Он полз. Он полз какой-то бетонной трубой -- не трубой, а тоннелем, что
ли, где из боков торчала, незаделанная арматура, и за не? он цеплялся иногда
и как раз правой стороной шеи, больной. Он полз на груди и больше всего
ощущал тяжесть тела, прижимающего {148} его к земле. Эта тяжесть была
гораздо больше, чем вес его тела, он не привык к такой тяжести, его просто
плющило. Он думал сперва, что это бетон сверху придавливает -- нет, это
такое тяж?лое было его тело. Он ощущал его и тащил его как мешок железного
лома. Он подумал, что с такой тяжестью и на ноги пожалуй не встанет, но
главное бы -- выползти из этого прохода, хоть вздохнуть, хоть на свет
посмотреть. А проход не кончался, не кончался, не кончался.
Тут чей-то голос -- но без голоса, а передавая одни мысли, скомандовал
ему ползти вбок. Как же я туда поползу, если там стена? -- подумал он. Но с
той тяжестью, с какой плющилось его тело, ему была и неотвратимая команда
ползти влево. Он закряхтел и пополз -- и правда, так же и полз, как и раньше
прямо. Вс? было одинаково тяжело, а ни света, ни конца не проглядывало.
Только он приноровился сюда -- тот же внятный голос велел ему заворачивать
вправо, да побыстрей. Он заработал локтями и ступнями, и хотя справа была
непроницаемая стена -- а полз, и как будто получалось. Вс? время он цеплялся
шеей, а в голову отдавалось. Так тяжело он ещ? никогда не попадал в жизни, и
обидней всего будет, если он так и умр?т тут, не доползя.
Но вдруг полегчали его ноги -- стали л?гкие, как будто их воздухом
надули, и стали ноги подниматься, а грудью и головой он был по-прежнему
прижат к земле. Он прислушался -- команды ему никакой не было. И тогда он
придумал, что вот так можно и выбраться: пусть ноги поднимутся из трубы, а
он за ними назад пополз?т, и вылезет. И действительно, он стал пятиться и,
выжимаясь на руках,-- откуда сила взялась? -- стал лезть вслед за ногами
назад, через дыру. Дыра была узкая, но главное -- вся кровь прилила в
голову, и он думал, что тут и умр?т, голова разорв?тся. Но ещ? немножко
руками оттолкнулся от стенок -- обдирало его со всех сторон -- и вылез.
И оказался на трубе, среди какого-то строительства, только безлюдного,
очевидно рабочий день кончился. Вокруг была грязная топкая земля. Он сел на
трубе передохнуть -- и увидел, что рядом сидит девушка в рабочей испачканной
одежде, а с головой непокрытой, соломенные волосы распущены, и ни одного
гребня, ни шпильки. Девушка не смотрела на него, просто так сидела, но ждала
от него вопроса, он знал. Он сперва испугался, а потом понял, что она его
боится ещ? больше. Ему совсем было не до разговоров, но она так ждала
вопроса, что он спросил:
-- Девушка, а где твоя мать?
-- Не знаю,-- ответила девушка, смотрела себе под ноги и ногти кусала.
-- Ну, как не знаешь? -- он начинал сердиться.-- Ты должна знать. И ты
должна откровенно сказать. И написать вс?, как есть... Что ты молчишь? Я ещ?
раз спрашиваю -- где твоя мать?
-- А я у вас хочу спросить,-- взглянула девушка. Она взглянула -- и
глаза е? были водянистые. И его сразу {149} пробрало, и он несколько раз
догадался, но не одно за другим, а сразу все несколько раз. Он догадался,
что это -- дочь прессовщицы Груши, посаженной за болтовню против Вождя
Народов. И что эта дочь принесла ему неправильную анкету, скрыла, а он
вызывал е? и грозил судить за неправильную анкету, и тогда она отравилась.
Она отравилась, но сейчас-то по волосам и глазам он догадался, что она
утопилась. И ещ? он догадался, что она догадалась, кто он. И ещ? догадался,
что если она утопилась, а он сидит с ней рядом -- так он тоже умер. И его
всего пробило потом. Он вытер пот, а ей сказал:
-- Ну, и жарища! А где б воды выпить, ты не знаешь?
