Гай СЕВЕРИН - лауреат Ленинской и Государственных премий. Герой Социалистического Труда, академик РАН-из великих Главных конструкторов нашей Отчизны. Сегодня он рассказывает читателям "Гудка" о своем пути в небо.
- Гай Ильич, вы мечтали об авиации, не так ли?
- Как и все, кто относится к нашему поколению, я мечтал строить самолеты. Вскоре мне повезло. В 1942 году окончил девятый класс, а в это время Московский авиационный институт эвакуировался в Алма-Ату. Туда я и поступил.
- Почему же не стали строить самолеты?
- Это уже личная трагедия. В 1947 году я окончил МАИ, хотел стать летчиком-испытателем. В общем, добился, чтобы меня взяли в ЛИИ. В это время там образовалась школа летчиков-испытателей. Я сразу туда. Но мне в ответ: надо хотя бы аэроклуб окончить.
В четыре часа утра я садился на мотоцикл, ехал в аэроклуб, час летал, к девяти возвращался на работу. В восемь заканчивал работу, шел в аспирантуру. В полночь попадал домой, а в четыре все начиналась сначала... Получил свидетельство в аэроклубе и пришел снова в школу. А мне в ответ: потерпи, сейчас мы набираем военных летчиков, имеющих боевой опыт. Из них потом многие Героями стали... Ну а меня вновь "отфутболили" на следующий год. В конце концов предложили начать учиться в этой школе, но к тому времени мне уже 28 лет было. Поздно! Да и кандидатскую я уже защитил, интересной работой занимался. Для себя решил: лучше уж я буду приличным инженером, чем плохим летчиком-испытателем.
- "Приличным" - это слишком уж скромное определение! Ведь вскоре вы стали Главным конструктором, не так ли?!
- Я довольно быстро продвигался в ЛИИ по служебной лестнице. В 1952 году организовался завод, а я уже в это время был начальником лаборатории. Однажды министр авиационной промышленности Дементьев вызвал меня и сказал: "Дела предстоят новые, сложные, а потому я тебя решил назначить Главным конструктором..."
- Дементьев отличался решительностью и хитростью. Насколько я знаю, именно он сохранил авиацию как таковую, когда Никита Сергеевич Хрущев хотел ее уничтожить и заменить ракетами. Как раз это было, когда вас назначали сюда Главным...
- Я пережил пять министров еще в Советском Союзе, и, конечно, Петр Васильевич был самым сильным из них. Он умел выстраивать будущее авиации. Один-два раза в квартал он принимал меня, расспрашивал о том, что хочу делать. Чаще поддерживал мои предложения, но иногда рекомендовал повременить с чем-то.
Космосом я начал заниматься, еще будучи в ЛИИ. В 1958 году приехал ко мне Костя Феоктистов. Я был начальником лаборатории. Только начинался проект "Восток", и он объяснил мне, что нужно сделать систему спасения для космонавтов. Причем речь шла о катапультировании с высот порядка 60 - 80 километров. Надо было спасать на восходящей траектории - до сброса первой ступени, а также при возвращении на Землю. И мы предложили сделать капсулу...
- У вас огромный опыт, но что помнится особенно ярко?
- Конечно, подготовка и проводы Гагарина. Это остается на всю жизнь... И гибель Комарова тоже. Страшное дело... Мы долго не понимали, что именно произошло. Но потом разобрались. Недосмотрели кое-что по парашютной системе... Так что за опыт пришлось платить очень высокую цену... И еще, конечно, помнится выход в открытый космос Леонова.
Со дня появления идеи до ее реализации прошло всего девять месяцев... Я знал, что американцы готовят выход в открытый космос. Мы рассматривали разные варианты. Естественно, хотели их опередить хотя бы на месяц-другой. В мае я встретился с Королевым, показал, как можно существующий корабль использовать для этого эксперимента. Он сказал свое знаменитое: "Давай!" И через девять месяцев мы вышли в открытый космос. Я участвовал во всех пилотируемых программах, но именно эта была самой трудной - ей сопутствовало огромное количество неудач.
- А мне всегда казалось, что все получилось легко и быстро. По крайней мере, так мы судили по рассказам того же Леонова и Беляева...
