ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ РАЗУМНЫЙ
Увлечение прилагательными при характеристике общественной значимости сколь - либо заметных индивидуальностей приобрело ныне характер эпидемии, а точнее - пандемии. Интенсифицирует подобный процесс многогранный комплекс взаимосвязанных факторов - от болезненных амбиций той или иной группы, как ныне говорит молодежь - "тусовки" до практически не знающего границ рекламного бизнеса, прокручивающего гигантские деньги на тех или иных именах, долженствующих стать кумирами скоротечной, но всегда прибыльной моды.
Невольно поражаешься изобретательности пишущей и вещающей в эфир околожурналистской братии: милая девушка, промелькнувшая на экране, провозглашается "звездой первой величины", посредственный литератор, добившийся коммерческого успеха на перезагруженном книжном рынке, возводится в ранг современного первоклассного писателя, архитектор, побуждающий ошеломляющими воображение конструкциями бездумных (а может быть и безродных) властителей крушить шедевры отечественной архитектуры, именуется градостроителем, сопоставимым с Воронихиным, заурядный певец оказывается "блистательным" и "неповторимым" маэстро. Нечто подобное происходит и в науке, и в других сферах человеческого духа
Как ни странно, но против этого всесветского помрачнения есть лишь одно эффективное целительное средство - имя общепризнанного в той или иной области нашего духовного бытия творца. Согласитесь - когда вы произносите имя Эйнштейна или Ландау, Есенина или Шолохова, Барсовой или Козловского, Станиславского или Феллини, нет нужды подыскивать прилагательные, эпитеты и прочую словесную муть. Здесь имя совпадает с сущностью, ее адекватно выражает. Счастьем, подарком судьбы можно считать встречу с людьми подобного масштаба, ибо они укрепляют веру в человека, в его совершенство. Для меня навсегда одной из таких встреч стало общение с Николаем Афанасьевичем Крючковым.
Полагаю, что это как раз тот случай, когда герой моего краткого эссе не нуждается ни в представлении, ни в характеристике, а уж тем более - в любых "прилагательных". Его творческий путь - это более ста кинофильмов, в который он создал запоминающиеся навсегда классические образы, начиная от Сеньки в "Окраине" Бориса Барнета (1933 год). Здесь невольно сдерживаю пыл киноведа и критика - так и подмывает рассказать о галерее классических образов, созданных Николаем Крючковым в фильмах И. Пырьева, С. Герасимова, И. Хейфица, А. Столпера, братьев Васильевых. Но в данном случае в этом нет необходимости, ибо наше киноведение исследовало его творчество весьма фундаментально.
Моя же, неизмеримо более скромная литературная цель - зафиксировать те краткие минуты непосредственных контактов с Николаем Афанасьевичем Крючковым, раскрывающими его общечеловеческую масштабность и принципиальность. Вспоминаю, как в конце августа 1962 года в Отделе кадров Института философии мне вручили выписку из протокола N 83/11 заседания Президиума Оргкомитета Союза работников кинематографии СССР, в которой в частности говорилось: "1. Создать рабочую комиссию для подготовки предварительного проекта доклада Оргкомитета на Учредительном съезде в составе т. т. Новогрудского А. Е., Разумного В. А., Галантера Б. Е., Зоркой Н. М., Маневича И. М.". Директор Института философии академик Константинов Ф. В. откомандировал меня в распоряжение И. А. Пырьева и началась будничная, изнурительная и в то же время увлекательная работа над текстом будущего доклада.
Однажды, оказавшись в кабинете И. А. Пырьева в Доме кино, лицом к лицу столкнулся с Николаем Афанасьевичем Крючковым. Не обращая внимания на мое (как мне кажется теперь, спустя сорок пять лет!) глупо-восторженное выражение, он пожал мне руку. Да так, что хрустнули кости на перебитой на фронте руке, и я невольно оказался едва ли не под столом. Словно извиняясь, он сразу же перешел к неожиданному краткому рассказу о первых уроках бокса, которые он, простой потомственный рабочий, гравер-накатчик с Трехгорной мануфактуры, навсегда "заболевший" театром, некогда получил от своего первого кинорежиссера Бориса Барнета, бывшего отличным спортсменом.
Как и всякий значительный человек, Николай Афанасьевич Крючков ценил быстротекущее время и избегал пустословия праздного, бессмысленного общения. Усвоив эту логику с малолетства как грань общепринятого в интеллигентной среде поведения, я не стремился к навязчивым контактам с великим актером. Единственное, что я себе позволял - передачу ему новых моих книг и статей, в ту пору - предельно полемичных, быть может - излишне "лихих" по стилю, направленных против выстраданных героическим народом ценностей, против явных и скрытых нападок на русскую национальную культуру.. Между прочим, рад тому, что нынешние "либералы" порою со злобой вспоминают о них в Интернете!
