Евангелие миротворцев

(ГЕРОИ МИРА ПРОТИВ ГЕРОЕВ ВОЙНЫ)

                Альберт ШВЕЙЦЕР
                Лайнус ПОЛИНГ
                Вилли БРАНДТ
                Джозеф РОТБЛАТ

Альберт  ШВЕЙЦЕР (Нобелевская премия мира 1952 г.)

   Темой доклада, который мне надлежит сделать, принимая Нобелевскую премию мира, я избрал проблему мира, как она предстает перед нами сегодня. Отдавая предпочтение названной проблеме, я льщу себя надеждой, что поступаю в духе взглядов и убеждений великодушного основателя высокой премии, обстоятельно занимавшегося этой проблемой в том виде, как она существовала в его время, и надеявшегося, что его фонд будет стимулировать размышления над возможностями содействия делу мира.
   Позвольте начать выступление с характеристики положения, возникшего в результате двух оставшихся у нас за плечами мировых войн.
   У государственных деятелей, которые в ходе переговоров, следовавших за каждой из обеих войн, формировали нынешний мир, оказалась несчастливая рука. Они не стремились к созданию условий, закладывающих основы будущего процветания, а занимались в первую очередь констатацией и фиксированием выводов, вытекавших из факта победы в войне. Но даже самые благие их намерения все равно расходились бы с их действиями. Они считали себя исполнителями воли победивших народов и не могли руководствоваться стремлениями к справедливому решению проблем. Они были озабочены тем, чтобы не допустить осуществления худших требований победоносной народной воли. Кроме того, им приходилось тратить немало усилий, добиваясь, чтобы сами победители делали необходимые взаимные уступки в тех случаях, когда расходились их взгляды и интересы.
   Шаткость положения, ощущаемая не только побежденными, но и победителями, имеет своим непосредственным объяснением отсутствие должного уважения к исторически данному и тем самым к справедливости и целесообразности.
   Исторические корни современных европейских проблем кроются в том очевидном факте, что в предыдущие века, особенно начиная с так называемого переселения народов, народы, ранее жившие на Востоке континента, постоянно проникали на Запад и Юго-Запад и с переменным успехом овладевали здесь землями. В результате позднейшие мигранты вынуждены были соседствовать с теми, кто поселился в тех же районах до них. В течение последующих столетий здесь происходит их частичное слияние. Выкристаллизовываются новые, более или менее компактные государственные образования. В итоге этот процесс, завершившийся в XIX столетии, придал законченный вид этнографической карте западных и центральных районов Европы.
   На Востоке и Юго-Востоке указанная эволюция не зашла столь далеко. Здесь дело ограничилось сосуществованием не слившихся друг с другом народов. Каждый из них мог предъявлять право на занимаемую территорию, ссылаясь в одном случае на исконность поселения и численный перевес, а в другом - на заслуги в развитии страны. Единственным практическим решением было бы здесь осознание обоими претендентами необходимости совместного проживания на одной и той же территории в рамках единого государственного образования, созданного на основе взаимоприемлемого соглашения. Но к такому состоянию им следовало бы прийти до начала второй трети XIX столетия. Ибо именно с этого времени начался непрерывно усиливавшийся и чреватый роковыми последствиями процесс формирования национального самосознания, которое уже не позволяло народам руководствоваться историческими фактами и разумом.
   Итогом стала эпоха мировых войн, первая из которых была порождена системой отношений, сложившейся в Восточной и Юго-Восточной Европе. Мирное урегулирование в том виде, как оно достигалось после каждой из обеих мировых войн, таит в себе угрозу и объективную возможность нового вооруженного столкновения. Взрывчатый материал для будущих войн будет сохраняться до тех пор, пока при преобразовании условий после очередной войны не станет приниматься в расчет историческая данность и проявляться стремление к ориентированному на нее деловому и справедливому решению проблем. Ибо только учет исторической данности, то есть того, что вытекает из реального исторического прошлого, может быть залогом прочного мироустройства.
   Но именно игнорирование исторически данного имеет место в тех случаях, когда при конфликте между двумя народами, обладающими одинаковым историческим правом на определенные земли, признается право лишь за одним из них. Правовое обоснование, к которому тот или иной народ прибегает для подкрепления своих претензий на определенный район Европы, может быть лишь относительным, поскольку оба народа поселились на спорной территории уже в исторические времена.
   Забвение исторически данного налицо также тогда, когда при установлении границ вновь создаваемых государственных образований игнорируются экономические факты. Подобная ошибка допускается, например, в тех случаях, когда граница намечается так, что какой-нибудь порт лишается естественного хинтерланда, или разрушаются традиционные связи между районами добычи сырья и районами, пригодными для его переработки и соответственно к этому подготовленными. При таком методе урегулирования возникают государственные образования, не обладающие необходимой экономической жизнеспособностью.
   Но худшей разновидностью покушения на историческое право и вообще на любое человеческое право является такой образ действий, когда отказ тому или иному народу в праве на земли, которые он давно обжил, выливается в категорическое требование переселяться в другое место. И если державы-победительницы в конце второй мировой войны решились уготовить такую судьбу многим сотням тысяч людей, то это свидетельствует лишь о том, как мало они сознавали важность возложенной на них народами задачи успешного и сколько-нибудь справедливого послевоенного урегулирования.
   Наиболее показательным для положения, в котором мы очутились после второй мировой войны, является тот факт, что за войной не последовало заключения мира. Ее окончание нашло отражение в соглашениях, которые носили характер перемирий. Неспособные обеспечить хоть в какой-то мере удовлетворительное решение проблем, мы вынуждены довольствоваться такими от случая к случаю заключаемыми перемириями, относительно которых никто не знает, к чему они приведут.
   * * *
   Таково положение, в котором мы находимся.
   Как же в этих условиях предстает перед нами проблема мира?
   Она выглядит проблемой особого рода в той мере, в какой современная война отличается от всех предыдущих. А сейчас война ведется с применением несравнимо более мощных средств уничтожения и разрушения, чем раньше, и, следовательно, являет собою большее зло, чем когда-либо прежде.
   Раньше она могла считаться неизбежным злом, тем не менее служащим прогрессу, а возможно, и вообще необходимым для него. Высказывалось убеждение, что с ее помощью более трудолюбивые народы возвышались над менее прилежными и тем самым определяли ход истории.
   В подтверждение такой точки зрения указывалось, например, на то, что в результате победы Кира над Вавилоном на Ближнем Востоке возникла мировая империя с более высоким уровнем культуры, а в дальнейшем победа Александра Великого над персами проложила греческой культуре путь от Нила до Инда. Но в то же время истории известны и противоположные примеры - случаи, когда в результате войны более высокая культура вытеснялась более низкой. Нечто подобное, например, произошло, когда арабы в течение VII и в начале VIII столетия овладели Персией, Малой Азией, Палестиной, Северной Африкой и Испанией, где до тех пор господствовала греко-римская культура.
   Следовательно, до сих пор с войной дело в целом, пожалуй, обстояло так, что она могла работать как на пользу прогрессу, так и в ущерб ему.
   Однако применительно к современной войне с еще меньшей уверенностью можно утверждать, что она способна содействовать прогрессу человечества. Ее отрицательные последствия, ее зло ныне гораздо более всеобъемлющи, чем раньше.
   Как ни странно, наличие мощных технических средств, с помощью которых ведется современная война, в конце XIX и в начале XX столетия считалось благоприятным фактором. Из факта существования таких средств пытались сделать вывод, что исход войны может быть предрешен гораздо быстрее, чем в прежние времена, и что, следовательно, впредь необходимо принимать в расчет предельно быстротечные войны. Такой вывод считался само собою разумеющимся.
   Склонность признавать ущерб, порождаемый войной, относительно небольшим объяснялась еще и надеждами на прогрессирующую гуманизацию самих методов ведения войны. Исходным пунктом для такого предположения послужили обязательства, которые народы благодаря усилиям Красного Креста приняли на себя в Женевской конвенции 1864 года. Подписав эту конвенцию, они гарантировали друг другу в случае войны уход за ранеными и гуманное обращение с военнопленными. Предполагалось также серьезно считаться с интересами гражданского населения. Это были важные шаги, обернувшиеся в последующих войнах благом для сотен тысяч людей. Однако на фоне бедствий войны, ставших поистине безмерными с применением современных средств истребления и разрушения, согласованные в международном масштабе гуманные меры выглядели такой малостью, что о гуманизации методов ведения войны, собственно, уже не могло быть и речи.
   Следствием всеобщей убежденности в быстротечности будущей войны и в далеко идущей ее гуманизации явилось то, что, когда в 1914 году дело действительно дошло до войны, она была воспринята не столь трагически, как того заслуживала. Ее сочли очистительной для политической атмосферы грозой в полной уверенности, что она положит конец гонке вооружений, низвергшей народы в пропасть военных расходов и долгов.
   Наряду с легкомысленными высказываниями, одобрявшими войну ради ожидаемых от нее преимуществ, раздавались также более серьезные и благородные голоса, заявлявшие, что эта война должна стать и действительно станет последней. Именно с твердым намерением содействовать наступлению эпохи без войн шли тогда на фронт многие честные солдаты.
   В ходе этой войны и войны, вспыхнувшей в 1939 году, упомянутые выше теории обнаружили свою полную несостоятельность. Для обеих войн, длившихся по нескольку лет, было характерно применение самых бесчеловечных методов борьбы. Бедствия, принесенные этими войнами, возросли еще больше оттого, что сталкивались не два народа, как в 1870 году, а две большие группы народов. В итоге каждая из этих войн втягивала в свою орбиту значительную часть человечества.
   Поскольку предельно ясно, каким страшным злом является война в наше время, нельзя пренебрегать ни одним средством для ее предотвращения. В частности, это необходимо еще и по этическим соображениям. В двух последних войнах мы проявили жестокую бесчеловечность и наверняка станем проявлять ее также в будущей войне. Этого не должно быть.
   Обратимся к реальным фактам. Так случилось, что человек стал сверхчеловеком. Благодаря своим достижениям в области науки и техники он не только располагает физическими силами своего организма, но и повелевает силами природы, заставляя их служить своим целям. Будучи просто человеком, он мог использовать для убийства на расстоянии только собственные мускулы, усилием которых натягивал тетиву лука, выбрасывавшую затем стрелу. Став сверхчеловеком, он получил возможность с помощью специального приспособления использовать энергию, высвобождающуюся при быстром сгорании смеси химических веществ. Это позволило ему применить намного более эффективный снаряд и найти способ посылать его на гораздо более значительные расстояния.
   Но сверхчеловек страдает роковой духовной неполноценностью. Он не проявляет сверхчеловеческого здравомыслия, которое соответствовало бы его сверхчеловеческому могуществу и позволило бы использовать обретенную мощь для разумных и добрых дел, а не для убийства и разрушения. Именно из-за недостатка здравомыслия достижения науки и практики были использованы им во зло, а не во благо.
   Показательно в этом отношении, что первое большое открытие - применение взрывной силы, возникающей при быстром сгорании определенных веществ, привлекло его внимание прежде всего как средство уничтожения на расстоянии.
   Следующим большим достижением стало завоевание воздушного пространства с помощью двигателя внутреннего сгорания. Но очень скоро и это научно-техническое достижение нашло применение в военных целях - как средство уничтожения и разрушения с воздуха. Это со всей очевидностью показывает, что сверхчеловек по мере возрастания его мощи оказывается все более жалким человеком. Чтобы избежать угрозы полного уничтожения противником с воздуха, он вынужден, подобно дикому животному, зарываться в землю. Вместе с тем ему приходится мириться с мыслью о неизбежном уничтожении материальных ценностей, масштабы которого намного превзойдут все, с чем ему приходилось доселе сталкиваться.
   Следующим этапом явилось открытие и применение колоссальной энергии расщепления атома. И вскоре же стало очевидным, что разрушительная сила усовершенствованной бомбы такого рода вообще не поддается определению и что уже одни только интенсивно наращиваемые испытания ее способны привести к катастрофам, ставящим под вопрос само существование человечества. Отныне перед нами предстает весь ужас нашего бытия, и мы убеждаемся, что не можем более уходить от вопроса о том, что нас ждет.
   Но что, собственно, уже давно должно было бы заставить нас задуматься, так это мысль о том, что, обретя сверхчеловеческую мощь, мы сами стали бесчеловечными. Мы спокойно взирали на то, как в войнах уничтожались огромные массы людей (во второй мировой войне - около 20 млн.), как с помощью атомных бомб сравнивались с землей целые города со всеми их жителями, как напалм превращал людей в пылающие факелы. Мы узнавали о таких событиях из радиопередач и газет и судили о них лишь в зависимости от того, означали они успех той группы народов, к которой мы принадлежим, или наших врагов. А когда до нашего сознания все же доходило, что эти действия являют собой акты бесчеловечности, мы успокаивали себя мыслью, что уже сам факт войны обрекает нас на непротивление и бездействие. Покоряясь с такой готовностью судьбе, мы сами навлекаем на себя обвинение в бесчеловечности.
   Сознание, настоятельно необходимое нам сегодня, должно сводиться к убеждению, что все мы повинны в бесчеловечности. Все то страшное, что нам пришлось пережить, должно встряхнуть нас, пробудить в нас потребность содействовать приближению времени без войн.
   Этой надежде суждено осуществиться лишь тогда, когда мы, проникнувшись новым духом, придем к более высокой разумности, способной удержать нас от пагубного применения имеющейся в нашем распоряжении силы.
   Первым, кто решился выдвинуть против войны чисто этические соображения и потребовать продиктованного этической волей высшего благоразумия, был великий гуманист Эразм Роттердамский (1469-1539). Он сделал это в своем трактате "Жалоба мира" ("Querela Paris"), который был опубликован на латинском языке в 1517 году и в котором мир представлен обращающимся к людям и требующим к себе внимания.
   Увы, Эразм нашел мало последователей на этом пути. Считалось утопией ожидать пользы для дела мира от апелляции к этической необходимости. Подобного воззрения придерживался даже Иммануил Кант (1724-1804). В опубликованном в 1795 году трактате "К вечному миру" и в других своих работах, так или иначе затрагивающих проблему мира, он связывает достижение мира только с надеждой на неуклонный рост авторитета международного права, в соответствии с которым международный судебный орган будет выносить решения по всем спорам, возникающим между государствами. Авторитет же международного права должен зиждиться на растущем уважении, которое в силу чисто практических соображений будет с течением времени оказываться праву как таковому. Кант не устает повторять, что нет смысла приводить этические основания в пользу идеи союза государств, а нужно считать ее делом все более совершенствуемого права. Он полагает, что совершенствование это будет достигаться в ходе как бы само собой происходящего прогресса. Он убежден, что "великий зодчий, именуемый Природой", самим ходом исторического развития и военными бедствиями будет - пусть даже лишь очень и очень постепенно подводить людей к необходимости договориться о международном праве, гарантирующем постоянный и прочный мир.
