Александр Сокуров: `Опыт моей жизни - большая ошибка`

Самый знаменитый мэтр отечественного `авторского кино` Александр Сокуров завершил съемочный период своего нового фильма `Солнце` (рассказ об императоре Хирохито продолжает цикл, начатый картинами `Молох` и `Телец`), а также объявил о намерении поставить в Большом театре `Бориса Годунова`, а в Ла Скала - `Хованщину`. Об этом, и о многом другом с Александром Сокуровым в Петербурге беседовал Антон Долин.

`Раздраженная реакция части людей возможна`

- На каком этапе сейчас работа над фильмом `Солнце`?
- Мы закончили съемки, на 80% завершили работу по монтажу фильма. Сейчас идет анализ монтажа с точки зрения драматургии, разработка музыкально-шумовой партитуры. Завершается работа над той частью изображения, которая создается с помощью компьютерных технологий. Эта часть не очень велика, но она довольно сложная. Речь идет об эпизоде бомбежки Токио американской авиацией. Воссоздавали мы это по кинохронике, которая не в большом объеме, но есть, и по фотоматериалам, которые у нас были в Токио. Это оказалось тяжелой работой, потому что создать органичное и понятное изображение с помощью компьютера очень сложно: обычно это фокусы разного рода. Комфортные, красивые, ловкие операции. Как правило, компьютерное изображение драматургически неинтересно, оно неэтично и неэстетично. Попытка найти этический эквивалент изображения - большая сложность: как показать трагедию, гибель людей и города, при этом не перешагнув этических норм...

- Неужели компьютерное изображение всегда неэтично? И `Властелин колец`, к примеру, тоже?
- Я имею в виду работу некоммерческого, художественного характера. В рамках художественной задачи это большая проблема. Если говорить о коммерческом, условно говоря `неэтичном`, использовании, где все возможно и все дозволено... Нет, я даже обсуждать это не могу: я мало в этом понимаю. Не мой предмет. Но в художественном контексте - это очень сложно. Все равно, что заявлять, что ты был свидетелем того, чего свидетелем ты не был. Все, что связано с деструктивностью, с воссозданием на экране катастрофы, атмосферы войны, мучений людей, - это всегда большая проблема для меня. Я не знаю фильма, где показ войны был бы этичен. Поскольку мне кое-что доводилось видеть самому, я должен сказать, что кино все время делает комплименты деструкции и войне, гуманизирует процесс разрушения. Иллюстрация смерти делает ее процессом постигаемым, а это всегда плохо.

- `Солнце` ведь не будет таким фильмом?
- Нет, у нас другое содержание. Эпизод с разрушением города - не главный. Но с точки зрения этики, особенно обращенной в сторону японского народа, аспект этот важен. Не хотел бы здесь совершить ошибку.

- То есть вы боитесь, что такой риск есть?
- Нет, нет, это исключено: я слишком давно занимаюсь этой картиной, много лет готовлюсь к ней. Мы сделали все, чтобы этого не было.

- Какие этапы еще предстоит пройти, прежде чем картина будет закончена?
- На съемочной площадке мы заложили только грунт; само изображение будет создаваться в ноябре, когда мы будем работать в Москве. Там будет складываться изображение, которое мне нужно, а я знаю, что мне нужно. Как-то очень четко это представляю, поскольку здесь я сам оператор и режиссер. После этого можно будет сказать, что художественное качество заложено. Мне необходимо максимально выполнить именно художественную задачу. И перезапись, запись музыки - это январь. У нас еще длинный путь. Фильм будет готов ко второй половине января, что бы ни случилось. Мы никогда не отступаем от определенных правил в наших отношениях с продюсерами, мы никогда не подводили продюсеров - этого не было и не будет, я надеюсь. Сроки, названные продюсером, - закон. Над фильмом работает серьезная продюсерская группа - Игорь Каленов (`Никола-фильм`), с которым мы делаем уже второй фильм, Андрей Сигле (Proline-film), Марко Мюллер (Downtown Рictures). Некоторое время назад к этой группе присоединился телеканал СТС, благодаря чему фильм увидит российская телеаудитория.

- Кто будет музыку писать?
- Музыку будем собирать. Может быть, и Вагнер, и Малер, и Рахманинов. Фрагменты произведений для японского национального инструмента шо. Я не могу сказать, что этот фильм нуждается в большом музыкальном пространстве... Это тихая картина, с тишиной. Музыкальное решение для меня будет сложным. Будем специально записывать музыку. Будем работать с композитором Андреем Сигле - он же один из продюсеров, мы много работали и раньше.

- Как дальше будет разворачиваться интрига с именем и лицом актера, исполнившего в фильме главную роль - до сих пор имя не разглашалось, а лицо не показывалось, поскольку в японской традиции не принято играть роль императора? Ведь рано или поздно придется показать лицо и обозначить в титрах имя...
- Мне кажется, что наша картина - слишком скромная, чтобы вокруг нее как-то плясать. Она слишком скромная и слишком серьезная для этого. Явление фильма - это явление готового фильма, и явление актера должно произойти в художественно свершившемся факте. В практике исполнительского искусства Японии нет таких прецедентов, чтобы кто-то в игровой форме исполнял роль императора. При этом в документальном кино сам император Хирохито был снят, и эти съемки известны. Актер, конечно, будет назван в титрах, когда картина будет готова.

