Майское солнце теплыми лучами согрело землю, пробуждая ее к жизни. Фруктовые деревья, наряженные в праздничное одеяние, истончали тонкий сладковатый аромат. Над цветами кружили пчелы и шмели, а высоко в воздухе сновали ласточки и стрижи не так давно вернувшиеся с места зимовки. Самцы ласточек, стараясь привлечь внимание самок, распускали хвосты и издавали щебетанье с рассыпчатой трелью. Уже можно лепить гнезда и те кто еще не нашел себе пару торопились.
Весенние трели выводили птицы, проносившиеся над огромными полями, на которых не осталось и следа от зимы. Быть может в лесах, что закрыли собой горизонт еще можно найти грязные сугробы снега или льдом покрытые болотца, но здесь под теплыми лучами майского солнца чувствовалось приближение лета. В оврагах и овинах пробивалась трава, набирались соком темные ветки бурьяна, зеленели лопух, молочай и одуванчик.
Медленно по полям ползли тяжелые машины, вспахивая просохшую землю, на которую черными тучами, садилось воронье. Жирные земляные черви вот что привлекало черных с блестящими, как бусинки глазами птиц. Их не пугало ни гудение машин, ни присутствие людей. Прижав к телу крылья, прыгали с места на место и доставали из земли твердыми клювами еду. Тут же рядом, примостились серые маленькие воробышки, казавшиеся невесомыми по сравнению с воронами. Они весело чирикали, перелетали из одного места в другое, и смело лезли в драку друг с другом.
Небо с белыми прожилками облаков было ясным, нежно-голубым, праздничным, как и все в этот день на земле.
В центре села, двухэтажное кирпичное здание, построенное еще в пятидесятые годы. Перед ним небольшая заасфальтированная, вероятно в те же годы, площадка. Местами в асфальте образовались дыры, в которых собралась вода. Вокруг здания раскинулся густой парк. Здесь водятся зайцы, лисы и ежи. Их можно встретить, если гулять по парку очень тихо.
С левой стороны, здание украшено мозаикой: мужчина рядом с трактором и женщина в платке, пожимающие друг другу руки. На дальнем фоне поле, по которому гуляют коровы. Женщина, по всей вероятности, - доярка, мужчина тракторист. Наверное, именно поэтому, художник в свободной от рукопожатия руке женщины изобразил бидон, а в руке мужчины гаечный ключ. Над их головами развивается красный флаг с изображенным серпом и молотом. Окна и полы в здании старые с облупившейся масляной краской, зато стены, ровные, темно-синего цвета.
На площадке перед сельсоветом коим и является это здание, сидят старики и старухи. У некоторых на груди медали и ордена. Кто-то стоит, опираясь на палку, кто-то на костыль. Сегодня праздник, и руководством села был обещан концерт в сельском клубе, празднично накрытый стол и небольшой денежный подарок, ради которого они и собрались перед сельсоветом. Председатель задерживается, что-то неладное случилось на поле, и ему пришлось уехать, - так сказала секретарь.
Никого не удивляет тот факт, что слова "сельсовет" и "председатель" вошедшие в обиход еще в первой половине двадцатого века, после развала Советского Союза и истребления коммунизма, остались. По-прежнему главой села был председатель, все также проводились еженедельные планерки и собрания, где на повестку дня зачастую выносилось поведение односельчан. Люди жили по правилам установленным в этих местах еще до Великой Отечественной войны.
В клубе готовился праздник. Дети репетировали в последний раз стихи, которые будут читать ветеранам, песни и танцы. Будут также и призы, которые раздадут героям сегодняшнего праздника. Большой зал украшен воздушными шарами, плакатами: "Слава героям!", "С Днем Победы!", "Да здравствует мир!".
Клуб, как и хлебопекарня, сельсовет, школа и многое другое, был построен в пятидесятых годах. Над входной дверью обрамленный колоссом пшеницы год - 1957. Перед клубом небольшой пятачок асфальта, на котором летом устраивают кулачные бои. Специально приезжают из Губино и Шмелевки, а то и из Сызрани участники, и начинаются соревнования.
Над большой деревянной дверью клуба, двое восьмиклассников старательно крепили сорванный резким порывом ветра, плакат: "Добро пожаловать!".
Рассохшиеся деревянные сиденья в большом зале, когда-то оббитые дерматином, скрипели. Обивка порвалась, из дыр клочками торчал грязный синтепон. Красная ковровая дорожка посреди зала местами стерлась, и была бледно-розовой с белыми большими пятнами с едва различимым узором. На темно-красном занавесе был вышит серп и молот.
