Глава четырнадцатая: Воспоминания друзей, коллег и знакомых

После смерти Андрея, задумав написать о нем книгу, я с Сашей Луферовым - московским ботаником - разослали в разные ботанические учреждения, а также знакомым Андрея просьбу откликнуться и написать свои воспоминания о нем.

Среди друзей семьи - его два студенческих друга: Юрий Евгеньевич Алексеев и Александр Владимирович Владимиров. Юра стал известным ботаником. После окончания университета работает до сих пор в МГУ. Саша Владимиров связал свою жизнь с исследованиями антибиотиков. Многие годы мы встречались по праздникам семьями, обменивались мыслями, радовались становлению детей. Поэтому на первое место я поставила их воспоминания.

Кроме друзей, коллег и знакомых, написала воспоминания и наша внучка Майя Мартынова. В настоящее время ей 17 лет. С Андреем прошло ее детство.

Курсивом мои комментарии.

Алексеев Юрий Евгеньевич
Впервые мне довелось встретиться с А.П.Хохряковым в 1952 году, когда мы оба стали студентами 1 курса биолого-почвенного факультета МГУ. Биологический факультет как самостоятельное подразделение выделился много лет спустя.

Знакомство, сначала поверхностное, завязалось в перерывах между лекциями, в воскресных выездах на уборку картофеля на поля агробиостанции МГУ "Чашниково". Более близким знакомство стало на 2 курсе во время летней практики на Звенигородской биологической станции. Начальником практики в этот период был известный отечественный ботаник И.Г. Серебряков, один из основоположников отечественной эволюционной морфологии растений. Наши занятия на этой практике проходили в одной студенческой группе. Именно в это время я, как и другие сокурсники, почувствовали, что А.П. является необычным человеком. Его отличали, прежде всего, хорошие знания растений и общая высокая биологическая эрудиция. Именно в этот период мы стали звать А.П. не просто Андреем, а Андреем Павловичем. Это шутливое по форме обращение было основано на сознании его эрудиции и увлеченности.

Интересно в этой связи отметить факты, связанные с выполнением тогда самостоятельной работы по экологии. Большинство мальчишек и девчат были заняты отловом рыбы подуст с целью изучения особенностей питания данной рыбы. И если большинство исполнителей этой темы с удовольствием проводили время на реке Москве, то А.П. выполнял самую ответственную работу. Он сидел за микроскопом и бинокуляром и определял те объекты, которые находили в желудках подуста. Бригада, выполнявшая эту работу, сама выбрала А.П. для анализа крайне трудного материала. И он "безропотно" принял это решение, осознавал его важность для "судьбы" всей бригады.

Конечно, уже в это время он усиленно занимался гербаризацией и много времени проводил с определителем растений. Он много самостоятельно экскурсировал в окрестностях звенигородской биостанции. Его увлеченность стала нам очевидна, и уважение к нему постепенно росло. Однажды к концу выходного дня, когда студенты возвращались из Москвы, А.П. появился на ЗБС совсем с другой стороны. Оказалось, он пешком прошел от станции Истра Рижской железной дороги и лесами, болотами добрался до биостанции. Мне запомнился его измученный и одновременно вдохновленный новыми впечатлениями вид. И, конечно, он собрал многие неизвестные нам в тот период растения.

Чуть позже мне стало понятно, что одна из особенностей А.П. - это исследовательская страстность. Об этой черте ученого, настоящего ученого, как известно, говорил известный отечественный физиолог Павлов. А в лице А.П. я впервые увидел именно человека с такой чертой характера. Она сохранилась у А.П. на всю его жизнь. Ею определялось его постоянное стремление изучать живую природу, много читать и постоянно писать.

Передо мной проходят многочисленные примеры его увлеченности ботаникой, органической потребности видеть новые ландшафты, собирать растения и все время думать, писать и читать. Круг научных интересов А.П. очень широк - морфология, систематика, флористика, ботаническая география, проблемы эволюции, и в каждом из этих разделов ботаники он оставил глубокий след. Их анализу и оценке, естественно, могут быть посвящены специальные исследования.

Страсть к изучению у А.П. была круглогодичной. В студенческие годы его экскурсии, многие из них совместные, продолжались до октября-ноября. В Подмосковье мы совершали маршруты, соединяющие пункты смежных железных дорог (Киевской, Белорусской, Павелецкой, Курской и др.). И конечно, во время таких походов мы не только наблюдали, но и постоянно рссуждали о ботанических проблемах.

После окончания университета А.П. сначала проработал учителем средней школы один год. Затем он уехал работать по договору в институт биологических проблем Севера. Работа в Магадане открыла большой и ценный в творческом отношении период жизни А.П. Была изучена флора огромного региона, описано много новых видов как им самим, так и разными специалистами по отдельным систематическим группам (например, один вид Draba описал А.И.Толмачев). Параллельно А.П. интересовался проблемами эволюции цветковых растений, и в том числе формированием разных жизненных форм. По всем этим вопросам он писал многочисленные статьи и книги.

Было очень интересно встречаться с А.П. в магаданский период его жизни, когда он приезжал в Москву в отпуск или командировку. Он привозил много диапозитивов, огромный гербарий и массу живых впечатлений. Он рассказывал не только о Колыме, но и о Камчатке и других районах Востока нашей страны. Мне было ясно, что А.П. сформировался в великого труженика науки. Находясь в Москве, даже во время дружеских застолий, в перерывы, А.П. удалялся в соседнюю комнату, и мы находили его там сидящим за пишущей машинкой. Работа его мысли была беспрерывной, пока он бодрствовал.

Владимиров Александр Владимирович
С Андреем Павловичем Хохряковым я учился в МГУ на биологическом факультете (в то время он назывался биолого-почвенный). Знакомство с ним, перешедшее в дружбу, состоялось в 1953 году на втором курсе, куда я был переведен с заочного отделения факультета. Дружба эта продолжалась до его кончины.

В мою задачу не входит разбор и оценка его вклада в ботаническую науку, это сделают другие. Тем более что я, окончивший МГУ как ботаник, начал и продолжал работать совсем в другой области биологии. В кратких воспоминаниях своих я остановлюсь на впечатлениях от общения с Андреем Павловичем главным образом в период студенчества. В последующем встречи проходили, по разным причинам, изредка, в частности, потому, что лет 10 он работал в магаданской экспедиции.

Итак, второй курс. Сентябрь. Первый день занятий. Начинаются они (и заканчиваются) лекцией академика А.И. Опарина в Большой аудитории старого здания на Моховой. Тема: "Возникновение жизни на Земле". Пришел рано. Я новенький. Никого не знаю. Присматриваюсь к людям. Они постепенно заполняют аудиторию, рассаживаются. Входящих встречают веселым смехом. Но вот вошел студент небольшого роста, в очках, с виду - серьезный, одетый несколько небрежно. В аудитории оживление, шум: ему рады. Становится ясно, что этот человек пользуется в коллективе симпатией. Это был Андрей Хохряков.

Началась лекция. Гул, однако, не прекращается, становится трудно слушать. Еще бы: первый день вместе после каникул! Явно жизнь в настоящем в тот день была интереснее процессов возникновения жизни.

Такова была первая встреча с Андреем Хохряковым. Постепенно знакомясь с товарищами, я дошел и до Андрея Хохрякова. Его очень уважали. При общении без тени иронии называли Андрей Павлович. Я скоро убедился, что уважение было следствием больших знаний в ботанике, которой Андрей занимался с ранних лет и которую очень любил. Откуда такое пристрастие - не знаю: и отец, и мать, и старший брат, как я понял, были от ботаники далеки.

Интерес к ботанике у Андрея пробудился рано. По рассказам матери Ольги Андреевны, он в эвакуации (а это, видимо, лет от роду десяти) ходил уже на ботанические экскурсии, привлекал туда с собой местных ребятишек, которые не выдерживали темпа, "сходили с дистанции" досрочно. Он же возвращался под вечер.

Любовь к ботанике нас сблизила. Мы, однако, отличались по интересам: Андрей тогда - флорист, я - анатом-"древесинщик". Наша дружба проявлялась и так: бывая у меня, он любил, взяв интересную для него с полки книгу, погрузиться в в чтение, что длилось почти до самого его ухода. Был молчалив. Никакой неестественности при этом мы не ощущали.

В период студенчества Андрей чувствовал себя довольно уверенно; видимо, уже приобретенные и постоянно пополняемые знания и природный ум позволяли это. Но он никогда не проявлял признаков зазнайства, превосходства над другими. Человек он был скромный и добрый.

Были ли у него авторитеты в науке, также среди преподавателей? Не сомневаюсь, что были. Но его высказываний на этот счет не помню. С годами Андрей стал видным ученым в своей области, защитил докторскую диссертацию.

Как-то на встрече, состоявшейся после смерти моего друга, один из выступавших сказал, что он "разбрасывался". Думаю, что правильнее говорить о разносторонности его научных интересов. Косвенно и я могу свидетельствовать в пользу этого. Уже по окончании университета я неожиданно встретил Андрея в лаборатории у В.В. Сахарова, видного генетика, автора полиплоидной гречихи. При мне Владимир Владимирович обратился к Андрею, сказав: "Иди, Андрей Павлович, посмотри корешки". Как видно, оживление генетических исследований в нашей стране для Андрея было не безразлично.

Вспоминая нашу дружбу, не могу не остановиться на том, как Андрей после второго курса брал меня в поход с целью поиска редкой орхидеи венерин башмачок. Состоялся он сразу после экзаменов, перед летней практикой. Я считаю, что это была моя первая настоящая ботаническая экскурсия. Поехали в Вербилки по Савеловской дороге. Я был удивлен, что нужно выезжать в 12 часов ночи, но раз надо... Никогда не забуду этой поездки. Конец мая. Рассвет. Ясное утро. Еловый лес. Полно цветущей купальницы. Роса блестит на солнце. Красота неописуемая. Нагнув голову, Андрей идет, внимательно вглядываясь в травяной ковер, отрешившись от всего постороннего. Конечно, он видит неизмеримо больше, чем я. Часов через семь похода Андрей нашел цветущий экземпляр башмачка. Я уже "готов". Сил нет. Усаживаюсь на обочину. Прелести природы как-то отдаляются. А он только входит во вкус. В общем, я не выдержал, сбежал на станцию. А настоящий ботаник, не обидевшись на меня, продолжал свой путь.

Андрей, образно говоря, дал мне хороший пример. В науке нельзя останавливаться: нужно постоянно идти вперед, несмотря на усталость. Он и в жизни следовал этому принципу. В конце своей жизни, по-видимому, уже серьезно больной, бывал в экспедициях, не щадил себя, ходил в горы, собирая растения для гербария.

Не долечившись, ушел из больницы, так как в Петербурге открывался ботанический съезд. Как же не быть на съезде! На пути в Санкт-Петербург его настигла смерть. Она явилась для меня и моей семьи полной неожиданностью, ведь Андрей не производил впечатления больного. Видимо он, мужественный человек, умел это скрывать. Скорбь о тяжелой утрате мы испытывали долго. Осталось и какое-то светлое чувство, когда вспоминаешь о дружбе с таким замечательным человеком. Память об Андрее Павловиче Хохрякове мы сохраним на всю оставшуюся жизнь.

Мартынова Майя
Первый класс. Утро. Дедушка ведет меня в школу. Совсем недавно, гуляя в школьном сквере, дедушка говорил: "Вот здесь ты будешь учиться через год". И вот теперь он ведет меня учиться. Стоим и молчим. Он говорит: "Где твой портфель?" А его нет. Дедушка незаметно ушел. Я осталась одна. Он так же незаметно вернулся с портфелем. Так было приятно стоять рядом с ним!

Со следующего утра дедушка заходил к нам в комнату с палкой (он использовал ее для зарядки) и тыкал ее в ноги, "будил". Мы с сестрой нехотя вставали. Как-то он с бабушкой уехал и на следующее утро не пришел нас будить. Мы, конечно, проспали. Его отсутствие сразу ощутилось в полной мере.

Каждое утро он делал зарядку. Любил особенно перед телевизором встать с палкой и крутить ее на плечах. Он часто забирал меня из школы. Любил нам читать разными голосами, изображая персонажей, с иронией, хорошо все выделяя.

Я иногда говорила: "Хочешь, я прочту тебе стихотворение?" -"Читай". Я читала, а он в конце подчеркивал, что читать надо "с чувством, с толком, с расстановкой". Это он часто повторял. Любил после того, как что-нибудь прочитывал (басню или рассказ), спрашивать: "Ну, и какова же мораль?" Я, конечно, всегда отвечала. Он так говорил: "Правильно! Самое главное - это мораль".

Перед выборами первого президента России мы были в Твери. Народ в трамвае взбудораженный. Дедушка говорит: "А вы спросите у детей, кого в президенты выбирать". И сам спросил у маленькой девочки, за кого надо голосовать. Она ответила: "За Ельцина".

Хорошо помню, как в первый раз ехала в электричке с дедушкой в Тверь. Почти весь путь три часа он молча читал. Обещал Волгу в Твери показать. Еще он речку Тьмаку любил. Помню его на Дне города в Твери. Мы сидим на лавке в первом ряду, а перед нами два музыканта с гитарами исполняют песни собственного сочинения. Дедушка говорит: "Один лучше другого!" Помню, пришла в ботанический сад семья, и дедушка для них проводил экскурсию. Мы с сестрой подошли, стали слушать. Так было здорово, что этот человек, который знает все о любом растении в этом саду, и это семейство с таким вниманием его слушает, этот человек - наш дедушка, а мы его внучки! Это было счастье!

Его характер мне очень нравился. Всегда спокойный, неторопливый, без всякой посторонней суеты, взгляд серьезный, сосредоточенный, даже когда смеялся, глаза оставались серьезными. А смеялся он не так уж и редко, особенно когда смотрел ехидные передачи Шендеровича про политику и "Куклы". "Куклы" ему особенно нравились.

Любил животных. Всегда приговаривал: "Кота на мясо изрубили". Животные его тоже любили. Часто можно было увидеть такую картину: дедушка сидит в кресле, а на нем бок о бок расположились кошка с собакой - русская голубая с Бишкой. Любил их потискать, погладить.

Что бы я его ни попросила - всегда делал с энтузиазмом: нарисовать, рассказать, помочь с уроками, с английским. Галя что-то читала, я попросила дедушку ее нарисовать, он сразу взял и нарисовал ее. А еще помню, когда приехали на Зеленый мыс, сидим в комнате, окно распахнуто во двор, а там стоят какие-то наши знакомые, с которыми мы и поехали. Я попросила нарисовать его одного из них, он так здорово изобразил этого человека на бумаге, даже смешно. Стало очень весело. Я спросила у дедушки, можно ли я покажу этот рисунок этому нашему знакомому, который и был нарисован, дедушка сказал, что можно, и добавил: "Подойди и скажи ему: "Это ваш портрет, это я нарисовала!" Я так прямо подошла и сказала, было очень смешно!

Когда я была во втором классе, я должна была приходить в школу на четыре часа позже обычного. Он меня водил, потому что больше некому было.

Когда поздно вечером приходил с какого-нибудь банкета, то с порога лез в карман и доставал оттуда нам две или три конфеты. Когда Галя была в 5-м классе, он с ней серьезно занимался историей. Я так хотела, что бы и меня он так же учил истории через год... Но этого не произошло. Мне нравилось смотреть, как он пьет чай. Наливает в чашку заварку, крутой кипяток и, не дуя, пьет залпом всю кружку! Терпеть не мог жвачку, вид ее. Любил смотреть сериалы: "Дикая Роза", "Просто Мария".

Помню его печатающим на машинке, а потом на компьютере. До сих пор слышу звук отскакивающих от его быстрых пальцев клавиш.

У него было всегда настолько ровное настроение, что было трудно догадаться, грустен он или просто задумчив, весел или невесел. Я его очень люблю, всегда буду помнить, как он рассказывал о том, что, когда шмель залетит в цветок наперстянки, то цветок надо зажать и не выпускать шмеля оттуда.

В Турции дедушка взобрался высоко на гору, а мы стоим внизу. Нужно ехать дальше, бабушка его зовет снизу: "Спускайся, Андрей!" А он отвечает: "Не могу, не знаю, как". Мы говорим: "Как залез на гору, так и слезай с нее!" А он: "А я не знаю, как я на нее залез!" Смешно. Помню, как мы собирали растения в гербарий, а дедушка приговаривал: "Вот кто соберет какое-то (забыла) растение, в честь него и назову". Мы сразу же бежали к нему с этим растением.

Дедушка был всегда молчаливым, погруженным в свой огромный внутренний мир, что ни спросишь - все знает, на любой вопрос ответит. Он был живой энциклопедией. Сам он не лез на рожон, но если случалось - ничего не боялся, мог ответить на любую грубость.

Заботился обо мне. Едем на дачу в метро, он сел и попросил рядом мальчугана подвинуться, чтобы я тоже села. Однажды про девочку в театральном кружке, в который он меня водил, сказал: "маленькая пигалица". Мне так понравилось это слово! Иногда мог произнести такую фразу: "Губа не дура!"

Приехали на Зеленый мыс. Мы стоим с дедушкой и смотрим на чайный сад. Я: "Наш сад..." Дедушка: "Уже не наш..." Там же он бревно пилил очень большое. Несколько дней пилил, каждый день чуть-чуть после обеда - и распилил.

Однажды мы с ним пошли в ботанический сад. Входим. Он говорит: "Вот это мой кабинет". Я смотрю: маленькая комната, вся заставлена книгами. Есть микроскоп. Дедушка провел для меня экскурсию, здорово было, даже в оранжереи зашли. Потом мы вернулись в его кабинет и стали смотреть в микроскоп. Открылся удивительный мир! Это было как в сказке! С того дня иметь микроскоп у себя дома - моя мечта!

Как-то зимой мы долго ехали на электричке, потом шли заснеженными улицей, она, кстати, называлась "улицей им. Грибоедова", дедушка тогда еще произнес "Грибоедов, наверное, грибы любил есть". Падали снежные хлопья. Снег скрипел под ногами. Пришли в гербарий. Дедушка стал работать, а я, видимо, мешала. Он говорит: "Я тебя свяжу по рукам и ногам, как гербарий!" И правда - положил и стал перевязывать веревками, как папку с гербарием. Я, конечно, сопротивлялась...

Потом мы пошли гулять по этому институту и зашли в аудиторию. Тишина такая. Входим в аудиторию, а там студенты сидят, много их. Дедушка говорит: "Встаньте и поздоровайтесь. Это ваш новый преподаватель!" Я испугалась и убежала. Студенты засмеялись.

Про преступников он так говорил: "Им всем головы надо отрубить, а то сидят в тюрьме, наши деньги проедают. Потом выходят на волю и опять начинают, опять в тюрьму их сажают и деньги на них тратят. А так: отрубил ему голову, и дело с концом, не надо больше о нем заботиться".

Однажды в школе нам раздали специальные бланки, где наши родители должны были написать пять просьб главе нашего округа. Мама так радовалась, что у нее не один ребенок, а двое, и поэтому можно написать 10 просьб. Написать на моем бланке она попросила дедушку. Он отнесся с полной ответственностью, написав следующее: "1. Изгнать всех дебоширов, пьяниц, хулиганов. 2. Построить подземный переход. 3. Надстроить в школе N152 5-й этаж", так как мы учились в филиале. Еще что-то написал, не совсем тогда мне понятное. Когда все в классе сдали эти листы учительнице, она их все прочитала и сказала: "Я сейчас хочу прочитать пять самых умных просьб". Прямо так и сказала "Самых умных". И, представляете, первый бланк, который она стала читать, был с просьбами, которые написал мой дедушка. Я была на высоте, все мне завидовали. Когда пришла домой, сразу рассказала, как наша учительница, Галина Андреевна, хвалила дедушку, все были счастливы. Мой дедушка называл эту самую учительницу коммунисткой за то, что она все время говорила, как раньше было хорошо.

Как-то мама послала нас купить яйца. Пошли в одно место, посмотрели на цену, пошли дальше, там дешевле было. Дедушка говорит: "Вот видишь, не зря ходили, сэкономили 1400 р. на одном десятке". Потом подходим к палатке с овощами, дедушка спросил: "Сколько стоит огурец?" Продавец отвечает: "11тыс.р." Дедушка тогда говорит : "Нет, мы не профессора, чтобы такие деньги платить." А я подумала про себя: "Какой же ты, дедушка, не профессор? Ты и есть профессор!"

Как-то идем к нашей даче. Темно. Впереди идет знакомая нам дама -балерина Могид. Дедушка любил повторять: "Балерина Могид, которая все могит!" Дедушка нам говорит: "Вы сзади так незаметно подкрадитесь, отнимите у нее сумки и бегите к даче!" Балерина, видимо, все слышала. Стоя у калитки, смотрела довольно долго, не спуская с нас глаз. Дедушка вообще любил шутить. Я как-то подошла с раскраской и спросила, в какой цвет раскрасить оленя и лося, на что он мне ответил: "Оленя раскрась в красный цвет, а лося - в синий". Я немного засомневалась, но в конце концов так и раскрасила животных, потому что была уверена, что дедушка не может ошибиться, но мама, когда увидела ярко-красного оленя и темно-синего лося, пришла в ужас. Я ей рассказала, что, мол, это дедушка сказал мне так раскрасить животных. Мама побежала к нему, а он ей и отвечает: "Скучно же, когда все животные одинаковые - коричневые! А так красиво: олень красный, а лось синий!" Мама еще долго не могла понять, в чем дело, а дедушка все доказывал ей правильность своего цветового решения.