- Последствий не будет никаких?
- Я думаю, что нет. Моя просьба не называть актера и не суетиться вокруг него связана только с тем, чтобы дать ему возможность спокойно работать. Надо сделать картину. Возможно, раздраженная реакция некоторых людей и последует. В свое время Нагиса Осима мне говорил, что за элементарные попытки высказаться критически об императорской системе во время Второй мировой войны он дважды пострадал: на него были покушения. Япония сейчас совсем другая, но исключать экстравагантность каких-то людей нельзя. Впрочем, имя актера в России никому ничего не скажет, хотя в Японии его хорошо знают. У нас снимались актеры только основательно известные на родине. Исполнитель роли императора - театральный актер, как и все остальные актеры: с великолепной универсальной школой. Для меня было важно, чтобы у нас снимались люди, обладающие универсальными профессиональными умениями, чтобы они работали и в национальной традиции, и в европейской. После работы с этими актерами у меня впервые в жизни возникло желание сделать театральный драматический спектакль.

- Конкретных планов нет?
- Нет, пока просто желание. Мы с ними договорились, что обязательно вместе сделаем спектакль. Их корректность и работоспособность, готовность и профессиональная чистота, их актерская незамученность и простота, дисциплинированность и концентрированность меня поразили. Не могу подобрать слов.

`Степень откровенного цинизма у нас за пределами всяких оценок и критериев`

- Критики сравнивали `Молох` и `Телец`, возникала некая оппозиция. С появлением третьей части, `Солнца`, начнет вырисовываться общий сюжет тетралогии, станет видна эволюция?
- Я полагаю, здесь скорее представление человеческих характеров. А в итоговом фильме, в картине `Фауст` - если мы снимем ее когда-нибудь, - слагаемые образуют сумму. Причем это не прямое арифметическое действие: не всегда уместно складывать.

- О `Фаусте` уже можно сказать что-то определенное?
- Трудно. Идеальной была бы ситуация, если можно было бы сначала сделать все четыре картины, а потом показывать. Каждый раз после фильма я начинаю что-то объяснять... Это очень сложно, для меня это насилие, неправильность некая: не доделав всего, начинаю говорить о частях. Мне бы хотелось, чтобы зрители относились к историческому процессу более гуманитарно и персонифицированно. Для меня исторический процесс - в судьбе конкретного человека... Существует только человеческий характер, остальное - инерционные или случайные вещи.

- Вам кажется, что нетактичность выражается скорее в отношении материала ваших фильмов, нежели в отношении вашей работы?
- Конечно. Слишком много концентрируется в конкретном человеке по фамилии Гитлер или по фамилии Ульянов... Для меня это главы одной книги.

- И в последней главе, `Фаусте`, возникнет четвертая фигура - после Гитлера, Ленина и Хирохито?
- Там будет много фигур. Но это должна быть музыкальная картина, веселая, с большим количеством музыки Штрауса, очень радостная и светлая. С запахом шоколада, я бы сказал. Кто пишет сценарий, еще неизвестно, я не знаю, будет ли свободен Юра Арабов - он все же серьезный писатель, а не сценарист, времени на кино у него мало... В общем, это впереди. Называется `Фауст`, в основе - Томас Манн и Гете.

- В разных и разнонаправленных линиях вашего творчества именно цикл, посвященный разным образам власти, в наибольшей степени связан с проявлениями юмора и иронии...
- Элементы юмора присутствуют во всех моих картинах в той или иной степени, но с иронией у меня наименее мирные отношения. Иногда я тяжело воспринимаю иронию в сценариях Юрия Николаевича - когда ирония тотальна, великолепно литературна и это не всегда переносимо на экран. Я старался, чтобы ирония никогда не была основным мотивом картины. У меня немного другие принципы вхождения в героя и существования рядом с ним. Я должен относиться к своему персонажу честно. Ирония допустима лишь в том случае, если сам герой позволяет таким образом на себя посмотреть.

- Наверное, в случае с Хирохито это более реально, чем в случае Ленина или Гитлера?
- Возможно. Это более пластичный герой, он сложнее. Кроме того, он первый из наших персонажей, кто по определению был обречен на власть. Это очень важно, бился за власть человек или нет, что он сделал, чтобы власть получить. В случае Хирохито она получена по судьбе. В этом смысле монархия - очень важный институт власти, гораздо более соответствующий требованиям нравственности, тем более если он обрамлен `демократическими` институтами.