- Они о многом не знали... А неудачи действительно были самыми "дикими". К примеру, самолетные испытания обрубки шлюза. Сбрасываем макет с самолета, а он врезается в землю... Сергей Павлович Королев, Николай Иванович Крылов и я все это наблюдаем...
- Парашют не вышел?
- Схема не сработала... А потом решили идти в космос с манекеном. Рассчитывали сделать так: выходим на орбиту, открываем шлюзовую камеру, высовываем манекен, проверяем наддув скафандра, а затем камеру отстреливаем. В общем, проигрываем будущий полет Леонова. Прошел запуск, и вдруг корабль исчезает. Нет корабля!
Случилось невероятное - два оператора с двух НИПов выдали свои команды. Одновременно! Обе команды "сложились" и включили командно-подрывное устройство, которое надежно сработало - корабль взорвался!
- Повторить эксперимент уже не успевали?
- Такой возможности уже не было. Вот и надо было решать: разрешить ли эксперимент с человеком? Во-первых, что со шпангоутом, как поведет себя корабль при спуске? Ответа нет. И во-вторых, "генеральная репетиция" не состоялась - корабль взорвали. Какое решение принимать? Дать ли разрешение Леонову выходить в открытый космос? А американцы объявили: через три месяца у них будет выход... Королев ходит серый. Я еще раз проанализировал все, что мы получили, и сказал: "Я готов идти с Леоновым в космос!" - и на заседании госкомиссии отстоял свою точку зрения.
Мы уже заправили корабль, подготовили скафандр, шлюз, все наше оборудование. Ночью начали устанавливать шлюз и... уронили его с шестиметровой высоты на бетон... Снова все проверили уже на запасном шлюзе - а корабль и ракета, повторяю, заправлены! - но тут выясняется, что из 32 надувных балок две текут... А это заводская сборка, то есть по инструкции мы обязаны их отвезти в Москву, устранить течи и вновь вернуть на полигон. Я вызываю лучших своих спецов и говорю им, что до шести утра шлюз должен быть в порядке. Они в ответ: невозможно! Говорю, что я им мешать не буду, но если задача будет выполнена, то я им заплачу столько, сколько они пожелают... Взяли они уцелевшие балки с разбитого шлюза, заменили дефектные.
В пять утра звонят мне: "Балки заменили, но есть новые осложнения - нужно, чтобы вы приехали". Приезжаю, а там министр из КГБ. По-моему, фамилия у него была Шелепин. Он смотрит подозрительно, требует объяснений... Я ему впрямую, что мы не диверсанты и что его вмешательства не требуется. Он как-то сразу сник, начал оправдываться, что заехал сюда случайно - проездом из Алма-Аты в Москву. Я попросил его уйти, так как его присутствие нервирует людей. Он посмотрел, что мы сделали, и быстро уехал...
- Я представляю, какой разговор был бы у вас с ним, если бы что-то случилось!
- Дамоклов меч всегда висел над нами...Леонов с Беляевым полетели, у нас все сработало нормально. Единственное, Леонов забыл, какой стороной надо входить в шлюз, а потому замешкался. Со скафандром справился, хотя не тот режим давления включил, но в корабль все-таки вернулся.
А затем неприятности продолжились: отказала автоматическая система посадки, они начали по "Взору" ориентировать корабль, включили систему с опозданием и сели где-то в районе Перми. Шесть или даже девять часов мы -Сергей Павлович, Келдыш и я - сидели и ждали. Все было неясно. Честно говоря, считали, что экипаж погиб. А когда пришло сообщение, что они сели в тайге, живы и здоровы, Сергей Павлович заплакал. Я видел, как по пожелтевшему лицу потекли слезы.
- Гай Ильич, а какое ваше самое важное достижение?
- Если требуется назвать одно, то это разработка, изготовление и испытания средств аварийного покидания для экипажей самолетов. Новые идеи нашли воплощение в семействе кресел типа К-36. Этот тип кресел применяется на всех типах самолетов.
Конечно, я горжусь, ведь это дело всей жизни. Сейчас мы делаем новые кресла, которые намного лучше, однако наше стандартное кресло до сих пор лучшее в мире. Тридцать лет назад оно было принято на вооружение, эксплуатируется 12 тысяч кресел, из них тысячи четыре - за рубежом.