   План союза государств с третейскими полномочиями раньше других и с большей определенностью развил в своих мемуарах Максимилиан Сюлли (1559-1641), друг и министр французского короля Генриха IV. Более подробно он был затем разработан в XVIII столетии в трех работах аббата Шарля Ирине де Сен-Пьера (1658-1743), наиболее значительная из которых носила название "Projet de Paix perpetuelle entre les souverains Chretiens". Кант был знаком с развиваемыми в них идеями. Возможно, он был обязан этим опубликованной в 1761 году работе Жан-Жака Руссо "Суждение о вечном мире", где давалось изложение идей де Сен-Пьера.
   Сегодня мы уже можем говорить об опыте женевской Лиги Наций и Организации Объединенных Наций (ООН).
   Институты такого рода способны многое сделать, пытаясь посредничать в возникающих раздорах, выступая инициатором определенных решений и совместных действий народов и предлагая другие ценные и актуальные услуги. Одной из крупнейших акций женевской Лиги Наций было создание в 1923 году обладающего международной силой и законностью паспорта для лиц, лишившихся в результате войны государственной принадлежности. В каком положении оказались бы эти люди, если бы Лига Наций не позаботилась - по инициативе Фритьофа Нансена о введении такого паспорта! А какова была бы участь беженцев и изгнанников после второй мировой войны, если бы не существовало ООН, взявшей на себя заботу о них!
   Но ни одной из этих организаций не под силу оказалось обеспечить состояние прочного мира. Все их усилия были напрасными потому, что прилагались в мире, где отсутствовало устремленное на достижение мира сознание. Как юридические институты они не могли породить такое сознание. Сделать это в состоянии лишь этический дух. Кант заблуждался, полагая, что в деле достижения мира можно обойтись без этого духа. Путь, на который он не хотел вступить, непременно должен быть пройден.
   К тому же мы ведь не располагаем тем достаточно долгим временем, которое он считал необходимым для возникновения у людей приверженности к миру. Современные войны - это войны истребительные и совсем не похожие на те, что он предсказывал. Решающие меры в пользу мира должны быть приняты и реализованы уже сейчас. И это способен сделать только этический дух.
   Но действительно ли этический дух способен сделать то, что мы в нашей нужде должны ему доверить?
   Нельзя недооценивать его силу. Ведь он представляет собой фактор, действующий на протяжении всей истории человечества. Он творит гуманистические убеждения - источник любого совершенствования форм бытия человека. Пока мы придерживаемся гуманистических убеждений, мы верны самим себе, способны к созиданию. Оказавшись же во власти убеждений антигуманных, мы утрачиваем верность самим себе и в итоге легко впадаем в заблуждения.
   Масштабы власти этического духа стали очевидными в XVII и XVIII столетиях. Под его воздействием народы Европы вырвались из средневековья, избавившись от суеверий, процессов над ведьмами, пыток и других освященных традицией проявлений жестокости и глупости. На смену старому пришло новое, неизменно поражающее всех, кто прослеживает этот процесс. Всем, что у нас было и есть подлинного и человеческого в культуре, мы обязаны этому взлету этического духа.
   В дальнейшем он растерял свою силу - главным образом потому, что не смог найти обоснования своей этической сущности в познании мира, вытекавшем из естественнонаучного исследования. Его сменил другой дух - дух, не имевший представления о пути, по которому человечество должно было двигаться вперед, и знавший лишь более приземленные идеалы. Но если мы не хотим погибнуть, прежний дух должен вновь восторжествовать и стать ведущей силой. Ему вновь надлежит сотворить чудо, подобное тому, что он совершил, выведя европейские народы из мрака средневековья, и даже еще большее чудо.
   Этот дух жив. Жизнь его подспудна. Но он преодолел трудности существования без отвечающего его этической сути и научно обоснованного познания мира. Ему открылось, что он должен искать обоснование для себя в самой сущности человека. Достигнутая им независимость от познания мира представляется ему выигрышным моментом. Далее, он пришел к убеждению, что сочувствие, в котором коренится этика, достигает необходимой глубины и широты лишь в том случае, если распространяется не только на людей, но и на все живые существа. Рядом с прежней этикой, которой недоставало должной глубины, широты и убеждения, поднимается и находит признание этика благоговения перед жизнью.
   Мы вновь осмеливаемся апеллировать к человеку в целом, то есть и к его мышлению, и к его чувствам, приучая его познавать самого себя и быть верным самому себе. Мы хотим вернуть ему доверие к его собственной сущности. Опыт, который мы при этом приобретаем, укрепляет нас в нашем убеждении.
   В 1950 году вышла в свет книга под названием "Документы человечности". Ее издатели - группа преподавателей Гёттингенского университета, переживших страшное массовое изгнание немцев из восточных стран в 1945 году. Просто и без патетики рассказывают на ее страницах беженцы о том добром, что для них делали в годину испытаний люди, которые, представляя враждебно настроенные по отношению к ним народы, должны были бы относиться к ним с ненавистью. Едва ли мне когда-либо приходилось читать что-нибудь с таким захватывающим интересом. Эта книга способна вернуть веру в человечество тем, кто ее утратил.
   От того, что созревает в убеждениях отдельных людей, а тем самым и в убеждениях целых народов, зависит возможность или невозможность мира. В отношении нашего времени это еще более справедливо, чем применительно к прежним эпохам. Эразму, Сюлли, аббату де Сен-Пьеру и другим мыслителям, занимавшимся в свое время проблемой мира, приходилось иметь дело не с народами, а с князьями. Их усилия были направлены на то, чтобы склонить последних к созданию международного органа с третейскими полномочиями, который улаживал бы возникающие конфликты. Кант в своей работе "К вечному миру" первым устремил взор к тем временам, когда народы сами будут править собой и, следовательно, сами будут иметь дело с проблемой сохранения мира. Он считает это прогрессом. По его мнению, народы больше, чем князья, заинтересованы в поддержании мира, так как именно на них тяжким бременем ложатся все бедствия, приносимые войной.
   И вот наступило время, когда правители стали рассматриваться как исполнители народной воли. Однако убеждение Канта в естественной любви народа к миру оказалось несостоятельным. Являясь волей масс, народная воля не избежала опасности непостоянства, уклонения под влиянием страстей от подлинной разумности и утраты необходимого чувства ответственности. Разгул национализма худшего сорта мы видели в обеих мировых войнах, и сейчас еще он по праву может считаться самым большим препятствием для пробивающего себе дорогу взаимопонимания между народами.
   Этот национализм будет побежден лишь в том случае, если в человеке вновь возродятся гуманистические убеждения, которые естественным образом станут позитивными идеалами всего народа.
   Не менее отвратительный национализм встречается в мире и за пределами Европы, особенно среди народов, раньше, в колониальную эпоху, живших под опекой белых, а сейчас ставших самостоятельными. Здесь существует опасность признания наивного национализма этих народов их единственным идеалом. Но этот национализм подрывает устои мира, царившего до сих пор в некоторых регионах.
   И здесь народы могут победить свой национализм только усвоением гуманистических убеждений. Но каковы пути и возможности подобной трансформации? По-видимому, она может осуществиться через нас. Если этический дух окрепнет настолько, что сможет увести нас от наносной внешней культуры назад к опирающейся на гуманистические убеждения внутренней культуре, он через нас воздействует и на них. Все люди, в том числе и самые отсталые и полуцивилизованные, несут в себе как существа, наделенные даром сочувствия, способность к усвоению гуманистических убеждений. Эта способность таится в них как горючее, ожидающее лишь, чтобы пламя подожгло его.
   У тех народов, что достигли определенного уровня культуры, выкристаллизовалось всеобщее убеждение, что царство мира непременно наступит. Впервые эта идея встречается в Палестине у пророка Амоса (VII в до Р. X.), но в дальнейшем она изжила себя как ожидание Царства Божия в иудейской и христианской религиях. Она фигурирует также в учении, которое проповедовали вместе со своими учениками великие мыслители Китая Лао-цзы и Конфуций (VI в до Р. X.), Мо-цзы (V в. до Р. X.) и Мэн-цзы (IV в. до Р. X.). Она встречается у Толстого (1828-1910) и других европейских мыслителей. Ее считают утопией. Ныне, однако, положение таково, что она так или иначе должна стать реальностью, или же человечеству суждено погибнуть.

* * *
   Я отдаю себе отчет в том, что, говоря о проблеме мира, я не сказал ничего принципиально нового. Я придерживаюсь убеждения, что мы сможем решить эту проблему лишь тогда, когда отвергнем войну по этическим соображениям, поскольку именно война делает нас варварами. Еще Эразм Роттердамский и некоторые мыслители после него провозглашали это истиной, заслуживающей всеобщего признания.
   Единственное, что я осмеливаюсь высказать от себя, - это признание, что у меня с этой истиной ассоциируется основанная на глубоком раздумье уверенность, что дух в наше время способен создать этическое убеждение. Преисполненный такой уверенности, я провозглашаю эту истину в надежде способствовать тому, чтобы она не была отвергнута как истина, хорошо звучащая на словах, но неприменимая к действительности. Известны случаи, когда иная истина долго, а то и вообще всегда оставалась недейственной единственно потому, что не учитывалась возможность ее реального воплощения.
   Лишь в той мере, в какой дух будет пробуждать в народах убеждение в необходимости мира, созданные для сохранения мира институты смогут делать то, что от них требуется и ожидается.
   * * *
   А между тем мы все еще живем в отсутствие мира. Одни народы все еще считают, что им угрожают другие. За каждым все еще признается право на самооборону с помощью чудовищных средств поражения, которыми мы располагаем.
   И вот в такое время мы мысленным взором ищем первые признаки действия того духа, которому должны довериться. Мы надеемся, что народы начнут залечивать раны, нанесенные друг другу в последней войне. Тысячи пленных и депортированных ждут возвращения на родину, несправедливо осужденные на чужбине ждут освобождения, не говоря уже о множестве других несправедливостей, совершенных в отношении отдельных людей и требующих компенсации.
   От имени всех тех, кто трудится ради достижения мира, я беру на себя смелость обратиться к народам с призывом сделать этот первый шаг на новом пути. Ни один из них ни в малейшей мере не уронит этим своего достоинства, ни один из них не утратит своего могущества, необходимого для обеспечения своего самосохранения.
   Тем самым будет положено начало ликвидации ущерба, нанесенного оставшейся у нас за плечами ужасной войной. И тогда смогут пробиться первые ростки доверия между народами. Доверие же в любом деле является тем первостепенной ценности оборотным капиталом, без которого не может обойтись ни одно полезное предприятие. Оно способно обеспечить условия для процветания во всех областях жизни.
   В созданной таким образом атмосфере доверия можно будет приступить к разумному решению проблем, унаследованных от двух мировых войн.
   Я верю, что мне удалось здесь выразить мысли и надежды миллионов людей наших стран, их тревогу за судьбы мира. Пусть мои слова дойдут и до тех, кто по ту сторону окопов испытывает те же чувства, что и мы, и будут восприняты ими с той серьезностью, на которую рассчитаны.
   Пусть те, кому доверены судьбы народов, стремятся избегать любых шагов, способных осложнить существующее положение и породить новые угрозы; пусть они всем сердцем примут удивительные слова апостола Павла: "Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми". Это касается не только отдельных людей, но и целых народов. Пусть они в своих усилиях по сохранению мира сделают все возможное, чтобы обеспечить этическому духу время для становления и действия!
   Проблема этики в ходе развития человеческой мысли
   То, что мы называем заимствованным из греческого языка словом "этика" или из латинского языка "мораль", состоит, вообще говоря, в правильном человеческом поведении. Нас должно занимать не только наше собственное благо, но и благо других, а также всего человеческого общества.
   Первым шагом в прогрессивном развитии этики является расширение сферы солидарности с другими людьми.
   Для дикаря границы этой сферы достаточно узки. Она включает его кровных родственников, то есть членов его рода, и представляет семью в широком смысле слова. Я говорю на основании опыта. В своем госпитале я сталкивался с такими примитивными отношениями. Если я поручаю одному из выздоравливающих пациентов присматривать за лежачим больным, он соглашается лишь в том случае, когда тот одного с ним рода, его соплеменник. В противном же случае он чистосердечно ответит: "Это не мой брат". И ни наградой, ни угрозами невозможно принудить его оказать услугу этому чужаку.
   Но стоит человеку начать задумываться о своем отношении к другим людям, и он поймет, что каждый человек как таковой подобен ему и его ближним.
   По мере своего развития он видит, как круг его ответственности расширяется, пока не охватит всех человеческих существ, вступающих с ним в контакт.
   Китайские мыслители Лао-цзы (род. 604 г. до Р. X.), Конфуций (551-479 гг. до Р. X.), Мэн-цзы (372-289 гг. до Р. X.), Чжуан-цзы (IV в. до Р. X.), израильские пророки Амос, Осия и Исайя (VII в. до Р. X.) руководствовались этим высокоразвитым этическим воззрением. И мысль о том, что человек в долгу перед каждым человеческим существом, является этическим основанием в поучении Христа и апостола Павла.
   Для великих мыслителей Индии, принадлежат ли они к брахманизму, буддизму или индуизму, идея братства всех человеческих существ задана метафизической концепцией человеческого бытия. Трудности возникают, когда они пытаются реализовать эту идею в своей этике. Им не удается устранить границы между людьми, созданные наличием в Индии различных каст.
   Подобно им Заратустра, живший в VII веке до Р. X. в Бактрии (Восточный Иран) не мог прийти к понятию братства всех людей, так как должен был различать тех, кто верит в Ормузда, бога света и добра, и тех, кто этой веры не разделяет. Он требовал от верующих в Ормузда считать неверующих своими врагами и соответственно с ними обращаться. Чтобы понять подобный подход, следует учитывать тот факт, что верующие принадлежали к оседлым бактрийским племенам, ведущим жизнь мирных пахарей, в то время как неверующие оставались разбойничьими номадами.
   Платон и Аристотель, а с ними и другие греческие философы классической эпохи апеллировали только к свободным грекам, чуждым ежедневных забот о поддержании жизни. Не принадлежащий к аристократии был для них существом низшего порядка и не заслуживал внимания.
   Только на втором этапе развития греческой мысли, связанном с деятельностью школ стоиков и эпикурейцев, признается равенство всех людей и возникает интерес к человеку как таковому. Наибольшего внимания как провозвестник этого нового воззрения заслуживает стоик Панеций (II в. до Р. X.). Он выступает пророком гуманизма в греко-римском мире.