- Ваша тетралогия - отчасти способ коммуникации между властью в разных ее мифических обличиях и народом, то есть публикой. Где в этой коммуникации место художника, автора?
- Мне кажется, автор не может быть ни увеличительным зеркалом, ни указкой. Я из череды читающих, смотрящих и думающих людей, ничем не отличающийся от других... Исключительность свою поддерживать и думать о ней ни в коем случае нельзя. У меня есть определенная точка зрения, простая: я считаю, что власть не от Бога, что это не божественный промысел. Никакого Дьявола в мире нет, есть человек и Бог. Все, что делает человек, делает человек.

Нет границ преступности человека, и это проблема человечества, наша беда. Главным инструментом, с помощью которого что-либо совершается, является человеческий характер, и ничто нам не заносится, как споры с Луны. Все возникает от нас, а единожды возникшее никуда не уходит, поэтому надо очень внимательно относиться к тому, что мы порождаем. Родили нацизм - он теперь уже никуда не денется, останется навсегда... Я не собираюсь никого ничему учить и не уверен, что прав, - может, и не прав. Но пока противоположные точки зрения меня не убеждают. Все вокруг определяет характер человека, стихия характера. Нет никаких закономерностей, никакой науки вокруг власти, никаких советников, никакого института и механизма сдерживающего - есть только стихия воли. Женский характер в России у мужчин.

- Вы не верите в Дьявола и считаете, что можете сделать фильм о Фаусте?
- Для чего-то же я собираюсь сделать эту картину! (Смеется.) Надо попробовать ее сделать. Мне нужно самому до этого еще дойти, дожить. При всей программности этих работ, несмотря на жесткую конструкцию замысла, они подвергаются изменениям со временем.

- Внешний мир тоже, наверное, воздействует на замысел?
- В меньшей степени. Меня не удивляли нисколько ни чеченская война, ни одиннадцатое сентября - как будто я много раз это слышал и видел.

- А `Норд-Ост`, Беслан - не испытываете какого-то `ах`?
- Нет. Удивлять тут может только степень неумелости и непрофессиональности тех людей, задачей которых является предотвращение этого всего. Определенную группу людей загнали в угол, и они теперь могут не останавливаясь совершать людоедство, преступления. Я понимаю, почему это, и понимаю, что будет еще страшнее. У меня вызывает только печаль, что этого не понимают люди, у которых в руках власть и которые так мало думают.

- Какими могут и должны быть в сегодняшних обстоятельствах, в частности в России, взаимоотношения художника с властью?
- Мне кажется, глупо, когда изначально существует установка на конфронтационность этих отношений. Власть - это и стратегическая политика, и социальные процессы, и взаимопомощь... Тут все непросто. Конфликтность может возникать на уровне стратегической политики, которая может создавать тяжелые условия жизни. Живя в Петербурге, я вижу, в каком катастрофическом состоянии город в социальном смысле. Я думаю, и у вас тоже нет вопросов о том, что происходит на Кавказе. А что делать в Петербурге, где огромное количество нищих пенсионеров и с каждым годом все больше дичает молодежь? Общество не очень умное у нас, к сожалению, в социально-политическом смысле, оно неумное и неталантливое. Это очень плохо...

- Вот вы на выборы пойдете - будете в камеру говорить, за кого голосуете, и тем самым призывать других к тому же?
- Если я соглашусь, чтобы мне публично задали этот вопрос, я публично отвечу, за кого голосую, - этим правилам надо следовать... Если говорить об ответственности - вот, к примеру, в последнее время у меня постоянно идут телефонные разговоры с нашим губернатором Матвиенко по очень простым вопросам: ситуация вокруг одной из школ города, которая закрывается; проблема, как помочь жильем одной женщине-дворнику, которая родила ребенка и которой негде жить. Это происходит оттого, что ко мне обращаются за помощью. В девяти случаях из десяти я отказываюсь помогать, потому что ничего не могу сделать. Когда я получил звание народного артиста России, стало тяжелее. Ко мне стали обращаться намного чаще, но я по-прежнему мало что могу. В ответ на мои просьбы губернатор старается хоть как-то помочь. Но я начинаю думать, что и у нее возможности ограничены. В стране существует такой затрапезный, такой несовершенный механизм власти: настолько ржавые инструменты и столько людей, раздраженных и злых, включены в осуществление власти, что иногда распоряжение, которое дает губернатор, просто не доходит до адресата. Моя задача - если это возможно, оказать воздействие на решение таких вопросов, но не политических, потому что в вопросах политических мне бессмысленно что-то делать: меня никто не слушает. Что бы я ни говорил по вопросам национализма, фашизма русского, я никогда не слышал никакой общественной рефлексии на эту тему. Я не чувствую, что являюсь человеком, чье мнение влияет на общественное мнение. Я частное лицо, которое занимается каким-то там частным кинематографом, каким-то авторским кино, которое в России на самом деле мало кто видит в упор.

- Ну, это не правда.
- Правда, правда, правда... Поэтому чем говорить, что как режиссер я должен воздействовать на политику, лучше скажу, что могу участвовать только в конкретных судьбах людей - мне не жалко времени и сил.