Дедушка лежал в Боткинской больнице. В мой день рождения он отпросился. Придя домой, раздал нам по "киндер-сюрпризу". Было очень приятно.

Когда я вспоминаю дедушку, он встает в памяти как живой, в очках, как будто это все было только вчера.

Антропова Галина Леонидовна
Галина Леонидовна, в бытность нашу в Магадане, - научная сотрудница нашей лаборатории ботаникии института биологических проблем Севера. Она бессменный, выносливый спутник Андрея Павловича во многих маршрутах по Магаданской области.

Наше сотрудничество, вернее, мое ученичество у Андрея Павловича началось в конце 1971 года, когда я попала во вновь организованную лабораторию ботаники, которую возглавлял Андрей Павлович Хохряков. С первого знакомства бросались в глаза его увлеченность, его неистовая устремленность к исследованиям. К тому же Магаданская область была огромным белым пятном в ботаническом смысле и сулила немалые открытия.

30 мая 1972 года, лишь только сошел снег, мы выехали на полевые работы. Это была первая экспедиция с Андреем Павловичем. Сколько же мы в тот раз исколесили километров на нашей машине ГАЗ-66! Всю Омсукчанскую трассу плюс заброс на вертолете в верховья Омолона, трассу Омсукчан-Меренга. Сколько впечатлений! Сколько удивительных мест!

Так началось знакомство с флорой этой обширной территории.

Много экспедиций, бесчисленное количество маршрутов и в дождь, и в снег, и по жаре, и по холоду, с комарами и мошкарой - все было. Но сколько интересных находок! Разве зря эти пройденные неисчислимые километры? И всегда неизменно впереди, размеренным шагом идет шеф, не останавливающийся ни перед какими преградами, будь то сыпучие склоны, труднопроходимые речные долины, каменистые сопки, горные, леденящие ноги, ручьи. Здоров ли, болен ли, солнце или непогода, - наступало утро, он брал гербарную папку на плечо, копалку в руки и в поход - с сопки на сопку, то 15, а то и 25 километров за маршрут.

Мы, сопровождающие его сотрудники, могли остаться в лагере, отдохнуть на хозработах. Но Андрей Павлович был всегда неутомимо в маршруте. Приходит в лагерь, быстро перекусывает и начинает закладывать гербарий. Он всегда следил за тщательностью этого процесса, не терпел небрежности. Он не ругался, если обнаруживал, что кто-то недостаточно тщательно расправляет растения при закладке - обижался. Это нас дисциплинировало больше, чем если бы мы получали словесный выговор.

Работы с гербарием затягивались иногда за полночь, но никогда не могло остаться ни одной не перебранной сетки. Это было его кредо! Гербарий - это то, что в любых обстоятельствах должно быть в полном порядке.

Пока работой были наполнены дни, все спорилось, все шло легко, непринужденно. По-другому было, когда выпадало вынужденное безделье. Точка отработана, завтра должен прилететь вертолет. Но... сваливалась непогода: день, два, неделя... От лагеря не отойти - вдруг прилетит? На Андрея Павловича нападала хандра - он просто не мог без работы! Мы, члены экспедиции, со временем научились излечивать его от этой напасти. У Андрея Павловича была замечательная память и энциклопедические знания - и не только в биологических науках. К примеру, он прекрасно знал историю государства Российского. Это было в 1980 году в верховьях Омолона на реке Жданке. Вертолета все не было, и надежды на его скорое появление тоже не было. Наступили длинные, тоскливые дни. Лагерь и ближайшие сопки погрузились в молочное марево. Шел мелкий занудливый дождь. Днем - сушка гербария, а вечером - ликбез. Мы прослушали курс русской истории, начиная с Рюриковичей. Слушая, исписывали не по одному дневнику, конспектируя лекции. Это не только скрашивало ожидание (мы с нетерпением ждали этих вечеров), но и Андрей Павлович забывал свою хандру и с воодушевлением восполнял пробелы в нашем образовании. А ждать вертолет, ну что же, разве это впервые?

Вспоминаю, однажды попали в непроходимый стланик, ноги и руки слушались уже с трудом, а Андрей Павлович, пыхтя и спотыкаясь, на каждом шагу выдает афоризм: "Кто не любит стланик, из того не выйдет ботаник". Смеясь, преодолеваем и эту преграду, казавшуюся совсем недавно совершенно непреодолимой. И так во всем. Иногда он увлекался в поисках растений и забывал, что сзади тащимся мы, обливаясь потом, стараясь не отстать. Остановится выкопать растение, мы к нему с претензией. Он буркнет: "не буду". И некоторое время мы идем с ним вровень, но потом вновь увлекается. В поле он был совершенно неутомим. Дровишки для печки - всегда на нем. Разобрались с гербарием, выдалось свободное время - он за топор. Когда хорошая погода - гербарий сушили на солнце. А если дождь, да еще обложной? Тут без печки не обойтись, вот и стремился всегда дровишки впрок заготавливать.

С нами часто забрасывались энтомологи. Они никогда не ставили палатки. Андрей Павлович говорил о них: "беспечные вы". То есть без печки.

Гербарий - святыня. И в любых обстоятельствах - это его главная забота.

Как человек, большую часть жизни проводящий наедине с природой, он был не слишком разговорчив. И это было здорово. С ним хорошо молчалось. Но, с другой стороны, ни один вопрос, если он возникал, не оставался без ответа. Немногословность не значит угрюмость. Нет. Но то немногое, что он говорил, стоило слушать, и главное, нужно было взять на заметку, запомнить, потому что это было всегда нечто существенное.

Свою монографию по биоморфологии розоцветных я никогда не решилась бы написать, если бы не Андрей Павлович - и вдохновитель, и наставник, и редактор.

Самые светлые воспоминания жизни связаны с "полем", а стало быть, и с Андреем Павловичем. Мне приятно осознавать, что такой замечательный человек оказался рядом, определил мой профессиональный, а по сути, и жизненный путь. Потому что "поле" - это не работа, а способ существования. А путешествия, жизнь среди природы навсегда остаются неотъемлемой частью души каждого, кто к этому прикоснулся однажды. Мне повезло. Спасибо, Андрей Павлович!

Бебия Сергей
Директор Сухумского ботанического сада-института АН Абхазии.

Познакомился я с Андреем Павловичем Хохряковым впервые в 1970 году в Ялте, в Никитском ботаническом саду на сессии Совета молодых ученых ботанических садов СССР. Вначале он показался мне малообщительным, замкнутым человеком. Возможно, потому, что он тогда уже носил бороду, выглядел Андрей Павлович гораздо старше своих лет. Атлетического телосложения, в полевой одежде, он выделялся среди участников сессии своим оригинальным обликом. Помню, его доклад на этой сессии был лаконичным и интересным, и, к удивлению всех нас, излагал его он достаточно эмоционально. На заданные ему вопросы отвечал четко и уверенно, как вполне состоявшийся ученый-ботаник.

В Ялту на сессию с Андреем Павловичем прилетела и его супруга, Майя Тимофеевна Мазуренко, тоже ботаник. По своему характеру она была полной противоположностью своему мужу, веселая, общительная, увлеченная своей специальностью. Разница в их характерах обнаруживалась во время ботанической экскурсии группы участников сессии на вершину Ай-Петри. Андрей Павлович был при рюкзаке и гербарной сетке. Наши коллеги Сергей Кузнецов, Геннадий Захаров, Геннадий Куликов, Раиса Галушко с захватывающим усердием вели экскурсию. Вся группа внимательно слушала их. Андрея Павловича среди слушающих не было. К двум часам дня, во время привала на легкий полевой ланч, Майя Тимофеевна разыскала своего мужа где-то вдали от нас и привела. Подшучивая над мужем, с присущим ей юмором, она сказала, что нашла Андрея Павловича в какой-то балке, где он на россыпях склона искал петрофиты и веронику. В ответ ее супруг скептически улыбнулся и молча стал есть свой полевой паек.

Я тогда впервые видел восхитительные "парковые" леса сосны крымской на Ай-Петри. Уловив мое увлеченное любопытство к низкорослым одиночным соснам с приземистой зонтикообразной кроной, Андрей Павлович шутливо заметил, мол, я вижу только деревья, но не обращаю никакого внимания на замечательные весенние альпики Крыма. И он действительно, был прав. Хорошо помню, это было весной, стояла солнечная, прохладная погода. По лощинистым местам из-под земли стали появляться шафран крымский с пурпурной окраской, ирис карликовый и другие растения. Но тогда меня, молодого лесовода, действительно мало интересовали травянистые растения.

На этой сессии и завязалась моя дружба с семьей Хохряковых. В последующие годы мы неоднократно встречались на различных научных конференциях. Всегда находили время для общения и тему для оживленной дискуссии, особенно по вопросам охраны редких видов флоры и растительных сообществ страны, в первую очередь Колхиды. Долгие годы, занимаясь этой проблемой, Андрей Павлович, при случае, как достаточно хороший знаток природы Колхиды мог дать мне весьма полезные советы и рекомендации.

Будучи в Москве, я неоднократно посещал семью Хохряковых на Ленинградском проспекте. Двери этого замечательного дома всегда были открыты для друзей, коллег. Хозяева отличались радушным гостеприимством. Гость здесь чувствовал себя непринужденно. У них в квартире была богатая ботаническая библиотека, и каждый посетитель мог пользоваться свободно литературой.

Безусловно, общение с Андреем Павловичем всегда было чрезвычайно интересно. Иногда за чашкой чая и вкусными пирожками Маи Тимофеевны наши дискуссии продолжались за полночь, и хозяйке дома приходилось "палкой" отправлять нас ко сну.

Андрей Павлович был хорошим знатоком флоры Кавказа. В одно время он работал в Батумском ботаническом саду и несколько раз приезжал к нам в Сухумский ботанический сад, где имел возможность обсуждать с профессором А. Колаковским различные вопросы систематики и флористики, свои находки новых видов вероники и папоротника на территории Аджарии и Турции.

Последний раз я встречался с Андреем Павловичем в Санкт-Петербурге в БИНе в декабре 1995 года на конференции. На пленарном заседании мы выслушали его содержательный доклад на тему "Феноморфы и феноритмотипы в аспекте их эволюции". Встретив меня здесь, он очень обрадовался и тут же стал подробно расспрашивать о трагических событиях 1992-1993 годов в Абхазии, о состоянии Сухумского ботанического сада, о судьбе нашего коллектива. Выражая искреннее сочувствие всем нам, он с большим возмущением высказывался в отношении агрессии Грузии против Абхазии. Он был очень расстроен, узнав о гибели сотрудников нашего сада, об огромных разрушениях и ущербе, нанесенном ботаническому саду войной. Я тогда не мог представить себе, что эта наша встреча, к великому сожалению, окажется последней. Ведь он всегда выглядел крепким и здоровым, и таким он сохранился в моей памяти. Верно говорят, все мы ходим под Богом.

Безусловно, Андрей Павлович Хохряков был видным ученым- ботаником России, прекрасным флористом, систематиком, морфологом, эволюционистом. Оставив заметный след в науке, он внес существенный вклад в развитие фундаментальной ботанической науки. Его научное наследие всегда будет служить будущим ботаникам и землепроходцам России и Абхазии.

Сухуми. 20.04.2002.

Благодатских Лидия Савельевна
Лидия Савельевна - бриолог. В нашу бытность в Магадане она была научной сотрудницей лаборатории ботаники, которую возглавлял Андрей. И, кроме того, неизменным, аккуратнейшим секретарем Магаданского отделения ботанического общества, которое также возглавлял Андрей.

С Андреем Павловичем Хохряковым я ездила не так много. Но тем не менее, это и кратковременные экскурсии в окрестностях Магадана, незабываемый вертолетный заброс в бухту Лужина, Жданка и Аякс в 1980 году! И сказочные впечатления от путешествия в 1974 году на Чукотку и Курильские острова. Это был как подарок мне по случаю защиты диссертации в том году.

Но самое, возможно, запомнившееся - это первое знакомство с Андреем Павловичем. И как с человеком, и как с азартным, сильным, энергичным ученым, полностью увлекающимся своими любимыми растениями, природой. Знакомство с ученым и путешественником. Это было 8 июня 1972 года. Эту дату я запомнила на всю жизнь, так как это было мое "боевое крещение" на все последующие 20 лет работы в суровых и одновременно прекрасных условиях замечательного края - Магадана, Колымы, Чукотки!

Подлетая впервые на самолете к Магадану, я глаз не могла оторвать от иллюминатора: от бескрайних нагромождений сопок, плоских и остроконечных вершин, еще покрытых снегом, узких распадков и широких долин. Даже представить не могла, что буквально через 4-5 дней я буду карабкаться по этим склонам по следам бородатого, хмурого на первый взгляд человека - моего начальника, заведующего лабораторией ботаники Андрея Павловича Хохрякова. По-моему, было воскресенье или суббота, и он предложил мне посмотреть, познакомиться с весенней природой Магадана. Мы доехали на автобусе до Снежной Долины и пошли вдоль ручья в сопки. Все для меня было необыкновенным, ничего подобного не приходилось ранее видеть, хотелось все сфотографировать. Но только я замешкаюсь со своими восторгами, оглянусь, а Андрея Павловича нет уже, и только следы на снегу, и далеко впереди его фигура, сливающаяся с камнями. Проваливаясь в снегу в своих коротеньких сапожках, я догоняла А.П. Видя, как я постоянно вытряхиваю снег, он бурчал: "Сапоги надо длинные надевать", поднимался и шел дальше в горы. Я снова изо всех сил догоняла, а он поджидал меня. Я, честно, даже рассердилась тогда на него, выбилась из сил. А теперь-то я понимаю - он просто проверял меня. Испытывал, наверное, как я могу ходить, можно ли будет меня брать в забросы на вертолете и т.д.

Все мои физические страдания, усталость были вознаграждены изумительным видом с вершины одной из сопок на бухту Гертнера, остров Завьялова, полуостров Кони!

Но на этом испытания на мою "прочность" в том маршруте не закончились...

Спускаясь уже с сопок, мы заметили, что на склоне, на снегу было много-много каких-то следов. "А это недавно проснулся медведь, а вот и его, видимо, берлога. Возможно, он, где-то поблизости и бродит", - спокойным голосом сказал Андрей Павлович. Боже! Можно представить мое состояние в тот момент. - Ноги подкосились, вся красота отошла на второй план, и одна мысль - скорее уходить с этого места. Тогда я и представить не могла, что впереди у меня будет много-много встреч с этими хозяевами тайги и даже более двух недель жизни с ними "бок о бок" и ходьбы по их тропкам в маршруты, как это было в 1979 году на полуострове Пьягина.

Спуск в долину ручья Арпок по южному склону был не менее изнурительным, чем подъем на сопки. Здесь мне пришлось познакомиться и ощутить все "прелести" ходьбы по стланиковым зарослям, да еще вперемежку с курумовыми выходами. Если раньше я видела фигуру Андрея Павловича, то теперь я догоняла его только по треску сучьев и шуму скатывающихся камней. Порой казалось, что нас догоняют медведи...

И еще одно знакомство с северной природой в условиях Охотоморья, а с ним и новое препятствие, пришлось испытать мне в тот день и преодолеть его, благодаря А.П.

Ручей, по которому мы уходили утром в маршрут, к вечеру, когда мы спустились с сопок, превратился в бурную и довольно широкую реку. Течение буквально сшибало с ног. Что делать? Андрей Павлович вначале перешел сам, разулся, перебросил мне сапоги, и я начала переходить. Но, увы, сила потока была такая, что я удержаться бы не смогла. Тогда А.П. взял большую палку и буквально вытащил меня на берег.

Уставшие, вымокшие, голодные, под вечер мы добрались до поселка и зашли к Сныткину Геннадию Васильевичу - сотруднику нашей лаборатории, где отогрелись и от души попили чайку. Вот какое знакомство было у меня с А.П. Оно вспоминается отчетливо и ярко до сих пор, и я как будто снова побывала в тех прекрасных местах.

Лидия Савельевна думала тогда, что Андрей испытывает ее. Ничего подобного. Он был так самобытен, что в природе забывал об окружающих и шел вперед, чтобы пройти максимум возможного, не обращая внимания на спутников. Примеров много. И главный его спутник - это я. Так же как и Лида, я тянулись за Андреем, старалась успеть, задыхалась. У меня было одно преимущество: я могла звать Андрея, кричать и просить подождать, что он не всегда исполнял, а остановившись, с досадой чертыхался. Но так же, как и Лида, выбравшись на вершину очередной сопки, я чувствовала радость преодоления, победы, и мои усилия отплачивались изумительными видами, открывающимися с вершины. Трудно сейчас перечислить все сопки, все преодоления. И как бы ни было трудно, теперь, я думаю, это лучшие часы моей жизни.

Бухта Лужина, 1977 год. Полтора часа на вертолете, и мы вчетвером (А.П., Володя Левковский, Галя Антропова и я) оказываемся в "каменной стране" на берегу моря. Даже вертолет еле-еле сел на галечниковую полосу отмели. Кругом почти отвесные обрывы, под одним из которых мы и поставили палатку, за что потом нас "склоняли" по технике безопасности (увидели фотографию). Здесь нам пришлось испытать настоящий шторм на море. Ветер был такой силы, что, казалось, вот-вот сорвет палатки и унесет вместе с нами в море. Из палаток почти не выходили, было страшновато от грохота волн, которые обрушивались на берег. Оказывается, А.П. вставал и все время проверял, докуда дошла вода и не грозит ли это нам.

А Жданка летом 1980 г! Вертолетчики неправильно поставили точку на карте, и нас почти целый месяц не могли забрать. У А.П. тогда разыгрался радикулит от промозглой погоды. Галя Антропова нагревала камни и сковородку и привязывала к спине А.П. И вот в таком полусогнутом состоянии они вдвоем пошли в ближайший поселок за спасением, т.к. веры уже в то, что нас найдут, - не было. И они дошли уже почти до поселка, как увидели, что в нашу сторону полетел вертолет. Галя от радости и чтобы привлечь внимание, бабахнула в него из ракетницы. Вертолетчики, когда прилетели к нам, то были в ужасе, что их чуть не сбили с земли. И смех, и грех, как говорится. Это надо было представить то состояние, в каком находились все мы. У нас там еще был студент Коля из Владивостока, который опаздывал на свадьбу.

А Чукотка и Приморье с Итурупом! Это уже 1974 год.

Я запомнила А.П. в яркой оранжевой фланелевой рубашке. Вы, Мая Тимофеевна, сказали тогда, что специально такие покупаете, чтобы его было видно издалека.

В Приморье я помню нашу поездку в поселок Анисимовку, где мы поднимались на гору Хуалазу. Помню, мы на склоне встретили Microbiota digissata. Нам А.П. рассказывал с Верочкой про нее, что это единственное нахождение в мире, и вдруг - треск в кустах, посыпались камни. "Это, возможно, уссурийский тигр пробежал невдалеке", так спокойно сказал А.П. Мы с Верочкой, конечно, затряслись от страха, схватились за руки. Наверное, он так подшучивал над нами, я думаю. Он всегда это делал с невозмутимым лицом, поэтому было вроде и страшно, а с другой стороны и спокойно. "Он же не боится, так чего же мне бояться", - проносилось в голове.

А на Итурупе? Помните, Мая Тимофеевна, как А.П. спасал рыбу на рыбозаводе? Мы с Верочкой гуляли и слышим, что кто-то еще ходит невдалеке, и увидели А.П. Он, оказывается, открывал "шлюзы" для того, чтобы выпустить рыбу, которую приготовили, чтобы взять у нее икру. Ему ее стало жалко.

А помните ту лодку, на которой вы поставили палатку и в ней жили? Романтика!

Не знаю, как выразить Вам свое соболезнование, дорогая Мая Тимофеевна. Я ведь вот писала и представляю А.П. только живым, даже не верится, что он умер. Я вас не представляю без него, редко какие пары трудно представить поодиночке. Почему-то вспоминается песня в связи с этим: " Над страной летели лебеди..."

Галанин Александр Владимирович
Директор ботанического сада института ДВО РАН, г.Владивосток

В 1970 г. я был целевым аспирантом первого года обучения в лаборатории растительности Крайнего Севера Ботанического института АН СССР. Мой научный руководитель, доктор биологических наук Борис Александрович Юрцев, определил темой моей кандидатской диссертации сравнительный анализ двух конкретных флор на Западной и Восточной Чукотке. В тот год июнь, июль и август я с коллегами - студентом Тартуского университета Приитом Пярном, студентом Московского университета Николаем Болдыревым и ленинградским школьником Володей Разживиным работали в центре Чукотского полуострова в среднем течении р.Эргувеем. Составляли геоботанические описания и собирали гербарий сосудистых растений. В конце августа я отправил студентов и школьника домой, у них начиналась учеба, а сам решил отвезти полевое снаряжение нашего отряда в п.Бараниху на Западной Чукотке. Там в среднем течении р.Рау-Чуа летом 1971г. мне предстояло отработать второй район, выявить его конкретную флору и описать растительность.

Все сложилось очень удачно так, что 26 августа из Баранихи я уже вылетел в г Магадан - столицу Колымского края. Там мне предстояло познакомиться с институтом биологических проблем Севера, который и направил меня в целевую аспирантуру, познакомиться с заведующим лабораторией ботаники этого института, тогда еще кандидатом биологических наук Андреем Павловичем Хохряковым. Ведь после окончания аспирантуры мне предстояло работать в лаборатории под его руководством. Так что "сверить часы" наших научных интересов было просто необходимо. Андрей Павлович появился в Магадане недавно, всего год или два назад, он приехал из Москвы, чтобы сформировать и развить здесь свою научную школу. Да и институт биопроблем Севера тогда только еще начинался, он выделился из СВКНИИ - Северо-Восточного комплексного научно-исследовательского института, в котором всего год назад был отделом.