- И есть спасенные летчики, конечно.
- По моим оценкам, 700 - 800 летчиков. Причем мы не только спасли им жизни, но и вернули в строй. Из 100 спасенных летчиков 97 продолжали летать. Так что в авиации наше кресло самое безопасное.
- Ситуации были самые неожиданные?
- Катапультировались на "махах" около трех, и на скорости у земли в 1400 километров в час - это нагрузка десять тонн на квадратный метр. И после этого возвращались к полетам! Это кресло работало и в Бурже, и в Англии, и вновь в Бурже...
Аварийные полеты происходили на глазах у многих тысяч зрителей. Самолеты взрывались, а их пилоты, казалось бы, чудом оставались живыми. А это чудо - система спасения, которая сделана у нас. Кресло совершенно уникальное, и сделано оно так, как никто в мире не делает.
- Как вы продержались последние десять лет? У вас ведь свой институт, КБ и опытный завод, а это хозяйство очень сложное, и именно по нему пришелся "реформаторский удар", разве не так?
- В Советском Союзе было 32 серийных завода, которые делали нашу продукцию. Это сотни тысяч бронешлемов, бронежилетов, другое снаряжение, противоперегрузочные костюмы, кресла и так далее. Здесь мы работали только на космос - скафандры, амортизационные кресла, вакуумные костюмы, системы ассенизации, а все авиационное снаряжение передавали на серийные заводы. И, конечно, когда развалился Советский Союз и когда необходимость в Министерстве обороны пропала...
- Разве ее не было?
- Какое-то время создавалось впечатление, что оружие и оборона нам уже не нужны, а мы начали жить в благословенном мире, где царят мир и спокойствие... По крайней мере, в этом нас убеждали те, кто пришел к власти. Казалось, нам надо собрать всех и сказать: мол, создавайте малые предприятия и делайте что хотите. Мне было ясно, что это тупик. Было ясно, что нужно заниматься своим делом.
В 1994 году мы акционировались... Довольно быстро я понял, что коль страна ничего не заказывает и мы не нужны, то нужно проявить себя в мире и показать, что мы умеем. Но как это сделать? Я решил воспользоваться своим званием "профессор МАИ". В этот институт приезжали американцы весьма большими компаниями. Они обходили 50 - 60 кафедр, а затем при прощании говорили о том, что хорошо бы такие-то кафедры организовали лекции в Америке. У меня возник такой план: нужно обязательно "засветиться" в Штатах, так как нас никто не знает. Одно время нам казалось, что дела у них идут лучше, но вскоре мы убедились , что на самом деле они отстали от нас лет на тридцать... Но это нужно было им показать и доказать.
- Секретность мешала?
- Конечно. На то снаряжение, что мы запустили в серию 30 лет назад, они до сих пор даже грамотное техническое задание составить не могут! Из-за секретности мы не могли об этом открыто говорить, а им признаваться в такой "отсталости" не очень хотелось. Вскоре появился один молодой профессор из Америки и предложил мне выступить с лекциями. Отобрал я трех человек, и поехали в США. Дрожим, конечно, а будут ли желающие? Появилось 57 человек... Были представители и из Китая, и из Японии, из многих институтов, которые занимались аналогичной тематикой. Мы прочитали им цикл лекций.
И там я "подпустил сенсацию". У них случилась катастрофа с "Челленджером", погибли люди, а мы закончили испытания аварийной системы спасения для "Энергии - Бурана". Я им и заявил, что если бы наша система стояла на "шаттле", то все люди были бы спасены. А построена вся система у нас на базе стандартного военного кресла, о котором я рассказывал...
- Такие вещи моментально становятся известными всей Америке!
- За всю Америку не ручаюсь, но у тех, кого это касается, информация о моем заявлении уже была. Возвращаюсь я в кабинет после лекции, а у меня на столе уже лежит записка с приглашением посетить Пентагон... Короче говоря, в течение двух-трех лет я провел активное представление наших работ за границей, главным образом в Америке, во Франции, в Канаде.
- И кто же первым среагировал на вас?