- Возьмем `Фаренгейт 9/11` Майкла Мура: смотря его, я в основном думал о невозможности сделать такой фильм в России, на российском материале. Вы же в том числе и документалист. Вам не было бы в порядке эксперимента любопытно сделать что-то подобное? Вы ведь, кстати, делали картину с участием Ельцина... А про Путина не хотите?
- Мне было бы это совсем не интересно. Механизмы этих проблем в Штатах и у нас все же различаются. Степень откровенного цинизма, с которым совершаются какие-то действия, у нас за пределами всяких оценок и критериев. Она за пределами. То, что называется политической жизнью в России, это хаос. Механизмы эти настолько примитивны, что мне на них было бы жалко сил. У меня нет внутри ощущения своей значимости и своего влияния. Я многое делал в документальном кино - на мой взгляд, очень важное, что и не показывается до сих пор. У меня есть картины, которые никто в России не видел. Не показывались они по телевидению, и не пробиться. Вы `Провинность` не видели? Ну вот, пожалуйста, пять серий!.. Все же такие фильмы есть служение обществу, это не для себя делается. А обществу можно служить в тех случаях, когда чувствуешь благодарность. Такие фильмы должны быть востребованы. Они не востребованы.

`С религией в искусстве надо обращаться нежно`

- Ваше исследование будет продолжено в постановке двух опер, посвященных, в сущности, сходной теме - природе власти в России, - которые вы будете ставить в `Ла Скала` и Большом, `Хованщины` и `Бориса Годунова`?
- Для меня оперы с точки зрения этой темы деперсонифицированны. В контексте властных амбиций Бориса Годунова мне опера неинтересна. Там есть гораздо более важные вещи, выраженные в музыке - в гармонии. Там есть страсти, которые выше этого раздражения властного. К тому же русские размышления о власти - это не симфонический оркестр, это какие-то отдельные истерические вскрики, отдельные жутковатые и трагичные коллизии.

- То есть опера для вас выше литературы и кино?
- Когда мы говорим об оперной форме, для меня здесь другие законы начинают работать. Вопросы гармонии, жизнь самого автора, парадоксы сюжета... Больше противоречий, чем в `Хованщине`, с точки зрения сюжета трудно найти. Там есть вещи абсурдные, которые трудно во что-то складываются. Вокруг российского искусства XIX века много наслоений послереволюционного толка, и мне это не очень нравится. Так же, как мне не очень нравится, когда делаются излишние акценты на религиозно-православной мотивации. Совсем не нравится. То же самое, как в еврейской теме, когда все сваливается в кучу, и страшная трагедия народа превращается в заработок для американских удачливых кинорежиссеров. На самом деле их не волнует жертва народа. С религией в искусстве надо обращаться нежно.

- Все же православие сейчас в России в другом положении - это своего рода `правящая религия`...
- Самым правильным в этой ситуации была бы мудрая дистанция. Когда патриарх мог бы сказать тому же президенту, что есть вещи, которые ни в каких случаях совершать нельзя.

- Трудно себе представить, как патриарх осудил бы действия российских военных в Чечне - как, скажем, Папа Римский осудил бомбардировку Косово силами НАТО, в число которых входили и итальянцы...
- Место католической интеллектуальной элиты - особенное. У нас нет этой духовной религиозной элиты. Есть элита административно-служебная, церковная. Это все признаки ювенального общества. Россия - подростковая страна. Во всем эта подростковость. Как нет таланта к созиданию, так нет таланта к созданию социума. Политически талантливых людей в России так мало, что, кажется, их нет вовсе.

- Как вы, человек не вылезающий из постоянной творческой работы, можете говорить об отсутствии созидательного таланта?
- Потому что я вижу, что происходит вокруг. Я вижу, что общество развивается по клише, его жизнь развивается случайно. Меня это не устраивает. Меня совсем не устраивает то, какое значение сегодня имеет английский язык для России. Не устраивает, что для молодежи нет места в жизни... Для молодежи место должно быть предопределено! Посмотрите, где проводит время студенческая молодежь. Посмотрите, где ее нет, - в театрах, в кинематографе, на выставках, среди читателей серьезной литературы. За очень небольшим исключением. А это первый показатель нездоровья общества. Подростки и молодежь - бич страны.

- Это не совсем так, и не везде так. В Москве стоит сходить в кино на арт-хаусный фильм. Или в театр, и можно увидеть множество молодых людей...
- Их очень мало. И гораздо важнее то, что происходит за пределами Москвы и Петербурга, а там просто беда. Страна, которая состоит из одного города, - это убогое больное существо. У нас есть только московское телевидение, только московская пресса, только московское политическое сообщество.

- Это связано с политической ситуацией.
- Не только - это отражает реалии. Посмотрите на уровень культуры Краснодарского края, посмотрите, что происходит в Свердловской области, да и в Московской - что это такое! Даже если говорить о Петербурге, я могу со всей ответственностью сказать: это один из самых провинциальных городов России. Мы шаг не можем ступить здесь без Москвы. Технологий и специалистов у нас нет - даже по элементарным вопросам. Вот сейчас начинаем обработку картины - куда едем? В Москву.