Почтово-багажный самолет Ил-14, экипаж которого согласился подвезти меня бесплатно из Баранихи в Магадан, летел над лентой реки Колымы, над бескрайними просторами, флору и растительность которых предстояло до 1985 г. изучать Андрею Павловичу Хохрякову с сотрудниками лаборатории ботаники ИБПС, а потом, с 1985 г. мне с сотрудниками той же лаборатории. Но тогда это было для нас очень далеким, туманным будущим, мы же жили настоящим и, в лучшем случае, планировали нашу жизнь на 2-3 года вперед. Я любовался горными хребтами и белыми кудлатыми облаками, в которые то и дело нырял наш самолет. В голову лезли разные мысли, одна из них о том, что элементарной составляющей растительного покрова является не вид, не сообщество, а особь, впоследствии легла в основу моей докторской диссертации. Тогда я впервые записал ее в своем полевом дневнике.

Магадан встретил меня ласково. Я бодро шагал от автовокзала вверх по проспекту Ленина, любовался лиственницами, росшими вдоль тротуара, симпатичными домами, чем-то напоминавшими ленннградские. В голову лезли стихи колымского поэта о том, что "Был Магадан оленинграден в далекой юности моей". Было невозможно представить, что всего 15 лет назад этот город был столицей колымского ГУЛАГа, так все выглядело здорово. Вскоре проспект Ленина пересек проспект Карла Маркса, и я свернул направо к институту биопроблем. Здесь на углу проспекта Карла Маркса и улицы Дзержинского в трехэтажном угловом доме и располагался институт, в котором я встретился и познакомился с Андреем Павловичем Хохряковым.

Это был бородатый молодой мужчина, окладистой бородой отдаленно напоминавший Карла Маркса. Он сидел за обширным столом, на котором лежала пачка гербария, стоял бинокуляр, были навалены книги, тетради. Помню, что в комнате было тесно от большого количества столов и шкафов, коробок с гербарием. Здесь размещалась вся лаборатория ботаники. Меня с любопытством разглядывали несколько молодых женщин - сотрудниц лаборатории, которые предложили попить чаю. Андрей Павлович солидно представлял мне их: "Светлана Васильевна Чуйко, Галина Леонидовна Антропова, Александра Наумовна Беркутенко - цветы нашей лаборатории". Он сообщил мне, что его лаборатория приступила к изучению флоры южной части Магаданской области, так как флору северной части вот уже несколько лет изучает группа Б.А. Юрцева. Объединивши наши усилия, сказал Андрей Павлович, мы могли бы в обозримый срок выявить флору всей области (Чукотский АО тогда был частью Магаданской области) и написать солидную сводку. В этой работе места хватит всем, в том числе и нам, целевым аспирантам, - мне, Юрию Павловичу Кожевникову, Евгению Александровичу Тихменеву и Лидии Савельевне Благодатских.

С этим трудно было не согласиться. Такая перспектива меня вполне устраивала. Мой будущий бородатый завлаб произвел на меня благоприятное впечатление, милые женщины были действительно милые, да еще полные научного энтузиазма и бескрайней северной романтики. Андрей Павлович пригласил меня домой, а жил он тогда временно на квартире директора института, члена-корреспондента АН СССР Витаутаса Леоновича Кантримавичуса, который находился не то в отпуске, не то в длительной командировке. Квартира директора института тогда была временным пристанищем многих сотрудников, съезжавшихся на работу в формирующийся новый институт. Все мы тогда были флибустьерами и авантюристами, и наша "бригантина" поднимала и расправляла паруса. Сегодня, спустя 31 год, я понимаю, что то время для всех нас было знаковым, и совершавшиеся тогда события были событиями большого круга жизни. А жизнь сложилась у всех нас по-разному. Но все мы оказались в ней тесно связаны друг с другом даже тогда, когда жили и работали в разных городах и очень редко встречались. Институт биопроблем и Северо-Восток России начала 70-х оказались прочным клеем, склеившим наши судьбы.

В последний день августа в Магадан прибыл Б.А. Юрцев. Мы планировали с ним несколько ботанических экскурсий в окрестностях города, прежде чем отправиться в Ленинград. И тут А.П. Хохряков любезно пригласил нас принять участие в короткой экспедиции (всего на 3-4 дня) на Ольское базальтовое плато, которую он организует сегодня-завтра. Он решил заменить нами двух сотрудниц своей лаборатории, Свету и Галю. Был заказан вертолет Ми-4, который должен доставить нас в истоки р.Олы, где на высоте более 1000 м н.у.м. и располагался этот слабо расчлененный базальтовый блок земной коры, окруженный горными цепями, сложенными гранитоидами. Отказаться от такой возможности мы, разумеется, не могли, хотя своим решением лететь очень расстроили девушек.

Юрцев спросил Андрея Павловича, что из продуктов нам следует закупить, на что он ответил, что все уже закуплено и ничего покупать не нужно. Выйдя из института, мы, тем не менее, купили 15 пачек индийского чаю, подумав, что уж этот продукт в поле лишним не бывает. Быстренько упаковали свои рюкзаки и спальные мешки и купили в киоске солидную пачку газет для сбора гербария. Это была газета, которая называлась многозначительно - "Магаданская правда". Когда один приятель в Ленинграде увидел у меня на столе эту газету, то воскликнул: "Надо же, даже такая правда у нас теперь есть!"

На Ольское плато (водораздел рек Олы, текущей в Охотское море, и Малтана - притока р. Колымы) прибыли 3 сентября. Осень иззолотила лиственничные леса, побурели и покраснели луга, болота и тундры. Изумрудились буйные заросли кедрового стланика и кустарниковой ольхи. На плато мы попали в тундру, леса остались внизу в долине Олы. Сюда же забредали только отдельные лиственнички, которые жались к южным склонам и чувствовали себя здесь явно дискомфортно. Погода была чудесная - настоящее колымское бабье лето. Быстренько поставили палатки, стали разбирать вещи: гербарные прессы и газеты - в одну сторону, продукты, кастрюльки и чайник - в другую, личные вещи - в третью. При разборе выяснилось, что девушки, вместо которых мы прилетели сюда, по ошибке вместо рюкзаков с личными вещами забрали рюкзаки с продуктами. Б.А. Юрцев на это довольно бодро заметил, что на три дня нам еды хватит, что переедать вредно. Кроме двух снятых рюкзаков, с продуктами у нас был еще третий, правда, в нем не было хлеба и было совсем мало сахару.

Андрей Павлович предложил ходить в маршруты двумя группами: он с Геннадием Сныткиным и Б.А. Юрцев со мной. Времени у нас мало, и двумя параллельными группами мы более полно выявим флору плато. Первый маршрут был недалеким, в радиусе километра от лагеря мы вчетвером собрали около сотни видов и составили несколько геоботанических описаний - списков видов с оценкой обилия этих видов в конкретных местообитаниях. Вечером при обсуждении результатов маршрута Андрей Павлович и Борис Александрович много рассуждали о своеобразии флоры плато, о ее сходстве с флорами тундровой Чукотки. Я тогда записал в своем дневнике: "Юрцев и Хохряков обратили внимание во флоре плато на разные вещи. Юрцева больше заинтересовала связь этой флоры с флорами тундровой Чукотки, как и когда происходил обмен видами между этими регионами. Хохряков же больше размышлял о том, как на плато протекали процессы видообразования, как шла эволюция жизненных форм." Геннадий Сныткин рассказывал о своих наблюдениях над лесными пожарами. Я же в основном слушал, так как был всего лишь аспирантом первого года обучения, слушал и думал.

За три дня работы на плато мы обнаружили много интересных видов сосудистых растений: Phyppsia algida, Poa platyantha, P. breviramosa, Carex glacialis, C. gynocrates, Luzula beringensis, Salix khokhrjakovii, S. jurtzevii и многие другие. Это потом по нашим сборам А.К. Скворцовым были описаны два новых для науки вида ивы - Хохрякова и Юрцева, а тогда мы ломали головы над тем, что же за ивы мы собрали. Находка нами кляйтонии Васильева на Ольском плато сильно расширила представления о географическом ареале этого приберингийского вида. До сих пор он был известен только из окрестностей Берингова пролива, и то всего из 2-3 точек. Флористические открытия так и сыпались. Благодаря Андрею Павловичу мы попали в самое настоящее ботаническое Эльдорадо.

Прошло три дня, но вертолет за нами не прилетел. Мы продолжали наши исследования. Каждое утро упаковывали спальные мешки и рюкзаки так, чтобы в случае прилета вертолета быстро загрузиться и лететь. Затем шли в тундру, составляли геоботанические описания и собирали растения в гербарий. Далеко от лагеря уходить мы не решались, но на пару километров удаляться рисковали. В случае прилета геликоптера эти два километра можно было пробежать за 15 минут - время, за которое наш дежурный мог погрузить все вещи. Сосудистые растения были собраны, и я решил собрать коллекцию мхов и лишайников, ведь Ольское плато оказалось очень оригинальным районом в плане флоры сосудистых растений. Подобную оригинальность можно было предполагать и для флоры мхов и населения лишайников. Юрцев и Хохряков эту мою инициативу поддержали и помогали делать пакетики.

Прошло еще два дня, погода резко испортилась, пошел дождь, сделалось холодно, у нас закончились продукты. Вертолета все не было. Плато затянуло густым туманом. Мы решили пойти в сторону р. Малтан, разыскать там аборигенов-оленеводов, разжиться у них продуктами и попросить помочь нам вывезти груз на Колымскую трассу на оленях. В этот поход рано утром 9 сентября отправились я и Б.А. Юрцев. Шли вниз по ручью целый день, вымокли, прошли не менее 20 км и дошли до лагеря оленеводов. Увы, лагерь был пуст, если не считать двух-трех собак, убежавших от нас в лес. Мы обошли все палатки и чумы, но ничего съестного не нашли. На столах стояли радиоприемники, разная посуда, можно было взять одежду, шкуры, но продуктов не было. В одной из палаток оставили записку с просьбой о помощи и не солоно хлебавши отправились обратно. На самом краю стойбища на берегу ручья увидели плотно закрытые алюминиевые фляги. Я открыл одну крышку и отшатнулся от резкого запаха. Это был знаменитый копальхен - квашеное мясо, которым аборигены на Северо-Востоке кормят собак. В голодное время едят его и сами.

Я не думал, что мы сможем есть этот копальхен, но другой пищи не было, и мы взяли несколько кусков, тщательно завернув в полиэтиленовую пленку, чтобы не пахло. Юрцев шел впереди, я с копальхеном сзади. Идти за мной ближе, чем за 20 м, было просто невозможно. В наш лагерь мы вернулись уже ночью, так как не евши на подъем идти было тяжело. Замочили копальхен в ручье и утром сварили. Поели копальхена кто сколько смог, и... зря. Такого расстройства желудка у меня не было ни до того, ни после того. Не лучше себя чувствовали Юрцев и Сныткин, а вот Андрей Павлович пострадал еще больше. Его сильно рвало, и никакие средства из походной аптечки не помогали. Весь день 10 сентября мы страдали расстройствами желудков, лежали в холодных палатках, закутавшись в спальные мешки и надев на себя всю одежду. Было холодно, в воздухе порхали снежинки.

Через два дня к нам приехали эвены и привезли немножко продуктов. Они вернулись в свой лагерь, прочли нашу записку и решили помочь, хотя и у самих продукты были на исходе (!). Завтра они сворачивают свой лагерь и откочевывают вниз по Малтану на Колыму, сопроводить нас на Олу и трассу не могут, а вездеход у них сломан. Пригласили нас идти с ними вниз по Малтану. Посовещавшись, мы отказались. Решили подождать еще 3-4 дня и, если вертолета не будет, выходить на трассу пешком, захватив с собой коллекции, а палатки, посуду, тяжелую верхнюю одежду и спальные мешки решили оставить здесь до лучших времен. Андрей Павлович пообещал специально слетать за ними на вертолете. Но собранная коллекция была огромной, на каждого пришлось примерно по 15 кг, ведь собранные нами растения нисколько не высохли. Минимум личных вещей, которые предстояло нести, каждый определял сам. Тяжелый топор и котелок решили нести по очереди. Я попытался взять часть груза Андрея Павловича себе, так как после поедания копальхена он еще не оправился, я же был моложе и, благодаря дополнительному количеству закупленного чая, от расстройства желудка избавился. Но Хохряков уперся и делиться своей ношей со мной не стал.

Прошло еще два дня, погода только ухудшилась. Скудная еда заканчивалась, если не считать заварку, надежды на вертолет рухнули окончательно. Решили идти на трассу завтра рано утром. Вот запись из моего дневника: "С утра ходили в маршрут на южный край плато. Боже! Какой отсюда величественный вид открывается на Олу и ее притоки. Бесчисленные горные цепи покрыты пожелтевшими лиственничными лесами. Искали кустарник из семейства бобовых - Caragana jubata, его приводил для Ольского плато Васьковский, но не нашли. Зато на дне скалистого края нашел огромные рога снежного барана - редкого вида, позднее занесенного в Красную книгу России. Тащил их в руках до самого лагеря около 10 км. На краю плато нашли множество круглых каменных шаров - вулканических бомб. Внутри этих бомб пустота, и внутренняя стенка выложена топазами, кристаллами горного хрусталя, еще какими-то красивыми минералами. Насобирали еще и камней. В распадке по ручью ели красную смородину, ее очень много, но голода она совершенно не утоляет. А вот изжога от нее такая, что в желудке дырки проедает. Сегодня на обед было по две чайных ложки сахару, по кружке бульона из протухшей головы горбуши и граммов по 50 черствого хлеба. Гена Сныткин отчаянно пытался разыскать что-то съестное в рюкзаках девушек-лаборанток, которые по ошибке вместо личных забрали общественные рюкзаки с продуктами. Съестного там не было никакого, он поочередно вытаскивал бесчисленные бюстгальтеры и трусики, тупо их разглядывал и клал обратно. Андрей Павлович отчаянно пошутил: "Хоть этого у нас много". День подходит к концу. Снова пошел дождь, да еще со снегом. Костер уже погас. Хорошо, что успели высушить одежду. Хочется есть, в спальнике мерзнут ноги. Скорчившись в спальниках, мы обсуждали детали предстоящего маршрута. Предстояло примерно 5 км идти на подъем к краю плато, затем 3-4 км спускаться по крутому скалистому и осыпному склону в истоки Олы и далее около 60 км идти вниз по реке без дорог, в лучшем случае звериными тропами до моста. Здесь Колымская трасса пересекает р. Олу, отсюда мы можем уехать на попутках. Останавливаться на ночлег не будем, так как у нас не будет палаток, спальников и теплой одежды. Мы подбадривали друг друга, но каждый понимал, что маршрут наш будет очень тяжелым.

А переход оказался значительно тяжелее, чем мы себе представляли, ложась спать. Ночью выпал снег, да такой, что слой его доходил нам до колен. Утром разожгли костер, вскипятили воды и напились крепкого чаю без сахара, съели по маленькому кусочку хлеба. На дорогу у нас было по кусочку хлеба, два стакана рисовой крупы и пять пачек индийского чаю. Мы с тоской смотрели на пологий заснеженный склон, который уходил до горизонта. Вверх по этому склону в глубоком снегу мы шли не менее четырех часов. Снегопад продолжался. На самом краю перед спуском сделали привал, поздравили друг друга с первой победой. Но самым страшным оказался спуск по крутому каменистому заснеженному склону. Мы падали, поднимали друг друга, подбадривали, местами скользили несколько десятков метров на "пятой точке", снова шли, осторожно ощупывая ногами камни под снегом. После трех часов спуска мы оказались на берегу малюсенького ручейка, сочащегося из-под огромной каменной россыпи у подножья склона. Это была р. Ола. Я вспомнил, как велика эта река у моста, и понял, как далеко нам придется тащиться. Это поняли и мои спутники.

Внизу снегопад превратился в спорый холодный дождь, от которого мы насквозь промокли уже через полтора часа ходу от истока реки. Мы уже не разговаривали, мы тупо глядели себе под ноги и шагали словно автоматы. Топор и чайник несли по очереди, и с каждым очередным разом топор становился все тяжелее. Геннадий Сныткин предложил бросить его, но Андрей Павлович молча взял у него топор и понес вне очереди. Через полчаса мне удалось уговорить отдать топор мне. Дальше чайник несли по очереди Юрцев и Хохряков, а я как самый молодой нес топор. После того похода я очень внимательно относился к весу снаряжения и всегда выбирал самое легкое. Но с топором никогда не расставался. Топор в маршруте в тайге - это жизнь. В этом мы убедились, когда решили развести костер, отдохнуть и съесть все наши продукты.

Развести костер не удавалось, все вокруг промокло насквозь. Мы заспорили о том, каким способом следует разводить огонь. Так и не придя к единому мнению, стали разводить каждый своим способом. Один пытался собрать тонкие сухие сучья и ветки лиственницы и разжечь их, другой сдирал грубую кору с корявых каменных берез и с ее помощью хотел разжечь лиственничные сучки, третий тесал сухую лиственничную лесину, пытаясь дорубиться до не промокшей древесины, четвертый ничего не собирал и не разжигал, а молча сидел под лиственницей и убеждал нас, что все бесполезно и костер нам не разжечь. Вопреки пессимисту, мы костер развели, срубили несколько лиственниц, сварили кашу, чай, отогрелись и даже несколько обсушились.

Но после привала стало быстро темнеть. Ждать нам было нечего, и мы решили идти, двигаться - медленно, но двигаться, упорно продвигаясь к трассе. Дождь не кончался, а ночью он мог превратиться в снег. По нашим грубым прикидкам, мы прошли примерно половину пути. И мы шли после привала всю ночь, шли по шуму реки, которая была справа, то удаляясь от нас, то приближаясь. Когда она от нас удалялась, идти было легче, - мы шли по надпойменной террасе, а вот когда река текла совсем рядом, мы с трудом продирались через пойменную урему, переходили бесчисленные протоки, заполненные водой. Местами нам попадались звериные тропы, и тогда шагать становилось намного легче. После каждого часа пути мы делали привал на 10-15 минут. Поднимались, как только становилось холодно, от ходьбы разогревались, снова отдыхали, снова шли... Казалось, что нашему пути не будет конца.

Ночь закончилась, новый день был такой же дождливый. Мы двигались в полуобморочном состоянии, подчиненные одной мысли - не останавливаться, идти, медленно, но идти, иначе можно незаметно умереть от переохлаждения. Есть уже никому не хотелось, были только слабость и отупение. Как прошел этот день, я не помню. Помню только, что бросил топор, когда услышал шум машин на трассе. На трассу к мосту мы вышли уже затемно. Последние 5-6 км шли по довольно накатанной грунтовой дороге, по которой вывозили заготовленный лес. Вышли на трассу и стали останавливать машины, но водители не обращали на нас внимания и, не снижая скорости, проносились мимо. Так мимо нас промчалось не менее 20 грузовиков. Совсем отчаявшись, мы вышли на проезжую часть шоссе, сели на наши рюкзаки и взялись за руки.

Грузовик остановился, водитель, ругаясь матом и размахивая монтировкой, бросился к нам, но, разглядев, в каком мы состоянии, взял двоих - Сныткина и Хохрякова - к себе в кабину. Андрей Павлович наотрез отказался уезжать первым. "Я, - сказал он, - заварил эту кашу и должен уехать последним". Юрцев не хотел оставлять меня и Хохрякова на дороге, боясь, что нам не остановить следующую машину. Водитель, видя наши препирательства, подождал, остановил следующий автомобиль, в который сели я и Юрцев, и мы поехали все четверо. Оказывается, неподалеку из лагеря (да, в 1970 г. на Колыме еще были лагеря!) сбежало несколько заключенных, и водителям на трассе было строго-настрого запрещено подбирать незнакомых пассажиров. Мы, наверное, очень сильно были похожи на сбежавших зеков. Никакой еды у водителей не оказалось, наша голодовка продолжалась, но уже часа через два-три мы были в большом поселке Палатка, в столовой для трассовиков. Помню, что была уже ночь. Мы стояли в очередь за едой, я тупо ставил на свой поднос всевозможные тарелки с котлетами, борщами, салатами, а наш водитель, стоявший в очереди за мной, снимал их и ставил обратно. Он понимал, что если я с голодухи все это съем, то отправлюсь к праотцам.

Смутно припоминаю, что, поев, мы улеглись на пол в углу столовой. Было тепло и спокойно. Кто-то дал нам сухую одежду, так как наша была мокрая насквозь, в рюкзаках тоже все промокло. Через несколько часов нас разбудили, пришел рейсовый автобус на Магадан. Мест в нем не было, но нас взяли. Мы легли на полу в проходе между креслами и продолжали спать. Проснулись уже в Магадане. От автовокзала до гостиницы, в которой оставался забронированным наш номер с нашими вещами, совсем рядом - только перейти дорогу. Уже рассвело, в Магадане была теплая солнечная погода, и склоны сопок вокруг переливались оттенками золота и пурпура.