   Мысль о братстве всех людей не стала в эпоху античности принадлежностью народного сознания, но тот факт, что философия провозгласила гуманизм отвечающим разуму убеждением, имел большое значение для будущего.
   Правда, признание того, что человеческое существо как таковое имеет право на наше внимание, не было полным и безусловным. Еще и сегодня препятствием на его пути стоят расовые, религиозные, национальные различия. Этого рода отчужденности между людьми мы еще не преодолели.
   Говоря о вершинах развития этики, необходимо иметь в виду то влияние, которое оказывает на нее характер мировоззрения. Ибо существует принципиальное различие суждений об этом мире. Одни мировоззрения характеризуются позитивным отношением к миру, наделяют значением предметы этого мира и существование в нем. Но есть и такие мировоззрения, которые пренебрегают миром, требуют безучастия, бесстрастности ко всему, что его касается. Мироутверждение согласуется с нашим естественным чувством, оно позволяет нам ощутить этот мир своим домом и активно действовать в нем. Миро-отрицание неестественно. Оно понуждает нас жить чужими в мире, которому мы принадлежим, не придавать никакого смысла нашей деятельности в нем.
   Этика по сути своей есть мироутверждение. Она стремится быть активной и действенной в отношении добра. Из этого следует, что утверждение мира оказывает благотворное влияние на развитие этики, тогда как этика отрицания мира сталкивается с трудностями своего развития. В первом случае она может быть такой, какова она есть, во втором она становится неестественной.
   Отрицанию мира учили мыслители Индии, христиане античности и средневековья. Мироутверждение провозглашали китайские мыслители, пророки Израиля, Заратустра, европейские мыслители Возрождения и нового времени.
   Для индийских мыслителей негативное отношение к миру продуцируется убеждением, что подлинное бытие имматериально, неизменно и вечно, в то время как сущность материального мира искусственна, обманчива и преходяща. Мир, который видится нам реальным, для них есть только являющееся во времени и пространстве отражение имматериального бытия. По их мнению, человек заблуждается, принимая всерьез этот обманчивый образ бытия и ту роль, которую он сам в нем играет.
   Единственная позиция, согласующаяся с этим воззрением, - это бездеятельность. Она может в определенной степени иметь этический характер. Безучастный к делам этого мира человек свободен от эгоизма, который пробуждает в людях материальные интересы. Более того, бездеятельность находится в связи с идеей ненасилия. Она спасает человека от опасности нанести вред другим насильственной деятельностью.
   Индийские мыслители брахманизма, санкхьи и джайнизма прославляют вместе с Буддой ненасилие, которое они именуют "ахимсой", и видят в нем возвышенную этику. Но такая надуманная этика неполноценна, несовершенна. Она разрешает человеку эгоистически заботиться только о своем благе, достигая его путем бездеятельности, согласующейся с подлинным знанием. Его сочувствие оказывается неестественным, исходит из метафизических теорий, требует только воздержания от зла, а не деятельности, посвященной добру и основанной на естественном представлении о нем.
   Только мироутверждающая этика может быть естественной и полной. Когда индийские мыслители чувствуют необходимость обратиться к менее ограниченной этике, чем этика ахимсы, они делают шаг в сторону утверждения мира и принципа активности. Будда, выступивший против бесстрастности брахманистского учения с проповедью сочувствия (милости), с трудом противостоит соблазну отойти от принципа недеяния. Неоднократно он уступает сочувствию там, где не может удержаться от деятельной любви к ближнему, призывая к этому и своих учеников.
   Столетиями мироутверждающая этика в Индии ведет тайную войну с принципом недеяния. В индуизме как религиозном движении, выступающем против крайних требований брахманизма, активность смогла завоевать себе равное положение с недеянием. Их равноценность провозглашается и устанавливается в большой дидактической поэме "Бхагавадгита", составляющей часть великого индийского эпоса "Махабхарата".
   "Бхагавадгита" позволяет оценить мировоззрение брахманизма. Она утверждает, что материальный мир - это лишь кажущаяся реальность и не может отвечать нашим интересам. Он является всего лишь спектаклем, который Бог ставит для Самого Себя. И потому наиболее естественно для человека - считать себя только зрителем этого спектакля. "Бхагавадгита", впрочем, разрешает ему быть актером и участвовать в представлении. Активность дозволяется ему, когда он имеет правильное представление о своей роли.
   Если человек активен с единственным намерением содействовать спектаклю, который Бог устраивает для Самого Себя, то он на правильном пути. Он действует в границах того же самого знания, где другой остается чистым зрителем. И оба равно могут считаться знающими. Но если он решается действовать, по наивности считая мир реальным и пытаясь в нем что-то исправить, - он оказывается в плену заблуждения. Его деятельность безумство. Эта теория "Бхагавадгиты" никоим образом не может отвечать требованиям этики, стремящейся к улучшению ситуации в мире. "Бхагавадгита" с ее мироотрицающим учением может придать деятельной этике лишь видимость бытия.
   Христианство античности и средневековья исповедовало отказ от мира, не требуя при этом абсолютного недеяния. Эта позиция обоснована тем, что христианское отрицание мира носит иной характер, чем мироотрицание индийских мыслителей. Оно не допускает мысли о том, что мы живем в призрачном мире. Этот мир, конечно, несовершенен, но ему предопределено стать совершенным с приходом Царства Божия. Идея наступления надмирного Божьего Царства рождена израильскими пророками, однако мы находим ее и в религии Заратустры.
   Иисус провозвестил вслед за Иоанном Крестителем, что преображение реального мира в Царство Господне уже близко. Он призывал людей стремиться к совершенству, необходимому для сопричастности новому существованию в новом мире. Он призывал их отрешиться от дел этого мира, чтобы стать свободными, отдать себя идее добра. Этика Иисуса разрешает деятельно осуществлять все, что она понимает как благое и заповеданное. В этом заключается ее отличие от учения Будды, с которым она разделяет идею сочувствия. Но сочувственному деянию Будды поставлены ограничения, а этика Иисуса требует безграничного творения добра.
   Первохристиане, среди них и апостол Павел, ожидали, что Царство Божие скоро заместит собой природный мир. Их надежда не осуществилась. В античном мире, так же как и в средние века, христиане должны были жить в природном мире, не надеясь на скорый приход сверхприродного.
   Христианство не могло решиться полностью посвятить себя мироутверждению, хотя его деятельная этика могла бы облегчить ему это. Времена античности и средневековья не знали одухотворенного мироутверждения. Таким образом, античное и средневековое христианское мышление осталось полностью направленным к потустороннему.
   Только в эпоху Возрождения мощно проявило себя мироутверждающее мышление. К нему пришло христианство нового времени. Его этика наряду с идеалом взыскуемого Иисусом самосовершенствования знала также и другой идеал, который предписывал создавать новые и лучшие материальные и духовные условия для человеческого бытия в мире. Отныне христианская этика, научившаяся полагать цель своей активности, вступила в пору своего расцвета. Связь христианства и целеустремленного мироутверждения произвела культуру, в которой мы живем. Нашей задачей является сохранить ее и усовершенствовать.
   Этические взгляды китайских мыслителей, а также и Заратустры с самого начала служили утверждению мира. Они при этом несли в себе силы, необходимые для формирования этического мировоззрения.
   На определенной ступени развития этика устремляется к большим глубинам. Эта склонность обнаруживает себя в ее потребности исследования фундаментальной сущности добра. Она более не находит удовлетворения в определении, перечислении и предписывании различных добродетелей и обязанностей, а хочет постигнуть то общее, что они имеют между собой, и то, к чему они вместе стремятся. В этом поиске великие китайские мыслители пришли к тому, что стали прославлять доброжелательность к людям как фундаментальную добродетель.
   В этике Израиля еще до Иисуса поднимается вопрос о высшей заповеди, соблюдение которой соответствует исполнению Закона. Иисус в согласии с традицией еврейских книжников возвышает любовь до высшей заповеди, которая включает в себя и все остальные.
   Также и мыслители эпикурейской и стоической школ первых двух столетий по Р. X., идя по пути, проторенному Панецием, создателем гуманистического идеала, пришли к признанию человеколюбия высшей добродетелью. Этика Сенеки (4 г. до Р. X. - 65 г. по Р. X.), Эпиктета (50-138), Марка Аврелия (128180) в основном была близка взглядам китайских и христианских мыслителей. Их заслугой было убеждение, что мышление, коль скоро оно идет в глубину, достигает идеала гуманности.
   Поскольку в I и II веках по Р. X. греко-римская философия выдвинула тот же этический идеал, что и христианство, осознание ими их общности казалось вполне возможным. Но этого не произошло. Они остались чуждыми друг другу. Необходимые для их взаимного признания условия еще не сложились. Расцвет высокоразвитой греко-римской философии был недолог. Она была уделом лишь малочисленного слоя образованных. Народ ее не знал.
   Кроме того, оба движения имели далеко идущее предубеждение друг против друга. Для греко-римского сознания христианство, с его ожиданием сверхприродного мира, Владыкой которого должен стать распятый в Иерусалиме иудей, было суеверием безумцев. Для христиан же языческое греко-римское мышление было неприемлемо, и потому о нем вообще не стоило что-либо знать. Но спустя столетия они вступили во взаимодействие друг с другом. Когда в XVI и XVII веках христианство познакомилось с мироутверждающей идеей, оставленной Ренессансом в наследство европейскому мышлению, оно восприняло также знание той углубленной этики, к которой пришли поздний стоицизм и эпикуреизм I-II веков. Оно должно было ошеломленно констатировать, что заповедь любви Иисуса уже тогда выступала в качестве провозглашенной разумом истины. После этого в христианском мышлении, сделавшем это открытие, воцарилось убеждение, что основные этические идеи, данные религии путем откровения, являются подтвержденными разумом истинами.
   Исходя как из христианства, так и из позднего стоицизма, Эразм Роттердамский (1469-1536) и Гуго Гроций (1583-1645) предприняли попытку создать этически обоснованное право, пригодное для всех народов на время мира и войны.
   Как христианскую, так и философскую этику охватила лихорадочная жажда деятельности. Общими усилиями они подошли в XVIII веке к разработке проблем мира. Это привело их к отказу от дальнейшей терпимости в отношении вопиющей несправедливости, жестокости и губительного суеверия. Были отменены пытки, был положен конец процессам над ведьмами. Бесчеловечные законы должны были уступить место более гуманным. Открытие того, что заповедь любви подтверждается также разумом, помогло предпринять и провести уникальную в истории человечества реформу.
   Стремясь полнее обосновать соответствие любви к ближнему требованиям разума, Иеремия Бентам (1748-1832) и другие мыслители считали правильным оперировать аргументом ее полезности.
   Согласно отстаиваемому ими тезису, здесь речь идет исключительно о правильно понимаемом эгоизме. Они подчеркнули ценность того, что благо как индивида, так и общества может быть гарантировано только готовностью к самоотдаче, которую людям следует практиковать в общении с себе подобными.
   Это несколько поверхностное мнение о сущности этического отклоняют в числе прочих Иммануил Кант (1724-1804) и шотландский философ Давид Юм (1711-1776). Кант, который стремился сохранить достоинство этики, выдвигает утверждение, что ее полезность не должна приниматься во внимание. Его учение о категорическом императиве признает за этикой право формулировать абсолютные требования. Наша совесть, считает он, извещает нас о том, что хорошо и что дурно. Мы должны слушаться одну ее. Присущий нам внутренний моральный закон дает нам уверенность в том, что мы причастны не только к тому миру, который существует в пространстве и времени, но и являемся гражданами духовного мира.
   Юм в свою очередь призывает опыт для отрицания утилитарного характера этики. Он анализирует движущие силы этики и приходит к выводу, что она является делом симпатии и сочувствия. Природа, аргументирует он, наделила нас способностью сопереживания судьбе других. Тем самым она обязала нас переживать радость, заботы и страдания других, как наши собственные. Юм образно уподобляет нас струнам, которые звучат в унисон с другими. Природной доброжелательностью мы предопределены сопереживать другому и желать блага как ему, так и обществу.
   Философия, начиная с Юма, не отваживалась больше - если говорить о Ницше (1844-1900) - серьезно сомневаться в том, что этика в первую очередь сводится к сочувствию и соответствующей ему благотворительной деятельности.
   Но в какую ситуацию попадает тогда эта глубокая, естественная этика! Она не в состоянии даже четко установить и определить границы неизбежного для нас самоотречения во имя других, чтобы таким образом выявить правильное соотношение заботы о своем состоянии с заботой о состоянии других.
   Дальше подобной постановки проблемы реализации своей этики Юм не идет. Но и современная ему, а также более поздняя философия не чувствует призвания серьезно заниматься ею. Предвидение трудностей, встающих на пути решения этой задачи, удерживает от попыток подступиться к нему.
   Действительно, трудности этой элементарной и живой этики таковы, что кажутся непреодолимыми. Ее невозможно изложить в четко сформулированных предписаниях и запретах. Она насквозь субъективна. Она предоставляет индивиду самому решать, как далеко он желает зайти в своей самоотверженной помощи. Она не позволяет нам отказываться от самоотречения, которое мы вправе признать чрезмерным, даже в том случае, если оно может принести нам большой вред. Она не дает успокоиться нашей совести. Чистая совесть оказывается для нас мифом.
   Во всех жизненных конфликтах этика самопожертвования ставит тех, кто стремится ей следовать, перед подобными тяжкими решениями. Руководители производств редко могут позволить себе удовольствие обещать из сочувствия место тому, кто в нем больше нуждается, а не доверять его наиболее квалифицированному. Но горе тому, кого подобные примеры убедят в необходимости придавать слишком большое значение сочувствию!
   Размышляя над проблемой самоотречения, мы приходим к выводу, что нам следует расширить ранее очерченный круг нашей этической деятельности. Нам открывается, что этика имеет дело не только с людьми, но и с другими созданиями, которые также стремятся к благосостоянию, испытывают страдания и ужас перед уничтожением. И каждый человек, сохранивший полноту чувств, находит естественной потребность участия в судьбе всех живых существ. Мышлению остается только признать, что доброе отношение ко всем живым творениям является естественным требованием этики. То, что она медлит это делать, имеет свои основания. И действительно, внимание к судьбам всех живых существ, с которыми мы имеем дело, ввергает нас в еще более многообразные и запутанные конфликты, чем те, что несет с собой ограниченное одними людьми самоотречение. Новым и трагическим нюансом выступает здесь то, что мы все чаще оказываемся в ситуации выбора между умерщвлением и сохранением жизни. Крестьянин не может выращивать всю живность, которая рождается в его стаде. Он сохранит лишь тех, кого сможет прокормить и чье выращивание обеспечит ему прибыль. Часто и мы также принуждены жертвовать одними живыми существами, чтобы спасти других, которым они угрожают.