Советский Союз перестал существовать, но финансовых средств на то чтобы убрать атрибутику, присущую тому времени не было. Вот и получалось, что в небольшом селе, в глубинке России, люди все еще жили "при коммунизме". С экранов телевизора говорил новый президент, обещал новые блага, но новая жизнь не наступала. Все те же порядки царили здесь, те же правила, тот же устав. Часто задерживали пенсию, да и потом, она была настолько мизерной, что ее едва хватало на то, чтобы прожить месяц.
Техника пришла в упадок, а чинить было не на что, поэтому часть полей простаивала. Урожая едва хватало для того, чтобы перемолов пшеницу в муку печь хлеба для самих себя, уж не говоря о том, чтобы ее продавать. Большая часть сельского скота перерезана и скотобазы наполовину пусты. Закрыто две дойки и овощебаза. Зато каждому сельчанину дали дополнительную землю, где они могли выращивать свой урожай на продажу. Общего не осталось. У каждого было свое.
Но, несмотря на все это, люди по-прежнему тянулись к общению, собраниям, праздничным гуляниям, сельским судам и председательству. В селе остался детский хор, ансамбль и кружок рисования. Работала девятилетняя школа, а вот детский сад пришлось закрыть. И все же, Усинское считалось зажиточным селом, потому что земля здесь была плодородной. На центральной улице прокладывали трубы для газификации, а в самых богатых домах была даже и канализация проведена.
Лаптев председательствовал уже почти пятнадцать лет. Это был несменяемый руководитель. Не потому что был из "блатных", а потому что сами жители были довольны его правлением.
Наконец-то, председатель появился. Раздал в белом праздничном конверте деньги, премию пенсионерам, спешно поздравил и пригласил всех в клуб. У ворот стоял совхозный автобус, старый ПАЗ, с облупившейся местами краской. В любое другое время пенсионерам велели бы свои ходом добираться до места торжества, но в этот день Лаптеву хотелось, чтобы праздник чувствовался в каждой мелочи. С утра все пошло не так как планировалось. Большая поломка на поле, куда он был вынужден выехать, испортила ему настроение. Пришлось находить виновника, разбираться, ругаться, давать приказания и наверстывать упущенное.
Расселись по местам. Еще долго хлопали сиденья, разносилось покашливание, перешептывание, недовольные голоса. Но вот на сцену выбежал ансамбль, заиграла музыка и звонкие детские голоса, подхватили военную песню. Вторым номером пели частушки, читали стихи. Затем сыграли маленькую сценку и уже под самый конец, после номера баянистов и ложкарей, Лаптев произнес торжественную, поздравительную речь.
На сцену выходили ветераны, рассказывавшие о военном времени, благодарили молодое поколение и желали ему процветания.
- Бабушка, ты праздником осталась довольна? - спросила Полину по пути к дому внучка Ольга.
- Да, - кивнула головой. - Приятно, что хоть иногда вспоминают заслуги дедов и прадедов. Вот и надбавка к песни опять-таки не помешает.
Анатолий шел рядом, молча, курив сигарету. Праздничный концерт завершало чаепитие, на которое Полина с Толиком не пошли.
- Мы же не с голодного края, - засмеялась, отказываясь от приглашения, Полина, - пироги да конфеты, мы и дома может поисть. Делать нам там нечего.
Пообедав, Толик уехал на работу, а Полина с Ольгой остались сидеть за столом.
- Бабушка, а расскажи о войне? - Оля надкусила баранку, - Я ведь совсем мало об этом знаю.
- А что рассказывать?
- Ну не знаю. Расскажи, например, как жилось вам с бабушкой Аней во время войны.
Полина отхлебнула глоточек горячего чая, развернула карамельку и, начала свой рассказ:
- Был тогда сорок третий год, мы уже второй год жили в оккупации у немцев. Что они творили в деревне и вспоминать страшно, всякое было...
- А пленные были?