В гостинице мы разглядывали себя в зеркало и удивлялись тому, что человек за полторы недели может так сильно измениться. Все тяготы последних дней внезапно превратились в историю. Выяснилось, что наше решение выходить было правильным - вертолет и не собирался к нам лететь, так как у вертолетчиков в журнале заказов не было соответствующей записи. Но мы прошли через серьезное испытание судьбы, голодные, со стертыми ногами вышли на трассу, вынесли весь гербарий. По тем материалам было написано несколько научных статей, описано несколько новых для науки видов растений, но самое главное - эта "Ольская дорога жизни" соединила наши судьбы на всю жизнь. Я с улыбкой вспоминаю, как Андрей Павлович и Борис Александрович, шутя, рассуждали спустя года два после этого похода, какая ива лучше - ива Хохрякова (Salix khokhrjakovii), или ива Юрцева (Salix jurtzevii). В качестве главного аргумента А.П. Хохряков тогда сказал: "А моя лучше пахнет". Действительно, ива Хохрякова обладает сильным приятным запахом.

После этого мне не пришлось больше работать вместе с Андреем Павловичем. После окончания аспирантуры я не смог приехать работать в Магадан, там не было жилья, даже комнату в общежитии институт не мог мне предоставить. А у меня к тому времени было уже двое детей. ИБПС в лице В.Л. Контримавичуса выдал мне "вольную", по которой я мог устроиться там, где захочу. И я в 1972 г. устроился на кафедру ботаники Калининградского университета.

Все вроде бы складывалось прекрасно: мне нравилось читать лекции, я изучал местную флору, но Чукотка и Ольское плато являлись мне во снах, горы и дикие ландшафты звали меня, и я уехал из Калининграда в Алтайский заповедник. Потом были Сыктывкарский университет, Полярный Урал, р. Вычегда, Сохондинский заповедник в Южном Забайкалье. Каждый раз, приезжая на новое место работы, я думал, что это последний переезд, что здесь я буду работать до конца своих дней. Но не тут-то было, проходило 4-5 лет, и душа моя жаждала новых путешествий. Изучив одну флору, я хотел изучить другую, познакомившись с растительностью Полярного Урала, я хотел изучить растительность Восточного Алтая, потом Даурии.

И все же, в конце концов, я доехал в 1985 г. до Магадана и поступил на работу руководителем лаборатории ботаники ИБПС, которой руководил Андрей Павлович. В том году он переехал из Магадана в Москву. Я же к тому времени окончательно понял, что никакое другое место на Земле не может заменить мне Северо-Восток Азии, и написал Андрею Павловичу письмо. Он порекомендовал руководству института меня на свое место. Так я занял большой стол Андрея Павловича в гербарной комнате на втором этаже на углу улиц Карла Маркса и Дзержинского - тот стол, за которым познакомился с ним в конце августа 1970 г.

В 1985 г. А.П. Хохряков был уже всемирно известным ученым, опубликовавшим несколько монографий по классификации и эволюции жизненных форм растений, отдаленным флористическим связям между Колымским нагорьем и Кавказом. Многие из идей, изложенных в этих монографиях, Андрей Павлович впервые испытал на нас на Ольском плато. Он написал и издал "Флору Магаданской области", в которой обобщил результаты флористического изучения Северо-Востока Азии по состоянию на 1985 г. - сводку, которой сегодня пользуются все ботаники, хоть как-то связанные в своей работе с этим регионом. Гербарная коллекция, созданная под его руководством в ИБПС, и на сегодняшний день является самой полной коллекцией сосудистых растений, собранных в Магаданской области.

Странно. Мы очень редко обменивались с Андреем Павловичем письмами, хотя по большому счету были связаны с ним прочно-напрочно. Читая его монографии, я часто дискутировал с ним так же, как тогда на Ольском плато в заснеженной палатке. Своей теорией макроэволюции растений он научил меня не бояться огромных научных проблем, не чувствовать себя мелким научным сотрудником. Вот и сейчас я отчетливо вижу, как под проливным дождем в верховьях Олы пытаюсь взять у него тяжелый топор, чтобы нести его, а он не отдает, убеждая меня, что еще не устал.

Наумцев Юрий Викторович
Директор Тверского ботанического сада

Андрей Павлович Хохряков работал в ботаническом саду Тверского госуниверситета в должности заведующего гербарием с 1995 по 1998 год. С его именем связаны интересные начинания в нашем учреждении - поиск мест концентрации редких исчезающих и полезных растений северо-запада Центральной России (Тверская, Смоленская, Псковская области). О подобных работах в зарубежных ботанических садах нам ничего не известно. В России такие работы ведутся только в Ставропольском, Полярно-Альпийском, Главном ботаническом саду РАН. Интенсивная экспедиционная работа по выявлению местанахождений полезных и редких видов растений, в которой активное участие принимал Андрей Павлович Хохряков, была начата в 1995 году. В результате экспедиций была собрана богатая коллекция живых растений, которая послужила основой для создания систематического участка и участка полезных растений.

За три года работы в Тверском ботаническом саду Андрей Павлович собрал большой гербарий по Смоленской области.

Хотя эта область не представляет собой "белого пятна" во флористическом отношении, данные о ее флоре носят отрывочный характер. А.П. мечтал написать конспект флоры по этой административной единице, но смерть прервала эту работу.

Большой популярностью в коллективе пользовался научный семинар "структурная биоморфология растений", который вел А.П.

Его взгляды на проблему основных типов модулей у многоклеточных организмов были очень оригинальны.

Андрей Павлович был ботаником от Бога. Всю свою жизнь он посвятил этому разделу науки. Даже в последние годы, когда А.П. уже плохо себя чувствовал, он участвовал во всех экспедициях, которые были организованы ботаническим садом ТвГУ. Он использовал любую возможность познакомиться подробнее с природой других регионов. В конце жизни он участвовал в очень сложной экспедиции в Непал и мужественно выносил все тяготы поездки. В любых ситуациях он собирал гербарий и документировал собственные наблюдения.

А.П. имел очень широкий кругозор. Он хорошо ориентировался в разных систематических группах растений. По многим группам он имел оригинальные представления об основных направлениях их эволюции. Его интересовали общие проблемы биологии, вопросы эволюции органического мира. А.П. отличала большая смелость в суждениях, он не боялся высказывать свою точку зрения по самым сложным вопросам эволюции живых организмов.

А.П. был неординарным человеком во всех отношениях. Общение с ним никогда не было скучным и утомительным. Он умел разрядить обстановку в любых ситуациях, причем делал он это обезоруживающе непринужденно. Любое его выступление на научных конференциях и симпозиумах было ярким и запоминающимся. Этих выступлений ждали, многие приходили и приезжали на пленарные заседания именно для того, чтобы послушать А.П. Поразительный стиль изложения материала, оригинальные рисунки, простое общение со слушателями, удачные шутки, яркие примеры и факты, идеально глубокое знание матриала, умение ориентироваться в вопросах - все это делало его выступление событием.

А.П. умел хорошо разбираться в людях. Видел самые хорошие качества человека, умел оценить не только его научный потенциал, но и общечеловеческие качества. Одинаково уважал любой труд - и ученого, и рабочего. Независимо от уровня, достигнутого в науке и в жизни, А.П. был готов реально оценить любого человека. Был одинаково приветлив и с маститым ученым, и со студентом. Он всегда был искренне рад поделиться опытом и очень щедро дарил свое внимание. А ему было что рассказать, и собеседником он был интересным.

А.П. умел отдохнуть. Он не имел на это много времени, но как настоящий русский человек любил хорошее застолье, с веселыми тостами, считая, что умение общаться в приватной обстановке - тоже определенный талант.

Все жизненные устремления А.П. понимала и разделяла его жена Мая Тимофеевна Мазуренко. Эта пара особенно дополняла друг друга. Два столь ярких человека создавали особенный колорит в любой ситуации и в любом обществе. Умная и решительная женщина, которой является Мая Тимофеевна, - своеобразный счастливый билет для А.П., любящая жена, соратник и друг. Она особенно понимала скрытое величие его натуры, глубину его миропонимания.

Светлая память об А.П.Хохрякове останется в благодарных сердцах сотрудников ботанического сада Тверского университета.

Королев Юрий Борисович
Юрий Борисович Королев, в бытность Андрея в Магадане, - научный сотрудник лаборатории ботаники .

Кто он, доктор Хохряков?

С Андреем Хохряковым у меня связано почти полжизни... Но когда меня попросили о нем написать, я почувствовал некоторую растерянность. Трудно писать о человеке, чьи научные достижения (о которых все поминают) столь велики, что недостижимы пониманию во всей их полноте. По крайней мере, для меня... Однако для меня Хохряков прежде всего не выдающийся ученый, а хороший старый друг, сыгравший немалую роль в моей судьбе. Вот почему я решил написать о нем просто как о человеке, собрать все те "мелочи", которые остались в памяти. Может быть, это будет даже интересней, чем анализ его научных трудов...

Итак, с Андреем мы познакомились впервые еще в МГУ, где он учился на кафедре геоботаники, на курс младше меня.

Тем не менее даже тогда (на третьем курсе) однокашники звали его уважительно Андрей Павлович. Кстати говоря, в геоботанику он попал случайно: на кафедре высших растений, куда он хотел, не было места... Видимо, поэтому он, прирожденный систематик, флорист от Бога, подарив мне один из своих оттисков, написал на нем: "настоящему геоботанику от геоботаника бывшего". Хотя Хохряков и в геоботанике разбирался отменно... А куда мне, геоботанику, без флориста?..

Потом наши пути надолго разошлись: я мотался по Якутии, Андрей добывал материал "на югах". Но встретились снова, как ни странно, все таки на Северо-Востоке. В.Л. Контримавичус пригласил нас во вновь организованный институт биологических проблем Севера: Хохрякова - в качестве заведующего (и создателя) лаборатории ботаники, меня - для организации биологического стационара. С этого и началась наша совместная "служба" в науке, которая продолжалась более 15 лет и была (смею надеяться) весьма успешной и результативной.

Пожалуй, стоит упомянуть основные три результата этой совместной деятельности, не считая частных (личных) достижений.

Создана и успешно работала первая на Северо-Востоке лаборатория ботаники, в которой под крылом А.П.Хохрякова собралось немало высококвалифицированных специалистов разного профиля.

Создан первый и единственный на Дальнем Востоке уникальный гербарий флоры Магаданской области и смежных территорий.

Создан и успешно функционировал много лет единственный на Северо-Востоке Верхнеколымский биогеоценологический стационар "Контакт".

К слову сказать, по поводу статуса этого стационара у нас с Андреем возникло разногласие. Он был против того, чтобы "Контакт" считался общим, биолого-ценологическим стационаром, как я его представил; он предлагал сделать его только ботаническим. Конечно, это было бы ущербно для такого уникального места; но жизнь показала, что Андрей был прав в своих опасениях. В самом деле, на "Контакте" "паслись" все, кто хотел, кого там только не перебывало, чего там только не случалось - а обслуживание, содержание и вся ответственность лежали на лаборатории ботаники, которую материально обеспечивали очень скудно. Тем не менее по работам на стационаре было опубликовано более 300 научных статей, не только по ботаническим вопросам, но и почти по всем отраслям биологии.

А вот жилищный вопрос в первые пять лет стоял очень остро. Квартира в Магадане пока была только у Хохрякова. Поэтому чуть ли не вся лаборатория была прописана по этому адресу (без прописки не платили зарплату!), а многие даже жили в этой квартире (и не только члены лаборатории). Больше других, наверное, довелось там жить мне - и с Андреем, и без него, если он был в отпуске или в очередном путешествии. Когда я впервые прибыл в Магадан, мне первым делом вручили ключ от квартиры Хохрякова - с наказом жить там до его приезда. А потом пришлось однажды обитать там почти всю зиму.

И Андрей, этот "добрый человек из Магадана", пять лет терпел стоически весь этот "проходной двор" - ради того, чтобы работала лаборатория! Хотя сам он был довольно неприхотлив и нетребователен к бытовым условиям, потому и переживал спокойно все неудобства, лишь бы ему не мешали работать. А он очень много работал дома, где его не отвлекали бесчисленные обязанности завлаба и надоедливые посетители в институте.

( главное - терпела я. М.Т.)

Как всякий талантливый человек, Хохряков был талантлив не только в своей профессии. В частности, он был неплохим рисовальщиком (не хочу употреблять слово "художник", ибо оно слишком ответственно). Причем, на мой взгляд, он был приверженцем стиля "граффити", чем сейчас балуется молодежь. Так, в упомянутой магаданской квартире (а затем и в московской) все пустые стены кухни и коридора были изрисованы экзотическими пейзажами: какие-то тропические цветы, длинноносые птицы, травы, облака. И уж не помню, что там еще было. Но сделано было здорово, впечатляло не хуже хваленых фотообоев.

Несмотря на то, что Андрей был хорошим научным руководителем, администратор он был никудышный. Обязанности завлаба его тяготили; все эти планы, отчеты, выходы на картошку и тому подобные мероприятия были ему не по вкусу, поскольку мешали его творческой мысли и угнетали своей бестолковостью. В самом деле, для настоящего ученого нет никакой необходимости в обязательном регулярном составлении планов и отчетов, тем более за целый коллектив. Но так уж тогда полагалось - приходилось заниматься этой пустой работой в ущерб делу.

Однажды Андрей честно признался, что согласился на эту должность главным образом потому, что за нее больше платят - хотя и меньше, чем он заслуживает (он все таки знал себе цену, умница!). Особенно неприязненно относился он к пресловутому соцсоревнованию между лабораториями, хотя тут уже главное значение приобретали самолюбие и гордость за коллектив. Поэтому лаборатория ботаники почти ежегодно занимала в этом соревновании первые места.

В основном, конечно, это происходило благодаря нашему завлабу, который скрупулезно подсчитывал не только очки (баллы) за свои многочисленные публикации, но и все то, что можно было приплюсовать к общей сумме - например, баллы за консультации, за выход на дежурство в ДНД, за ту же овощную базу и обязательно - за прием энного числа посетителей на стационаре.

А премию, полученную за первое место, делили на общем собрании лаборатории - честно и справедливо, по вкладу каждого и чтоб никого не обидеть. Любимчиков или изгоев при Хохрякове не было (в отличие от некоторых других лабораторий). И к мелким административным проступкам, нарушениям и прочим грешкам своих сотрудников Андрей Павлович относился весьма снисходительно, что вполне способствовало дружбе и взаимопониманию в коллективе лаборатории. Насколько я знаю, единственное, что он буквально "на дух" не переносил, - это предательство, интриганство и главное - присвоение чужих заслуг. Но и в этих случаях от Хохрякова было не дождаться адекватных ответных действий: его толерантность поистине безгранична.

Это вовсе не означает, что Андрей был эдаким мягкотелым, христосиком, незлобивым всепрощенцем. Нет, когда нужно, он проявлял твердость и жесткость, был непримирим в отстаивании своей позиции. Даже на меня однажды пожаловался - в партбюро (!). Правда, потом выяснилось, что напрасно, просто было недоразумение. И вообще все наши конфликты (не без этого!) разрешались очень мирно, как и подобает "человекам разумным".

Для тех, кто мало знал Хохрякова, он мог показаться мрачным, угрюмым, замкнутым. Такое впечатление вполне могло возникнуть, поскольку Андрей все время был погружен в размышления, нередко очень глубокие, и с трудом выходил из этого состояния. (действительно в студенческие годы у него было прозвище "мрачный тип" М.Т.)

На самом деле он был очень веселым и общительным человеком, обладал своеобразным чувством юмора. Между прочим, эти качества Андрей неожиданно проявил в отзыве на мою диссертацию. Этот отзыв, самый дорогой для меня, был полон дифирамбов по адресу диссертанта, за что он был изъят из досье для ВАКа и оставлен мне на память.

А какой он был ходок! Не чета иному из геоботаников. Согласно поговорке, геоботаника, как волка, "ноги кормят". Когда мы с ним пошли в первый маршрут, он так шпарил по тайге, невзирая на всякие буреломы, ямы и кочки, что я никак не мог за ним угнаться. При этом он непостижимым образом успевал заметить то, что надо, - какое-то необычное растение, даже совсем невзрачное, незаметное... Наверное, поэтому он и обнаружил так много новых и редких видов (подвидов, форм, рас и т.п.).

Была у Андрея удивительная способность (характерная, по-видимому, для многих высокоинтеллектуальных личностей): он мог во время какого-нибудь застолья, после двух-трех рюмок, прикорнуть где-нибудь в углу дивана, отключиться на 15-20 минут, даже захрапеть - а потом вдруг проснуться и выдать какое-то резюме или анекдот совершено к месту, как будто он и не отлучался от разговора.

Обычно молчаливый, углубленный в себя, Хохряков любил иногда побалагурить, поиграть словами, "почесать язык" -дать отдых мозгам. Например: "Бесы бывают разные: один бес толковый, другой - бес партийный, третий бес совестный... Вот ты (это мне) бес партийный, а вот он - бес страшный". Или так (я и сейчас пользуюсь этой скороговоркой: "Он у па-пы-пи-па, он у папы - пуп..."

Вместе с тем стоит отметить, что Андрей совсем никогда не матерился, что вообще нетипично для грубых полевиков. Видимо, интеллигентское воспитание не позволяло, или он совсем не умел и не знал этих "словоупотреблений". Во всяком случае, мне, закоренелому матерщиннику, ни разу не приходилось слышать от него матерной брани. Ну прямо святой человек был в этом смысле...

Частенько проглядывало в нем что-то трогательно-детское, и тогда он любил напевать детские песенки, вроде: "От улыбки станет всем теплей, и слону, и даже маленькой улитке..." Однажды завел он собачку - маленькую, беленькую, и когда я спросил, зачем она ему, ответил: "Чтобы было на кого кричать". Много раньше с нами путешествовала приблудившаяся дворняжка, добрая, ласковая псина. В каком-то поселке она убежала "погулять", и ее задавила машина. Так Андрей плакал буквально навзрыд, уткнувшись в раскладушку, когда ему об этом только сообщили... Вот таким бывал доктор Хохряков...

Удивительным было какое-то трепетное отношение Андрея к растениям - основным объектам его изысканий. Так, например, он никогда не брал в гербарий то растение, которое он фотографировал, даже если это был единственный экземпляр! Памятен и такой случай. Как-то он приехал на стационар в момент массового цветения злаков, на что у него всегда была сильная аллергия. А возле домика, где он поселился, как раз была маленькая (около 5 кв.м) злаковая лужайка. Так он вместо того, чтобы просто ее вытоптать (как это сделал бы я), аккуратно срезал ножницами (!) все соцветия злаков, оставив в целости весь вегетативный травостой. Поистине высшая степень экологической этики!

К сожалению, администрация института не оценила в должной мере научные и организаторские заслуги Андрея Павловича. В течение всех 15 лет его донимали мелкими уколами и придирками. А когда этот глубоко порядочный, честный и очень ранимый человек "осмелился" выступить в печати с какой-то критикой в адрес руководства, так на него обрушилась целая волна административных взысканий. Не хочу здесь вспоминать все подробности этого грязного дела, но в результате обиженный Хохряков вынужден был просто уйти из института, оставив на произвол судьбы созданную им лабораторию.

В какой-то степени и мне пришлось разделить судьбу Андрея. Через недолгое время после его ухода, не сработавшись с новым завлабом, я также принужден был покинуть ИБПС, оставив на произвол судьбы созданный мной стационар.

Так институт необдуманно и себе во вред практически выбросил ботанику из своего состава, поскольку лабораторию покинули почти одновременно и главный систематик-флорист, и ведущий биоморфолог растений, и ведущий геоботаник - начальник стационара.

После нас из лаборатории ушли еще несколько сотрудников- коллег; зато новое начальство включило в нее ряд "неугодных" из других лабораторий (энтомологов, почвенников, зоологов и т.п.) и переименовало в "лабораторию экосистем" - название громкое, но ни к чему не обязывающее. Ботаника в ИБПС кончилась.

Чтобы не быть голословным, приведу выдержки из последнего письма от Андрея - это ответ на мое письмо из Магадана, в котором были сетования по поводу того, как все стало плохо после его ухода.

"Дорогой мой Юрий Борисович! Очень надеюсь, что твои обиды на меня шуточные, так как до сих пор я знал тебя как человека, который любит и ценит шутку и даже, смею надеяться, прибаутку. Или жизнь тебя так скрутила, что ты утратил чувство юмора совершенно... всерьез и надолго? Жаль, если так. Ведь все, что ты пишешь о себе, т.е. своих злоключениях, в первых строках такого дорогого мне письма, все это происходило и со мной, вплоть до деталей - тоже "надавали ни за что ни про что административных оплеух, наконец, вынудили просто уйти из института" - не говоря уж о премии за первое место, с которого меня (то есть всю лабораторию) цинично спихнули за один час до моего ухода из этого гнусного заведения, которому я отдал 15 лет. И ничего, все съел, пережевал и выплюнул, не озлобился, не потерял веру в людей (хотя бы в некоторых). Ну так вот, не падай духом, а я мысленно всегда с тобой.

Всегда твой А.Хохряков".

Кто-то может подумать, что я пишу больше о себе, чем об Андрее. Но ведь это мои воспоминания о моем друге и соратнике, мое представление о нем - как же обойтись без "якания"? Во всяком случае, в моей благодарной памяти Андрей Хохряков всегда останется именно таким - умным, добрым, честным и скромным, несмотря на его огромные заслуги в науке, к сожалению, не оцененные по достоинству вовремя...

Куваев Владимир Борисович
Владимир Борисович Куваев доктор биологических наук - известный ботаник, автор многочисленных работ по северной тематике. Ответственный редактор "Флоры Магаданской области" А.П.Хохрякова.