   Всякий нашедший выпавшего из гнезда птенца встает перед необходимостью - чтобы его прокормить - уничтожать другие крохотные жизни. Это действие совершенно произвольно. Но кто дает ему право жертвовать множеством жизней ради одной-единственной? Так же произвольно он поступает, уничтожая неприятное ему животное, чтобы защитить от него другое.
   Итак, каждый из нас, приговаривая живое существо к страданию или смерти на основании неизбежной необходимости, сам становится виновным. Некоторое искупление за эту вину получает тот, кто возлагает на себя обязательство использовать любую возможность, чтобы помочь попавшему в беду живому созданию. Как далеко вперед ушли бы мы сейчас, если бы больше заботились о благе всех живых существ и перестали бездумно приносить им зло. На нас возложена борьба против антигуманных традиций и бесчеловечных чувств, еще существующих в наше время.
   Примерами такой привычной бесчеловечности, которую не должны более терпеть наша цивилизация и наши чувства, могут служить бой быков и охотничьи травли и облавы.
   Этика, которую не занимает наше отношение ко всему живому, несовершенна. Мы должны вести постоянную последовательную борьбу против бесчеловечности. Мы должны понять и почувствовать, что убийство ради игры позор нашей культуры.
   Существенно изменило ситуацию в этике признание того, что этика сегодня не может больше полагаться на соответствующее ей мировоззрение. Прежде она могла быть убеждена в том, что требует поведения, согласующегося с познанием истинной природы открытой нам в творении универсальной воли к жизни. Такого взгляда придерживались не только высокоразвитые религии, но и рационалистическая философия XVII-XVIII веков.
   Но в действительности мировоззрение, на котором основывалась этика, было результатом предпринятой ею самой оптимистической интерпретации мира. Она приписывает универсальной воле к жизни такие свойства и намерения, которые отвечают ее собственному жизнеощущению и способу суждения.
   В XIX и XX веках мышление, руководствующееся исключительно поисками истины, вынуждено было признать, что этике нечего ожидать от истинного познания мира. Прогресс науки состоит во все более точном познании законов происходящего. Она дает нам возможность поставить себе на службу энергию Вселенной. Но она принуждает нас одновременно все больше отказываться от надежды познать смысл происходящего.
   Как глубоко может корениться в мировоззрении самоотречение ради блага других? Вновь и вновь пытается понять это этика. Никогда ей не удается достичь цели на этом пути. И пребывать в уверенности, что доказала это, она может лишь потому, что сконструировала себе необходимое для этого наивно-оптимистическое мировоззрение. Но мышление, стремящееся к истине, должно признать, что духа добра нет в числе действующих лиц мировой истории. Мир предлагает нам неутешительное зрелище движений воли к жизни, постоянно противостоящих друг другу. Одно существование сохраняется, побеждая и уничтожая другие. Мир являет собой ужасное в прекрасном, бессмысленное в осмысленном, полноту страдания в полноте радости.


Лайнус ПОЛИНГ (Нобелевская премия мира 1962 г.,  Международная Ленинская премия «За укрепление мира между народами» 1970 г.)

Я верю, что никогда больше не будет большой мировой войны – войны, в которой было бы использовано ужасное оружие, включающее ядерное деление и ядерный синтез. И я считаю, что именно открытия ученых, на которых основывалась разработка этого ужасного оружия, сейчас заставляют нас вступить в новый период мировой истории, период мира и разума, когда мировые проблемы не решаются войной или силой, а решаютсяв соответствии с мировым правом, таким образом, чтобы это было справедливо для всех наций и приносило пользу всем людям.
Позвольте мне еще раз напомнить вам, как я это сделал вчера в своем обращении о принятии Нобелевской премии мира за 1962 год, что Альфред Нобель хотел изобрести “вещество или машину с такой ужасной силой массового уничтожения, что война была бы тем самым навсегда невозможна”. Две трети века спустя ученые открыли взрывчатые вещества, которые Нобель хотел изобрести: делящиеся вещества уран и плутоний, энергия взрыва которых в десять миллионов раз больше, чем у любимого взрывчатого вещества Нобеля, нитроглицерина, и плавящееся вещество дейтерид лития, энергия взрыва которого в пятьдесят миллионов раз больше, чем у нитроглицерина. Первая из ужасных машин, включающих эти вещества, ядерные бомбы с ураном-235 и плутонием-239, были взорваны в 1945 году в Аламогордо, Хиросиме и Нагасаки 2. Затем, в 1954 году, девять лет спустя, была взорвана первая из супербомб ядерного синтеза, 20-мегатонная бомба Бикини, энергия взрыва которой в тысячу раз превышала энергию ядерной бомбы 1945 года.
Одна эта бомба, супербомба 1954 года, содержала менее одной тонны ядерного взрывчатого вещества. Энергия, выделившаяся при взрыве этой бомбы, была больше, чем у всех взрывчатых веществ, использовавшихся во всех войнах, которые происходили на протяжении всей мировой истории, включая Первую мировую войну и Вторую мировую войну.
В настоящее время изготовлены тысячи таких супербомб; и сегодня, спустя восемнадцать лет после создания первой атомной бомбы, ядерные державы располагают такими огромными запасами этого оружия, что, если бы они были использованы в войне, погибли бы сотни миллионов людей, а сама наша цивилизация могла бы не пережить катастрофу.
Так появились машины, предусмотренные Нобелем, и война навсегда стала невозможной.
Мы видим, что наука и мир связаны. Мир сильно изменился, особенно за последнее столетие, благодаря открытиям ученых. Наши расширенные знания теперь дают возможность ликвидировать нищету и голод, значительно уменьшить страдания, причиняемые болезнями, эффективно использовать ресурсы мира на благо человечества. Но самым большим из всех изменений в природе войны было увеличение мощности взрывчатых веществ в несколько миллионов раз и соответствующие изменения в способах доставки бомб.
Эти изменения стали результатом открытий ученых, и в течение последних двух десятилетий ученые играли ведущую роль в привлечении к ним внимания своих собратьев-людей и в призывах к принятию решительных мер для предотвращения использования нового оружия и прекращения войн в мире.
Первыми учеными, предпринявшими действия такого рода, были те, кто участвовал в разработке атомной бомбы. В марте 1945 года, еще до того, как был произведен первый ядерный взрыв, Лео Силард подготовил меморандум  президенту Франклину Делано Рузвельту , в котором он указал, что система международного контроля над ядерным оружием может дать цивилизации шанс на выживание. Комитет ученых-атомщиков во главе с Джеймсом Франком6 июня 1945 года направил военному министру США доклад, в котором содержался настоятельный призыв не применять ядерные бомбы при необъявленном нападении на Японию, поскольку это действие нанесет ущерб возможности достижения международного соглашения о контроле над этим оружием7.
В 1946 году Альберт Эйнштейн, Гарольд Юри и семь других ученых8 создали организацию для просвещения американского народа о природе ядерного оружия и ядерной войны. Эта организация, Чрезвычайный комитет ученых-атомщиков (обычно называемый Комитетом Эйнштейна), проводила эффективную образовательную кампанию в течение пятилетнего периода. Характер кампании обозначен следующими предложениями из заявления Эйнштейна 1946 года:
“Сегодня атомная бомба глубоко изменила природу мира, каким мы его знаем, и, следовательно, человечество оказалось в новой среде обитания, к которой оно должно приспособить свое мышление… Никогда раньше одна нация не могла воевать с другой, не пересылая армии через границы. Теперь с ракетами и атомными бомбами ни один населенный пункт на поверхности земли не защищен от внезапного уничтожения в результате одной атаки… Мало кто когда-либо видел бомбу. Но все люди, если им расскажут несколько фактов, могут понять, что эта бомба и опасность войны - это очень реальная вещь, а не что-то далекое. Это напрямую касается каждого человека в цивилизованном мире. Мы не можем предоставить генералам, сенаторам и дипломатам вырабатывать решение в течение нескольких поколений… В науке нет защиты от оружия, которое может уничтожить цивилизацию. Наша защита не в вооружениях, не в науке и не в том, чтобы уйти в подполье. Наша защита в законе и порядке… Мышление будущего должно предотвращать войны”9.
В тот же период и в последующие годы многие другие организации ученых были активны в работе по просвещению людей о ядерном оружии и ядерной войне; среди них я могу особо упомянуть Федерацию американских ученых (в Соединенных Штатах), Ассоциацию ученых-атомщиков (Великобритания) и ВсемирнуюФедерация научных работников (с членством, охватывающим многие страны).
15 июля 1955 года пятьдесят два нобелевских лауреата  опубликовали мощное заявление, получившее название "Декларация Майнау". Это заявление предупреждало, что большая война в ядерный век поставит под угрозу весь мир, и заканчивалось предложениями: “Все нации должны прийти к решению отказаться от силы как последнего средства политики. Если они не будут готовы сделать это, они прекратят свое существование ”.
Документ большого значения, Обращение Рассела-Эйнштейна, был обнародован Бертраном Расселом 9 июля 1955 года. Рассел, который в течение многих лет оставался одним из самых активных и эффективных борцов за мир в мире, составил этот документ несколькими месяцами ранее, и он был подписан Эйнштейном за два дня до его смерти, а также девятью другими учеными. Обращение начиналось с предложения: “В трагической ситуации, с которой сталкивается человечество, мы считаем, что ученые должны собраться на конференцию, чтобы оценить опасности, возникшие в результате разработки оружия массового уничтожения ...” И она закончилась призывом: “Перед нами, если мы захотим, постоянный прогресс в счастье, знании и мудрости. Должны ли мы вместо этого выбрать смерть, потому что мы не можем забыть наши ссоры? Мы, как люди, обращаемся к людям: помните о своей человечности и забудьте обо всем остальном. Если вы сможете это сделать, путь к новому Раю открыт; если вы не сможете, перед вами риск всеобщей смерти”13.
Этот призыв привел к созданию Пагуошского постоянного комитета с Бертраном Расселом в качестве председателя и к проведению серии Пагуошских конференций (одиннадцать в период с 1957 по 1963 год). Финансовую поддержку первых нескольких конференций оказал г-н Сайрус Итон14, и первая конференция была проведена на его родине, в деревне Пагуош, Новая Шотландия.
Среди участников некоторых Пагуошских конференций были ученые, имеющие тесные связи с правительствами своих стран, а также ученые, не имеющие связей с правительством. Конференции позволили провести неформальное обсуждение научных и практических аспектов разоружения тщательным, глубоким и продуктивным образом и привели к некоторым ценным предложениям. Я считаю, что Пагуошские конференции оказали значительную помощь в разработке и ратификации Договора о запрещении ядерных испытаний 1963 года.
Обеспокоенность по поводу ущерба, наносимого людям и человечеству радиоактивными веществами, образующимися при испытаниях ядерного оружия, выражалась с возрастающей силой в период после первого испытания бомбы с делением-синтезом-расщеплением в Бикини 1 марта 1954 года. Радиоактивные осадки упоминались в обращении Рассела-Эйнштейна, а также в заявлении Первой Пагуошской конференции. В своей Декларации совести, опубликованной в Осло 24 апреля 1957 года, доктор Альберт Швейцер описал ущерб, нанесенный радиоактивными осадками, и попросил, чтобы великие нации прекратили свои испытания ядерного оружия 15. Затем, 15 мая 1957 года, с помощью некоторых ученых из Вашингтонского университета, Сент-Луис, я написал Обращение ученых к испытаниям бомбы, которое в течение двух недель подписали более двух тысяч американских ученых, а в течение нескольких месяцев - 11 021 ученый из сорока девяти стран. 15 января 1958 года, когда я представил Обращение к Дагу Хаммаршельду в качестве петиции в Организацию Объединенных Наций, я сказал ему, что, по моему мнению, оно отражает чувства подавляющего большинства ученых мира. Призыв к испытанию бомбы состоит из пяти пунктов. Первые два следующие:
“Мы, ученые, чьи имена подписаны ниже, призываем к немедленному заключению международного соглашения о прекращении испытаний ядерных бомб.
Каждое испытание ядерной бомбы распространяет дополнительное бремя радиоактивных элементов на все части мира. Каждое дополнительное количество радиации наносит ущерб здоровью людей во всем мире и наносит ущерб зародышевой плазме человека, что приводит к увеличению числа детей с серьезными дефектами, которые родятся в будущих поколениях”
Ни один спор между нациями не может оправдать ядерную войну. Нет такой защиты от ядерного оружия, которую нельзя было бы преодолеть путем увеличения масштабов нападения. Для наций было бы противно природе войны придерживаться соглашений о ведении “ограниченных” войн, используя только “небольшое” ядерное оружие – даже небольшие войны сегодня опасны из-за вероятности того, что небольшая война перерастет в мировую катастрофу.
Единственная разумная политика для мира - это отмена войны.
Это теперь провозглашенная цель ядерных держав и всех других стран.
Но вместо того, чтобы уничтожать оружие и средства доставки, великие нации продолжают производить его все больше и больше, и мир остается в опасности.
Почему не наблюдается прогресса в направлении разоружения? Я думаю, что часть ответа заключается в том, что все еще есть много людей, некоторые из них влиятельные люди, которые еще не приняли тезис о том, что пришло время отменить войну. И другая часть ответа заключается в том, что существует великая нация, которая не была принята в мировое сообщество наций – Китайская Народная Республика, самая густонаселенная нация в мире. Я не верю, что Соединенные Штаты и Советский Союз осуществят какой-либо важный этап процесса разоружения, если эта потенциально великая ядерная держава, Китайская Народная Республика, не подпишет соглашение о разоружении; а Китайская Народная Республика не подпишет такой договор до тех пор, покаона принята в сообщество наций на условиях, достойных ее статуса 24. Работать ради признания Китая - значит работать ради мира во всем мире.
Мы не можем ожидать, что существующее в настоящее время ядерное оружие будет уничтожено в течение нескольких лет, возможно, десятилетий. Более того, существует возможность, упомянутая Филипом Ноэлем-Бейкером в его Нобелевской лекции в 1959 году, что некоторое ядерное оружие может быть скрыто или тайно изготовлено, а затем использовано для терроризирования и господства над разоруженным миром 25; эта возможность может замедлить программу уничтожения запасов.
Неужели нет никаких действий, которые мы могли бы предпринять немедленно, чтобы уменьшить нынешнюю огромную опасность начала ядерной войны в результате какой-либо технологической или психологической аварии или в результате ряда событий, таких, что даже самые мудрые национальные лидеры не смогли предотвратить катастрофу?