- Два лучших режиссера страны - вы и Алексей Герман - работают на `Ленфильме`.
- Да? На `Ленфильме` на самом деле много великолепных режиссеров. Есть настоящие гранды - Овчаров, Лопушанский, Евтеева, Черных, Бортко, Мельников...

`Ты делаешь так не потому, что ты такой заумный, или такой эгоист, или такой высокомерный`

- В Венеции был удивлен - признаюсь, неприятно, - когда посмотрел талантливый фильм Светланы Проскуриной `Удаленный доступ`. У меня было впечатление ломки последних остатков коммуникации между режиссером и зрителем: по принципу `мы вам не нужны, так и сами без вас обойдемся`. Вы никогда не чувствуете себя повинным в грехе (если, конечно, считать это грехом) пренебрежения к публике, к зрителю?
- Это очень серьезный вопрос. Я сразу хочу сказать, что Светлана сделала серьезную картину - такие фильмы складываются по внутренним побудительным мотивам. Режиссер не может все время оглядываться. Ты делаешь так не потому, что ты такой заумный, или такой эгоист, или такой высокомерный. У тебя просто так складывается, так идет.

- Но вы сетуете на то, что люди недостаточно высоко ценят то, что вы делаете...
- Я не жалуюсь, я говорю об этом как о факте. Совершенно необязательно, что он меня огорчает. Нет, значит, нет. Я слишком независимо существую в киноязыке, чтобы не учитывать, что это вполне может быть кому-то не по нраву.

- Куда интереснее резонанс от художественного высказывания, чем от любого, даже самого откровенного, интервью.
- Для этого время нужно. Критерий - только время. Кому-то сейчас не нравится картина Светланы, а через некоторое время, может, она останется, а `Русского ковчега` не будет. Там у нее такие особенные человеческие натуры! Ценность - в портрете эмоций. А Бродский тоже не публичен. Художественная форма никогда в тупик не заведет. Она никогда никого не поведет по ложному пути. Даже если автор заблуждается, художественная форма - всегда простой и ясный путь вперед. Светлана идет вперед.

- Думаете, нельзя все это сымитировать?
- Параджанов иногда имитировал.

- Зайдем с другой стороны: помню ситуацию в Каннах, когда после премьеры `Отца и сына` вы были в достаточной степени раздражены реакцией публики (кстати, весьма благосклонной), увидевшей в отношениях персонажей аллюзии на гомосексуальные отношения. Имели ли вы право порицать тех, кто так трактовал картину, кто нашел в ее художественной форме то, что вы - автор - не хотели туда вкладывать?
- Люди, которые спрашивают меня о том, что я делаю, имеют право высказать свою точку зрения, но должны выслушать и мою. Они должны точно знать, что я имел в виду, а чего не имел - коли они вошли со мной в контакт. Современный способ инфицировать искусство всякого рода сквозняками - это неверно, это неэтично, но это становится правилом. Можно говорить сколько угодно о свободе общества, но в не меньшей мере надо защищать и чистоту художественного результата.

- Но ваши-то фильмы очень двойственны, даже туманны. Они приглашают зрителя к любым трактовкам.
- Не к любым! Когда мы начинали делать `Мать и сын`, меня спрашивали: `Это что, про инцест?` Я: `Вы что, с ума сошли?` Когда идет речь о картине `Отец и сын` - что, гомосексуализм? Журналисты и кинокритики превращают кино в мусорку, в сточную канаву, где все есть. Киноискусство не сточная канава, искусство - это система жестких критериев. Не инфицируйте киноискусство. Есть фиксированный художественный процесс, есть результат.

Тут, как и в политике, нельзя ни в коем случае провоцировать пограничные ситуации. У меня в этом глубокая уверенность. Нужно быть максимально деликатными во всех случаях, во всех смыслах. И в отношениях с властью все стороны должны соблюдать деликатность... Это, конечно, пожелание. Но стремиться к этому надо. Власть могла бы вести с обществом диалог через людей, у которых нет ссор со всеми. Какая-то часть интеллигенции могла бы быть такой... Лихачев был таким. В обществе должны быть люди вне конфликтного поля. Это необходимо.

- Интеллигенция сама проводила деструктивную работу по дискредитации образа интеллигента, и вполне успешно.
- Я согласен с вами. Я сожалею об этом.