Мы познакомились с Андреем на кафедре геоботаники МГУ. Тогда я знал его мало, и он не привлекал моего внимания. Но однажды меня несколько озадачил наш корифей флористики Павел Александрович Смирнов. Язвительный критик, называвший даже маститых, по нашим понятиям, сотрудниц ленинградского БИНа, участниц Флоры СССР, "сопливыми девчонками", в одной беседе со студентами на перерыве он сказал: "Да ведь Хохр понимает это по-своему" (что именно, сейчас не помню). Что нашел П.А. в этом неказистом и несколько ершистом студенте, чтобы доверительно отзываться о нем почти как о равном? И уж совершенно я был изумлен через довольно много лет, когда начались первые публикации Андрея, в том числе первоописания новых видов. П.А. с какой-то пророческой проницательностью разгадал в недавнем подростке неуемную творческую натуру и исключительный научный потенциал!

Но о том, что Андрею был отпущен небольшой срок, догадаться было нетрудно. В 1969 году мы оба оказались на Ботаническом съезде в Тбилиси. Встретились солнечным утром на улице; оба опаздывали на заседание. Андрей был в белоснежной рубашке с завернутыми рукавами и расстегнутым воротничком. И лицо у него было почти такое же белое. "Чего опаздываешь?" - спросил я. "Сердце прихватило". А ведь тогда мы были еще молоды.

Работали мы одно время оба в системе ВИЛАРа - Всесоюзного института лекарственных и ароматических растений: Андрей на Закавказской зональной опытной станции в Кобулети, я - в самом институте у станции Битца. Затем Андрей перешел в Главный ботанический сад Академии наук в Останкино. Потом обоим нам в наших учреждениях стало неуютно. И оба мы - не зная о шагах друг друга - подали заявления на конкурс в Институт биологических проблем Севера в Магадане. Заявления принимал Витаутас Леонович Контримавичус, назначенный директором ИБПС: он сказал мне, что нас, претендентов, двое. После некоторого размышления он предпочел А.П.Хохрякова. Ни малейшей горечи и зависти в связи с отказом я не испытал, был рад за Андрея и за то, что место досталось достойному ботанику.

В Магадане, куда Андрей переехал из Москвы со своей супругой и коллегой - ботаником Маей Тимофеевной Мазуренко, для них обоих началась наиболее яркая и творческая полоса жизни. Можно сказать - полоса для них символическая. Имена Хохрякова и Мазуренко в дальнейшем в представлении коллег связывались с Магаданом, с природой огромной Магаданской области.

Деятельность А.П. и М.Т. в Магадане была одновременно в высшей мере целеустремленной - только ботаника! - и в то же время феноменально разнообразной. За 15 лет - с 1970 по 1985 годы - были проведены многие десятки экспедиций (до трех в один сезон); лично Хохряковым и Мазуренко была перекрыта маршрутами почти вся гигантская территория области площадью в 1 миллион 200 тысяч квадратных километров - в два с лишним раза более территории Франции! Из экспедиций доставлено огромное количество коллекций, включавших десятки тысяч гербарных листов. Для написания отсутствовавшей до того "Флоры Магаданской области", благодаря самоотверженному труду, в сущности, преимущественно двух человек возникла необходимая фактическая база.

Мне трудно судить о деталях этого необычного ботанического штурма целой страны двумя исследователями. Но с созданием "Флоры" я знаком не понаслышке. Андрей пригласил меня быть ее редактором.

В 1985 году "Наука" в Москве издала "Флору Магаданской области". Дикое напряжение, давившее нас обоих больше года, оборвалось. И это тоже было стрессом, но с другим знаком. Я стал смотреть опубликованную книгу, и, после стольких просмотров, доводивших до изнурения, издевательски на меня глядела такая знакомая "ляпа". Я кинулся к Андрею: "Андрюша, черт с рогами!" Лицо Андрея испуганно натянулось (он уже знал меня, как я его). "Куда из латинского указателя делись тараксакумы?" Мы так и не выяснили, куда они делись, хотя вначале они точно были. И в листочек "Опечатки и исправления" они, конечно, не попали. Но все же эта капелька дегтя не испортила вкуса "Флоры" в целом. Эта скромно изданная, но тщательно подготовленная книга, в которой как бы дышит любовь автора ко всему, что зеленеет под холодным магаданским небом, будет долго и верно служить нашим ботаникам, особенно дальневосточникам. Так жаль, что Андрей не дожил до осуществления предполагавшегося второго, улучшенного издания "Флоры".

Во Владивостоке, примерно в тот же период, развертывал свою деятельность другой, прибывший с запада несколько позже, ботаник - Сигизмунд Семенович Харкевич, объединивший исследования флоры всего советского Дальнего Востока. Под его научной эгидой оказалась и флора Магаданской области. Этим столь несхожим людям пришлось работать сопряженно. Глядя на них, невольно думалось: до чего же они разные! Один, прибыв к месту полевых работ, совершал свой первый маршрут в крайком, обком или, на худой конец, в райком - докладывать, заручиться поддержкой, гарантировать; другой - день, ночь - безразлично (там ночи светлые) - бежал к ближайшей сопке посмотреть, что там растет, что есть, чего раньше не встречал. Кипучая и разносторонняя деятельность Андрея не всегда находила нужный резонанс у научного куратора всех полевых исследований на Дальнем Востоке. Не жаловал Сигизмунд Семенович и меня. Эта "избирательность" к научным коллегам и игнорирование их научных результатов иногда бросались в глаза. При редактировании одного из дальневосточных сборников в Ленинграде участница редакторской группы удивленно спросила: "С.С., почему вы исключаете этот материал?" - "Прошу вас сделать, как я предложил. Ведь каждый хочет быть в науке личностью!"

Такая позиция привела в дальнейшем к последствиям, достойным сожаления. С 1985 г. (года выхода "Флоры Магаданской области") начала выходить сводка "Сосудистые растения советского Дальнего Востока". С большим удивлением мы с Андреем увидели, что новые для науки таксоны из флоры Дальнего Востока, действительно опубликованные нами, в эту сводку не включаются. Их как бы просто нет - ни в природе, ни в науке! Такая манера придавала изданию странный, однобокий вид: одни выявленные виды в нем представлены, другие - нет. Посоветовались и решили обратиться в редакцию "Ботанического журнала", изложив факты и попросив поправить положение.

Ответ - без даты, номера и подписи - гласил: "Редколлегия обычно письма такого рода отклоняет от публикации". Да Бог с ней, с публикацией - поправили бы дело! Но этого сделано не было. "Личность" восторжествовала.

Итоги: с одной стороны - солидная стопа крупных, увесистых золоченых томов; с другой стороны - одна книжка полевого формата и обычного технического исполнения. Невольно вспоминается сказанное Фетом о Тютчеве:

"Но муза, правду соблюдая,

Глядит, - а на весах у ней

Вот эта книжка небольшая

Томов премногих тяжелей".

Финал жизненного пути Андрея был внезапным и трагичным. В конце мая 1998 года предстоял съезд Русского ботанического общества в Петербурге. Мы с Андреем договорились жить в Питере вместе. Но он не прибыл, и никто не знал, в чем дело. 26 мая, открытие съезда; по традиции оглашают имена ушедших из жизни ботаников. И вдруг - последнее: "И вот - Андрей Павлович Хохряков..." По залу пронеся изумленный ропот; все были ошеломлены настолько, что некоторые не могли встать; другие стояли после того, как остальные сели. Тяжело повисло воистину гробовое молчание.

Сразу после съезда - в Москву, на проводы. Ботанический сад университета, последнее место работы. Цветущий, солнечный день - и в гробу столь близкое и дорогое бледное лицо с бородкой клином. Рвущий душу несообразностью диссонанс.... Вдруг ресницы шевельнулись, правый глаз на мгновение приоткрылся - ветер? Но по спине пробежал холод...

Все. Началась жизнь без Андрея.

09 апреля 2001.

Луферов Александр Николаевич
Преподователь Московской медицинская академи им. И.М. Сеченова

Известный специалист по флоре Дальнего Востока.

Воспоминания - это такая удивительная особенность человека представлять себе эпизоды прошлого, которая позволяет как бы перевернуть странички календаря, а вместе с ним и время обратить вспять. При этом открывается та неумолимая диалектика, показывающая со всей остротой, что, к сожалению, воспоминания - всего лишь продукт деятельности человеческого мозга, а реальное время, к сожалению, вернуть уже нельзя. В сознании возникает гнетущее чувство невосполнимой утраты, когда вспоминаешь человека, с которым длительное время был связан научными интересами, у которого многому учился, с которым много спорил по самым разным проблемами - и вдруг... о нём приходится говорить, думать в прошедшем времени.

Вот уже более трех лет минуло с того дня, как с нами нет Андрея Павловича Хохрякова - человека, которого без преувеличения можно назвать легендарным и в то же время самым незаурядным нашим современником. Его имя по праву занимает достойное место в отечественной и мировой науке. Обладая широким кругозором и энциклопедическими знаниями в самых разнообразных областях естествознания и прежде всего ботаники, Андрей Павлович уже в молодые годы снискал себе репутацию нестандартного ученого, постоянно находящегося в научном поиске. Таким он оставался и всю свою жизнь, прозорливо определяя круг нерешенных проблем, за исследование которых брался с полной самоотдачей.

Об Андрее Павловиче Хохрякове я узнал в 1977 г., когда впервые открыл его книгу "Эремурусы и их культура" (1965). Тогда меня интересовали способы размножения и выращивания этих необычных декоративных растений. Просмотрев около трех десятков справочников и журналов по цветоводству, я обратил внимание на работу Андрея Павловича, которая существенно отличалась своей детальностью, разноплановостью и большой информативностью. Наряду с разделами по интродукции эремурусов она включала интереснейший экскурс в историю их изучения, содержала новые сведения об особенностях морфологического и анатомического строения, циклах развития и, наконец, систематике, географии и эволюции. Тогда мне подумалось, что нужно обязательно посмотреть и другие работы этого автора и завести отдельную рубрику в своей домашней картотеке на его публикации. Позднее мною делались попытки классифицировать их по тематике, однако в большинстве случаев они оказывались безуспешными. Морфологические в своей основе работы были очень тесно связаны с хорологией, систематикой и, конечно, филогенией. Нередко эти разделы исследований дополнялись анализом биологических, в том числе физиологических, ритмологических, поведенческих особенностей растений. То же самое можно сказать и о многих флористических работах Андрея Павловича, где наряду с описанием флоры определенного региона, приводились сведения и о растительных сообществах, обнародовались новые таксоны и номенклатурные комбинации, указывались биоморфологические, фенологические и другие характеристики отдельных видов. Было очевидно, что все эти вопросы рассматривались комплексно, и это помогало автору добывать из обширной массы фактического материала обоснования для своих теоретических построений, а также делать выводы практической направленности, например, по охране редких видов и ценозов, организации природоохранных территорий, рациональной эксплуатации хозяйственно ценных растений.



А. П. Хохряков в 1978 г.В семидесятые годы я познакомился еще с двумя монографиями Андрея Павловича: "Соматическая эволюция однодольных" (1975) и "Закономерности эволюции растений" (1975), основанными как на анализе многочисленных библиографических источников, так и на довольно обширном материале его собственных исследований. Было видно, что автор критически проработал массу первоисточников: содержащиеся в них идеи классифицировал, "разложил по полочкам" и снабдил обстоятельными комментариями. Чтение этих книг и других работ Андрея Павловича были для меня словно лавина информации. В них помещались обстоятельные обзоры и многочисленные примеры, которые позволяли легче представить суть обсуждаемых явлений и процессов. Особенно мне импонировали примеры поисков таксономически значимых признаков с использованием биоморфологического анализа, сведений об онтоморфогенезе, количественных и качественных корреляциях в структуре вегетативных органов, цветков и плодов.

Проведение столь разноплановых исследований Андрей Павлович считал возможным только при детальном изучении растений в естественных ценозах, а при необходимости - и в условиях интродукции. Поэтому и его экспедиционная жизнь была заполнена работой до предела: прежде всего сбором обширных гербарных коллекций, ведением научных записей и нередко подготовкой черновиков будущих публикаций. Об этом я узнал от Андрея Павловича значительно позже, когда лично познакомился с ним в 1987 г. Знакомство состоялось в Гербарии Главного ботанического сада. В тот день мне нужно было посмотреть дальневосточные василисники, выписать содержание этикеток. Помню, как дверь - "хранительница Гербария" - неистово заскрипела, извещая, что кто-то пришел. Между шкафами показался человек невысокого роста с густой бородой. В одной руке у него был портфель, в другой - большой пакет с гербарием. Мы поздоровались. Затем бородач сел напротив меня и стал рассматривать свои растения под бинокуляром. Минут через пять он подошел ко мне и сказал: "Вот, я вижу, вы изучаете василисники. Скажите, а встречался ли вам василисник блестящий на Дальнем Востоке ?"

Я ответил: "Этот вид известен из Магадана, конечно, как адвентивный. В литературе указан Хохряковым во "Флоре Магаданской области". Бородач заулыбался. "Да, кроме как в Магадане я его на Дальнем Востоке больше нигде не собирал" - последовал ответ. Мне стало ясно, что мой собеседник и есть Андрей Павлович Хохряков. Мы познакомились, и с тех пор между нами завязались теплые дружеские отношения. В их основе были, прежде всего, общие интересы к ботанике. Наши беседы касались самых разных ботанических проблем: вопросов методики исследований, эволюции жизненных форм, побегов, листьев, корней, цветков и плодов, взглядов на противоречивые трактовки объема таксонов разного ранга, затрагивая особенно часто проблему вида и рода в систематике растений. Нередко мы обсуждали трудности при определении растений, варианты их изменчивости и целый ряд других тем. Правда, не все выводы Андрея Павловича мною принимались безоговорочно. Предметом острых дискуссий было, например, поддерживаемое им мнение о первичности у покрытосеменных древесных жизненых форм по отношению к травянистым, которое и на сегодняшний день имеет своих сторонников и противников. Во время этих "баталий" Андрей Павлович обычно уверенно отстаивал свою точку зрения и в то же время уважительно относился к мнениям других собеседников: умел их слушать.

При разговоре чувствовалось, что Андрей Павлович прекрасно знает диагностические признаки многочисленных растений, помнит особенности ландшафтов и ценозов, где они были собраны, и даже обстоятельства, при которых эти сборы проводились. Действительно, он не был только кабинетным работником, его всегда тянуло в экспедиции. А сколько их было ? По-видимому, не менее 60, хотя, возможно, и гораздо больше.

Ведь возникает вопрос: что считать за экспедицию? У Андрея Павловича нередко в течение одного полевого сезона было по несколько поездок, переходящих почти без перерыва одна в другую. Например, в 1960 г. он работал в Средней Азии, а также объездил почти все Закавказье, побывав в Армении, Грузии, Азербайджане. В 1967 г. Андрей Павлович путешествовал по Камчатке, Приморскому краю и в Хибинах; в 1968 г.- в Якутии и Магаданской области; в 1971 г. - в Средней Азии и Карпатах; в 1973 г. - в Чукотском автономном округе, по разным районам Магаданской области, Хабаровского и Приморского краёв, на Курильских островах; в 1981 г. - в Магаданской области, на Сахалине и Курильских островах; в 1983 г. - в Якутии, Магаданской области, а также на Аляске; в 1988 г. - в Аджарии и Хибинах; в 1997 г. - в Аджарии, Турции и Непале. И это лишь краткий, далеко не полный перечень его экспедиций. На самом же деле они были ежегодными.

Коллекционирование растений было не просто страстным увлечением Андрея Павловича: это была неотъемлемая часть его профессиональной деятельности. Сбор материала осуществлялся с использованием вертолетов, вездеходов, грузовиков и "газиков", водного и гужевого транспорта и, конечно, во время пеших маршрутов. Эти похождения происходили независимо от капризов погоды, и как обычно, сопровождалось приключениями, опасностями, разными курьезными случаями. Например, как-то раз в лесу он вышел на крупного медведя. Реакция у обоих была одинаковая: медленно "на цыпочках" разошлись в разные стороны. В общем, встреча прошла, как у Дерсу Узала с тигром.

Важнейший результат многочисленных поездок Андрея Павловича - почти 30 тысяч собранных им лично гербарных листов. Среди них имеются и типовые образцы, с которых были описаны новые роды, виды и внутривидовые таксоны; многие растения оказались новыми для флоры России и ее отдельных регионов, а также ближнего и дальнего зарубежья, особенно Турции. Все эти коллекции теперь являются достоянием ряда отечественных Гербариев, из которых Магаданский - первый на Северо-Востоке России - был фактически организован усилиями Андрея Павловича.

Отдавая себе отчет том, что воспоминания - лишь "короткие строки большой книги жизни", преломленные через субъективное мнение, мне думается, что всецело охарактеризовать жизненный путь Андрея Павловича Хохрякова не под силу даже нескольким его современникам. Его научное наследие, несомненно, еще долго будет в поле зрения исследователей. Это относится и к собранным Андреем Павловичем коллекциям растений, которые хранятся во многих российских Гербариях и являются ценнейшим материалом для дальнейших ботанических изысканий, а также и к публикациям, посвященным разнообразным проблемам естествознания. Широта научных интересов и небоязнь браться за решение вопросов, которые, казалось бы, невозможно решить одному человеку, приводили Андрея Павловича к нестандартным идеям и выводам. Из них доказанные и разработанные проблемы, несомненно, должны быть взяты на "вооружение" и использованы в теории и практике ботаники и биологии. Гипотетичные же вопросы в будущем необходимо будет подтвердить или опровергнуть - это и есть та "эстафетная палочка", которую вручил своим современникам и последующим исследователям Андрей Павлович Хохряков.

Мачутадзе Изольда
С 1984 по1993 годы я работала в Аджарии, в Батумском ботаническом саду АН Грузинской ССР. Изольда - в то время моя лаборантка.

Был прекрасный весенний день. Я в отделе интродукции сидела и рисовала для Маи Тимофеевны ветку ивы. Вдруг открывается дверь и входит Мая Тимофеевна. Поздоровалась и говорит: "Это мой муж Андрей Павлович". Никогда не забуду милого, пухленького, с бородой мужчину с очень добрыми глазами. Он подошел ко мне, посмотрел на рисунок и сделал, очень деликатно, замечание. Это была незабываемая первая встреча.

После этого были экспедиции на гору Тирала на высокогорья. Этот полный человек - Андрей Павлович - был очень подвижным, быстро ходил в горах. Он там был очень ласковым. И как было ужасно сообщение о смерти Андрея Павловича! Шли годы. В начале 2001 года я работала вместе с немецкими учеными на торфяных болотах в Испании, и мне приснился сон, как будто я иду навстречу Мае Тимофеевне и говорю, что я Вам что-то должна дать. А она говорит: - "Дай не мне, а Андрею Павловичу." Он идет мне навстречу и что-то несет. На второй день я обнаружила на болоте Calluna vulgaris. Я связала эту находку с вещим сном. Это Андрей Павлович мне показал пример.

Москалюк Татьяна Александровна

Татьяна Александровна Москалюк - доктор биологических наук. Научный сотрудник ботанического сада ботанического сада-института ДВО РАН во Владивостоке. В бытность нашу в Магадане работала в институте биологических пролблем Севера. Вместе с ней написана книжка "Краски северного лета". Андрей ее редактор.

Впервые о том, что есть такой ученый - А.П.Хохряков, я узнала от Г.В.Сныткина, который работал на Магаданской лесной опытной станции. Это было в 1972 году. Андрей Павлович возглавлял отделение ботанического общества. Сколько я себя помню на Севере, работа магаданского отделения ботанического общества определялась всецело им. Это благодаря ему регулярно, а главное - неформально, очень живо проводились заседания, и всегда последнее сообщение или доклад должны были быть научно-популярными, с демонстрацией слайдов, цветных иллюстраций, интересных книг. Душой каждого заседания был А.П., его комментарии, дополнения к каждому выступлению были яркими, образными, часто с добрым юмором. До сих пор помню доклад А.П. о флористических границах Магаданской области. Впервые А.П. на заседании ботанического общества высказал мнение, что каменноберезняки определяют растительный покров Северного Охотоморья, где А.П. впоследствии выделил два флористических района: Прибрежно-Охотский и Охотско-Колымский водораздельный.

А.П. внешне не производил впечатления человека, обладающего выдающимися организаторскими способностями, но он так сумел организовать работу ботанического общества, что каждое заседание было событием не только для ботаников института биологических проблем Севера, но и для ботаников всего Магадана. Это были праздники ботанической науки! Милая, исполнительная Лидия Савельевна Благодатских, бессменный ученый секретарь ботанического общества, загодя обзванивала всех его членов, среди которых были геоботаники Магаданского филиала "Дальгипрозема", геологического института СВКНИИ, научно-исследовательского институтв ВНИИ-1, преподаватели педагогического института, школ, станции юннатов. Много лет, помню, ездила на эти заседания учитель биологии из школы поселка Дукча Лидия Яковлевна Карпова. Она и многие учителя биологии не пропускали ни одного заседания ботанического общества, осаждая выступающих своими вопросами.

На заседаниях выступали не только "чистые" ботаники, но и сотрудники из других лабораторий которые в экспедициях собирали гербарий. Думаю, что многие до сих пор помнят доклад В.Г.Кривошеева о посещении им Вьетнама, его чудесные снимки каких-то экзотических растений. До сих пор помню атмосферу того заседания и радостный интерес к снимкам самого А.П. Он весь подался вперед к экрану, на лбу очки, левая рука под грудью, в правой карандаш. Он им водит по изображению и что-то объясняет докладчику и всем присутствующим.