-- Вон,-- кивнула девушка.
Она показала ему на какое-то корыто или ящик, наполненный застоявшейся
дождевой водой вперемешку с зеленоватой глиной. И тут он ещ? раз догадался,
что вот этой-то воды она тогда и наглоталась, а теперь хочет, чтоб и он
захлебнулся. Но если так она хочет, значит, он ещ? жив?
-- Вот что,-- схитрил он, чтоб от не? отделаться.-- Ты сходи и позови
мне сюда прораба. И пусть он для меня сапоги захватит, а то как же я пойду?
Девушка кивнула, соскочила с трубы и похлюпала по лужам такой же
простоволосой неряхой, а в комбинезоне и в сапогах, как ходят девушки на
строительствах.
Ему же так пить хотелось, что он решил выпить и из этого корыта. Если
немножко выпить, так ничего. Он слез и с удивлением заметил, что по грязи
ничуть не скользит. Земля под ногами была какая-то неопредел?нная. И вс?
вокруг было неопредел?нное, не было ничего видно вдаль. Он мог бы так и
идти, но вдруг испугался, что потерял важную бумагу. Проверил карманы -- все
сразу карманы, и ещ? быстрей, чем управлялись руки, понял, что -- да,
потерял.
Он испугался сразу, очень испугался, потому что по теперешним временам
таких бумаг людям читать не надо. Могут быть большие для него неприятности.
И сразу он понял, где потерял -- когда вылезал из трубы. И он быстро пош?л
назад. Но не находил этого места. Совсем он не узнавал места. И трубы
никакой не было. Зато ходили туда-сюда рабочие. И это было хуже всего -они
могли найти!
Рабочие были все незнакомые, молодые. Какой-то парень в брезентовой
куртке сварщика, с крылышками на плечах, остановился и смотрел на него.
Зачем он так смотрел? Может, он наш?л?
-- Слушай, парень, у тебя спичек нет? -- спросил Русанов.
-- Ты ж не куришь,-- ответил сварщик. (Вс? знают! Откуда знают?)
-- Мне для другого спички нужны.
-- А для чего для другого? -- присматривался сварщик. И действительно,
как глупо он ответил! Это же типичный ответ диверсанта. Могут его задержать
-- а тем временем найд?тся {150} бумага. А спички ему вот для чего -- чтобы
сжечь ту бумагу. А парень ближе, ближе к нему подходил -- Русанов очень
перепугался, предчувствуя. Парень заглянул глазами в глаза и сказал ч?тко,
раздельно:
-- Судя по тому, что Ельчанская как бы завещала мне свою дочь, я
заключаю, что она чувствует себя виноватой и жд?т ареста. Русанов задрожал в
перезнобе:
-- А вы откуда знаете?
(Это он так спросил, а понятно было, что парень только что проч?л его
бумагу: слово в слово было оттуда!)
Но сварщик ничего не ответил и пош?л своей дорогой. И Русанов
заметался! Ясно было, что где-то тут близко лежит его заявление, и надо
найти скорей, скорей!
И он кидался между какими-то стенами, заворачивал за углы, сердце
выскакивало впер?д, а ноги не успевали, ноги совсем медленно двигались,
отчаяние! Но вот уже он увидел бумажку! Он так сразу и подумал, что это она.
Он хотел бежать к ней, но ноги совсем не шли. Тогда он опустился на
четвереньки и, главные толчки давая руками, пош?л к бумаге. Только бы
кто-нибудь не захватил раньше! Только б не опередили, не выхватили! Ближе,
ближе... И наконец, он схватил бумагу! Она!! Но даже в пальцах уже не было
сил рвать, и он л?г ничком отдохнуть, а е? поджал под себя.
И тут кто-то тронул его за плечо. Он решил не оборачиваться и не
выпускать из-под себя бумаги. Но его трогали мягко, это женская была рука, и
Русанов догадался, что это была сама Ельчанская.
-- Друг мой! -- мягко спросила она, наверно наклоняясь к самому его
уху.-- А, друг мой! Скажите, где моя дочь? Куда вы е? дели?
-- Она в хорошем месте, Елена Ф?доровна, не беспокойтесь! -- ответил
Русанов, но головы к ней не повернул.