- Вы говорите о зоне бесконфликтности. Вернемся к неизбежным конфликтам. Насколько для вас, человека творчески независимого, важно то, что пишут о вас критики? Вы придаете этому значение?
- Огромное значение! Есть только одна проблема - мое понимание того, что такое критика. Это самостоятельная философская деятельность. Для меня важно, чтобы критика не обслуживала меня, не хвалила или ругала. Важно, чтобы человек, который занимается теорией кино, создал бы такой уровень размышлений, к которому я должен был бы тянуться, - он должен быть крупнее меня, выше меня, больше и дальше. Потому что я многого не могу со своего балкончика видеть. Есть такой человек - Михаил Ямпольский. Такие люди имеют огромное значение для практики искусства. Хорошая критика должна быть фундаментальной, преданной твердым вещам, которые не раскачать. Эти люди определяют уровень критериев, а не пишут, хорошая или плохая картина. Да я могу набросать вам столько претензий, перечислить столько недостатков моих фильмов, что любой - даже самый зловредный - человек просто от досады умрет! До такой степени я знаю несовершенство того, что я делаю. Но гораздо для меня важнее, чтобы человек видел пространство, в котором существую я и мы все. Пространство этой жизни.

- Вы показываете себя идеалистом, рисуя союз критика-теоретика и режиссера-практика...
- А зачем иначе это нужно, если оно не воспитывает и не развивает? Зачем нужна эта рефлексия? Получится сплошное `Эхо Москвы`. Написанное - важно. Написанное - поступок.

- Критик посмотрел (или послушал, прочитал) произведение - и исполнил функцию посредника между художником и потребителем, разве нет?
- А это не нужно. Между зрителем и художественным автором такие посредники не нужны. Нужны чичероне, которые помогают, а журналисты - сор на этом пути. При таком развитии телевидения и Интернета нужны только люди, которые конкретно и точно донесут информацию. Комментирующие, излагающие свои какие-то впечатления - не нужны. Если только это не крупные личности.
Все в конце концов начинается с мотивации, которая есть у пишущего человека. Если это хамское, грубое, высокомерное использование своего положения в средствах массовой информации... Режиссер не может ответить, вы ведь наносите удар из-за угла! Не надо никогда ругать, надо изложить свои впечатления уважительно, мотивированно.

- А если необходимо сориентировать зрителя, который тонет в море премьер, и буквально не позволить сходить ему на очень плохой и, с точки зрения критика, вредный фильм? Какой-нибудь условный `Антикиллер`?
- Люди, которые делают такие фильмы, понимают, что находятся в определенной нише. Раз они берут эти сюжеты и таким образом это делают, они же не находятся в плену иллюзий, что снимают `Восемь с половиной`!

- Могут и находиться. Они считают, что публика нуждается в том, что они делают. Мало кто по-настоящему циничен и думает только о деньгах - Егор Кончаловский уверен, что занимается искусством, и Миша Шуфутинский, вероятно, считает, что пишет для народа настоящую поэзию...
- Но народу действительно это нужно, Кончаловский и Шуфутинский только подхватили запрос. Это вопрос о сути той жизни, в которой мы находимся. О качестве народа, о качестве материала жизненного. Мне кажется, что в любом случае самые достижимые, реальные и полезные результаты - когда находятся деликатные формы, чтобы говорить об этом.

- Уровень-то понижается: вот показывали `Вокруг смеха`, где рассказы Зощенко читали и народ над этим смеялся, а теперь смеется над `Аншлагом` вовсю...
- Думаете, телевидение уровень понизило? Я думаю, что огромное число людей всегда было готово к `Аншлагу`. Зыбкость русского общества как раз в том, что огромное количество людей склонно к этому, так же как огромное количество людей в России предрасположено к преступной деятельности. 55% предрасположено к криминальной деятельности. Поэтому так опасно стихийное и бездумное, идиотское развитие телевидения, сериальных криминальных жанров. Они дают базу. Телевидение преступно.

`В нашем доме никогда не бывала и не читала стихи Ахматова, и Шостакович тоже не играл нам на фортепиано`

- А что дает базу вам в творчестве? Что необходимо для возникновения какого-то художественного импульса?
- Никакие обстоятельства моей личной жизни никогда не переползали в то, что я делаю в кино. Моя жизнь не имеет никакого отношения, никакой связи с тем, что я делаю. Никогда, ни в какой части. Я благодарен судьбе за то, что личные мотивы не присутствуют в том, что я делаю, потому что я сплошь и рядом слышу от режиссеров, что они почерпнули от самих себя для фильмов.

- Разве этично снимать столь личностные фильмы, как `Отец и сын` или `Мать и сын`, если источником не являются ваши собственные переживания?
- Не являются в прямом, сюжетном смысле. Но поскольку я являюсь человеком, я осуществляю свою внутреннюю жизнь... Да, я выдумываю все это. Конечно, это все выдумано. Все эти истории не имеют никакого отношения к реальности. Где вы видели такие отношения между матерью и сыном, когда они не в состоянии шагу друг без друга ступить? Это гиперболические вещи, идеальные картины. Абсолютно замкнутые на себя художественные работы.