На ботанические заседания приходили и работники общества охраны природы, общества "Знание". Они часто обращались со своими проблемами, просили дать заключение по наболевшим вопросам.

А.П., будучи сам очень знающим ученым, влюбленным в ботанику, в Север, сумел создать и лабораторию, сотрудники которой, мало того, что были увлечены по настоящему своей работой, но были и патриотами северной ботаники. Никто из института биологических проблем не читал больше лекций и не проводил больше экскурсий, чем ботаники. Итогом таких встреч стала наша совместная с М.Т.Мазуренко книга "Краски северного лета. Рассказы о растениях". Конечно же, ее ответственным редактором был не кто иной, как А.П.!

А.П. был немногословным, всегда выглядел спокойным, разговаривая, всегда смотрел прямо в глаза и говорил негромко, вроде бы отрешенно, без лишних эмоций, часто с легкой иронией, но говорил то, что думал, а не то, что от него ожидали. И на собраниях, заседаниях ученого совета он всегда выступал не по-казенному и всегда по делу. Не слушать его было нельзя. При этом никогда не подлаживался под общее большинство, под начальство. И потому не всем был угоден и часто за это в опалу попадал и сам, и его лаборатория, но не считаться или принизить ботаников не удавалось никому. До сих пор помню, как он ненавидел всякую прокоммунистическую пропаганду. Все наше поколение помнит эти еженедельные политинформации, ежемесячные философские семинары. На последних в свете идей диалектического материализма ведущие ученые института поочередно обязаны были подобрать тему и сделать в духе времени доклад. Обычно на этих докладах кто зевал, кто читал, кто писал или занимался каким другим делом. Два-три особенно умных человека потом высказывались - и до следующего семинара. Но А.П. и такое мероприятие умудрялся оживить. Темой одного из своих докладов он выбрал закономерности эволюции растительного мира в экстремальных условиях, доказывая, что общепринятое мнение о заторможенности жизненных процессов на Крайнем Севере - неверно, наоборот, северным растениям присуща высокая активность жизнедеятельности и не меньшая, чем на юге, эволюционная продвинутость. Такой дискуссии давно, а, возможно и вовсе не было на семинарах института. На А.П. ополчились тогда многие сторонники первой точки зрения ( Игнатеноко И.В., Берман Д.И., Чернявский Ф.Б. и другие) А.П. выслушал всех и заключил: "Ну вот, получилось то, что требовалось - оживленная дискуссия, а не пустая трата времени".

А.П. был неутомимым, страстным полевиком. И пешком, и на машинах, и на моторных лодках, вертолетах, самолетах он все лето проводил в экспедициях, возвращаясь из них с огромными пачками гербарных листов. Еще когда я работала на лесной станции, задолго до личного знакомства с А.П., была наслышана, что он и его жена - люди не от мира сего. Так, нам в отчет нужно было впечатать названия растений по-латыни. Машинки с латинским шрифтом были большим дефицитом в Магадане. Одна из них принадлежала А.П. Директор лесной станции Котляров И.И договорился о том, что наша лаборантка Чебыкина Валентина Ильинична съездит домой к А.П. и сделает необходимые вставки. Валя вернулась на станцию под таким впечатлением, словно побывала в другой стране! Была ранняя весна, и шла напряженная подготовка к полевым работам. Валю поразила простая и деловая обстановка в квартире Хохряковых. Туда то и дело входили-выходили одетые по-походному люди, что то обсуждали, сверяли списки, разглядывали карту. Многие были в болотниках ( длинные резиновые сапоги, без которых немыслимы полевые исследования) и ходили по большому ковру не разуваясь Не до этого! С часу на час должна была приехать машина, и надо было ехать в какую-то бухту. Среди всех ничем не отличался хозяин квартиры, разве что всегда присущим ему спокойствием. Он со всеми таскал кипы газет, гербарные сетки, рюкзаки и прочее оборудолвание. А на Валю никто внимания не обращал, и она совсем не чувствовала себя помехой. Слушать это было удивительно, так как трудно было представить нашего чопорного директора И.И. Котлярова без толстого портфеля и без галстука в окружении сонма лаборанток, сотрудников и так просто, как А.П, ведущего себя с продчиненными.

В начале 80-х годов в Магадан, в наш институт приехал доктор медицинских наук Березин Феликс (отчество запамятовала). Привез тесты, выясняющие интеллект и профессиональную пригодность сотрудников нашего института. Тестирование показало - Андрей тянет на директора!

Этим Березин оказал не лучшую услугу Андрею. В то же время Березин, увидя, как Андрей вместе со всеми сотрудниками лаборатории носит полевые вещи: папки с гербарием, оборудование в лабораторию, - с изумлением остановил Андрея и громогласно заявил, что этот поступок не вписывается в тест, определяющий Андрея как директора... Но Андрею важничанье, тщеславие, высокомерие были совсем не свойственны.

На всю жизнь мне запомнилась научная экскурсия летом 1984 года. Ею завершалась выездная сессия Дальневосточного отделения Ботанического общества. А.П. просил меня принять участие в ее подготовке. Маршрут от Магадана до устья реки Яны по Арманской трассе. Цель - показать участникам совещания природу Северной Приохотии. За месяц до ботанической сессии А.П., я и Нина Сазанова решили поехать предварительно по всему маршруту экскурсии. Это был такой урок на природе для нас с Ниной! А.П. - неугомонный, не жалея ни своих, ни наших ног, взбирался по крутому щебенистому склону реки Окса, чтобы показать нам маленький пятачок, где рос эндемичный прострел магаданский с сильно опушенными цветками. Вид, описанный для науки А.П.

Пименова Маргарита Егоровна
Маргарита Егоровна - научный сотрудник Института лекарственных растений (ВИЛАР). Выпускница кафедры геоботаники МГУ. Ездила с Андреем в экспедиции по Дальнему Востоку, Европейской части России.

В годы раннего студенчества после распределения по кафедрам в нашей среде будущих геоботаников были очень популярны два имени - Юрцев и Хохряков. Первого звали просто Борей, а второго только по имени и отчеству - Андрей Павлович. Так получилось, что ни одного из них в студенческие годы мне не удалось увидеть, но оба они через рассказы преподавателей кафедры, и прежде всего, Павла Александровича Смирнова, воспринимались нами в качестве эталонов необыкновенной талантливости и вместе с тем - нестандартных в обыденности, отрешенных от повседневной суеты молодых ученых. Довольно скоро один из них уехал в Ленинград, а другой, спустя год, был распределен сельским учителем куда-то в глушь. Кафедра не заступилась, очень умных не привечали. Мы заочно все жалели Андрея.

К окончанию студенческой поры стало известно, что Хохряков работает ботаником на Закавказской зональной опытной станции ВИЛАР в г. Кобулети.

В начале 60- х годов, когда я перешла на работу в ВИЛАР, пронеслось известие, что Андрей вернулся в Москву, но не один. Из Аджарии, с Зеленого мыса он вывез молодую жену с романтическим именем Ая. Это была Мая Тимофеевна Мазуренко (М.Т.). Они стали сотрудниками ГБС АН СССР.

По-настоящему мы познакомились в дальневосточной экспедиции ВИЛАР в 1963 году, начальником которой был М.Г.Пименов, он и пригласил А.П. С нами вместе в тот год работали два замечательных биолога-орнитолога - наши сокурсники Женя Панов (Евгений Николаевич, член-кор РАЕН) и Саша Назаренко (Александр Александрович, заведующий отделом почвенно-биологического института Дальневосточного отделения РАН). Запомнились многие совместные с ними маршруты: и подъем на одну из вершин хребта Пидан в Южном Сихотэ-Алине, в Забайкалье, вместе с Андреем - на г. Сохондо (для меня в ту пору уже повторный, но не менее впечатляющий). В подгольцовом поясе Сохондо в тот год был собран копеечник альпийский, из которого позже создали эффективный противогерпесный препарат аппизарин.

Увлеченность любимым делом и внутренняя сосредоточенность объединяли всех этих очень разных и очень веселых молодых людей. Царило доброжелательное подтрунивание друг над другом, особенно доставалось А.П., но он отвечал тем же. Сколько было ежедневных разговоров о новых находках, необыкновенных встречах, сборах и наблюдениях из жизни растений, птиц, насекомых и млекопитающих. Андрею было интересно все. Помнится, известие о рождении сына Павла он получил, когда мы приехали в Судзухинский заповедник. Все его поздравляли, и вечером, на берегу лагуны Японского моря, где экспедиции отвели место для стоянки, мы отпраздновали это событие. Южная ночь, как всегда, надвинулась быстро, светилось звездное небо, отблески костра сполохами освещали мощную стену тростниковых зарослей, плотно окружавших лагерь. Сидели за полночь. И вдруг поблизости раздался раскатистый рык, потом рев, не слышанный ранее и очень впечатляющий. Этот раскат сразу же повторился. После наступившего и несколько затянувшегося аналитического молчания Саша и Женя как-то раздумчиво, но громко заспорили: "Тигр или пантера?" Зверь поддерживал этот спор достаточно продолжительное время, то немного удалясь, то приближаясь к нашему костру. Разошлись по палаткам, так и не установив точно, кто же пасется рядом. К моменту общего подъема Андрея уже не оказалось на месте, но вскоре он появился и спокойно так сообщил: "Это был тигр, следы его". Любознательность покоя не давала. Проснувшиеся зоологи тут же подтвердили исследование Андрея и показали всем неоспоримые свидетельства: приходил в гости действительно полосатый.

В магаданскую пору Хохряковых мы встречались с Андреем Павловичем и М.Т. только на научных конференциях - то в Москве, то в Ленинграде или Донецке, бывали иногда друг у друга в гостях. После того, как М.Т. перебралась на Зеленый мыс, мы отдыхали там же.

Приехавшего А.П. можно было встретить купающимся на море только рано утром или вечером, после трудового дня - работы в колхидских субтропиках или в гербарии Батумского ботанического сада, - все такого же внутренне отстраненного, поглощенного мощью растительности этого удивительного района Кавказа и, возможно, сопоставлявшего его с другими субтропическими и тропическими краями. К этому времени он и М.Т. уже многое повидали на широтах южных морей.

В трудный момент моей жизни они протянули руку помощи. Этот период для всех нас можно назвать тверским, когда М.Т. возглавила ботанический сад Тверского гос университета. Вместе с А.П. в 1995 и 1997 годах мы в составе экспедиции ботанического сада ТГУ обследовали флору и растительный покров Смоленской и западных районов Тверской областей. Маршруты проходили по моренным возвышенностям и зандровым равнинам в Смоленско-Тверском пограничье с лишайниково-толокнянковыми и бруснично-зеленомошными сосняками на грядах и всхолмлениях, с озерами между ними, местами - со сфагновыми болотами; по заливаевым лугам в верховьях Днепра с чрезвычайно красочным разнотравьем, с остатками пойменных лещиновых дубрав и фрагментами черноольшатников между старицами, затянутыми белоснежными кувшинками, дрейфующим телорезом и ярко-зеленой щеткой аира вдоль береговой линии.

Сам Днепр неширокий, зажатый, как в каньоне, 6-8-метровой террасой с зарослями ольхи и черемухи по крутым, местами почти отвесным склонам, мы переплывали на надувной резиновой лодке, чтобы обследовать противоположные берега. Почти всегда бывали ботанические подарки. Однажды, вскарабкавшись на берег, мы сразу же уткнулись в забор, заросший со строны Днепра кустарником. Через несколько шагов вошли в пролом и оказались на территории военного объекта. Пересекли его беспрепятственно, встретив одного-единственного офицера. Он не обратил на нас никакого внимания, но А.П. на всем пути через объект не уставал укорять меня за беспрерывный монолог с диктофоном, куда заносилась запись растительного покрова в ходе всего маршрута. "Вот поймают и посадят как шпионов, будешь знать!" - "Я на работе, а ты не строй из себя начальника, и тебя не посадят. Посадят Маю Тимофеевну". Неодобрительное фырчание длилось вплоть до встречи на противоположной окраине объекта небольшой популяции наперстянки крупноцветковой. И сразу все было забыто! По-видимому, с возрастом А.П. стал осмотрительнее, и его ворчание было навеяно воспоминаниями о неприятном инциденте в 1963 году, когда пограничник обнаружил и привел на заставу А.П. вместе с М.Г.Пименовым и А.А.Назаренко, возвращавшихся с территории Китая, куда они забрели, не заметив КСП. Времена тогда еще были "додоманские", и КСП действительно во многих местах оставалась условной.

Вечерами и Днепр, и все травы и кусты окрест покрывали туманы. Поскрипывал коростель, тихо взбулькивала вода в реке, Мая и Андрей уходили подышать в луга, растворялись в молочном облаке, неторопливые, спокойные, единые....

Много интересного было собрано по долине р. Западная Двина, в северных районах Смоленщины - Пржевальском, Демидовском и Духовщинском, и особенно на юге Смоленской области, на реках Остер и Ипуть, неподалеку от с. Корсики - имении Римских-Корсаковых. Когда ничего стоящего некоторое время не находили, А.П. становился скучным, особенно молчаливым, возникала даже какая-то неловкость от его молчания. Стоило появиться чему-нибудь интересненькому, он сразу оживлялся. Когда встречал новенькое первым, то поучал: не надо носиться по сторонам и уходить далеко от ведущего! Надо было видеть, как А.П. с фотоаппаратом на вытянутой руке демонстративно отплывал на середину широкой старицы в долине Ипути, чтобы зафиксировать заросли цветущей кувшинки белоснежной и прочих, никем не обиженных великолепных гидрофилов, не переставая при этом стыдить нас за предпринятые усилия по изучению продуктивности безбрежной монопопуляции аира. Сбор посадочного материала даже для ботанического сада вызывал у него, по-моему, физическое страдание за выкапываемое растение. Где уж до сырьевой фитомассы. Но семена дикорастущих видов он всегда собирал с удовольствием и в стандартном объеме.

В беседах А.П. всегда оставался самим собой, ясным и лаконичным, не облегчая незначащими репликами положения собеседника. И юмор его был таким же, даже если объектом становился он сам. Вот пример (разговор "среди своих" в будке экспедиционной автомашины ботанического сада ТГУ в пути по Смоленской области, не стертый мною с диктофонной ленты и забытый, а через два года воспроизведенный случайно; во время маршрута 27 мая 1997 года в окрестностях села Баево Западнодвинского района Тверской области):

- Андрей Павлович, скажи что-нибудь в диктофон на память. Ну, не стесняйся! Мы все знаем, что ты очень скромный!

- Да. Я очень скромный.

- Что ты очень хороший!

- Самый хороший!

- Что ты - самый у-умный!

- Да, очень умный.

- Самый мудрый!

- Да, самый мудрый.

- Самый саа-амый!

А.П. постепенно расходится:

Да, я самый большой, самый крупный, самый необыкновенный, самый ученый.

Все подсказывают: "Мировой ученый!"

- Да (чуть смеется), я ученый с мировым именем. Вот с таким, на большой палец, да.

- (М.Т. смеется). Да, "человек года". Человек прошлого года. (Хохочет).

- Да. Человек позапрошлого года.

- (М.Т. почти соглашается). Да, позапрошлого года, ха-ха!

- Да, 1992- го, что ли, года.

- (М.Т. вспомнила окончательно). Да, человек 1992 года.

- Все хотят узнать, как он стал "человеком года".

- Да, вот однажды получаю бумагу, что я "Человек года", такого-то, что, если я захочу получить удостоверение, а также медаль двух родов, какого-то английского и какого-то оксфордского общества, то должен послать то ли 100, то ли 200 долларов. Ну, я решил им становиться, да, но без медали. Становиться им я решил таким образом, чтобы не показывать, а рассказывать.

Все умирают со смеху.

- А медаль-то дали?

- Медаль там есть. Она нарисованная на бумажке. - Хохот. -Сам нарисовал? - Не обижается:

- Я не сам нарисовал, она нарисована на этом письме, которое было прислано. Эту медаль я вырезал, наклеил на металл, и она выглядит как настоящая. Как на 200 долларов. Но без всяких долларов.

Отхохотали. Но А.П. продолжает:

- И там ленточка. Ленточка даже нарисована. Тоже.

Жаль, далее идет новая запись - описание ельников на обратном пути с озера Дубоцкого.

Помню, повторно этот веселый собственный рассказ А.П. прослушал вяло, без поощрения, поскольку люди в той поездке были другие.

И в целом весной 1997 г. чувствовал он себя хуже - часто мучила аллергия на цветущие злаки. В долине реки Межи (приток Западной Двины) в маршруте на "заграничную" Смоленскую территорию они сильно допекли Андрея, ему было трудно подняться после короткого привала на окраине лужка, образованного мятликом узколистным. Помог тавегил. На обратном пути к лагерю он, несмотря на плохое самочувствие, все-таки спускался по склонам оврагов, прорезавшим крутой берег Межи, к вязовым рощам и гербаризировал, а по возвращении сразу же принялся за перекладку в прессы и очередную просушку собранных растений.

31 мая 1997 года в нашем присутствии на почте г. Торопца была принята телефонограмма о штормовом предупреждении назавтра для западных районов Тверской области. А 1 июня мы уже работали в глуши на водоразделе рек Куньи и Сережи (правобережье бассейна Ловати) к юго-востоку от Галибицы. Ураган накрыл нас в старом перестойном и заброшенном лесу на обратном пути с болота. Лес был довольно интересный. Зеленомошные и кисличные ельники чередовались с березняками и елово-липовыми лещиновыми широкотравными фрагментами, украшенными в ту пору белым ковром ветреницы дубравной, местами - доцветающей ветреницей лютичной и медуницей, а также кружевными пятнами голокучника Линнея среди поблескивающей темной зелени копытня европейского. Но деревья, те, что помоложе, сгибались от бешеного ветра под углом в 45 градусов, старые же с пушечным хрястом ломались посредине или валились с корнем, поднимая слой почвы, кромсая и уничтожая соседей. Гул стоял как в аду, голос кричащего был неслышен в пяти шагах от него. Ко всему очень скоро исчезла условная тропка, натоптанная прошлой осенью местными жителями в походах на болото за клюквой. Выбирались по наитию, перебежками, все время меняя траекторию, увертываясь от ломающихся стволов и сучьев. А.П, плохо видевший и никогда не снимавший очки, успел тем не менее заметить, как над Риммой Николаевной Соловьевой хрястнула и стала заваливаться толстая осина. Сразу же оказавшись рядом, он круто выдернул Р.Н. в сторону. Только выбравшись к опушке леса, мы все без слов поверили, что преисподняя позади. Но и ураган постепенно стихал.

Экспедиционная автомашина имела право передвигаться только в пределах строго обозначенной территории, в 1995-м - по Тверской и Смоленской областям, а в 1997 году - только по Тверской (на оплату подорожной пошлины для работы в сопредельной области денег не было).

В конце мая 1997 года мы сразу же отправились в приграничный Жарковский район Тверской области, где двумя годами ранее со стороны Смоленской области нами был собран отцветший лютик, по предположению - новый для этой территории. Когда в августе 1995 года мы впервые наткнулись на него в окрестностях озера Щучьего, то вопросительно смотрели друг на друга, вежливо предоставляя другому приоритетное право высказаться по поводу видовой принадлежности растения. Я перед тем только что вернулась из Беловежской пущи и предположила, что найденный лютик очень похож на лютик северный - обычный там в редкостойных хвойно широколиственных лесах.

В 1997 году мы опять побывали на озере Щучьем. Два года назад мы сюда пришли со смоленской стороны, совершив пеший маршрут. Машина не могла пройти. Везде была непроходимая топь. Там, среди массивов сложных елово-черноольхово-широколиственных лесов, местами представленных почти чистыми ясеневыми сообществами, но чаще липовыми, вязовыми и черноольшатниками с кленом и дубом, в первом ярусе рос Ranunculus lanuginosus. По возвращении, после тщательной диагностики, мы окончательно убедились, что нами собрана новинка для России в теперешних границах, и для Тверской области в том числе.

Не стало А.П.Хохрякова - крупного ботаника с широким взглядом на морфогенез и филогению многих групп цветковых растений. Для меня же бездонный провал - в уходе замечательного, увлеченного флориста и отзывчивого человека, независимого и в то же время заискивающего перед своей единственной земной любовью, неповторимой Маей Тимофеевной, умного и в то же время ворчливого от беззащитности перед несправедливостями, целеустремленного и временами замученного бытом, не обращавшего внимания на свою внешность и отстраненного, похожего на позднего Пушкина.

А.П. очень не хватает, и особенно, чтобы обсудить и успеть рассказать обо всем увиденном и собранном в совместных экспедициях.

Савиных Наталья Павловна
Заведующая кафедрой ботаники Вятского государственного университета.

Когда я вспоминаю Андрея Павловича, всякий раз на память приходят слова Гельмгольца об его учителе Р. Вирхове: "Кому приходилось быть в соприкосновении с человеком первой величины, у того на всю жизнь изменяется духовный масштаб, и он переживает интереснейшее из всего, чем может одарить жизнь" (Б. Володин. И тогда возникла жизнь. - М.: Знание. 1980 - С.98).