Я верю, что такая акция существует, и я надеюсь, что она будет рассмотрена национальными правительствами. Мое предложение заключается в том, чтобы с максимальной скоростью, совместимой с осторожностью, была создана система совместного национального и международного контроля над запасами ядерного оружия; так, чтобы использование американского ядерного оружия могло быть осуществлено только с одобрения как американского правительства, так и Организации Объединенных Наций, и чтобы использованиесоветское ядерное оружие могло быть создано только с одобрения как советского правительства, так и Организации Объединенных Наций. Подобная система двойного контроля, конечно, была бы введена для небольших ядерных держав, если бы они не уничтожили свое оружие.
Даже небольшой шаг в направлении этого предложения, такой как допуск наблюдателей Организации Объединенных Наций на контрольные пункты ядерных держав, может значительно снизить вероятность ядерной войны.
Есть еще одно действие, которое можно предпринять немедленно, чтобы уменьшить нынешнюю огромную опасность для цивилизации. Это действие должно было бы остановить, посредством твердого договора, включающего надежную систему контроля, нынешние великие программы развития биологических и химических методов ведения войны.
Четыре года назад ученые, участвовавшие в Пятой Пагуошской конференции, пришли к выводу, что в то время разрушительная сила ядерного оружия была намного больше, чем у биологического и химического оружия, но что биологическое и химическое оружие обладает огромным смертельным и выводящим из строя действием против человека, а также может нанести огромный вред в результате уничтожения растений и животных. Более того, предпринимаются энергичные усилия по разработке этого оружия до такой степени, чтобы оно стало угрозой для человечества, равной или большей, чем ядерное оружие. Деньги, расходуемые только Соединенными Штатами на исследования и разработки биологического и химического оружия, в настоящее время достигли 100 миллионов долларов в год, увеличившись в шестнадцать раз за десятилетие, и аналогичные усилия, вероятно, предпринимаются в Советском Союзе и других странах.
Чтобы проиллюстрировать угрозу, я могу упомянуть планы использования нервно-паралитических газов, которые, когда они не убивают, вызывают временное или постоянное безумие, и планы использования токсинов, таких как токсин ботулизма, вирусов, таких как вирус желтой лихорадки, или бактериальных спор, таких как сибирская язва, для уничтожения десятков или сотни миллионов людей.
Опасность особенно велика в том, что, как только знания будут получены в рамках крупномасштабной программы развития, подобной той, что осуществляется сейчас, они вполне могут распространиться по всему миру и позволить какой-нибудь небольшой группе злых людей, возможно, в одной из небольших стран, начать разрушительную атаку.
Эта ужасная перспектива может быть устранена сейчас общим соглашением о прекращении исследований и разработок этого оружия, запрете его применения и отказе от всех официальных мер секретности и контроля безопасности в отношении микробиологических, токсикологических, фармакологических и химико-биологических исследований. Сотни миллионов долларов в год тратятся сейчас на то, чтобы создать эти злокачественные клетки знания. Сейчас самое время остановиться. Когда рак разовьется и его метастазы распространятся по всему миру, будет слишком поздно.
Замена войны законом должна включать не только большие войны, но и малые. Отмена повстанческой и партизанской войны, которая часто характеризуется крайней жестокостью и огромным количеством человеческих страданий, была бы благом для человечества.
Однако есть страны, в которых люди подвергаются постоянной экономической эксплуатации и угнетению со стороны диктаторского правительства, которое сохраняет свою власть силой оружия. Единственной надеждой для многих из этих людей была революция, свержение диктаторского правительства и замена его правительством реформ, демократическим правительством, которое будет работать на благо людей.
Я считаю, что для всего мира пришло время покончить с этим злом путем формулирования и принятия некоторых соответствующих статей мирового права. Обладая лишь ограниченными знаниями в области права, я не буду пытаться сформулировать предложение, которое достигло бы этой цели, не допуская возможности доминирования малых наций большими нациями. Я полагаю, однако, что цель может быть достигнута с помощью всемирного законодательства, в соответствии с которым, возможно, раз в десятилетие будет проводиться референдум под наблюдением Организации Объединенных Наций о воле народа в отношении своего национального правительства, проводимый отдельно от национальных выборов в каждой стране мира.мир.
Может потребоваться много лет, чтобы добиться такого дополнения к своду мировых законов. Тем временем многое можно было бы сделать, изменив политику великих наций. В последние годы восстания и гражданские войны в малых странах были спровоцированы и усугублены великими державами, которые, кроме того, предоставили оружие и военных советников, усиливая жестокость войн и страдания людей. В четырех странах в 1963 году и в нескольких других за предыдущие годы демократически избранные правительства, проводившие политику в направлении социальных и экономических реформ, были свергнуты и заменены военной диктатурой с одобрения, если не по наущению, одной или нескольких великих держав. Эти действия великих держав связаны с политикой милитаризма и национальными экономическими интересами, которые в настоящее время устарели. Я надеюсь, что давление мирового общественного мнения вскоре заставит отказаться от них и заменить их политикой, совместимой с принципами морали, справедливости и всемирного братства.
Работая над прекращением войны, мы также работаем во имя свободы человека, прав отдельных людей. Война и национализм, наряду с экономической эксплуатацией, были главными врагами отдельного человека. Я верю, что с устранением войны из мира произойдет улучшение социальных, политических и экономических систем во всех странах на благо всего человечества.
Я рад воспользоваться этой возможностью, чтобы выразить свою благодарность норвежскому Стортингу [парламенту] за его выдающуюся работу по международному арбитражу и миру в течение последних семидесяти пяти лет. В этой деятельности Стортинг был лидером среди парламентов стран. Я помню действия Стортинга в 1890 году, призывавшего к заключению постоянных договоров об арбитраже споров между нациями, и заявление о том, что “Стортинг убежден, что эта идея пользуется поддержкой подавляющего большинства нашего народа. Точно так же, как закон и справедливость давно заменили правило кулака в спорах между людьми, так и идея урегулирования споров между народами и нациями прокладывает себе путь с непреодолимой силой. Все больше и больше война представляется общему сознанию пережитком доисторического варварства и проклятием человеческой расы ”.
Теперь мы вынуждены навсегда стереть с лица земли этот пережиток доисторического варварства, это проклятие человеческой расы. Нам, вам и мне, выпала честь жить в этот необыкновенный век, в эту уникальную эпоху в истории мира, эпоху разграничения между прошлыми тысячелетиями войн и страданий и будущим, великим будущим мира, справедливости, нравственности и человеческого благополучия. Для нас большая честь иметь возможность внести свой вклад в достижение цели отмены войны и ее замены мировым правом. Я уверен, что мы преуспеем в этой великой задаче; что таким образом мировое сообщество будет освобождено не только от страданий, вызванных войной, но и, благодаря лучшему использованию ресурсов земли, открытий ученых и усилий человечества, от голода, болезней, неграмотностии страх; и что со временем мы сможем построить мир, характеризующийся экономической, политической и социальной справедливостью для всех людей и культурой, достойной человеческого интеллекта.

Вилли БРАНДТ (Нобелевская премия мира 1971 г.)

Как предотвратить войну – это вопрос, который является частью европейской традиции - у Европы всегда было достаточно причин задавать его. Политик, который в ежедневном конфликте интересов пытается служить делу справедливого мира, черпает свои силы из моральных резервов, которые были сформированы поколениями до него. Сознательно или нет, он руководствуется ими.
Наши этические и социальные концепции были сформированы двумя тысячелетиями христианства. И это означает, что, несмотря на многие заблуждения под флагом bellum justum, “справедливой войны”, снова и снова предпринимались попытки достичь мира и в этом мире.
Наш второй источник силы - гуманизм и классическая философия. Иммануил Кант постулировал свою идею конституционной конфедерации государств в словах, которые ставят очень четкий вопрос перед сегодняшними поколениями: "Однажды человек, - сказал он, - встанет перед выбором: либо жить по истинному закону наций, либо уничтожить несколькими ударами созданную им цивилизацию".через тысячи лет: тогда необходимость заставит его сделать то, что ему следовало бы сделать давным-давно по собственному свободному разумению.
Третий сильный источник - это социализм с его стремлением к социальной справедливости внутри страны и за рубежом. И с его настойчивостью в том, что моральные законы должны применяться не только между отдельными гражданами, но и между нациями и государствами.
Политика мира - это трезвая задача. Я тоже пытаюсь всеми доступными мне средствами проложить путь к торжеству разума в моей собственной стране и во всем мире: того разума, который требует, чтобы мы стремились к миру, потому что отсутствие мира стало означать крайнее отсутствие разума.
Война - это уже не ultima ratio, а скорее ultima irratio. Даже если это все еще не общепринятое мнение, я лично понимаю политику мира как подлинную реальную политику этой эпохи.
Реальная политика, которой грубо злоупотребляли в Германии в течение двенадцати лет, оказалась адской химерой. Сегодня мы находимся в процессе нахождения приемлемого баланса между собой и миром. Если бы баланс моей политической эффективности гласил, что я помог открыть путь к новому ощущению реальности в Германии, тогда сбылась бы одна из величайших надежд моей жизни.
Я говорю здесь то, что говорю в Германии: хороший немец не может быть националистом. Хороший немец знает, что он не может отказаться от европейского призвания. Через Европу Германия возвращается к себе и к созидательным силам своей истории. Наша Европа, рожденная опытом страданий и неудач, является императивной миссией разума.
II.
Под угрозой самоуничтожения человечества сосуществование стало вопросом самого существования человека. Сосуществование стало не одной из нескольких приемлемых возможностей, а единственным шансом на выживание.
Что характеризовало события в Европе за последние 25 лет? Во-первых, впечатляющий этап восстановления, а во-вторых, сохраняющаяся напряженность. Конфликт между Востоком и Западом, коренные причины которого были по большей части не на Западе, объединил многие силы. В этот период я был глубоко вовлечен в Берлин, место пересечения напряженности между Востоком и Западом. И позвольте мне добавить, что я всегда рассматривал свою задачу там - особенно в те самые “воинственные” годы – также как помощь в сохранении мира. Тогда и до сих пор я был убежден, что если бы Запад позволил изгнать себя из моего города, это не только принесло бы несчастье непосредственно заинтересованным людям, не только нанесло бы огромный вред Федеративной Республике Германия, Западной Европе и Соединенным Штатам, но, скорее всего, привело бы кимели опасные последствия для мира. Так было во время сталинской блокады 1948 года, как это было, когда Хрущев выдвинул свой ультиматум в 1958 году.
Я не из тех людей, которые утверждают или даже чувствуют, что они всегда были правы. Мой жизненный путь всегда требовал от меня размышлений о моем собственном положении. Но я могу сказать, что с юности я руководствовался теми фундаментальными убеждениями, которые, как считается, ведут к добрососедству – как дома, так и за рубежом.
Будучи мэром Берлина, я испытал, как критические ситуации влияют на наше мышление. Однако я знал, что стойкость служит делу мира.
О кризисных 1961 и 1962 гг. написано немало.  Возможно, мне будет позволено добавить еще несколько замечаний об этом периоде. Самым поразительным аспектом Берлинской стены было абсурдное разделение того, что осталось нетронутым от всего организма мегаполиса, со всеми прискорбными последствиями для людей.
Были также международные последствия этого глубокого разреза. Западные державы непоколебимо отстаивали свою поддержку Западному Берлину. Но, волей-неволей, они смирились с тем фактом, что их коллега единолично контролировал Восточный Берлин. Никакой статус Четырех держав не изменил того факта, что Стена стала разделительной линией между ядерными сверхдержавами. И никто из ответственных лиц не требовал, чтобы западные державы использовали военную силу и рисковали войной, чтобы сохранить свою долю того, что изначально было общей ответственностью.
Есть еще один аспект – импотенция, замаскированная вербализмом: отстаивание правовых позиций, которые не могут стать реальностью, и планирование контрмер на случай непредвиденных обстоятельств, которые всегда отличаются от существующих. В критические моменты мы были предоставлены самим себе; вербалистам нечего было предложить.
Страстные протесты были оправданы и необходимы, но они не изменили ситуацию. Стена осталась; нам пришлось научиться жить с этим, и мне пришлось вызвать полицию, чтобы помешать молодым демонстрантам бежать навстречу своей гибели. Препятствия на подъездных путях к Берлину сохранялись. Пропасть, разделявшая Германию от Любека до чехословацкой границы, также оставалась и углублялась. Игра с козырями, которых нет, как выразился Голо Манн , ничего не изменила. Необходимо было заново обдумать политические возможности, если мы хотели помочь людям и сделать мир более безопасным.
Кубинский кризис, в более драматических масштабах и с еще большей угрозой, продемонстрировал разграничение и изменение отношений между ядерными гигантами.
В начале октября 1962 года я посетил Джона Ф. Кеннеди. Он говорил об опасности, которая будет исходить от ракетных баз, нацеленных на Соединенные Штаты. У меня создалось впечатление, что нельзя исключать опасность просчета; вокруг Берлина были сосредоточены войска. Когда вечером 23 октября президент Кеннеди произнес свою самую серьезную речь о Кубе, он дважды упомянул о связи с Берлином. Я поддержал его точку зрения. Как оказалось, в нашей части мира все оставалось мирным. Кубинский кризис был преодолен благодаря чувству ответственности и хладнокровию. Это был значительный опыт и поворотный момент.
Несколькими неделями ранее я говорил в Гарварде о сосуществовании. Исходя из моего опыта в Берлине, я сказал, что реалистичная уверенность в себе не должна бояться контакта с политическим и идеологическим антагонистом. Нельзя допустить, чтобы неопределенность настоящего времени сделала нас неуверенными. Я спросил, какой смысл вступать в контакт с другой стороной, не будучи готовым к разговору? Говорить уверенно также означало вести переговоры и быть открытым для компромисса, а не односторонних уступок. Активная мирная политика еще долго будет оставаться испытанием нашей интеллектуальной и материальной жизнеспособности5.
III.
Заглянув в бездну глобальной войны, мы оказались перед лицом проблем глобального масштаба: голода, демографического взрыва, экологических опасностей и истощения природных ресурсов. Только те, кто принимает или даже с удовольствием ожидает конца света, могут игнорировать проблемы такого масштаба.
В нашу эпоху ученые предоставляют нам работы, которые выдаются своим опытом и глубокой искренностью. Они больше не просто озабочены различиями между идеологиями и социальными системами. Сейчас их заботит будущее человека и есть ли у него вообще какое-либо будущее. Они озабочены проблемами, которые выходят за пределы границ отдельных государств и выходят за пределы континентов. Они превращают политику в науку, и в этой науке должны совместно участвовать богатые, более развитые державы. Это то, чего ни одна страна больше не может добиваться сама.
