"Каждый человек, говорил когда-то Экхарт, должен исполнить свое назначение". Но "амфора разбита". Человек уже не может использовать себя по назначению. Следовательно, какие-то привычные значения и смысловые связки нужно сдвинуть в сторону и посмотреть, что выступает за видимой упорядоченностью мира, за кажущимся порядком в душе человека. Если мы хотим понять природу человека, то нам нужно будет увидеть в нем что-то такое, что вне его назначения, вне связи с гуманистическими подкрашенными идеалами.
Важным становится знать не только то, что человек говорит, но и то, что в нем этим говорением высказывается. Для этого требуется два правила: 1. Не вводить никаких предположений; 2. Принимать это "что-то" в его собственных границах.
Прорываясь к подлинности человеческой природы, к непосредственному ее созерцанию, современная философия, пробуждаясь, видит "Ничто", "Пустоту", "Молчание".
В момент встречи с ничто мы такие, какие мы есть. То есть не определены значениями ритуально выполняемых действий, сцеплениями коммуникативных смыслов. Быть в этот момент значит "быть в возвышенном состоянии" (Кастанеда), когда не на что опереться и нет ничего такого, что мы могли положить в основание своих действий. Ничто как способ редукции (блокирования) "что" существования дает возможность высказаться спонтанным актам жизни, ее бессловесной речи.
В момент, когда мы "подвешены над пропастью" собственной пустоты, обессмысливаются кантовские вопросы: во что нам верить? на что мы можем надеяться? и что мы можем знать? Эти вопросы имеют смысл, если колесо истории крутится, и мы на этом колесе. Когда мы верим, что у жизни есть логика, нам есть во что верить, есть на что надеяться и есть что знать. Но если мы соскочим с этого колеса, то мы видим лишь следы ускользающей истории. То есть в современном мире создаются и воспроизводятся в массовом порядке такие ситуации, попадая в которые, мы успеваем лишь заметить хвост ускользающего "что". Уже поздно. Мы опоздали и этим запаздыванием привели скрытые силы истории в движение. И что-то в этом мире разрешилось без нашего участия. Понимание того, что в мире нет места, которое было бы предназначено только для нас, что он уже заполнен чьими-то действиями и мышлением, приводит к тому, что называется "быть во взвешенном состоянии", т.е. к негативной вовлеченности в ход вещей.
Юнг рассказывает о бушмене, который в момент ярости и досады, вызванной неудачной рыбалкой, задушил своего любимого единственного сына и после этого был охвачен величайшим горем, когда держал маленькое тельце в руках. Такой момент человек запоминает навечно: людям нужны какие-то вещи, которые бы заставляли их выходить из себя для того, чтобы чем-то овладеть в себе и затем уже воспроизводить и передавать приобретенный опыт как опыт культуры.
Криком отчаяния рождается природа человека. И пока в нас кричит "бушмен", мы люди до окончания мира. Ибо конец мира - это разрушение первоактов, забвение того, что живет в нас, когда мы бодрствуем и слышим вопль отчаяния или ликующий голос радости. Прекращающимся криком бессловесного бытия бытийствует человек. А это уже другой опыт, который легче выразить словами "не могу иначе". Почему? Потому что уже есть вяжущая сила. Или, что то же самое, в форме культуры срабатывает человеческая природа. Но для того, чтобы она сработала, необходимо выпасть за последовательность причин и действий. "Выпадаем" и появляется честь, выйдем и рождается совесть, а вместе с ней рождаемся и мы в этом мире, располагаясь на линиях связности человеческой природы вне зависимости от представлений об этой природе. В момент, когда в нас говорит нечто независимое от нас, мы проделываем опыт, известный мистикам. Например, Серафиму Саровскому. Дело, конечно, не в том, чтобы кто-то из нас "томил томящее мя" и на коленях стоял на камне три года. Если кому-то "повезло" и к нему пришла совесть, то ведь уже "стоит". И нет для него правил последовательного сцепления связей. Внутри такого опыта рождается человеческая природа, и что-то уж нельзя сделать, если она есть. А если ее нет, то последовательность культурных и социальных связей прикрывает нашу пустоту. И тогда прав Ортега-и-Гассет. Нет сущности внутри человека, но нет ее и в социуме. Есть лишь последовательность действий, выполняемых человеком вне зависимости от природы или, что то же самое, от его немой совести. В раскачивании колеса истории встреча с ничто получает отсрочку. Если, конечно, под ничто понимать не абстракцию от "что-то", а то, что "ничтожит".
Нет ничего страшнее человека, если он полностью определен, если в нем не осталось места спонтанным актам жизни и мысли. Неопределенность - фундаментальное свойство человеческой природы.
На этом уровне бытия и сознания возникает идентификация человека с миром.
Конечно, мир - загадка, которую не объяснить. Объяснимый мир - это образ мира, его картина, т.е. то, что мы в нем увидели, когда совместилась мысль о причине мысли и мысль о причине вещей. Но этим совмещением показывает себя интеллигибельный мир, а не реальный. Реальный мир полон страданий, т.е. вещей непроницаемых для ума.
Интеллигибельный мир заполнен причинами, и поэтому в нем покоится прозрачность. Для того, чтобы ее достигнуть, нужно отказаться мыслить, ибо разум есть первое и, может быть, главное страдание, которое приходится испытывать человеку с тех пор, как он стал человеком. В ХХ веке, судя по всему, люди решили жить в интеллигибельном мире, т.е. без страданий, а значит, и без ума. Мысль стала знанием, а знание превратилось в выгодный товар. Иными словами, преходящее мы даем себе в качестве закона, внутри которого нет причин для того, чтобы кто-то был человеком. Причины нет, а люди бывают, и добываемое ими каждый подгоняет по своему социальному росту. Но не для того, чтобы объяснить мир, а для того, чтобы сохранить в нем свою идентичность, свое "Я". Ведь "Я" тождественно представлениям о том, кто я. И нужно продлить эту тождественность, изобретая какие-то слова и вещи. Но тем самым мы попадаем в мир воли и представлений. Становимся его невольниками. Почему? Потому, что в этом мире "сновидения" обычного человека ничего не значат. В нем высоко ценятся "сновидения" вождей и шаманов. Они видят "большие сны", а мы их толкуем, каждый на свой лад. В качестве подданных представления об обществе, которым существует само общество, мы сохраняем верность эмпирически подтвержденным иллюзиям. Но что же делать с практически оправданными иллюзиями, благодаря которым сохраняет свою идентичность "Я" и какое-то общество? Лучше всего, конечно, отождествлять опыт и осознание опыта, т.е. извлечение сознания из того, что с нами случается в этом мире. На этом пути формируется научный опыт, та сила, которая сегодня поддерживает нас в нашем бытии.
Но продолжением этой силы мы не придем к человеческому бытию, рождающему в нас связность целого. Сколько бы мы ни пытались ухватить целое, мы будем на основе научного опыта располагать его в правильной последовательности частей. Для того, чтобы прийти к связности целого, нужно выйти за пределы последовательности. Выйти и посмотреть на эту последовательность "во взвешенном состоянии", возможности реализации которого задаются тем, что Юнг называл первоактом.
Федор Гиренок. Ускользающее бытие, М, 1994
Перепечатывается с сайта: http://rema.ru:8100/context9/2/girenoc.htm
http://www.hrono.info/