Все-таки я сформирован литературной традицией, я не кинематографист. Мои корни не в жизни и не в кино, а в художественной литературе и программной симфонической музыке и живописи. Я человек из очень элементарной семьи, у меня нет никакой генетической предрасположенности: в нашем доме никогда не бывала и не читала стихи Ахматова, и Шостакович тоже не играл нам на фортепиано. Во мне - все то, что я видел, слушал и читал. Вот то, из чего я состою. Так сложилось. Тем более что сложилось это в советское время, когда было огромное количество ограничений, и то, чего я хотел, я не получал. Поэтому и был абсолютно замкнут на такое построение жизни.

- Какие конкретно авторы и произведения оказали на вас решающее влияние?
- Диккенс, Флобер - еще в начальной школе. Чехов. Манн и Фолкнер - уже позднее.

- По Флоберу вы сняли фильм, а по Диккенсу не собираетесь?
- (Смеется.) Нет, есть уже прекрасная картина `Оливер`, я ее люблю очень. Мне ее вполне достаточно. Лучше я не сделаю.

- А музыка?
- Когда мои сверстники упивались `Битлз`, я с брезгливостью отворачивался - мне казалось, что это настолько... Я тогда как раз открыл для себя Оннегера и `Симфонические танцы` Рахманинова. Впервые, вырвавшись из страшной провинции и учась в университете, я открывал это. И не понимал сумасшествия вокруг `Битлз`, примитивности этой.

- Сейчас понимаете?
- Нет. Может, это прекрасный поезд, но он промчался мимо меня. Я его не заметил.

- А живопись?
- Все передвижники. Рембрандт, конечно, Эль Греко. Можно называть и называть, мир искусства классического настолько велик и важен, что нет ни одного лишнего звена. Помню, почему-то в свое время на меня произвела колоссальное впечатление `Кармен-сюита` Щедрина. Не знаю почему. Почему на меня Рахманинов в исполнении Зубина Меты производит такое впечатление? Не могу объяснить. Почему Шестая или Девятая симфония Дворжака оказала на меня такое воздействие? От провинциальности, наверное, потому, что прочих влияний сильных не было. Потому, что надо было во всем полагаться на собственные силы и никто не мог ни помочь, ни посоветовать.

- Современная живопись или музыка, современная литература вас прельщают?
- Я не успеваю, и у меня проблемы с глазами - чтение, к сожалению, для меня закрыто на какое-то время. Я хожу на все большие выставки, которые устраиваются в Петербурге, и ищу там портреты. И не нахожу. Мне становится неинтересно. Я отравлен Эль Греко. Как будто судьба мне руку поставила или глаз. Как можно что-то слушать после квартетов Моцарта?

- Вы же слушаете Дворжака?
- Слушаю, но это другое... Вы правы, конечно.

- В связи именно с вашей деятельностью возникает вопрос о жертвенности художника - я говорю о тех неделях, которые вы проводите в больнице после очередных съемок, об операциях на глазах, важнейшем для кинорежиссера органе... Однако после `Тельца` в `Солнце` вы вновь беретесь за операторскую работу вдобавок к режиссуре. Насколько это необходимо, насколько это влияет на конечный результат и влияет ли?
- Степень такой отдачи - выбор каждого человека. Если бы у меня была возможность изменить профессию, я бы это сделал. Если бы кто-нибудь некоторое время назад смог бы доходчиво, просто и ясно объяснить мне, что это дело от меня потребует, какую плату я должен заплатить, я бы, конечно, не стал режиссером. Это неразумное и абсолютно безобразное отношение к жизни. Я ничего не приобрел, но потерял, в общем, все в своей жизни. Она пролетает, как птица. Пролетают годы целые, десятилетия. Если оглядываюсь на фильмографию, иногда самому становится страшно: неужели это все - в рамках одной моей жизни? Вопрос даже не количества, а разности.

Мне очень тяжело об этом говорить и думать, потому что я знаю, чем я за это заплатил. Так нельзя жить, так нельзя распоряжаться своей единственной жизнью. Опыт моей жизни - большая ошибка. Если бы еще профессиональным поприщем была литература, в этом была бы высота самого положения, высота изначального результата, самой культуры литературной. Но речь идет о кино, которое - низкое занятие, временами очень тяжелое, требующее огромной воли, внешней и внутренней. Порочность кинематографа в том, что он связан с внешним волеизъявлением. Ты должен эту волю распространять на тех, кто работает с тобой, вовлекать их, убеждать примером или действием - разумным, конечно. Заманивать в пространство, которое часто является обманом для тебя самого. И нет возможности понять, что ты делаешь, потому что никогда не известно, что получится - при всей огромной концентрированной работе. Мы много знаем, но во многом остается доверять интуиции, и всегда есть страх, что она может тебя подвести, покинуть на какое-то время, - это ужасная ответственность.

Да и сама жизнь фильма в обществе мне кажется противоестественной. Я всегда неловко себя чувствую, когда речь идет о рекламе какого-то моего фильма. Как профессионал участвую, поскольку дал слово продюсерам, но внутренне считаю это не очень порядочным. Сделанный фильм должен иметь какую-то нишу без назойливости. Его должен посмотреть только тот человек, который хочет. Не каждый, не всякий. Все же это - от души к душе. Мне, честное слово, неловко каждый раз, когда человек встает и, проклиная меня, выходит из зала. Я был свидетелем того, как это делалось с грязными, дичайшими словами. Я чувствовал свою вину перед этим человеком: ему просто не надо было там быть!