Нам нужен мир не только в смысле отсутствия насилия; он нужен нам как основа для того спасительного сотрудничества, о котором я говорил. И точно так же, как это предполагает мир, это может помочь создать мир, ибо там, где есть спасительное сотрудничество, есть мир; и там также постепенно установится взаимное доверие. Моя страна больше не является “великой” державой и не может ею быть. Но это, безусловно, экономическая и научная держава, и я чувствую, что могу сказать, что мы все готовы к такому сотрудничеству в любое время и в любом месте, как бы ни были разногласия между правительством и оппозицией по этому вопросу.
Я упомянул несколько аспектов того, что сегодня называется исследованием мира. Это правда, что новое качество в международной политике заметно уже более десяти лет. Холодная война с ее бесплодным парадоксом замораживания границ без устранения риска конфликта не указала путь к решению. Таким образом, заинтересованные державы начали держать чрезвычайные риски в рамках и снижать напряженность. На Кубе и в Берлине они научились держать конфликты под контролем. Де Голль и Никсон взяли курс на сотрудничество, а не на конфронтацию, а Брежнев и Косыгин начали по-своему выстраивать новые отношения с Западом6.
В небольших масштабах мой подход восемь лет назад в качестве управляющего мэра Берлина заключался в том, что маленькие шаги лучше, чем вообще никаких шагов. Когда сотни тысяч людей после долгих лет разлуки получили пропуска, чтобы навестить своих родственников на Рождество, это, в двух словах, было применением знания о том, что может быть новый, только кажущийся парадокс – и это улучшает ситуацию, признавая ее такой, какая она есть.
Начиная с того времени и речи в Гарварде, когда я разработал свою концепцию сосуществования как вызов, до моей деятельности на посту министра иностранных дел, декларации правительства более двух лет назад и договоров Москвы, Варшавы и Берлина, вы не встретите никаких сюрпризов на пути, который я выбрал. Не было никаких иллюзий, никакого лицемерия. Но я стараюсь делать то, что обещал.
Активная политика сосуществования не должна основываться ни на страхе, ни на слепой уверенности. Я знаю, что западный альянс будет функционировать; у потенциального противника не будет иллюзий на этот счет. Но мы также должны отказаться от этого лишенного воображения принципа, согласно которому страны с различными социальными и экономическими системами не могут жить бок о бок, не вступая в серьезные конфликты.
Как только мы организуем совместную жизнь, исключив применение силы и обеспечив безопасность для всех, тогда нам придется начать работу по организации сотрудничества. Однако эта цель была бы обречена с самого начала, если бы ее скрытым мотивом был новый вид крестового похода. Существует и будет существовать разграничение через идеологические различия. Но это означает прогресс, если мы говорим больше об интересах, чем об идеологии. Отрадно, когда диалог заменяет монолог в отношениях между Востоком и Западом в поисках решений тех проблем, которые, несмотря на сохраняющиеся разногласия, затрагивают общие интересы.
Решение общих проблем подразумевает установление связей посредством конструктивного сотрудничества между государствами за пределами межблоковых границ. Это означает трансформацию конфликта; это означает устранение реальных или предполагаемых барьеров с мирными рисками с обеих сторон. Это означает укрепление доверия посредством практических мер. И эта уверенность может затем стать новой основой для решения давних проблем. Эта возможность может стать возможностью Европы в мире, который, как было доказано, не может управляться только Вашингтоном, Москвой или Пекином.
Какой бы безошибочно большой ни была сила сверхдержав, неоспоримым фактом является то, что одновременно возникают другие магнитные поля. Есть ли вообще смысл составлять баланс будущего, говоря, что в такое-то и такое-то время будет я не знаю, сколько сверхдержав? Мы живем в мире множества и перемен. Малые нации тоже участвуют в большой игре; они тоже могут представлять силу по-своему; они могут помогать себе и другим; и они также могут представлять опасность для себя и для других.
Вступление Китайской Народной Республики в организованную систему государств, на мой взгляд, не является синонимом перехода к трехполярности; существует более двух или трех центров мировой власти. Но, помимо прочего, есть определенное значение в том факте, что огромный Китай является одновременно развивающейся страной и ядерной державой, и что ввиду постоянно нарастающих проблем в Третьем мире растет разочарование промышленно развитыми странами.
Европа, которая после последней войны доказала, что ее жизнеспособность не сломлена, все еще имеет свое будущее впереди. На Западе это выйдет за рамки Европейского экономического сообщества и – в том смысле, в каком это видит Жан Моне 7 – превратится в союз, который сможет взять на себя часть ответственности за мировые дела, независимо от Соединенных Штатов, но - я уверен – прочно связанный с ними. В то же время существуют возможности для развития сотрудничества и обеспечения мира во всей Европе, возможно, для создания своего рода Европейского партнерства во имя мира; и если бы я не знал о практических и теоретических препятствиях, которые еще предстоит преодолеть, я бы даже говорил о Европейском союзе мира.
IV.
Я понимаю, что в анналах истории Нобелевских премий немцы были более выдающимися за свои достижения в области химии и физики, чем за их вклад в дело мира. Однако и в этой области у нас есть свои представители. Война всегда призывала к миру, и в моей стране тоже временами не было недостатка в смелых сторонниках мира.
Я вспоминаю лауреата Нобелевской премии мира 1927 года, профессора Людвига Квидде. Знания и проницательность, которые он приобрел благодаря своим историческим исследованиям, вдохновили его на поддержку международного антивоенного движения, и в течение многих лет он был председателем Немецкого общества мира. Во время Первой мировой войны он был активным членом Bund Neues Vaterland (Федерация за новое Отечество) – хороший камуфляж для “Европы”, генеральным секретарем которой мог похвастаться Эрнст Рейтер, будущий мэр Берлина, и Альберт Эйнштейн в качестве одного из первых ее членов. Квидде, который был членом законодательного собрания Баварии еще в 1907 году и Национального собрания Веймара в 1919-20 годах, поддерживал принцип арбитража и был чемпионом Лиги Наций. Принеся личные жертвы, он проявил демократическое гражданское мужество. Он умер в изгнании.
Существует более четкая связь между мной и первым немецким лауреатом Нобелевской премии мира Густавом Штреземаном. Он тоже все еще активно занимался политикой, когда ему была присуждена премия. Да, мы в чем-то отличаемся друг от друга не только из-за обстоятельств, но и из-за нашего личного и политического темперамента, и никакие достойные размышления о прошлом не должны пытаться их сгладить. И все же, редко достижения возможны без модели из прошлого, и мы должны быть в состоянии выразить нашу благодарность за это.
За Первой мировой войной, как и за второй, последовали подозрения и притеснения. Эпоха недоверия не продвинула народы Европы дальше. Именно Штреземанн через пять лет после прекращения огня отстаивал точку зрения и боролся до тех пор, пока в стране и за рубежом не было принято, что цепляние за позиции, которые давно разрушены, обречено оставаться бесплодным. Он придерживался мнения, что сначала необходимо восстановить основу доверия, прежде чем произойдет поворот к лучшему. Не все чувствовали то же, что и он. Многие считали, что мантию недоверия не следует сбрасывать, пока не будет достигнут ряд улучшений. Это было проблемой тогда, как и сегодня. Тогдашний министр иностранных дел рейха не был слепо уверен, но он боролся – и для этого ему тоже требовалось гражданское мужество – за политику примирения, за свою политику мира.
Именно франко-германские отношения тогда больше всего пострадали под бременем войны. Нигде больше гора недоверия не была выше. Штреземан приступил к устранению этого, и его призывы были поддержаны с другой стороны человеком, с которым он должен был разделить премию мира, Аристидом Брианом. То, чего они достигли вместе с помощью Англии в Локарно, было выражено Штреземаном в следующих словах в этом самом месте; “С одной стороны, это состояние прочного мира на Рейне, гарантированное торжественным обязательством двух великих соседних наций не применять силу, гарантированное обязательством другие государства должны прийти на помощь тому, кто становится жертвой применения силы, противоречащей этому торжественному соглашению”.
Вы увидите, что то, что делает это предложение таким важным для меня, - это концепция отказа от силы. Злонамеренная пропаганда в то время неправильно поняла или неверно истолковала немецкую политику как означающую, что немцы отказались от чего-то, что принадлежало им по праву. Но правда заключалась в том, что мы отказались от применения силы, чтобы дать другим чувство безопасности и открыть главу взаимного доверия.
То состояние прочного мира, о котором говорил Штреземан, было тогда, как мы все знаем, снова нарушено теми, кто внутренне не отказался от силы. И все же я чувствую, что то, что было достигнуто в Локарно, не было напрасным. В ней были прослежены пути, по которым другие смогли пойти после еще одной войны.
Я вспоминаю Роберта Шумана, человека стольких благородных идей, с французской стороны, и Шарля де Голля, государственного деятеля, который часто доказывал, что обладает пророческим видением; а с немецкой стороны - консервативного и конструктивного политика Конрада Аденауэра. Ему не только в преклонном возрасте было дано увидеть, как сбылась мечта всей его жизни и Германия и Франция помирились; он также сыграл свою роль в превращении Федеративной Республики в равноправного члена формирующегося союза Западной Европы и Атлантического альянса. Какими бы ни были наши суждения о деталях этих событий в то время, следует сказать, что без фундамента, который был заложен на Западе, мы не смогли бы преследовать сегодняшние цели на Востоке.
Именно здесь, в отношениях между Германией и ее восточными соседями, лежало самое большое бремя, самая высокая гора недоверия. В этом заключается задача наших дней. Мы не так давно достигли этого; фактически, мы только начали, но мы сделали шаг в этом направлении, и это мы могли сделать только по тем путям, которые другие прошли до нас.
Европейская политика мира исходит из духа истории. Это не исключает самые мрачные годы, но явно включает их. Присуждение Нобелевской премии мира Карлу фон Осецкому в ту злую эпоху гитлеровского режима значило очень много.
Вместе с Людвигом Квидде он был активным членом Немецкого общества мира. Своим острым пером он боролся против милитаризма и национализма. В 1921 году он писал: “Многие нации воевали друг против друга, но пролитая кровь была только одного рода: кровь граждан Европы”. Та эпоха требовала от него большего, чем гражданское мужество, она требовала его жизни.
Незадолго до презентации один из власть имущих попытался добиться от этого беспокойного заключенного заверения, что он откажется от премии. Взамен он должен был быть освобожден, обеспечен финансовой безопасностью и чтобы его больше не беспокоили в будущем. Осецкий отказался и вернулся в тюрьму. В то время мне было 22 года, и я как раз тогда “нелегально” находился в Берлине. Я принимал непосредственное участие в “кампании” и был глубоко тронут, когда позже узнал о его решении.
В лице Карла фон Осецкого Нобелевский комитет почтил память человека, которого преследовали и который не смог приехать сюда, чтобы получить премию. Эта награда была моральной победой над правящими силами варварства. Сегодня, во имя свободной Германии, я хочу выразить запоздалую благодарность Нобелевскому комитету за этот выбор. В то же время я хочу выразить свою признательность и поддержку тем, кто помогает людям, заключенным в тюрьму или преследуемым другими способами из-за их убеждений.
Здесь, в частности, я должен выразить глубокое уважение тем мужчинам и женщинам, которые присоединились к сопротивлению против Гитлера. Я приветствую бывших участников движения сопротивления во всех странах.
Немецкое сопротивление сражалось и приносило жертвы во имя порядочности, законности и свободы. Она сохранила ту Германию, которую я считаю своей и которая снова полностью стала моей страной после восстановления закона и свободы.
Для меня вчерашний день означал то, что он продемонстрировал всему миру, что Германия смирилась с собой, как изгнанник, заново открывающий мирные и человеческие черты своего отечества.
V.
Когда я еще был министром иностранных дел, я сказал, что политика нашей страны должна быть однозначно направлена на сохранение мира как его общего знаменателя. Нынешний министр иностранных дел и я, конечно, знаем, что политика мира должна быть чем-то большим, чем просто аплодисменты другим. Каждый должен спросить себя, какой конкретный вклад он должен внести. В частности, такая страна, как Федеративная Республика Германия, не могла оставаться привязанной к неопределенной общности, но должна была определить конкретный вклад. Мы не могли предоставить другим ответы, которые мы могли бы дать сами. Никто не может освободить нас от задачи, когда, в силу реалий ситуации, ее можем выполнить только мы сами.
Я сказал о реалиях ситуации. Мы не можем распознать их, если склонны к самообману или путаем политику с юридическими аргументами. Кремль - это не местный суд, сказал президент Паасикиви8, и я бы расширил эту метафору, включив в нее Вашингтон. Я знал, что счет за войну Гитлера все еще не оплачен, но я никогда не собирался вести переговоры о принципах прав человека и самоопределения.
Рассматривая вопросы с точки зрения реалий ситуации, это означало не ставить под сомнение чью-либо территориальную целостность, а скорее признавать нерушимость границ. Когда мы предложили договор об отказе от применения силы и призвали наших восточных соседей поверить нам на слово, мы смогли использовать то, что говорили другие западногерманские правительства до нас и чему они обязались в договорах с западными странами. Логическим следствием нашей политики стало то, что нерушимость границ также должна была распространяться на наши отношения с Восточной Европой и на отношения между двумя государствами в Германии, которые стали членами двух систем альянсов.
Напряженность – между стремлением к миру и самоутверждением, - которая определяла работу немецкого политика в период конфронтации, привела через страстные споры к прояснению основных проблем. Результатом стала наша политика Восток-Запад. Мы серьезно отнеслись к диктату самоутверждения и не позволили идее национального единства прийти в упадок. Напротив, мы приступили к реорганизации наших отношений с Восточной Европой в наших собственных национальных интересах. Это не просто последовательность мер и договоров, а обширный и многогранный процесс, направленный на использование всех возможных способов уменьшения относительной важности границ и открытия новых путей.
Мне не нравится ярлык Ostpolitik, но как можно забрать назад то, что почти стало притчей во языцех и, подобно Gem;tlichkeit, очевидно, непереводимо и принято в международной терминологии? Это слово окрашено коннотациями прошлого. И это может привести к неправильному толкованию внешней политики, как если бы это был комод, который можно открывать наугад. На самом деле, наша политика разрядки началась на Западе и остается укорененной на Западе. Мы хотим и нуждаемся как в партнерстве с Западом, так и в примирении с Востоком.
