Наш специальный корреспондент с теплой грустью вспоминает время, проведенное в минской тюрьме
В ночь на 24 марта с Октябрьской площади Минска забрали около 350 человек. В девяти милицейских фургонах их привезли в спецприемник-распределитель "Окрестино" и следственный изолятор в Жодине. Всего же за неделю после выборов в Минске были задержаны около 1200 человек. Среди арестованных, особенно тех, кого привезли с субботнего митинга 25 марта и последовавшего за ним мирного шествия на "Окрестино", было много раненых - с кровоподтеками, ссадинами и синяками на лицах; некоторые с трудом ходили, у других были ушибы и переломы ребер; у многих были разбиты головы. Арестованные рассказывали, что один из демонстрантов во время субботнего шествия погиб - спецназовцы избивали его дубинками уже лежачего, даже когда он перестал реагировать на удары. Судьба еще троих до сих пор неизвестна. В мирное время в центре Европы они пропали без вести после того, как приняли участие в мирном шествии оппозиции.
Нас, арестованных, было в фургоне 37 человек. Несколько ехавших с нами спецназовцев изображали из себя то ли блатную шпану, то ли довольных оккупантов в завоеванной ими стране. Один из них, которого сослуживцы называли Малыш, выделялся особенной разнузданностью и сквернословием. Он подходил к каждому арестованному и, тыча резиновой дубинкой кому в спину, кому в грудь, спрашивал, нравится ли им устроенное представление и будут ли они и теперь выступать против власти. Правда, в нашем фургоне никого по-настоящему не били, возможно, потому, что среди арестованных находился канадский журналист. Но так было не везде.
Вот что рассказал задержанный двумя днями раньше около палаточного городка российский гражданин, студент БГУ Самвел Сагателян.
"Я с двумя товарищами вышел из палаточного городка в понедельник ночью, чтобы попить чаю в "Макдоналдсе". Нас задержали омоновцы и повели в парк. Там начали избивать дубинками и погнали к милицейскому фургону. В фургоне продолжали избивать дубинками, кулаками и ногами. Трех девушек посадили на сиденья, а нас, ребят, человек пятнадцать, сбили ударами на пол и заставили лежать друг на друге в три ряда и не поднимать головы. Так мы лежали минут пятьдесят. Хуже всего было самым нижним - от тяжести тех, кто лежал на них сверху, они начинали задыхаться, у них немели конечности. Если кто-то поднимал голову, его били по голове резиновой дубинкой. Один парень заплакал, просил разрешения выбраться из-под тел, у него отнялась нога. Если кто-то шевелился, омоновцы шли по нашим телам, чтобы добраться до "нарушителя". У всех были разбиты в кровь лица, у многих переломаны кости лица. Вся машина была в крови, пол был липкий и скользкий от крови.
Девочку лет восемнадцати омоновцы пообещали изнасиловать, красочно описывая, как они будут это делать. Потом ей показали какой-то видеоклип по мобильнику, и она зарыдала.
Особенно ненавидели омоновцы ребят с длинными волосами, их били просто люто. Одному прямо в фургоне отрезали ножом волосы".
Тюрьма "Окрестино" захлебнулась таким количеством арестованных. Милиционеры и спецназовцы носились по коридорам и кабинетам, орали на арестованных и друг на друга. Мы стояли вдоль коридора лицом к стене, ожидая своей очереди на оформление протокола о задержании. Некоторым становилось плохо, кто-то упал в обморок. У одной женщины случился эпилептический припадок. Так прошло несколько часов. Наконец дошла очередь и до меня. Минут за десять оформили протокол; потом забрали паспорт и другие документы, деньги, часы, диктофон, фотоаппарат и мобильный телефон; вытащили шнурки из ботинок и ремень из джинсов и часов в одиннадцать утра отвели в камеру.
До субботнего утра никому из арестованных не давали никакой пищи, и передачи от родственников тоже не принимали. Всю пятницу арестованных возили по судам.
В суде Советского района г. Минска меня привели в кабинет судьи Козодаева. Я объяснил, что журналист, что вины своей в активном участии в несанкционированном митинге не признаю, что для дополнительного подтверждения о моем редакционном задании мне нужен адвокат. Он задумался на мгновение и постановил, что слушание дела переносится на понедельник, чтобы допросить свидетелей. Свидетелями были штурмовавшие городок спецназовцы. В понедельник они без тени смущения на лице лжесвидетельствовали, что я был активным участником акции и не подчинялся требованиям милиции. Я вновь потребовал адвоката. Судья Козодаев сказал, что дело уже практически рассмотрено и адвоката звать поздно. Мне стало весело. Зачитав постановление - 15 суток административного ареста, - судья как-то глупо захихикал, что было неожиданно слышать от такого грузного человека, и, будто доказывая самому себе, сказал, что вот он не поверил тому, что я журналист.
Все милицейские рапорты на задержанных были составлены абсолютно одинаково, под кальку. Но судебные решения иногда отличались друг от друга. И не только сроком наказания, но и аргументацией. В постановлении об аресте на 10 суток россиянина Сергея Баранова, студента БГУ, в мотивировочной части было написано так: "Кроме непризнания Барановым С.С. себя виновным в совершенном правонарушении, его вина подтверждается письменными материалами дела". Что там Вышинский со своей "царицей доказательств" - признанием собственной вины как главной уликой по делу! Непризнание вины - вот главное доказательство виновности в правосудии по-белорусски.