- Пентагон. Я приехал туда и рассказал, почему мы получаем высокие характеристики у наших аварийных систем. Мы делаем комплекс, а они заказывают у разных фирм отдельные компоненты. Мы изучаем прочность человека, его моральные и физические данные. Мы проводим комплексные испытания и за все несем ответственность. Я прочитал цикл лекций в Пентагоне и уехал. Они год молчали. Потом интересуются: "Можно купить?" Отвечаю: пожалуйста! "А можно новые средства разработать?" - спрашивают. Отвечаю: пожалуйста...
Через год они вдруг сообщают мне, что ошеломлены нашими характеристиками, но и верить им нет оснований и не верить тоже, а потому они просят продемонстрировать им наши системы. "Пожалуйста! - отвечаю. - Только за демонстрацию надо заплатить деньги". Они соглашаются и просят показать работу наших систем на больших скоростях. Подписали контракт, они заплатили за кресло, за летающую лабораторию, за подготовку и проведение серии экспериментов. Они поставили свое измерительное оборудование, установили огромное количество датчиков. Мы сделали десять катапультирований. Все прошло без сучка и задоринки. Затем я выступил в Пентагоне... Я говорил корректно, деликатно, но генерал-полковник все быстро сообразил и спрашивает: "Неужели в Америке мы такое сделать не можем?" Слышит в ответ, что нет, и тогда он говорит, что следует просить профессора Северина, чтобы он это сделал для нас... Так у нас установились деловые отношения с американцами. Чего греха таить, минувшие годы мы выжили благодаря тем деньгам, которые шли из Америки.
За два года мы сделали новые кресла для ВВС... Наших. А потом кресла адаптировали и для американского персонала.
- Так что вы обслуживаете два министерства обороны - наше и США?
- Все рады, потому что платят американцы, а мы делаем кресла и для России, и для Америки...
- Но тем не менее вы держите лидерство?
- Пока я не останавливаюсь, иду вперед. У меня уникальные аэродинамические трубы, пиротехнические стенды и уникальные кадры. Они должны работать. А если мне заказывает правительство одно кресло в год, а раньше тысячу, то как можно так жить?! Самые большие трудности не на мировых рынках, а внутри страны... Но тем не менее свои кресла мы ставим сейчас на коммерческие самолеты, начали работать и с китайцами.
- А в космосе что происходит? Продолжаем работать с НАСА. Мы делаем очередное улучшение скафандра для работы в открытом космосе.
Договорились таким образом: на Международной космической станции должно быть два типа скафандров - российские и американские, две системы шлюзования, которые позволяют выходить в открытый космос и астронавтам, и космонавтам. Наш скафандр - единственный в мире - орбитального базирования. Что это значит? Мы вывозим на станцию скафандр, и он находится там в течение двух - четырех лет. Каждый прилетающий космонавт или астронавт может подогнать его под свой рост, выбрать сменные элементы, при необходимости поменять насос или агрегат, привести скафандр в рабочее состояние и через полчаса выйти в открытый космос. Чтобы американцам выйти из станции, бригада еще на земле должна подготовить скафандр, зарядить его и отправить вместе с астронавтом на орбиту. Он может сделать три-четыре выхода, а затем вернуть скафандр на Землю. Другой человек воспользоваться этим скафандром не может.
- Как вы относитесь к МКС? Многие конструкторы и ученые жалеют, что не стало "Мира", а потому работу на МКС считают "второстепенной": мол, американцы там хозяева.
- Это сложный политический вопрос. Но я прагматик, а потому считаю, что в конце концов было принято правильное решение работать вместе с американцами. Впрочем, у нас не оставалось иного выбора, так как любой путь вел в тупик. Конечно, мы не должны были допускать такой ситуации. Мы могли бы, поддерживая станцию "Мир", делать станцию "Мир-2", тем более что задел был неплохой. В общем, сохранить "Мир" было возможно, но, к сожалению, большой научной программы для станции не было. Я считаю, что американцы - наши стратегические партнеры. А следовательно, выстраивать нужно отношения с ними так, чтобы не допускать конфронтации. Думаю, в XXI веке мы будем работать вместе и в космосе, и на Земле.
Владимир ГУБАРЕВ
Гудок (Москва) , N 098
10.06.2003
http://www.rtc.ru