Никто не должен упускать из виду тот факт, что объединение Западной Европы, в котором мы играем активную роль, остается нашим главным приоритетом. Атлантический альянс незаменим для нас. Тем не менее, не только развитие мировой ситуации в целом, но и особая реальность договоров с Западом требуют, чтобы они дополнялись нормальными и, по возможности, дружественными отношениями с Советским Союзом и его партнерами по Варшавскому договору. В этом я согласен с президентом Помпиду, премьер-министрами Хитом и Коломбо, фактически со всеми нашими друзьями и союзниками.9
Поскольку это принесет пользу нам самим, Германии в двух государствах одной нации, мы ратифицируем наши договоры с Советским Союзом и Польской Народной Республикой. Одной из целей федерального правительства является установление непринужденных и плодотворных отношений с другими членами Варшавского договора. Наши отношения с Германской Демократической Республикой будут, несмотря на все трудности, и при соблюдении прав и обязанностей Четырех держав для Германии в целом, организованы на основе равенства в форме, принятой в международных отношениях. Переговоры между двумя частями Германии с целью заполнения рамок, предусмотренных Четырехсторонним соглашением по Берлину, показали, что сложные вопросы могут быть урегулированы даже там, где юридические взгляды непримиримы.
Федеративная республика знает пределы своих возможностей. В то же время она осознает, что она определенно обладает силой и является силой – она считает себя силой, полностью служащей миру. Переход от классической силовой политики к мирной политике делового характера, которую мы проводим, следует понимать как смену цели и метода от навязывания к балансированию интересов. Это требует самообороны, объективного подхода и оценки нашей политической силы и возможностей, которая никоим образом не меньшереалистичнее, чем того требует классическая концепция силовой политики. Эта оценка должна привести от священного национального эгоизма к европейской и глобальной внутренней политике, которая чувствует ответственность за обеспечение того, чтобы человек повсюду имел существование, достойное человеческого достоинства.
VI.
Обращаясь теперь к нескольким элементам, которые могли бы составить европейский мирный пакт, я не буду задерживаться на рассмотрении институциональных концепций, которые в любом случае не могут быть реализованы в краткосрочной перспективе. Но я вновь подчеркиваю свою веру в универсальные принципы общего международного права, как бы сильно они ни игнорировались. Они нашли обязательное выражение в принципах Устава Организации Объединенных Наций: суверенитет – территориальная целостность – ненасилие – право наций на самоопределение – права человека.
Эти принципы неотъемлемы, даже несмотря на то, что их применение часто несовершенно – это я знаю. Кстати, одна из трудностей в жизни политика, особенно главы правительства, заключается в том, что он не всегда может говорить то, что думает, что ради мира он не всегда может дать волю своим чувствам.
Более того, я убежден, что продолжающийся прогресс объединения Западной Европы не нанесет ущерба общеевропейской безопасности и сотрудничеству. Таким образом, Западная Европа, включая Великобританию, расширяющееся Сообщество, не формируется в блок против Восточной Европы, но она может, за счет усиления своих социальных компонентов, превратиться в особенно важный элемент в построении сбалансированной европейской системы безопасности. Прочно укоренившаяся внутренняя сплоченность не обязательно должна быть несовместима с подходом к сотрудничеству, ориентированным на внешний мир.
Я бы также сказал, что Европу и Америку нельзя разделить. Они нужны друг другу как уверенные в себе, равноправные партнеры. Чем тяжелее бремя, которое приходится нести Соединенным Штатам, тем больше эта великая страна сможет рассчитывать на нашу дружбу.
Пункты, которые я излагаю, реалистично основаны на предположении, что мы должны прежде всего принять мир с его системами и идеологиями таким, каким он является сегодня. Прекрасно понимая степень несовершенства, с которым мы сталкиваемся, мы, тем не менее, должны попытаться построить структуру мира, которая будет более прочной, чем прежние системы и эгоизм, и которая может быть еще более улучшена.
Во-первых, это означает, что наша общая европейская политика не может игнорировать многовековую идентичность наций и государств. На самом деле нам придется установить баланс между государствами и группами государств, при котором каждое сохранит свою самобытность и безопасность. Но такой баланс должен быть чем-то большим, чем просто баланс военной силы.
Во-вторых, раз и навсегда и без исключения, мы должны отказаться от силы и угрозы силой в отношениях между государствами. Это включает в себя, по необходимости, нерушимость существующих границ. Но целостность границ не означает их укрепления в качестве барьеров между врагами.
В-третьих, помимо общего отказа от применения силы – будь то на двусторонней или многосторонней основе – мы можем добиться большей безопасности за счет равноправного участия стран Европы в конкретных соглашениях об ограничении вооружений и контроле. Необходимы конкретные переговоры о сбалансированном сокращении вооруженных сил в Центральной Европе.
В-четвертых, необходимо соблюдать принцип невмешательства во внутренние дела других государств, но невмешательства недостаточно. Европа, живущая в мире, призывает своих членов быть готовыми выслушать аргументы других, поскольку борьба убеждений и интересов будет продолжаться. Европе нужна терпимость. Для этого нужна свобода мысли, а не моральное безразличие.
В-пятых, настало время для развития новых форм экономического, технологического и научного сотрудничества и для создания общеевропейской инфраструктуры. И прежде всего: Европа развивалась как культурное сообщество, и она должна снова стать тем, чем была.
В-шестых, социальное обеспечение является одной из основ прочного мира. Материальная нужда - это, по сути, рабство, и, во всяком случае, в Европе, она должна быть преодолена эволюцией.
В-седьмых, Европа должна соответствовать своей всемирной ответственности. Это означает совместную ответственность за мир во всем мире, и это также должно означать совместную ответственность за справедливость по отношению к внешнему миру, чтобы можно было преодолеть голод и страдания в других местах. Мир - это нечто большее, чем отсутствие войны, хотя некоторые страны были бы благодарны сегодня только за это. Прочная и справедливая система мира требует равных возможностей для развития для всех стран.
Наша цель в этом отношении состоит не в том, чтобы преследовать далекие абстрактные цели, а в том, чтобы подходить к разногласиям как можно трезвее. Я знаю, что для некоторых, особенно среди молодого поколения, этого слишком мало, и что для многих людей весь процесс в любом случае слишком медленный. Это не вредно, а скорее полезно, когда молодые люди восстают против диспропорции между устаревшими структурами и новыми возможностями, и когда они протестуют против противоречия видимости и реальности. Я не верю в то, что молодые люди ожидают от меня сказать, но я призываю их использовать свою нерастраченную энергию в критическом и ответственном сотрудничестве с нами.
Что нам нужно, так это чувство меры, решимость и выносливость. И, конечно, нам также нужно видеть новые измерения и энергию, чтобы справиться с ними. Учитывая масштаб стоящих перед нами задач, нам требуется здоровая смесь веры в будущее и трезвого реализма. Кстати, может ли быть что-то более важное, чем помощь в организации Европы и мира?
VII.
В области практической политики недалеко стоят две задачи: конференция по безопасности и сотрудничеству в Европе и переговоры о сокращении вооруженных сил. В то же время, независимо от того, являются ли они членами блоков или нет, народы Европы должны начать развивать экономическое, технологическое и культурное сотрудничество, соразмерное размерам проектов, которые необходимо будет реализовать для развития Европы. И для достижения этой цели национальные границы не должны быть препятствием.
Конференция должна будет рассмотреть возможности сотрудничества и, в то же время, вопросы безопасности. Я вижу возможность создания посредством экономических и других связей между Востоком и Западом, Севером и Югом в Европе общих интересов и обязанностей, которые обеспечат большую безопасность для всех.
Отказ от применения силы должен стать законом, который уважает каждое государство и который исключает вмешательство. На этом пути, который, безусловно, не будет коротким, мы можем прийти к системе безопасности в Европе, так сказать, наложенной на блоки; судя по мировой ситуации, эта система невозможна ни без Соединенных Штатов, ни без Советского Союза.
Сбалансированное сокращение вооруженных сил может проложить путь к достижению этой цели. Я помог сформулировать “Сигнал Рейкьявика”10 весной 1968 года и, естественно, я не забыл неудачу, свидетелями которой мы все стали вскоре после этого. Дорога впереди по-прежнему будет каменистой. Те, кто следил за историей глобальных или региональных соглашений, которых Женевский комитет по разоружению достиг благодаря кропотливым усилиям за последние десять лет – Антарктика, запрет на испытания, космос, нераспространение, морское дно и биологическое оружие, - чувствуют себя воодушевленными, несмотря ни на что. Вместе с другими сверхдержавами, несмотря на все их различия, находят частичные области общих интересов в обеспечении мира.
И я чувствую себя еще более воодушевленным по особой причине: в этом году я задал президенту Никсону и господину Брежневу по отдельности одни и те же вопросы по различным аспектам сокращения вооруженных сил и получил положительные ответы от них обоих. Лидеры самых могущественных стран также задаются вопросом, не могут ли они выделить больше денег на другие цели, кроме военных.
VIII.
Существуют сильные силы, выступающие против организации мира. Мы стали свидетелями варварства, к которому может вернуться человек. Ни религия, ни идеология, ни славная культурная эволюция не могут наверняка исключить возможность того, что ненависть вырвется из самых сокровенных глубин человеческого сердца и ввергнет народы в катастрофу. Мир, как и свобода, не является изначальным состоянием, которое существовало с самого начала; нам придется создать его в самом прямом смысле этого слова.
Чтобы достичь этого, нам нужно больше знать о происхождении конфликтов. Именно здесь перед институтами мира и исследований конфликтов стоят огромные задачи. На мой взгляд, наряду с разумной политикой, обучение в нашем мире является истинной, заслуживающей доверия альтернативой силе.
Еще одна противостоящая сила, с которой нам приходится бороться, - это священный эгоизм групп давления. Мы все еще видим их в Европе практически каждый день, и необузданный национальный эгоизм молодых государств развивается так быстро, что, кажется, им нетрудно догнать старые нации, у которых многовековой опыт.
Идеологии, их предвестники и последователи снова и снова игнорируют фундаментальные этические принципы сосуществования, потому что они хотят “улучшить” человечество, сохранить чистоту своей доктрины или взять верх над другими доктринами. Невозможно посеять семена прочного мира между такими силами. Политика мира должна дать им понять, что ни государства, ни идеологии не являются самоцелью, но что они существуют для того, чтобы служить человеку в его усилиях жить и развивать свою жизнь осмысленно.
Стремление к абсолютному обладанию представляет угрозу для человека. Те, кто считает, что владеет всей правдой, те, кто будет иметь рай своей мечты здесь и сейчас, слишком легко разрушают почву, на которой может вырасти система, учитывающая человеческое достоинство. Традиции европейской демократии также известны не только гуманистические, но и доктринерские черты, которые ведут к тирании; освобождение тогда становится рабством.
Молодые люди часто ожидают от меня безоговорочного “да”, четкого ”нет". Но для меня стало невозможным верить в одну, единственную истину, поэтому я говорю своим молодым друзьям и другим, кто хочет ее услышать: есть несколько истин, а не только одна истина, которая исключает все остальные. Вот почему я верю в разнообразие и, следовательно, сомневаюсь. Это продуктивно. Это ставит под сомнение существующие вещи. Она может быть достаточно сильной, чтобы сокрушить окаменевшую несправедливость. Сомнение доказало свою ценность во время сопротивления. Достаточно сложно пережить поражения и разочаровать победителей.
Сегодня мы знаем, насколько богат и в то же время насколько ограничен человек в своих возможностях. Мы знаем его в его агрессии и в его братстве. Мы знаем, что он способен применять свои изобретения для собственного блага, но также использовать их для собственного уничтожения. Давайте отбросим все эти ужасные чрезмерные требования. Я верю в активное сострадание и, следовательно, в ответственность человека. И я верю в абсолютную необходимость мира.
Как демократический социалист, мои мысли и моя работа направлены на перемены. Не то чтобы я хотел переделать человека, потому что загнать его в систему означает уничтожить его, но я верю в изменчивость человеческих условий.
За свою жизнь я видел, как возникало и исчезало много иллюзий; много путаницы, эскапизма и упрощения. В одном месте не хватало чувства ответственности, в другом - воображения. Я также испытал, что могут означать вера в свои убеждения, стойкость и солидарность. Я знаю, как может развиваться и проявляться моральная сила, особенно во времена великих бедствий. Многие вещи, объявленные мертвыми, оказались живыми.
Первоначально Альфред Нобель думал, что его премия мира будет присуждаться только шесть раз, раз в пять лет, после чего в ней больше не будет необходимости. На самом деле она длилась дольше, иначе у меня не было бы возможности обратиться к вам сегодня.
Берта фон Суттнер, получившая премию в 1905 году, переоценила благоприятный отклик на свою книгу "Сложи оружие". Я по-прежнему один из тех, на кого книга произвела глубокое впечатление, и после всего остального я с радостью отождествляю себя с наивным гуманизмом моей юности.
Но я не могу закончить свою речь, не напомнив вам и себе о тех, кто в этот момент живет и страдает в войне, особенно на Индийском субконтиненте и во Вьетнаме. Я также включаю людей, живущих на Ближнем Востоке и в других районах кризисов. Мне не хочется громко призывать, потому что легко требовать от других умеренности, разума и скромности. Но эта просьба исходит из глубины моего сердца: пусть все те, кто обладает силой вести войну, овладеют разумом для поддержания мира.

Джозеф РОТБЛАТ (Нобелевская премия мира 1995 г.)

В связи с этим знаменательным событием в моей жизни – присуждением Нобелевской премии мира – я хочу выступить не только как ученый, но и как человек. С самых ранних дней у меня была страсть к науке. Но наука, применение высшей силы человеческого интеллекта, всегда была связана в моем сознании с пользой для людей. Я видел науку в гармонии с человечеством. Я не предполагал, что вторая половина моей жизни будет потрачена на усилия по предотвращению смертельной опасности для человечества, созданной наукой.
Практическое высвобождение ядерной энергии стало результатом многолетних экспериментальных и теоретических исследований. Это имело большой потенциал для общего блага. Но первой, о которой широкая общественность узнала об открытии, была новость об уничтожении Хиросимы атомной бомбой. Великолепное достижение науки и техники превратилось в злокачественное. Наука стала отождествляться со смертью и разрушением.
Мне больно признавать, что такое изображение науки было заслуженным. Решение об использовании атомной бомбы в японских городах и последующем наращивании огромных ядерных арсеналов было принято правительствами на основе политических и военных представлений. Но ученые по обе стороны железного занавеса сыграли очень важную роль в поддержании импульса гонки ядерных вооружений на протяжении четырех десятилетий холодной войны.
Роль ученых в гонке ядерных вооружений была прямо выражена лордом Цукерманом, в течение многих лет главным научным советником британского правительства: Когда дело доходит до ядерного оружия ... именно человек в лаборатории с самого начала предполагает, что по той или иной загадочной причине было бы полезно усовершенствовать старую или разработать новую ядерную боеголовку. Именно он, техник, а не полевой командир, находится в центре гонки вооружений.