В спецприемнике-распределителе кормили каждый день едой хотя и не слишком качественной, но в достаточном количестве. К тому же нас просто завалили передачами - большими пакетами с разнообразными продуктами, сигаретами, туалетными принадлежностями и одеждой. До сих пор не знаю точно, кто все это нам передавал. Несколько передач мне были сделаны Белорусской ассоциацией журналистов - независимой организацией, неподконтрольной белорусским властям.
Тюремный контингент в "Окрестине" был уникален. В камерах сидели студенты, учителя, программисты, предприниматели, политологи, журналисты. Большинство арестованных получили по 10-15 суток. Здесь они обсуждали ситуацию в стране, анализировали возможные ошибки, строили планы на будущее. Ничто не может сплотить оппозицию лучше, чем общие тюремные нары. На что надеялся Лукашенко, расправляясь с оппозицией таким образом?
В камере слева от нас сидели канадский журналист Фредерик Левой из Монреаля, оператор Общественного телевидения Грузии Георгий Лагидзе, журналист польского радио Петр Дудинович, украинский журналист Андрей Ралко из газеты "Карпатский голос". В камере напротив сидели польская журналистка Вероника Самолиньска из "Газеты Выборчей", журналистка Общественного телевидения Грузии Нино Георгобиани. Она вместе со своим оператором Георгием снимала собравшихся перед тюрьмой "Окрестино" родственников и друзей арестованных. Толпа скандировала: "Живе Беларусь!", из тюремных окон махали руками заключенные. У бедной Нино на глаза навернулись слезы, и это, возможно, стало для милиции знаком того, что она не просто бесстрастный наблюдатель, а сочувствующая. Чуть позже их арестовали. Ей дали 5 суток ареста, Георгию - 15. Московского журналиста с ОРТ Павла Шеремета задержали на улице без всяких видимых причин. У него давние и неприязненные отношения с белорусской властью, которая, видимо, считает, что если Шеремет идет по улицам Минска и без конвоя, то это явный непорядок.
Всего, по данным Белорусской ассоциации журналистов, за время выборов был задержан 41 репортер, в том числе 12 иностранцев.
В нашей камере No 21 для иностранцев собралась дружная интеллигентная мужская компания: украинец Павел Салыга, член организации "Пора", программист и университетский преподаватель из Киева; россиянин Олег Козловский, координатор молодежного движения "Оборона"; россиянин Эдуард Глезин, сотрудник пресс-службы Уполномоченного по правам человека в России Владимира Лукина; дипломат из Варшавы Мариуш Машкевич, бывший посол Польши в Белоруссии. Павел Шеремет тоже сидел в этой камере, но 27 марта его освободили за несколько часов до того, как в камеру посадили меня.
Дни в тюрьме тянулись медленно и проходили в разговорах, воспоминаниях, интеллектуальных играх. Бывший польский посол Мариуш Машкевич научил нас тюремной песне польской "Солидарности" Яцека Кочмарицкого, и мы хором пели ее на польском языке, к радости поляков, сидящих в других камерах. Надзиратели не зверствовали, как это бывает в следственных изоляторах и крытых тюрьмах. Некоторые из них даже говорили нам: "Доброе утро".
К иностранцам приезжали консулы из посольств - привозили передачи, свежую прессу, рассказывали новости и давали советы. Кажется, все министерства иностранных дел в той или иной форме выразили протесты по поводу ареста своих соотечественников. Все, кроме российского. Забота о соотечественниках за рубежом у российского правительства жестко политизированна. Одно дело - киллеры в Катаре, коррупционеры в Швейцарии или летчики в Литве, совсем другое - политические заключенные в Белоруссии. Впрочем, российский консул в Минске Владимир Малышев один раз пришел, поговорил с арестованными и даже сделал пару передач. Правда, это были самые скромные и незатейливые передачи из всех полученных.
В последний день, за 8 часов до освобождения, меня вызвали из камеры "с вещами", отвезли на милицейском "газике" в отдел гражданства и миграции Центрального РУВД Минска и объявили о высылке из Белоруссии. Я должен был выехать в Россию в течение трех часов. В паспорт поставили штамп "Запрещен въезд в Республику Беларусь сроком на 5 лет". Копию постановления направили в МВД Белоруссии для занесения фамилии в "Список лиц, въезд которых на территорию Республики Беларусь запрещен или нежелателен". Сняли отпечатки пальцев, сфотографировали в фас и профиль и в сопровождении милиции отвезли на железнодорожный вокзал.
Несколькими часами позже точно так же выслали из страны Глезина и Козловского.
Я ехал в поезде Варшава - Москва, смотрел из окна вагона на стены домов и гаражей, разрисованные лозунгом "Хопiц!" ("Хватит!"), и вспоминал молодежь палаточного городка. Их бескорыстная любовь к свободе в тысячу раз прекраснее самых бойких статей журналистов и самых умных анализов политологов.
http://novgaz.2u.ru:3000/data/2006/28/11.html
17.04.2006