-- А в каком месте?
-- В детпри?мнике.
-- А в каком детпри?мнике? -- Она не допрашивала, е? голос звучал
печально.
-- Вот, не скажу, право.-- Уж он искренне хотел ей ответить, но сам не
знал: не он сдавал, а из того места могли переслать.
-- А -- под моей фамилией? -- почти нежно звучали е? вопросы за плечом.
-- Нет,-- посочувствовал Русанов.-- Такой уж порядок: фамилию меняют. Я
не при ч?м, такой порядок.
Он лежал и вспоминал, что Ельчанских обоих он почти даже любил. Он
никакого не имел против них зла. И если пришлось написать на старика, то
лишь потому, что просил Чухненко, которому Ельчанский мешал работать. И
после посадки мужа, Русанов искренне заботился о жене и дочери, и тогда,
ожидая ареста, она поручила ему дочь. Но как вышло, что он и на не?
написал,-- он не мог вспомнить. {151}
Теперь он обернулся с земли посмотреть на не?, но е? не было, совсем не
было (да ведь она же и умерла, как она могла быть?), а вместо этого сильно
кольнуло в шее, в правой стороне. И он выровнял голову и продолжал лежать.
Ему надо было отдохнуть -- он так устал, как никогда не уставал! Вс? тело
ему ломало.
Это был какой-то шахтный проход, где он лежал, штольня, но глаза его
привыкли к темноте, и он заметил рядом с собой, на земле, засыпанной мелким
антрацитом, телефонный аппарат. Вот это его очень удивило -- откуда здесь
мог взяться городской аппарат? и неужели он подключ?н? Тогда можно
позвонить, чтобы принесли ему попить. И вообще бы взяли его в больницу.
Он снял трубку, но вместо гудка услышал бодрый деловой голос:
-- Товарищ Русанов?
-- Да, да,-- живо подобрался Русанов (как-то сразу чувствовалось, что
этот голос -- сверху, а не снизу).
-- Зайдите в Верховный Суд.
-- В Верховный Суд? Есть! Сейчас! Хорошо! -- И уже клал трубку, но
опомнился: -- Да, простите, а какой Верховный Суд -- старый или новый?
-- Новый,-- ответили ему холодно.-- Поторопитесь.-- И положили трубку.
И он вс? вспомнил о смене Суда! -- и проклял себя, что сам первый взял
трубку. Матулевича не было... Клопова не было... Да, и Берии ж не было! --
ну, времена!
Однако, надо было идти. Сам бы он не имел сил встать, но потому что
вызывали -- надо было подняться. Он напрягался четырьмя конечностями,
привставал и падал, как тел?нок, ещ? не научившийся ходить. Правда, ему не
назначили точного времени, но сказали: "Поторопитесь!" Наконец, держась за
стенку, он встал на ноги. И так побр?л на расслабленных, неуверенных ногах,
вс? время держась за стенку. Почему-то и шея болела справа.
Он ш?л и думал: неужели его будут судить? Неужели возможна такая
жестокость: по прошествии стольких лет его судить? Ах, эта смена Суда! Ах,
не к добру!
Ну что ж, при вс?м его уважении к Высшей Судебной Инстанции ему ничего
не оста?тся, как защищаться и там. Он осмелится защищаться!
Вот что он им скажет: не я осуждал! и следствия в?л тоже не я! Я только
сигнализировал с подозрениях. Если в коммунальной уборной я нахожу клочок
газеты с разорванным портретом Вождя -- моя обязанность этот клочок принести
и сигнализировать. А следствие на то и поставлено, чтобы проверить! Может
быть это случайность, может быть это не так. Следствие для того и
поставлено, чтобы выяснить истину! А я только исполнял простой гражданский
долг.
Вот что он им скажет: все эти годы важно было оздоровить общество!
морально оздоровить! А это невозможно без чистки {152} общества. А чистка
невозможна без тех, кто не брезгует совком. Чем больше в н?м разворачивались
аргументы, тем больше он накалялся, как он им сейчас выскажет. Он даже хотел
теперь скорей дойти, чтоб его скорей вызвали, и он им просто выкрикнет:
-- Не я один это делал! Почему вы судите именно меня? А к т о этого не
делал? А как бы он на посту удержался, если бы не п о м о г а л?! Гузун? Так
и сам сел!