Задолго до того, как ужасающий потенциал гонки вооружений был признан, было широко распространено инстинктивное отвращение к ядерному оружию и сильное желание избавиться от него. Действительно, самая первая резолюция Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций, принятая единогласно, призывала к ликвидации ядерного оружия. Но тогда мир был поляризован ожесточенной идеологической борьбой между Востоком и Западом. Не было никаких шансов ответить на этот призыв. Главной задачей было остановить гонку вооружений до того, как она приведет к полной катастрофе. Однако после краха коммунизма и распада Советского Союза всякое обоснование наличия ядерного оружия исчезло. Поиски их полного уничтожения могут быть возобновлены. Но ядерные державы по-прежнему цепко держатся за свое оружие.
Позвольте мне напомнить вам, что ядерное разоружение - это не просто горячее желание народа, выраженное во многих резолюциях Организации Объединенных Наций. Это юридическое обязательство пяти официальных ядерных государств, взятое на себя при подписании ими Договора о нераспространении ядерного оружия. Всего несколько месяцев назад, когда было согласовано бессрочное продление действия Договора, ядерные державы вновь взяли на себя обязательство по полному ядерному разоружению. Это по-прежнему их заявленная цель. Но заявления не соответствуют их политике, и это расхождение, по-видимому, является неотъемлемым.
Если не произойдет изменения в базовой философии, мы не увидим сокращения ядерных арсеналов до нуля в течение очень долгого времени, если вообще когда-либо. Нынешняя основная философия - ядерное сдерживание. Это было четко заявлено в Обзоре ядерной политики США, в котором был сделан вывод: “Обстановка после окончания холодной войны требует ядерного сдерживания”2, и этому вторят другие ядерные государства. Ядерное оружие хранится в качестве защиты от некоторых неопределенных опасностей.
Эта политика - просто инерционное продолжение эпохи холодной войны. Холодная война закончилась, но мышление холодной войны выживает. Затем нам сказали, что мировая война была предотвращена существованием ядерного оружия. Теперь нам говорят, что ядерное оружие предотвращает все виды войн. Это аргументы, которые призваны доказать отрицание. Я вспоминаю историю, рассказанную в моем детстве, в то время, когда началась радиосвязь.
Два мудреца спорили о древней цивилизации в своих странах. Один сказал: ‘Моя страна имеет долгую историю технологического развития: мы провели глубокие раскопки и нашли провод, который показывает, что уже в старые времена у нас был телеграф’. Другой человек возразил: ‘Мы тоже проводили раскопки; мы копали гораздо глубже, чем вы, и не нашли ... ничего, что доказывает, что уже в те дни у нас была беспроводная связь’!
Нет никаких прямых доказательств того, что ядерное оружие предотвратило мировую войну. И наоборот, известно, что они едва не стали причиной одного из них. Самым страшным моментом в моей жизни был октябрь 1962 года, во время Карибского кризиса. Я не знал всех фактов – мы только недавно узнали, как близко мы были к войне, – но я знал достаточно, чтобы заставить меня трепетать. Жизни миллионов людей должны были внезапно оборваться; миллионы других должны были страдать от затяжной смерти; большая часть нашей цивилизации должна была быть уничтожена. Все зависело от решения одного человека, Никиты Хрущева: уступит он или нет ультиматуму США?3 Такова реальность ядерного оружия: оно может спровоцировать мировую войну; войну, которая, в отличие от предыдущих, уничтожит всю цивилизацию.
Что касается утверждения, что ядерное оружие предотвращает войны, сколько еще войн нужно, чтобы опровергнуть эти аргументы? Десятки миллионов людей погибли во многих войнах, которые произошли с 1945 года. В ряде из них ядерные государства принимали непосредственное участие. В двух они были фактически побеждены. Обладание ядерным оружием было для них бесполезно.
Подводя итог, нет никаких доказательств того, что мир без ядерного оружия был бы опасным миром. Напротив, это был бы более безопасный мир, как я покажу позже.
Нам говорят, что обладание ядерным оружием – в некоторых случаях даже испытание этого оружия – имеет важное значение для национальной безопасности. Но этот аргумент могут привести и другие страны. Если наиболее могущественные в военном отношении – и наименее угрожаемые – государства нуждаются в ядерном оружии для своей безопасности, как можно отказать в такой безопасности странам, которые действительно небезопасны? Нынешняя ядерная политика - это рецепт распространения. Это политика катастрофы.
Чтобы предотвратить эту катастрофу – ради человечества – мы должны избавиться от всего ядерного оружия.
Достижение этой цели потребует времени, но этого никогда не произойдет, если мы не начнем. Некоторые важные шаги в этом направлении можно предпринять уже сейчас. Несколько исследований и ряд публичных заявлений высокопоставленных военных и политических деятелей свидетельствуют о том, что – за исключением споров между нынешними ядерными государствами – все военные конфликты, а также угрозы миру можно устранить с помощью обычного оружия. Это означает, что единственной функцией ядерного оружия, пока оно существует, является сдерживание ядерного нападения. Все государства, обладающие ядерным оружием, должны сейчас признать, что это так, и заявить – в форме Договора, – что они никогда не будут первыми, кто применит ядерное оружие. Это открыло бы путь к постепенному взаимному сокращению ядерных арсеналов, вплоть до нуля. Это также открыло бы путь для Конвенции по ядерному оружию. Это было бы универсально – это запрещало бы любое обладание ядерным оружием.
Нам нужно будет разработать необходимую систему проверки для обеспечения соблюдения Конвенции. Пагуошское исследование дало предложения по этим вопросам. Механизмы для ведения переговоров по такой Конвенции уже существуют. Вступление в переговоры не обязывает стороны. Нет причин, по которым они не должны начаться сейчас. Если не сейчас, то когда?
Поэтому я прошу ядерные державы отказаться от устаревшего мышления времен холодной войны и взглянуть на ситуацию свежим взглядом. Прежде всего, я призываю их помнить о долгосрочной угрозе, которую ядерное оружие представляет для человечества, и начать действия по его ликвидации. Помните о своем долге перед человечеством.
Мое второе обращение - к моим коллегам-ученым. Ранее я описал позорную роль, которую сыграли несколько ученых, карикатурно изображаемых как "доктор Стрейнджлавс", в разжигании гонки вооружений. Они нанесли огромный ущерб имиджу науки.
С другой стороны, есть ученые из Пагуоша и других организаций, которые посвящают много своего времени и изобретательности предотвращению опасностей, создаваемых достижениями науки и техники. Однако они охватывают лишь небольшую часть научного сообщества. Я хочу обратиться к научному сообществу в целом.
Вы выполняете фундаментальную работу, раздвигая границы знаний, но часто вы делаете это, не задумываясь о влиянии вашей работы на общество. По-прежнему преобладают такие принципы, как ‘наука нейтральна’ или ‘наука не имеет ничего общего с политикой’. Это остатки менталитета башни из слоновой кости, хотя башня из слоновой кости была окончательно разрушена бомбой в Хиросиме.
Вот, например, вопрос: должен ли какой-либо ученый заниматься разработкой оружия массового уничтожения? Однозначным “нет” был ответ, недавно данный Хансом Бете. Профессор Бете, лауреат Нобелевской премии, является самым высокопоставленным из оставшихся в живых участников Манхэттенского проекта.6 По случаю 50-й годовщины Хиросимы он выступил с заявлением, которое я процитирую полностью.
Как директор Теоретического отдела в Лос-Аламосе, я участвовал на самом высоком уровне в Манхэттенском проекте Второй мировой войны, в ходе которого было создано первое атомное оружие.
Сейчас, в возрасте 88 лет, я один из немногих оставшихся в живых таких пожилых людей. Оглядываясь назад на полвека, прошедшие с того времени, я испытываю сильнейшее облегчение от того, что это оружие не применялось со времен Второй мировой войны, смешанное с ужасом от того, что с тех пор были созданы десятки тысяч единиц такого оружия – в сто раз больше, чем любой из нас в Лос-Аламосе мог когда-либо иметьвоображаемый.
Сегодня мы по праву вступаем в эпоху разоружения и демонтажа ядерного оружия. Но в некоторых странах разработка ядерного оружия все еще продолжается. Неизвестно, смогут ли и когда различные страны мира договориться о прекращении этого. Но отдельные ученые все еще могут влиять на этот процесс, отказываясь от своих навыков.
Соответственно, я призываю всех ученых во всех странах прекратить и воздерживаться от работы по созданию, разработке, совершенствованию и дальнейшему производству ядерного оружия – и, если уж на то пошло, другого оружия потенциального массового уничтожения, такого как химическое и биологическое оружие.
Если бы все ученые прислушались к этому призыву, не было бы больше новых ядерных боеголовок; никаких французских ученых в Муруроа:7 никаких новых химических и биологических ядов. Гонка вооружений была бы действительно закончена.
Но есть и другие области научных исследований, которые могут прямо или косвенно нанести вред обществу. Это требует постоянной бдительности. Цель некоторых правительственных или промышленных исследований иногда скрывается, и общественности предоставляется вводящая в заблуждение информация. Обязанностью ученых должно быть разоблачение таких злоупотреблений. “Разоблачение” должно стать частью идеала ученого. Это может привести к репрессиям; цена, которую придется заплатить за свои убеждения. Цена может быть очень высокой, о чем свидетельствует непропорционально суровое наказание Мордехая Вануну.8 Я считаю, что он достаточно пострадал.
Пришло время сформулировать руководящие принципы этического поведения ученого, возможно, в форме добровольной клятвы Гиппократа. Это было бы особенно ценно для молодых ученых, когда они начинают научную карьеру. Американская студенческая Пагуошская группа подхватила эту идею – и это очень обнадеживает.
В то время, когда наука играет такую важную роль в жизни общества, когда судьба всего человечества может зависеть от результатов научных исследований, все ученые обязаны полностью осознавать эту роль и вести себя соответственно. Я призываю своих коллег-ученых помнить об их ответственности перед человечеством.
Мой третий призыв обращен к моим согражданам во всех странах: помогите нам установить прочный мир во всем мире.
Я должен обратить ваше внимание на ужасающую реальность: с разработкой ядерного оружия человек впервые в истории приобрел технические средства для уничтожения всей цивилизации одним актом. Действительно, весь человеческий род находится под угрозой исчезновения из-за ядерного оружия или других средств массового уничтожения, к которым, вероятно, приведет дальнейший прогресс в науке.
Я утверждал, что мы должны ликвидировать ядерное оружие. Хотя это устранило бы непосредственную угрозу, это не обеспечит постоянной безопасности. Ядерное оружие нельзя отказаться от изобретения. Знание о том, как их сделать, не может быть стерто. Даже в мире, свободном от ядерного оружия, если какая-либо из великих держав будет вовлечена в военную конфронтацию, у них возникнет соблазн восстановить свои ядерные арсеналы. Это все равно было бы лучшей ситуацией, чем та, которую мы имеем сейчас, потому что восстановление займет значительное время, и за это время спор может быть урегулирован. Мир, свободный от ядерного оружия, был бы безопаснее, чем нынешний. Но опасность окончательной катастрофы все еще была бы там.
Единственный способ предотвратить это - полностью отменить войну. Война должна перестать быть допустимым социальным институтом. Мы должны научиться разрешать наши споры иными средствами, чем военная конфронтация.
Эта необходимость была признана сорок лет назад, когда мы сказали в Манифесте Рассела- Эйнштейна:
Итак, вот проблема, которую мы представляем вам, суровая, ужасная и неизбежная: должны ли мы положить конец человеческой расе или человечество должно отказаться от войны?
Прекращение войны также является обязательством государств, обладающих ядерным оружием: статья VI ДНЯО призывает к заключению договора о всеобщем и полном разоружении под строгим и эффективным международным контролем.
Любой международный договор влечет за собой некоторую сдачу национального суверенитета и, как правило, непопулярен. Как мы сказали в Манифесте Рассела-Эйнштейна: “Отмена войны потребует неприятных ограничений национального суверенитета”. Какая бы система управления ни была в конечном итоге принята, важно, чтобы она поддерживала людей. Нам нужно донести мысль о том, что защита нашего общего достояния, человечества, потребует развития в каждом из нас новой лояльности: лояльности к человечеству. Это требует воспитания чувства принадлежности к человеческой расе. Мы должны стать гражданами мира.
Несмотря на фрагментацию, которая произошла после окончания холодной войны, и многочисленные войны за признание национальной или этнической идентичности, я считаю, что перспективы принятия этой новой лояльности сейчас лучше, чем во времена манифеста Рассела-Эйнштейна. Во многом это связано с огромным прогрессом, достигнутым наукой и техникой за эти 40 лет. Фантастические достижения в области связи и транспорта сократили наш земной шар. Все народы мира стали близкими соседями. Современные информационные технологии позволяют нам мгновенно узнавать о каждом событии в любой точке земного шара. Мы можем общаться друг с другом через различные сети. Со временем это средство значительно улучшится, потому что достижения до сих пор были только поверхностными. Технологии объединяют нас. Во многих отношениях мы становимся как одна семья.
Защищая новую лояльность к человечеству, я не предлагаю нам отказаться от национальной лояльности. У каждого из нас есть привязанность к нескольким группам – от самой маленькой, семьи, до самой большой, в настоящее время, нации. Многие из этих групп обеспечивают защиту своих членов. Учитывая глобальные угрозы, связанные с наукой и технологией, все человечество сейчас нуждается в защите. Мы должны распространить нашу лояльность на всю человеческую расу.
То, что мы защищаем в Пагуоше, мир, свободный от войн, будет восприниматься многими как утопическая мечта. Это не утопия. В мире уже существуют большие регионы, например, Европейский союз, внутри которого война немыслима. Что необходимо, так это распространить их на крупнейшие мировые державы.
В любом случае, у нас нет выбора. Альтернатива неприемлема. Позвольте мне процитировать последний отрывок Манифеста Рассела-Эйнштейна:
Мы обращаемся, как люди, к людям: помните о своей человечности и забудьте обо всем остальном. Если вы сможете это сделать, путь к новому раю открыт; если вы не сможете, перед вами опасность всеобщей смерти.
Стремление к миру, свободному от войн, преследует основную цель: выживание. Но если в процессе мы научимся достигать этого с помощью любви, а не страха, с помощью доброты, а не принуждения; если в процессе мы научимся сочетать существенное с приятным, целесообразное с благотворным, практичное с прекрасным, это станет дополнительным стимулом для началаэто великая задача.
Прежде всего, помните о своей человечности.