Профессор Друзин Валерий Павлович предложил как-то навестить поэта Бориса Александровича Ручьева, остановившегося в гостинице "Центральная". Заодно и познакомить с автором прекрасных поэм "Любава" и "Красное солнышко".
Я с удовольствием принял приглашение. Давно знал не только поэмы Бориса Александровича, написанные в уме и вынесенные из заточения, чтобы быть перелитыми в строки на бумаге.
Мне было известно, что настоящей фамилией поэта была Кривощеков. Но кто-то еще в юности сказал ему, что с такой фамилией в поэзию входить неловко. И он выбрал себе звонкий псевдоним.
Знал я и о том, что по совету Николая Полетаева, заведующего отделом поэзии в журнале "Октябрь", он из Москвы, где оказался после окончания школы в Кургане, отправился на строительство Магнитогорска. Здесь Ручьев перепробовал много профессий: был землекопом, плотником, бетонщиком. И одновременно печатался в газете "Магнитогорский рабочий". Первая его книга стихов "Вторая родина" вышла в 1933 году и получила высокую оценку в критике.
Казалось бы, впереди были ясные дали, счастливая судьба стихотворца. Но этому не дано было осуществиться. По доносу он оказался в лагерях, где провел почти семнадцать лет.
Естественно, меня прежде всего интересовала не история создания известных поэм, хотя и это заслуживает особого разговора. Но в тот момент более интересным мне показалось выяснение причины его заточения.
И вот когда мы познакомились и сели за гостиничный стол хозяина номера, во время разговора я все же каким-то образом сумел спросить Бориса Александровича: за что же он был наказан таким огромным сроком заключения.
Думал, что это напоминание будет ему неприятным и вызовет неудовольствие с его стороны. Но Ручьев охотно откликнулся на мой вопрос и даже как-то оживился:
- Чего в молодости не наделаешь?!
И потом рассказал.
У него в Москве вышел очередной сборник стихов. Он вернулся в Магнитогорск с большущим по тем временам гонораром. И по этому случаю решил как следует угостить друзей. Это были молодые строители города, люди увлеченные поэзией, веселые, энергичные.
Застолье продолжалось до рассвета.
Поддавшись общему пафосу пожеланий самого невозможного и несбыточного, Борис Ручьев неожиданно заявил:
- Ребята! Если бы я был председателем совнаркома, я бы Васю сделал наркомом обороны, Колю - наркомом иностранных дел, Серегу - наркомом просвещения...
И так он распределил все "портфели" в своем "кабинете".
Тут Борис Александрович улыбнулся: - Кому-то не понравился, видимо, портфель, потому что на следующую ночь за мной пришли. Следователь, которому меня передали, сказал, что на меня поступило сообщение, а вообще-то проще было сказать - донос, в котором говорится, что в Магнитогорске в ночь с такого-то на такое Борис Ручьев формировал новое правительство страны.
Естественно я ему все популярно объяснил. Это не что иное, как чепуха, мальчишеская шалость и, если хотите, поэтическая блажь.
- Почему же вы, поэт, не о женщинах, не о стихах или еще о чем-то подобном не говорили? - резонно спросил следователь.
- Помню, я ему сказал, что ответить на этот вопрос не могу. Потому как блажь, она и есть блажь.
Она-то и стоила мне десяти лет лагерей.
- А ведь вы еще находились в лагере семь лет?!
- Да. Был еще один срок. Но то уже по другому оскорбительному доносу и потому не очень-то интересному. Словом, и смех и грех...
Борис Александрович смахнул с лица набежавшую тень и поднял рюмку:
- За нас, за дам, но не за "портфели"...
Борис Леонов: История советской литературы
viperson.ru