В течение шестидесятых годов прошлого, двадцатого века на меня обрушился впечатляющий град разносных статей, радиопередач и памфлетов, который трудно было бы выдержать, если бы не твердая рука таких друзей, как писатели Анатолий Сафронов и Георгий Мдивани, журналисты Дмитрий Большов и Иннокентий Попов, литературоведы Владимир Щербина и Александр Дымшиц, искусствоведы Александр Сидоров и Андрей Лебедев. Они, как и многие другие, не дрогнули в той ситуации, прекрасно понимая, что ее провоцируют весьма влиятельные силы в партийной верхушке, социальную сущность которых ныне не трудно определить по всему, содеянному ими с Россией. Все мы предвидели, какие исторические последствия вызовут подковерные выпады тех, кого уже в те далекие годы заботливо расставляла в средствах массовой информации как шахматные фигуры на доске, мохнатая лапа бестиариев - реальных правителей мира. Об этом сегодня можно узнать не только по трагедии России, русского народа, но и из самых серьезных философско-исторических исследований, таких, например, как труды проф. С. П. Расторгуева и его коллег, наглядно раскрывающих новым поколениям то, что мы переживали в те годы, то, что ныне называется технологией информационной войны.
На фоне застывшей в ожидании прессы и тем более - оцепеневшей в вязком ожидании колеблющейся интеллигенции особой по значению и мужественности стала для меня статья Николая Афанасьевича Крючкова "Справедливая критика". Как былинный герой, он пошел напролом, называя все вещи своими именами, подтверждая мою мысль о целенаправленном размывании в прессе идеалов патриотизма, о снобистском отношении к нашей кинематографической классике, шире - к нашим выстраданным десятилетиями реалистическим традициям. ":К сожалению, - писал он, - о советских мастерах кино, создавших самое революционное киноискусство мира - режиссерах, актерах, операторах, сценаристах - пишут в журнале очень редко. А если и пишут о наших деятелях кино, то главным образом о тех молодых режиссерах, которые находятся в плену подражания западным мастерам, подражания, из-за которого пропадает национальный характер искусства, пропадают идейная направленность и реалистическое отношение к изображаемой действительности. :Разве не обидно, что смотришь иной наш фильм, и достаточно переменить имена героев, и не поймешь, где происходит действие картины - в какой-нибудь западной стране или в Советском Союзе".
Не устоял - и единственный раз в жизни позвонил Николаю Афанасьевичу, высказав наряду с благодарностью и предположения, какой шабаш сразу же развернут "критекессы обоего пола", как говаривал обычно систематически травимый ими Иван Пырьев. Он выдержал весьма красноречивую паузу, а затем выдал в их адрес такой красноречивый и сочный мат, что даже я, побывавший в разных жизненных коллизиях и между разными людьми, обомлел:
Конечно же, Иван Александрович Пырьев оказался прав - о легендарном актере нашего кино стали писать все меньше и меньше, хотя он до последних жизненных сил снимался в кинематографе, "критекессы", монополизировавшие право на суждение о художественных ценностях, вдруг единодушно начали утверждать, что Крючков - сугубо театральный актер, да еще периода двадцатых годов, времен Театров рабочей молодежи. Снисходительная интонация в суждениях об его творческом подвиге стала чуть не признаком хорошего тона в липкой околокинематографической среде представляющей собою прелюбопытнейшее социальное явление, зачастую омрачающее жизнь самых ярких творческих индивидуальностей.
Памятуя о мужской верности избранным раз и навсегда идеалам Николая Крючкова, до конца его дней в 1994 году посылал ему все свои труды - с единственной надеждой, что он еще и еще раз ощутит бессмертие того дела, которому служил как настоящий солдат. В одном почти пудовом энциклопедическом издании недавно прочитал о нем в краткой и в основном доброжелательной статье: "Есть еще зрители, которые помнят прекрасного актера и до сих пор являются его поклонниками". Действительно, они - есть и отнюдь не только убеленные сединами немощные старцы. Проверил себя, вышел на двор и спросил молодых, веселых ребят, кого они лучше всего помнят по нашему старому и доброму русскому кинематографу. Клянусь всем дорогим для меня - был поражен, когда они, не задумываясь, назвали Николая Крючкова.
