я толста,
да поворотиста.
- Улицу всю сломите, как топчете, - иронически сказал не так чтобы вовсю трезвый дружка жениха, сидящий на крыльце с сигаретой в зубах и девушкой на коленях.
- А иди покажи, - ответила Аля, - или хероват по пляске?
И тут же:
Девушки после изменушки
теряют аппетит.
У меня ж после изменушки
нежевано летит.
Кака така изменушка? В восемнадцать лет посватали. Жених из другого села был - взрослый, двадцать семь лет. Председатель никак не отпускал ее из колхоза, такую доярку и певунью. Жених полтора года "выхаживал" и в конце концов сам перебрался к ней. Выходит, что любил. А дальше - дети и работа.
Так что уж...
В середине 90-х годов снимали на телевидении новогоднюю программу, и ведущие REN TV пригласили своих героев. Знаменитые были - все, но, правда, и достойных среди них было немало. Я позвал Алю с Тоней.
- Ты сфотографируй нас с Никулиным и Гердтом, - просили мои девушки, обнаруживая точность вкуса. - Мы станем рядом, а ты невзначай.
Невзначай не получилось. Едва вошли они в депутатский зал аэропорта "Шереметьево-1", где проходила съемка, в старинных праздничных северных сарафанах, в головных уборах, украшенных настоящим речным жемчугом, зал несколько притих, а когда запели про любовь и печаль не выдуманные, а выстраданные русские песни, их окружили все, кто понимал толк в настоящем, и просили: сними, мол, на добрую память. И Рязанов, и Горин, и Макаревич, и Розенбаум, и Лещенко - много пленки извел.
- А озорные поете? - спросил Никулин.
- Как не поем.
И они грянули:
Красная девица, уху я варила.
Красная девица, уху я варила.
Уху я, уху я, уху я, варила я.
И дальше - как она кормила сноху и Триху (то есть Трифона). Тут воцарилось настоящее, а не поддельное веселье. И кто только с ними не пел!..
В ту пору на посадку шел сторонкой питерский мэр Анатолий Собчак. Я позвал его на съемку, и он, видя состав участников, повернул было к столам, но помощник его или зам сказал:
- Не ходите туда, они про неприличное поют.
Дескать, имидж репутации будет не тот.
И пошли они к самолету.
Упустил шанс будущий президент, а ведь мог дома иметь фотокарточку с Алей и Тоней, было бы чем по-настоящему хвастаться.
Так что уж...
http://novgaz.2u.ru:3000/data/2006/53/48.html
17.07.2006