Андрей Павлович действительно был человеком первой величины по той роли, которую он мужественно выполнял в науке и вообще в жизни. Первое знакомство с ним было, как у всех начинающих аспирантов с периферии, заочным, в 70- х годах теперь уже прошлого века. Мы слушали об его работах и идеях на лекциях Т.И.Серебряковой, М.П.Соловьевой, С.В.Мейена в МГПИ им.В.И.Ленина (ныне Московский педагогический университет) и представляли Андрея Павловича неким магаданским гигантом мысли - современным ботаником- классиком.

Первую книгу о структуре и морфогенезе кустарников я получила в подарок от мамы Маи Тимофеевны Мазуренко - Вероники Генриховны Зельгейм. Она в то время работала в библиотеке Батумского ботанического сада. Всех московских ботаников (а я также входила в их число, т.к. была аспиранткой Т.И.Серебряковой, а в Батуми приехала изучать кустарниковые вероники из Австралии и Новой Зеландии - хебе) она встречала настолько тепло и радушно, настолько это можно было сделать. Вероника Генриховна очень гордилась своим зятем, рассказывала много хорошего о нем как о человеке и о его работах; даже больше, чем о ботанических заслугах своей дочери. Мне тогда подумалось: до чего же не просто умный, а еще хороший человек Андрей Павлович Хохряков.

Позднее были регулярные встречи на разного рода совещаниях. Помню вьюжный вечер одного из заседаний V1 Московского совещания по филогении растений в 1981 году. Свет фонарей пробивается через падающий снег, освещая улицу и участников, возвращающихся с очередного заседания. Среди них красивая и счастливая женщина в великолепной дубленке - Мая Тимофеевна. Как выяснилось много лет позднее, эту дубленку привез ей Андрей Павлович из Америки. Разве может быть женщина счастливой, если нет рядом заботливого и доброго мужчины? А ведь Мая Тимофеевна - жена Андрея Павловича.

Удивительно внимателен к людям был Андрей Павлович. На том же совещании по филогении (1981) я сделала доклад о гетеробатмии и оценке эволюционных взаимоотношений жизненных форм растений на примере вероник. Заседание проходило в большой аудитории в ботаническом саду на Ленинских горах. Андрей Павлович был одним из самых внимательных слушателей. Здесь, как обычно, он сидел на одном из первых рядов. Докладов на заседании секции было достаточно, много вопросов не задавали. И каково было мое удивление, когда некоторое время спустя из Магадана пришло письмо, в котором были такие слова: "Глубокоуважаемая Наталия Павловна! Я с большим удовольствием прослушал доклад, но за неимением времени не смог его обсудить с Вами". И это мне - почти вчера защитившей кандидатскую диссертацию аспирантке, молодому преподавателю из затерянной в снегах Вятки. Мы еще тогда не были знакомы. Он по-прежнему оставался для меня ученым, казалось, недоступным, большим и строгим. А дальше - целая серия советов о том, что, по его мнению, хорошо бы еще сделать и посмотреть. Такое внимание к молодым ученым, да еще с периферии, так удивило и подкупило, а главное - продемонстрировало доброту, ум и заботу Андрея Павловича в будущем.

Безусловн,о Андрей был внимателен к людям. В последние годы жизни он старался отметить даты жизни ученых , коллег на пенсии. Наприме,р написал статью к юбилею Владимира Николаевича Ворошилова - известного флориста, автора "Флоры Советского Дальнего Востока". С В.Н. у Андрея были совсем не простые отношения, так как В.Н. не признавал новые виды Андрея, что его очень обижало. И вместе с тем он считал, что забывать слепого и одинокого коллегу нельзя.

А дальше какой-то пробел в памяти. Хотя впечатлений разных было много и встреч на различных ботанических совещаниях - тоже немало. Но всегда вспоминается постоянное: доклады Андрея Павловича неординарны, может быть, слегка "непричесаны", без излишнего лоска, но всегда оригинальны. Глубинные идеи его сообщений были мне порой труднодоступны, ведь Андрей Павлович мыслил всегда широко и глобально. Его доклады охватывали всегда огромную плоскость существующих ныне видов и форм, но глубокий пласт исторических процессов в преобразовании растений. Глубоко убеждена в том, что ботаническая общественность еще не вышла из состояния шока после ухода Андрея Павловича. А большинство знавших его еще не осознали в полной мере потерю, которую они понесли.

Перечитывая сейчас работы Андрея Павловича, постоянно приходит на ум мысль о том, как много еще мог бы он сделать, ведь неразработанными остались много его замечательных идей. Взять хотя бы некоторые - о растении и окружающей среде как микроэкосистеме, о генеративизации, о структурных элементах побегового тела растения (блоках, модулях, метамерах, как мы сейчас говорим). А что стоит одна из последних работ - о флористической границе в Гималаях, подтверждающая ранние представления ученых на новом уровне.

Пройдут годы, а ботаники по-прежнему, как свежий глоток воды, будут получать новые мысли и подтверждения своим идеям из работ Андрея Павловича. Жаль только, что изданы все его книги в мягких обложках, которые имеют свойство быстро стареть.

Андрей Павлович как большой ученый охотно делился своими знаниями, как бы теперь сказали, своей интеллектуальной собственностью, с коллегами. Помню 1996 год. Я изучаю зарубежные вероники. Знаю, у Андрея Павловича есть гербарий растений, в том числе и вероник из Турции. Короткий звонок - и разрешение на просмотр гербария получено. Андрей Павлович работал тогда в ботаническом саду МГУ на проспекте Мира. Через некоторое время я у него в лаборатории. И - о, чудо! Огромная комната, большой черный стол, несколько стопок гербария любимых вероник, а рядом замечательный консультант. Он помнил про каждый образец многое: где собрано, как росло растение, другие интересные детали. Несколько дней я работала с этим гербарием и позже лишь поняла, насколько расточительна была к его времени. Лучше бы он отдохнул, занялся другими, более важными делами. Но тогда об этом не думалось, хотелось, как губка, впитать каждую мысль, каждое слово, каждый совет.

И вот последняя встреча. Это было в Пущино, в 1997 году, в январе, на V111 школе по теоретической морфологии растений. У Андрея Павловича за плечами переход через Гималаи. Он выглядел как-то неважно, в глазах поселилась непонятная печаль. Тем не менее он прочитал великолепную лекцию в своем стиле, внимательно, как всегда, слушал других, помню, даже слегка поспорили об однолетних верониках. Как-то в кулуарах он сказал: "Доделывайте скорее свою докторскую. Надо бы к осени". Услышав в ответ, что спешить некуда, он вновь поторопил меня. На вопрос: "Зачем?" - ответ был странным: "А вдруг я..." Я не могу продолжить конец этой фразы, даже написать.

Поэтому как гром среди ясного неба были слова председателя на открытии 11(Х) съезда Русского ботанического общества: "Не стало Андрея Павловича Хохрякова". Говорят: "Незаменимых людей не бывает". Бывают. Андрей Павлович - один из них.

Семихов Владимир Форезович
Доктор биологических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Главного ботанического сада РАН, г. Москва.



С Андреем Павловичем Хохряковым я познакомился в в 1967 году. После окончания аспирантуры во Всесоюзном научно-исследовательском институте удобрений и агропочвоведения я поступил на работу в Главный ботанический сад АНСССР к профессору Андрею Васильевичу Благовещенскому. Однажды осенью 1967г. Я, по своему огбыкновению, зашел к Андрею Васильевичу (мы, его сотрудники заходили к нему едва ли не каждый день так что мой визит был совершенно обычным, рабочим) и увидел у него солидного, но все же достаточно молодого человека в очках и бороде. " Знакомьтесь - сказал Андрей Васильевич - это Андрей Павлович Хохряков, научный сотрудник отдела "флоры". Надо сказать что об Андрее Павловиче я слышал довольно много от Андрея Васильевича да и не только. О нем говорили, что это хоть и молодой ботаник, но уже с именем, кандидат биологических наук и что сам Владимир Николаевич Ворошилов, очень скупой на похвалы, отзывается о нем очень высоко. Я по силе возможности вклинился в беседу, а речь шла о проблемах филогении и систематике однодольных, но видимо, на Андрея Павловича особо благоприятного впечатления я не произвел. И наши контакты не получили в то время продолжения. И это понятно. Тема моей кандидатской диссертации к этим проблемам отношения не имела. В тему, которую мне предложил Андрей Васильевич, касавшуюся проблем систематики и филогении злаков, я еще как следует не включился, поэтому в основном во время беседы помалкивал. В то время в ГБС работало много молодых специалистов, лаборантов, инженеров, аспирантов. Поэтому было неудивительно, что на очередное всесоюзное совещание молодых ученых и специалистов ботанических садов в Ялту (1970г.) в государственный Никитский ботанический сад прибыл большой десант из ГБС в том числе Андрей Павович Хохряков с женой Маей Тимофеевной Мазуренко. Было это ранней весной, мы были молоды и жизнерадостны. Здесь я более близко познакомился с Андреем Павловичем и в общем то мы, в какой то мере сошлись на основании глубокого уважения к Андрею Васильевичу Благовещенскому, которого Андрей Павлович ценил чрезвычайно высоко. Конечно, и тогда между нами ощущалась существенная разница. Андрей Павлович к тому времени уже был совершенно сформировавшийся глубокий исследователь в области систематики и филогении однодольных. Мои достижения в области хемосистематики растений были много-много скромнее. Это оказался милдый и добродушный человек, если дело не касалось проблем эволюции и и филогении. Если вы стояли на позициях резко отличающихся от позиций Андрея Павловича в этом вопросе, то...

Через некоторое время Андрей Павлович с Маей Тимофееывной уехали в Магадан, хотя и по собственной воле, но в связи с обстоятельствами, в основном материального характера во вновь организовавшийся институт биологических проблем Севера в котором Андрею Павловичу предложили должность заведующего лабораторией. Наши контакты в значительной степени прервались. Однако вскоре я заново познакомился с Андреем Павловичем, уже заочно. Как-то Андрей Васильевич Благовещенский пригласил меня к себе и показал на толстенный манускрипт и сказал: "Очень советую прочитать. Это диссертация Андрея Павловича Хохрякова." Надо сказать что я с большим интересом и пользой для себя прочел от корки до корки диссертацию с пространными рассуждениями о значении энергии в эволюции, рандизации, направлениях эволюции жизненных форм, систематики однодольныъх. Диссертация была написана свободно и свежо, читалась легко. Я прочитал ее с удовольствием и пользой для себя. И мне было приятно. Что я лично знаком с таким образованным человеком и даже в какой то степени нахожусь с ним в дружеских отношениях.

Позже, уже в восьмидесятые годы Андрей Павлович и Мая Тимофеевна вернулись в Москву из далекого Магадана. С работой в ГБС как то не сложилось и Андрей Павлович был принят на работу в ботанический сад МГУ, возглавил филиал сада на Проспекте Мира. Видеться мы стали довольно часто, особенно в зимнее время, поскольку в более теплые сезоны, как только солнышко прогреет землю, Андрей Павлович стремился уехать в экспедицию, чаще всего на Кавказ и даже в приграничные районы Турции. Виделись мы в основном в ГБС, куда Андрей Павлович приезжал то в гербарий, то в библиотеку, то в редакцию "Бюллетеня ГБС" где часто печатался, на защиты где нередко выступал в роли официального оппонента. Очень часто заходил к нам в лабораторию, где к нему все относились тепло и с большим уважением. Пили чай, гоняли тьму проблем. А поговорить было о чем. Время было бурное- грянула перестройка. Но главными в наших беседах оставались проблемы эволюции и систематики растений, роль биологии и науки вообще в нашей стране. Конечно, к этому времени мы стали взрослылее, как говорится умудренные опытом, и не слишком остро реагировали на неодинаковое понимание проблем, тем не менее беседы нередко принимали острый характер и всегда были для меня интересными. Я поражался нестандартностью научного мышления, хотя и далеко не всегда соглашался с Андреем Павловичем, широте его подхолда к обсуждаемым проблемам. Много и интересно, прямо художественно, Андрей Павлович рассказывал о своих поездках за рубеж (где бывал нередко) и экспедициях.

Свое шестидесятилетие Андрей Павлович отмечал в филиале ботанического сада МГУ на проспекте Мира. Обрались сотрудники, коллеги, близкие друзья. Андрей Павлович был полон сил и энергии, по прежнему полон грандиозными планами, в том числе написать флору Северо-восточной Турции. В общем то шестидесятилетие это хороший возраст, есть силы, опыт, знания, кажется что впереди еще много-много работы, событий, достижений. Нередко так и бывает. Но в данном случае судьба распорядилась по иному. В конце мая 1998 года в Санкт-Петербурге открывался 11(10) съезд русского ботанического общества. В это время Андрей Павлович чувствовал себя не лучшим образом. Но разве он мог пропустить такое событие! Конечно нет. Поехал и не доехал. Это было как гром с ясного неба. В это никак не хотелось верить.

Соколова Лидия Борисовна
Заведующая кафедрой Северо-Осетинского университета. Владикавказ.

Андрей Павлович был человеком с большой буквы, редкого обаяния. Никогда не забуду, как мы случайно встретились на "Комете" по дороге из Батуми в Сухуми. Пять-шесть часов пути пролетели незаметно в увлекательной беседе. Казалось, нет такой темы для разговора, нет такой области знаний, в которой он не был бы компетентен. Общение с ним всегда доставляло радость, обогащало, запоминалось надолго.

Не забыть также встречи в Батумском ботаническом саду, где я в благословенные доперестроечные времена проводила учебную практику со студентами-ботаниками Северо-Осетинского государственного университета. Мне захотелось подарить студентам радость общения с крупным ученым и настоящим человеком. Я долго не решалась обратиться к нему с просьбой прочитать лекцию моим студентам, зная его занятость, но к моему удивлению, он охотно согласился, за что я была ему чрезвычайно благодарна.

Несмотря на то, что у него весь день был расписан по часам, он все-таки выкроил время и прямо в природе экспромтом прочитал студентам интереснейшую лекцию о флоре Кавказа. Было ясно, что этот человек не только крупный ученый, но и отличный педагог. Студенты с восхищением его слушали, задавали много вопросов и удивлялись энциклопедичности его знаний.

Приехав на защиту своей докторской диссертации в МГУ, я сначала обрадовалась, когда узнала, что одним из оппонентов у меня будет Андрей Павлович. Однако после беседы со "знающими людьми" радость моя поубавилась. Среди своих коллег Андрей Павлович слыл чрезвычайно требовательным и даже придирчивым оппонентом.

И вот состоялась наша встреча. С душевным трепетом вручаю ему свою диссертацию. Через несколько дней встречаемся вновь, и я слышу "приговор": "Все плохо, никуда не годится". Начинаем беседовать, и я с горячностью и азартом последовательно привожу контраргументы на все его доводы "против". Замечаю: он не только слушает меня, но и внимательно за мной наблюдает. С одними моими мыслями соглашается, вокруг других возникает дискуссия. В общем, не заметили, как пролетело несколько часов. В заключение он сказал, что ему понравилось, с каким темпераментом я защищала свою работу, в диссертации много новых идей, дискуссионных вопросов, поэтому защита ее будет сложной. Тем не менее он согласен быть оппонентом, так как теперь, пропустив меня через своеобразную предзащиту, уверен в моем успехе. Однако необходимо диссертацию доработать.

О нашей совместной работе над моей докторской диссертацией у меня также остались самые светлые воспоминания. Работали мы у Андрея Павловича дома, превратив его квартиру в рабочий кабинет. На это время я стала членом его семьи. Богатейшая научная библиотека, машинка для печатания, рукописи - все было в моем распоряжении. Много ценных советов давала и Мая Тимофеевна Мазуренко - супруга А.П.

А как можно забыть совместные чаепития по вечерам, во время которых задушевные беседы на различные житейские темы переходили в научные дискуссии.

После успешной защиты моей диссертации Андрей Павлович с неподдельной радостью и искренностью поздравлял меня. При расставании высказал много интересных мыслей по дальнейшему развитию изложенных в диссертации идей.

Андрей Павлович Хохряков - крупный ученый-ботаник широкого профиля. Сфера его научной деятельности чрезвычайно разнообразна.

Сытин Андрей Кириллович
Научный Сотрудник Ботанического института им. В.Л. Комарова (Санкт-Петербург).

Рабле говорит, что редкие и драгоценные вещи - как тот меккский бальзам, амбра и мускус, порошки из драгоценных камней и тому подобные удивительные снадобья - хранились порой в смешных и забавных шкатулках. Украшенные рогатыми зайцами, взнузданными гусями, василисками, гарпиями, сатирами и прочими затейливо вырезанными фигурками, подобные ларцы в древности называли "силенами" - по имени языческого божества, лукавого охотника до скоромного их собутыльника доброго Бахуса, и что случается так, что эманация божественной мудрости бывает порой заключена в причудливом и вовсе ей неподобающем хранилище. Вот этаким Силеном и представлялся мне Андрей Павлович Хохряков. Ларчик приоткрывался нечасто, но загадочный аромат аравийских благовоний явственно бередил обоняние.

Андрей Павлович Хохряков был одним из своеобразнейших представителей нашего ботанического сообщества. Его трудно классифицировать. В эволюционной морфологии растений, систематике, флористике, ботанической географии он открыл много нового. Присущие ему скепсис в отношении устоявшихся в науке парадигм, сомнения в методах освященных традицией школ или возражения авторитетам создали ему репутацию раскольника, но сделали из него неординарного мыслителя. Его эскапады, остроумные и язвительные, побуждали оппонента искать столь же нетривиальные возражения. И даже если при этом и не достигалась главная цель - обретение истины, то побочный результат полемики -- возвышение градуса научного диалога - был очевиден. Идеи Андрея Павловича были, несомненно оригинальны, но многие остались эскизами, недоосмысленными самим автором. Разбросанные здесь и там в небольших работах, нередко напечатанные в малодоступных изданиях или даже вовсе неопубликованные, они жизнеспособны. Стало быть, если умный компилятор соберет их под одной обложкой, то труд его будет плодоносен. Он сможет подвести итог сделанному Андреем Павловичем и передать его опыт будущим исследователям. В этом случае мы исполним долг не только перед Хохряковым, но и перед наукой. Сохранить живые впечатления современников об Андрее Павловиче как о человеке - задача не менее достойная. Знаю по опыту, что нет ничего труднее восстановления мелочей экспедиционного быта и атмосферы полевых исследований. А Андрей Павлович в годы перестройки стал настоящим первопроходцем. Воспользовавшись прозрачностью границы сопредельной Кавказу страны, он проник в Восточную Турцию, где появление иностранцев, да еще натуралистов, было настоящим шоком для местного населения. Слухи о его турецких путешествиях вызывали восторженное изумление и у отечественных ботаников.

Как же выразить своеобразие нрава и повадки Хохрякова? Современный мир слишком привержен стандарту, а Андрей Павлович был живым отрицанием любого шаблона. По степени самобытности его можно сравнить лишь с Павлом Александровичем Смирновым, знаменитым учителем многих московских ботаников. Увы! Были и небылицы о нем исчезнут вместе с немногими уже из ныне живущих носителей университетского фольклора. У Хохрякова студентов не было, но аура легендарности несомненно имелась.
А потому создателям его коллективного портрета следует постараться выявить черты подлинно неповторимого сходства, а не делать очередной фоторобот.

Интересно было слушать доклады Андрея Павловича, а также присутствовать на разного рода дискуссиях (например, защитах диссертаций), где он высказывался. Этого ждали. Его замечания были метки, остроумны, неожиданны. Ювелирное шлифование идеи, любование игрой бликов, огранивание магического кристалла не прельщало Хохрякова. В отношении продуцирования мыслей он был изобилен, плодоносен и щедр. Однако реплики свои, порой весьма забавные, он подавал с видом хмурым и невозмутимым. Эта манера почему-то чрезвычайно веселила его слушателей. Некоторые потом пересказывали слова Хохрякова смеясь, как свежие анекдоты, не всегда стараясь проникнуть в их глубину.

Да, это был настоящий enfant terrible! Москва беднеет, теряя своих чудаков. Поэтому хотелось бы, чтобы Андрей Павлович предстал в натуральном виде. Подобно киническому философу, он был весьма безразличен к одежде.

Хохряков перебрался в Магадан, где работал в институте биологических проблем Севера. Здесь он обрел несравненно большую свободу научного самовыражения. Таким образом, пятнадцатилетнее разлучение с Москвой открыло ему небывалые возможности для исследования флоры восточной Пацифики. Но, может быть, тоска по месту рождения стала причиной того, что Андрей Павлович стал особенно горячим московским патриотом. Он, например, упрекал меня в измене моей родной Москве, которую я, по его словам, променял на Питер.

Мы познакомились в Магадане в сентябре 1973 года. "У Вас истинно московская фамилия" - приветствовал меня А.П.Хохряков не без церемонности. Затем он продолжил разговор с Борисом Александровичем Юрцевым, мне же, по молодости лет, принять участие в беседе великих исследователей дальневосточного Севера было непросто. Второй раз я увидел его в Анадырском аэропорту летом 1974 г. Он сухо доложил о находках на Золотом хребте, умолчав о том, что чуть не погиб при учебных стрельбах, когда от воронки орудийного залпа его отделяло несколько метров. Впрочем, об этом мне поведали его взволнованные спутницы. Он сам, я думаю, не придал большого значения этому происшествию. Ведь он охотился за травами...