Он напрягся, будто уже кричал -- но заметил, что не кричит совсем, а
только надулось горло. И болело.
Он ш?л уже будто не по штольне, а просто по коридору, а сзади его
окликнули:
-- Пашка! Ты что -- больной? Чего это еле тащишься? Он подбодрился и,
кажется, пош?л как здоровый. Обернулся, кто ж его окликал -- это был
Звейнек, в юнгштурме, с портупеей.
-- А ты куда, Ян? -- спросил Павел и удивился, почему тот такой
молодой. То есть, он и был молодой, но сколько ж с тех пор прошло?
-- Как куда? Куда и ты, на комиссию.
На какую ж комиссию? -- стал соображать Павел. Ведь он был вызван в
какое-то другое место, но уже не мог вспомнить -- в какое.
И он подтянулся к шагу Звейнека и пош?л с ним бодро, быстро, молодо. И
почувствовал, что ему ещ? нет двадцати, что он холостой парень.
Они стали проходить большое служебное помещение, где за многими
канцелярскими столами сидела интеллигенция -- старые бухгалтеры с бородами,
как у попов, и с галстуками; инженеры с молоточками в петлицах; пожилые
дамы, как барыни; и машинистки молоденькие накрашенные в юбках выше колен.
Как только они со Звейнеком вошли, ч?тко выстукивая в четыре сапога, так все
эти человек тридцать обернулись к ним, некоторые привставали, другие
кланялись сидя,-- и все вращали головами за ними, пока они шли, и на лицах у
всех был испуг, а Павлу с Яном это льстило.
Они зашли в следующую комнату и здоровались с другими членами комиссии
и рассаживались за столом, папки на красную скатерть.
-- Ну, запускайте! -- распорядился Венька, председатель. Запустили.
Первая вошла т?тя Груша из прессового цеха.
-- Т?тя Груша, а ты чего? -- удивился Венька.-- Ведь мы -- аппарат
чистим, а ты чего? Ты в аппарат, что ли, пролезла? И все рассмеялись.
-- Да нет, видишь,-- не робела т?тя Груша.-- У меня дочка подрастает,
надо бы дочку в садик устроить, а?
-- Хорошо, т?тя Груша! -- крикнул Павел.-- Пиши заявление, устроим.
Дочку -- устроим! А сейчас не мешай, мы интеллигенцию чистить будем!
И потянулся налить себе воды из графина -- но графин оказался пустой.
Тогда он кивнул соседу, чтобы передали ему графин с того конца стола.
Передали, но и он был пустой. . {153}
А пить хотелось так, что вс? горло жгло.
-- Пить! -- попросил он.-- Пить!
-- Сейчас,-- сказала доктор Гангарт,-- сейчас принесут воды. Русанов
открыл глаза. Она сидела около него на постели.
-- У меня в тумбочке -- компот,-- слабо произн?с Павел Николаевич. Его
знобило, ломало, а в голове стукало тяжело.
-- Ну, компота вам наль?м,-- улыбнулась Гангарт тоненькими губами. Она
сама открыла тумбочку, доставая бутылку компота и стакан.
В окнах угадывался вечерний солнечный свет.
Павел Николаевич покосился, как Гангарт наливает ему компот. Чтоб
чего-нибудь не подсыпала.
Кисло-сладкий компот был пронизывающе приятный. Павел Николаевич с
подушки из рук Гангарт выцедил весь стакан.
-- Сегодня плохо мне было,-- пожаловался он.
-- Нет, вы ничего перенесли,-- не согласилась Гангарт.-- Просто сегодня
мы увеличили вам дозу. Новое подозрение кольнуло Русанова.
-- И что, каждый раз будете увеличивать?
-- Теперь вс? время будет такая. Вы привыкнете, вам будет легче.
А опухоль-жаба сидела под челюстью, как и сидела.
-- А Верховный...? -- начал он и подрезался. Он уже путал, о ч?м в
бреду, о ч?м наяву.
www.lib.ru
viperson.ru