- Были. Немцы дома сжигали, детей двенадцатилетних в Германию забирали на кровь для своих солдат. А вкруг нашей деревни леса густые там партизан много. Вот как-то объявили, что через деревню пленных гнать будут, ну, тогда бабы кто что мог вынесли, перед калитками поставили. Кто картошку сварил, а кто и хлеба с кислым молоком принес. Расстелили роднину, поставили еду и с волнением в сердце ждали, когда погонят пленных. Немцы тоже разные были: якой и сам поист, и пленным даст, а какой еду сапогами растопчет, пленные на землю падают, из пыли картошку, хлеб хватают, а он над ними стоит и прикладом бьет. Бабы стоят у околицы и плачут, жалко мужиков. Ведь может где-то и их мужья, отцы, сыновья, братья также в плену находятся. Голод, хлеба вдоволь не было. - Полина замолчала, глядя в угол комнаты рассеянным взглядом. Потом, спохватившись, продолжила: стирать белье надо было чем-то, жгли подсолнухи, и вот этой золой натирали белье, а потом в речке полоскали. А еще известью терли белье, но только после извести быстро белье разлазилось, известь все сжигает. Думали, думали, что же делать? Как быть? А тут услышали, что где-то далеко в городе можно достать каустик. Снарядили в дорогу женщин и стали ждать. Мне тогда двенадцать лет было, но я все помню. Когда они вернулись домой с каустиком, знаешь, радости было! Ну, надо было мыло сварить, каустик есть, а вот что дальше с ним делать? Собрались женщины стали думать, решать. И вот тогда-то и пришло верное решение про собак. Стали собак убивать, кости, мясо варили, добавляли каустик, а затем, когда застынет, нарезали на бруски. Если оставалось лишнее, ходили в город меняли на масло подсолнечное, чтобы суп можно было зажарить...
Ольга смотрела на бабушку и удивлялась тому, что рассказывает Полина об этом простым, будничным голосом, словно не было в ее повествовании ничего удивительного.
- Сорок четвертый год был очень голодным. В нашей области не уродилась ни картошка, ни пшеница, а есть хотелось. Мой батько был председателем колхоза до войны, вот у нас в доме все было и приданное для меня и у мамы одежы много. Выбрали самую нарядную одежду из того что было, связали в узлы, из сундуков достали красивые платки, юбки и пошли в Западную Украину менять все это на еду. Как сейчас помню, были у мамы красивые красные сапожки. Отец привез из Москвы. Они тогда ездили на выставку со скотом и гдетось смог он купить эти сапожки. Яркие такие, кожаные, а кожа до того мягкая, прямо в кулаке сжимается. Отец говорил, что ручной выделки. На них еще такой каблучок был, малюсенький, но с железной подковкой. Мама их надевала всего раза два, а так все берегла до лучших времен. И еще, у нее платок был. Большой черный с красными и синими цветами крупными. Она этот платок только с сапожками носила, он одно что шаль. Ну, набрали мы это и ходили по деревням, кричали в каждом дворе: "Хозяйка, смотри який платок гарный, поменяй на пшеницу". Какая хозяйка соглашалась, вынесет стакан пшеницы, так и набиралось пудами. И ходили мы не один раз. За мамины сапожки целый пуд дали. А мне их до того жалко было, вроде, как и понимаю, что надо, а все равно жалко уж больно красивые они были. Помню, как-то был такой случай, мы с мамой взяли из дому швейную машинку, мама из сундука достала свой черный платок и пошли мы. Пришли в какую-то деревню, в первом доме возле раскрытого окна стояла полная женщина в расшитой украинской рубашке. До сих пор, глаза закрою и вижу эту женщину, не знаю, почему она мне так в душу запала. А нас было семь человек, среди которых одна беременная. Лукия была на восьмом месяце беременности, даже ходить ей было уже тяжело. Подошла Лукия к забору и кричит женщине:
- Хозяюшка выйди, посмотри наш товар, может понравиться что-нибудь, на пшеничку, картошку, муку обменяешь?
Женщина скрестила руки на груди, бросила на нас презрительный взгляд и крикнула:
- Взять их!
Мы даже и не заметили, как через плетень перепрыгнули огромные собаки и кинулись на нас. Мы стали отбиваться от них мешками с бельем. Насилу отбившись от этой своры, пошли по деревне дальше. Было обидно, что к нам относятся, как к бродягам, нищим. В каком-то доме богатые хозяева предложили моей маме оставить меня на несколько дней побатрачить. Мы с мамой подумали и согласились. Мама с женщинами ушла дальше, а я осталась. Убирала в доме, у скотины, стирала, носила воду. Через десять дней вернулись женщины, мама обменяла свою машинку на пятнадцать килограмм картофеля, а за мою работу заплатили два килограмма пшеницы. Хозяева спросили у моей мамы:
- Тетка Анна, может, оставите Полю у нас? Она будет сыта и домой еду принесет.
- Сама буду голодать, но дочь не оставлю, как бы тяжело не было, но мы вдвоем, - решительно сказала мама.
Мои глаза наполнились слезами, до того я была благодарна маме. А дома сделали жернова и мололи муку, потом бабушка моя готовила суп из муки, так мы и жили. Эхе, Олюшка, разве можно все, что было рассказать?...
Гороховская Ольга.
(отрывок из романа "Торнадо")
viperson.ru