С другой стороны, я могу сам себе сказать: `А мог бы не снимать`. Другие режиссеры могут много лет один фильм снимать... У нас у всех разные возможности. Я снимаю потому, что соглашаюсь снимать в любых условиях. Мне не знакомы другие обстоятельства, экономические и организационные.

- А если бы пригласили в Голливуд, пошли бы?
- Если есть гарантия серьезной работы - почему нет.

- По вашим словам, кино есть борьба индивидуальной воли с объективными обстоятельствами. Когда вы смотрите законченную картину, вам чаще кажется, что триумф воли состоялся или что он не удался?
- Когда картина закончена - в любом случае состоялся. Дважды у меня задуманный фильм не был снят: когда мы давно с Юрием Арабовым задумывали фильм Silentium по Тютчеву, и год назад, когда мы за день до съемок остановили фильм по Чехову - нас обманули с деньгами. Комедия такая должна была быть...

- Вам бы давно пора снять комедию.
- На самом деле, очень должна была быть смешная картина. Задача режиссера - начав дело, ответственно выполнить его. У меня вот никогда не было конфликтной зоны с продюсерами: у нас общие задачи. В механизме все должно быть притерто, машина должна ездить. Из этого состоит профессиональная работа режиссера, а не из демонстрации его художественного своеобразия - шарф, берет, девочки-ассистентки... Ты должен создать машину, которая двигается и живет, а не стоит. Это рутинная работа.

- То есть вы о себе скорее готовы говорить как о профессионале, а не как о художнике?
- Да. Я - профессиональный работник. Не более того.

Просвещенный милитарист
Главный герой фильма `Солнце` император Японии Хирохито, прямой потомок богини солнца Аматэрасу, родился в Токио 29 апреля 1901 года, а уже в 1926 году взошел на престол, ознаменовав тем самым период правления Сёва (`просвещенный мир`). Ровесник века, он находился на троне более 60 лет, вплоть своей до кончины 7 января 1989 года, - почти рекордный срок для ведущей многовековую историю японской императорской династии. За время правления Хирохито Япония успела стать одной из ведущих колониальных держав, развязать войну против США и Великобритании,
оккупировать земли, значительно превосходящие собственную территорию (около 7 миллионов километров с населением более 500 миллионов человек), затем потерять свои приобретения и капитулировать. Как верховный правитель страны Хирохито несет ответственность за кровавую резню в Нанкине в 1937 году, за нападение на Перл-Харбор в 1941 году, а также за миллионы жертв военных действий в Юго-Восточной Азии. 2 сентября 1945 года Хирохито подписал капитуляцию Японской империи, а 1 января 1956 года публично отказался от статуса `живого бога` (этому событию посвящен фильм Сокурова). Это было зафиксировано в конституции 1947 года, в соответствии с которой император признавался `символом государства и единства народа`. После этого Хирохито отдалился от управления страной, посвятив себя научным занятиям и семейной жизни.

Одинокий голос режиссера
Александр Николаевич Сокуров родился 14 июня 1951 года в деревне Подорвиха Иркутской области. Окончил в 1974 году исторический факультет Горьковского государственного университета, а в 1979-м - режиссерский факультет ВГИКа. Работал сначала ассистентом режиссера на Горьковском телевидении, затем (с 1980-го) - режиссер студии `Ленфильм`. Первые фильмы Сокурова - документальный `Мария` и художественный `Одинокий голос человека` по мотивам рассказа Андрея Платонова `Река Потудань` - были сняты в 1978 году, а публике впервые были показаны десять лет спустя. Двойственный дебют задал два вектора творчества режиссера - документальный и художественный. Уникальный визуальный стиль картин режиссера и его склонность к философской постановке самых серьезных проблем сделали Сокурова одним из ведущих режиссеров современного авторского кино. Сокуров снял более сорока игровых и неигровых, полно- и короткометражных картин, многие из которых признаны отечественными и зарубежными киноведами выдающимися. Среди самых известных - `Спаси и сохрани` (1989), `Круг второй` (1990), `Духовные голоса` (1995), `Мать и сын` (1997), `Русский ковчег` (2002). С 1998 года работает вместе с постоянным сценаристом Юрием Арабовым над циклом, посвященным разным обличиям власти: фильм о Гитлере `Молох` (1999), фильм о Ленине `Телец` (2000), сейчас в производстве фильм о японском императоре Хирохито - `Солнце`. Сокуров - лауреат множества фестивалей, в том числе локарнского (`Бронзовый леопард` за `Одинокий голос человека`) и каннского (приз за сценарий - `Молох`, приз ФИПРЕССИ - `Отец и сын`). Живет и работает в Петербурге.

18.10.2004

ГАЗЕТАhttp://nvolgatrade.ru/