Познание растений было главным смыслом существования Андрея Павловича. Страстное любопытство к "прозябаемому царству" (как говорили в XVIII веке) не знало удержу, и его невозможно было ограничить никакими преградами, установлениями, регламентом. Он изучал растения всюду, где мог найти хоть один цветущий или плодоносящий побег. Никакие исторические или культурные ценности цивилизации (а ездил он по миру немало) не были для него столь притягательны, как какой-нибудь изрядно затоптанный холм в отдаленном городском предместье, не важно Стамбула или Галле-на-Заале. Андрей Павлович всюду и везде устремлялся в природу. Во время посещений заповедников или национальных парков, входивших в программу каких-либо зарубежных конференций, Хохряков приводил гидов-аборигенов в отчаяние, а ботаников-соотечественников - в ужас, когда нимало не таясь он выцарапывал из земли краснокнижные редкости пальцами. Подчеркну, что охотничий азарт Андрея Павловича как коллектора был нацелен, главным образом, на поиск и сбор растения. Он мог вскарабкаться на страшную кручу, чтобы вытаскивать из трещины скалы вожделенную добычу чуть ли не зубами. Затем он низвергался` с высоты к подножию, запихивал растение в папку, едва раскрыв ее, и двигался на поиски очередного трофея. К процессу закладки растений для сушки он относился с полным сознанием его ответственности. Расправив образец, Андрей Павлович ужасным своим почерком писал этикетку. Затем начинались сложности. Дело в том, что, перекладывая пресc, он менял большинство рубашек для скорости высушивания, почти не обращая внимания на то, что подсыхающее растение сминалось и перекручивалось. Что и говорить, терпение и аккуратность не были в числе его добродетелей. Вот почему гербарные сборы Хохрякова не поражают высоким качеством.

Справедливости ради замечу, что, несмотря на погрешности в технике гербаризации, научная значимость собранных им коллекций высока. Хохряков крайне неохотно расставался с собранным материалом, но желание обеспечить сохранность коллекции превозмогало чувство собственности. Он решил передать часть турецкого гербария в Петербург, в Ботанический институт им. В.Д Комарова. С этой целью я явился с рюкзаком в мае 1994 года в кабинет Андрея Павловича, в филиал Ботанического сада МГУ (проспект Мира, 26). Закончив увязывать пачки, мы отправились прогуляться по парку. Каждый куст и дерево в нем мне были знакомы - ведь пришел я туда еще мальчишкой и проработал там четыре года (1968-1972). Поэтому картины быта сада почти тридцатилетней давности воскресли в моем сознании. Хмыкая и ухмыляясь, Андрей Павлович настаивал на записи этих невольно излившихся воспоминаний, притом срочно и непременно. Открыв калитку, мы оказались на огражденном участке - экспозиции полезных растений. Здесь Хохряков стал серьезен и непроницаем. Он нагнулся к грядке, на которой рос роскошный любисток, и, оторвав изрядной величины лощеный темно-зеленый лист, сложил его и быстро засунул под пиджак. Хмуро оглядевшись, он порекомендовал и мне оценить гастрономические достоинства этой пряной зонтичной травы в супе. Я охотно последовал его совету.

Поздней осенью 1995 года Хохряков предложил мне присоединиться к нему для поездки в Турцию на следующий год. Выезд в поле предполагался очень ранним. Он хотел датировать первые этикетки турецких сборов мартом.

Итак, утром 28 марта 1996 г. мы вылетели из ненастной, промерзшей Москвы. Белый покров тянулся почти до ростовских степей. Дальше показались проталины, раскинулись бурые равнины предгорий Кавказа, поднялись горные склоны, одетые голым лесом, вздыбились заснеженные цепи скалистых хребтов. Наконец, они отступили и открылось море, подернутое рябью, и узкая полоса аэродрома - мы приземлились.

Батуми встретил томной дымкой. Благоуханно-терпкие испарения земли смешивались с смолистыми ароматами самшита, эвкалиптов, кипарисов и кедров. Иссиня-белые цветки алычи и желтые соцветия керрии напоминали японские ксилографии. Быстро проехали город и взобрались по петляющей дороге на гребень холма. Здесь, высоко над морем, находилось родовое гнездо Маи Тимофеевны Мазуренко на Зеленом мысу. Отсюда начался очередной для Хохрякова и единственный для меня турецкий маршрут.

В саду около домика покойной мамы Маи Тимофеевны росли вечнозеленые пальмы и грейпфруты, еще не одетые листвой североамериканские березы и огромная лиана киви, истекавшая весенним соком. Мы занимались там разборкой вещей. На исходе дня Батуми быстро погружался во мрак. Электроэнергия подавалась всего на два часа в сутки (поздно ночью). Вечерами мы ходили в гости, где пировали из скромных запасов хозяев при свечах.

В дендрарии Батумского ботанического сада цвели магнолии и понтийский рододендрон. Парк, казалось, был хорош по-прежнему. Но это было не так. Памятник великому фитогеографу А.Н. Краснову - основателю сада - исчез с постамента. Бронзовую статую пытались вывезти в Турцию, на металлолом (позже вернули на место). Библиотеку растащили. Гербарий, светлый и уютный при Александре Алексеевне Дмитриевой, ныне был разорен. Раскрыты дверцы шкафов, выброшены связки растений, все гнило и разрушалось. Бедная Александра Алексеевна! Как она знала и любила растения гор и ущелий Аджарии!! Прежде она казалась мне немолодой, но очаровательной феей из сказки Андерсена. Той самой, которая сделала невидимыми кусты роз в цветнике, чтобы Герда не вспомнила, глядя на них, о своем Кае, но забыла, по рассеянности, стереть изображения роз с полей своей соломенной шляпы. Теперь ее не стало, и лишь два тома написанной ею "Флоры Аджарии" напоминали о ней самой.

Между тем укладка вещей продолжалась. Различие полевого опыта компаньонов рождало противоборствующие замыслы. Особенно страстно обсуждался вопрос о печке. Железная буржуйка, против которой была настроена Мая Тимофеевна, все-таки поехала с нами. Она очень пригодилась, особенно в дождливые и ветреные дни, которых было много. Кроме прямого назначения - приготовления пищи, на ней сушили бумагу. Когда не хватало древесины, жгли сухие стебли шиповника, барбариса, трагакантов. Плоский камень, которым я прикрывал отверстие трубы, чтобы дрова не прогорали слишком быстро, собирал на себя продукты неполного сгорания топлива. Интересно было следить за появлением на его поверхности конденсата - тягучего желтого масла, вытопившегося из прошлогодних побегов коровяка (Verbascum), а внутренние стенки дымохода при этом быстро заполнялись жирной сажей. Во время переездов печку увязывали на багажник вместе с горой прессов, рюкзаков, вьючников. Вся поклажа вызывающе увеличивала габариты наших "Жигулей", приводя в изумление турецкую дорожную полицию. Вскоре Мая Тимофеевна примирилась с печкой и стала использовать ее внутренность для транспортировки побегов деревьев, морфологию которых она изучала. К концу дня из печки торчала немалая связка кривых и колючих ветвей - представителей древесной флоры горного Лазистана. Андрей Павлович, поглощенный изучением и сбором растений, сохранял относительный нейтралитет и был довольно терпим к бытовым неурядицам. Однако он весьма оценил мой способ разогревания на печке пышного турецкого хлеба, быстро сыревшего в перенасыщенном влажностью воздухе. Надо сказать, его философическое бесстрастие иногда взрывалось. Он был вспыльчив, и темперамент его мог прорываться тогда, словно кипящая лава. Объектом его гнева (не всегда праведного) был чаще других наш шофер Сулико. Однако тот умел постоять за себя и, отбросив флегматичное добродушие, со всей пылкостью батумского уроженца бросался в контратаку. К счастью, оба были отходчивы и незлопамятны. Вот короткие выдержки из моего полевого дневника: "Воскресенье, 31 марта. 2 часа дня. Выехали с Зеленого мыса. Машина не вполне готова к далекому путешествию. Тщетно ищем работающую вулканизацию - все закрыто. Заправляемся в последний раз бензином за лари. Заплатив 10 долларов на таможне, вступаем на чужую землю. Турция встретила нас белым минаретом в предвечернем тумане. По дороге к Хопа Сулико вспомнил, что оставил путевой лист на таможне. В Хопа купили мешок картошки, более дешевой, чем в Аджарии". "Первые сборы растений были сделаны в окрестностях деревни Лиман кой (все-таки в марте!). Я поднимался по дорожке до начала чайных плантаций, обычных по склонам. Здесь же состоялась первая трапеза - банка шпрот, хлеб и вода из источника. На приморских склонах западной экспозиции - россыпи розово-пурпуровых соцветий Primula megaseifolia. Скалы сырые, покрытые мхами и папоротниками. Цветет небесно-синий Omphalodes cappadocica. В сумерках, проехав городок Архави, устраиваемся на ночлег в лесистом (граб, ольха, орешник) ущелье. Деревья еще голые. Орешник одет зеленым пухом. По дороге видели старые сараи на четырех ногах-сваях".

"1 апреля. Удивила темнота в ранний час (7 часов по батумскому времени, 5 утра по местному). Отдаленное пение муэдзина. Яркая Венера над лесистыми склонами. Скоро вышло солнце. Стало тепло. По дороге спускались машины. Люди, в них сидящие, с удивлением наблюдали нашу стоянку и странный быт".

"2 апреля. Погода дождливая. Машина едва вскарабкалась по скользкому подъему на шоссе. Вещи носили на себе. В ущелье видели много интересной старины, не очень ценимой местным населением. В городке - базар. А ниже - замечательный мост через реку, - деревянный с крытой черепицей галереей. Уже вблизи самого Офа поднялись с А.П, с большим трудом продравшись сквозь колючие путы ежевики, по ломким ненадежным базальтовым скалам ущелья, повыше, где на каменистых склонах рос сосняк с Rhododendron ponticumj Erica sp., Azalea pontica. Я нашел здесь Diphasium complanatum. < ... > Продолжили путешествие по приморскому шоссе. Остановились у небольшой искусственной гавани, созданной из громадных камней, которые выламывают и свозят со строящихся дорог. На берегу лежали массивные рыбачьи лодки. Немного плавника и сухого былья помогли вскипятить воду для чая. В бухточке плавали поганки (пролетные?). Часто видим и бакланов, однако не замечали, гнездятся ли они. Стайки трясогузок летят к нам на Север.<...> "Среди домиков мелькают белые мечети и минареты. Они разнообразны и, кажется, построены недавно. Некоторые похожи на уменьшенные копии константинопольской Айя-Софии. Дождь и туман усилились. Недалеко от Трабзона встретился маквис: Arbutus, Erica, Laurus. Проехав городок Териболу, свернули с побережья в долину р. Харшит. Миновали городскую свалку, где кормилось множество воронов и серых ворон. По грунтовой дороге, среди огороженных плантаций фундука уже в ранние сумерки добрались до полуразрушенной хатки, стоявшей на склоне. Это место напоминало декорацию к опере "Майская ночь". Здесь и заночевали. Отапливались снятыми с дома ставнями, которые использовались также в качестве стола и скамьи. Приготовленный МТ плов (вкусный, хотя и пересоленный), разделил повстречавшийся с нами водитель - турок. Он не мог расстаться с Сулико, они говорили не умолкая. За трапезой он несколько раз с беспокойством спросил у него, не накормим ли мы его свининой." <...>

"3 апреля. Утреннее пение муэдзинов показалось мне архангельским благовествованием. Сидя на лавочке в предвкушении завтрака, А. П. в предрассветных сумерках жаловался, что не избирался Академиком никакой академии, ни даже почетным членом какого-либо научного общества, что он непризнан. Полукомические ламентации на неангажированность продолжались. В утешение мы решили учредить "Academia Pontica" и единогласно избрали Хохрякова` президентом ее. Эмблемой академии предложена Daphne pontica в цвету. <...>

С трудом одолел наш Сулико крутой подъем из садика на дорогу. Выехали на шоссе вдоль р. Харшит. На южных склонах около одинокого турецкого старого дома, на перилах деревянной галереи которого проветривались круглые половики, сшитые из лоскутных клиньев в виде лучей, я собрал первую созревшую землянику.

Ущелье становилось теснее и уже. Проехав 30 км, машина остановилась - кончился бензин. Появилась возможность забраться в боковое ущельице, откуда были видны крутые склоны долины. Растущие здесь дубы, очевидно, угнетены - их кроны напоминают метлу. Ольга Волцит (энтомолог из зоомузея МГУ, систематик, специалист по клещам (Acarinae), встретила старика, ухаживавшего за своими ореховыми плантациями. Возможно, он счел ее гурией!

Сулико, надеясь разжиться бензином, сел в микроавтобус и уехал с какими-то проезжавшим вниз по ущелью парнями, однако без результата. АП и МТ не позволили ему ехать на поиски бензина с теми же попутчиками вверх по долине. Он остался у своих "Жигулей". Все проезжавшие владельцы легковых автомобилей предлагали бензин (другие работали на солярке), но попытки залить горючую жидкость в наш бак были тщетны - диаметр отверстия и толщина шланга не совпадали.

К концу дня вдвоем с ОВ на машине, принадлежавшей работнику из среднего начальствующего персонала дорожного строительства, который что-то нам пообещал, поехали наобум куда-то. У нас был разговорник, но понять друг друга не могли. Заезжали в несколько мест по дороге. Слово "патрон", которое было произнесено младшим, передававшим строительным рабочим какие-то свертки (очевидно, шашки для взрывных работ). В других местах мы решили бы, что имеем дело с террористами. Проехав около 40 км до бака с бензином, мы всего лишь час спустя были доставлены обратно к "Жигулям" с полной 12- литровой канистрой. Его едва ли хватило бы до заправки в Гюмюшхане. Посему решено было вернуться назад, к "майской" х`атке.

Спускаясь в темноте по шоссе, не заметив поворота, оказались вдруг в Тиреболу, где во избежание повторения случившегося запаслись бензином как следует (бак и канистра)! К несчастью, вместо "normal", Сулико по ошибке залил "super", который был дороже вдвое (30 долларов). Последовала очередная разборка, т.е. весьма нервное обсуждение сегодняшних злоключений, по дороге к знакомой хатке. Войдя в нее, АП обнаружил там забытые им во время утреннего переодевания парадные джинсы.

Злополучный день сменила ночь, таившая очередной кошмар! Лишь только мы стали засыпать, вволю насмеявшись, со стороны начальственной палатки послышались крики, напоминавшие фонограмму эпизода фильма о нападении на мирную деревню шайки разбойников. Мы прислушивались к панике, не вылезая из палатки. Вскоре возбуждение улеглось, но топот множества шагов убедил нас, что мы окружены и что настал наш черед стать объектами операции по захвату. Это был визит местных жандармов.
Проверяли документы, светили в лицо фонариком. Меня без церемоний вытащили босиком из палатки, как "беляки" красного комиссара в гражданскую войну. Слово "доктор" их успокоило, но нам было предписано не задерживаясь оставить это место рано поутру. Мы нарушили право частной собственности, расположившись на постой без разрешения владельца участка".

Сейчас, когда прошло уже пять лет и с нами нет дорогого Андрея Павловича, я сознаю, как пленительно было это, так нелегко давшееся всем его участникам, путешествие; как интересна весенняя флора Малой Азии; как живописны селения восточной Турции, лежащие вдали от проторенных туристами маршрутов. Сама неустоявшаяся весенняя погода с циклонами, чередованием солнца и ливней, с нагромождениями облаков дарила редкой красоты впечатления. Разве можно забыть Испир, когда по крутым ступеням, мокрым от недавнего дождя, мы поднялись к мощным стенам крепости и вошли в развалины большого христианского храма. Через проломы стен на фоне темно-сизых туч и серых скал ущелья светились, сквозь лучи низкого солнца, свежая зелень листвы пирамидальных тополей, бледно-розовые цветки и карминно-красные бутоны абрикосовых деревьев. Этот эмалевой звучности аккорд оттенков зеленого, розового, сине-фиолетового цветов делал понятным истоки декоративной живописности иранских миниатюр.

Неповторимую ноту вносило участие Маи Тимофеевны, за здоровье которой Хохряков торжественно поднял тост по возвращении. Трудно представить эту чету врозь. Андрей Павлович очень ценил Маю Тимофеевну, да и можно ли остаться равнодушным к женщине, которая способна назвать свою умнейшую, не похожую ни на какую-либо иную, кошку "Лючия-Де-Ла-Мер-Мур"? И как было бы скучно в нашем маршруте без ее импровизаций, когда оперно-мелодраматические темы вплетались в злободневный сюжет о "Черном Начальнике"? Без ее приснопамятных восклицаний: "Хамарджоба! "Xaмарджоба!" - по прибытии наших "Жигулей" в горные турецкие деревушки? Другие - "серьезные" экспедиции, где невозможен весь этот балаган на колесах, кажутся в сравнении с той поездкой куда более пресными и бедными впечатлениями, а главное - теплом, которым так щедро одаривала всех нас кавказская традиция общения, ее юмор, отзывчивость и культура. Дух этого обычая Мая Тимофеевна впитала в Батуми и Тбилиси в золотое послевоенное время, еще не омраченное ни национальной рознью, ни одичанием, когда в уличной толпе тут и там вспыхивали блестки подлинного артистизма, не говоря уж о тонкости гостеприимного обхождения грузинских "хороших семей".

Андрей Павлович крайне дорожил временем в той поездке. Он торопился посетить как можно больше точек, собрать как можно больше образцов растений. Не останавливаясь, прямо в машине, он диктовал Маее Тимофеевне списки сообществ. Особенно его интересовали ассоциации средиземноморских видов, фрагменты "маквисов" и нагорных ксерофитов, встречавшихся группами, наиболее обычно - в долине Чороха. Думаю, что анализ формаций этих ореофитов, чуждых лесистой Эвксинской провинции, занял бы важное место в концепции Андрея Павловича об островных фитохориях и получил бы освещение в его детализации флористического районирования Кавказа и сопредельных территорий и, конечно же, отразился бы в его новой книге о флоре Северо-Восточной Турции. Но во время путешествия Хохряков не расположен был ни задерживаться, ни отдыхать, ни пространно комментировать значимость флористических находок или особенности строения растительного покрова. В ответ на наши увещевания он не раз напоминал нам слова Н.И. Вавилова: "Надо спешить..." Он был нацелен на поиск фитогеографических связей Балкан с Эвксинской и Гирканской провинциями, с их продолжением в Восточной Азии. Не довольствуясь данными литературных источников, Хохряков надеялся наблюдать особенности размещения растения в натуре, своими глазами. Он успел еще побывать в Непале и сделать важные выводы о связях флор Гималаев с переднеазиатской.

Последний упрек, самый горький, - обращу к самому себе. Раскаиваюсь в беспечности, с которой я отнесся к возможности поучиться у Андрея Павловича за тот недолгий срок, отпущенный мне для общения с ним; в том, что не распознал в его одышке и губах, синевших на трудных горных подъемах, угрожающие признаки болезни; что недостаточно вникал в замысел и содержание его ненаписанной "Флоры Северо-Восточной Турции", которая стала бы венцом его многолетних наблюдений флор горных стран Евразии. Тогда другие интересы заслонили очевидное: оборвавшееся сотрудничество могло бы стать одним из интереснейших в моей жизни. Казалось, подожди немного - и начнется совместная работа по обработке коллекций, и обещанный им доклад в Ботаническом институте на тему о русских исследователях Малой Азии, и многое другое. Не состоялось...

Овал бухты. Серое море со всеми оттенками серебра и перламутра. Военное судно на рейде. Все те же темные кипарисы и оранжево-золотые плоды цитрусовых деревьев на ветках. Мы вернулись из Турции на Зеленый мыс и занимаемся гербарием...

Не только в шкафах, но и на чердаках, лестницах, чуланах в доме Маи Тимофеевны и Андрея Павловича валяются книги. Они отсырели, мицелий грибов пятнами расползается по слипшимся страницам, но запах тлена, исходивший от разрушающейся целлюлозы, не был неприятен. Книги жгли в печке вместо дров. Увозить их на себе слишком тяжело. Было предложено брать на выбор что угодно. Среди прочих там находились издания академической серии "Литературные памятники", имелись и другие заманчивые редкости. Из этого книжного кладбища я захотел оставить себе на память только книгу Андрея Павловича "Закономерности эволюции растений" (1975). Он подписал ее мне: "Дорогому Андрею Кирилловичу Сытину в память о турецком путешествии и пребывании на Зеленом мысу. 28.111. - 20.IV. 1996 г. автор А. Хохряков". Эта небольшая книжка теперь - одна из самых дорогих для меня.

Ульянова Татьяна Николаевна
Доктор биологических наук. Научный сотрудник гербария Всесоюзного научно-исследовательского института растениеводства им. Н.И. Вавилова, г. Санкт-Петербург.

С Андреем Павловичем Хохряковым я впервые познакомилась в Магадане в 1974 году во время полевого сезона. Это была наша первая встреча, а затем было длительное общение в следующем полевом сезоне 1975 г. В дальнейшем жизнь подарила мне еще множество дружеских теплых встреч с Андреем Павловичем - и в Москве в Главном ботаническом саду, в Ленинграде в Ботаническом институте.

В 1974 году я (как и всю жизнь) работала в ВНИИ растениеводства им. Н.И. Вавилова в отделе систематики, гербария и сорных растений. Отделом руководил профессор В.В. Никитин, прекрасный знаток сорных растений. За мной была закреплена тема - сорные растения советского Дальнего Востока. К 1974 году, начиная с 1970 г., уже были обследованы Приморский и Хабаровский края, Амурская и Камчатская области, где был выявлен видовой состав сорных растений, но очень хотелось побывать и на северо-востоке страны. Однако, до этого еще не приходилось общаться с ботаниками Магаданской области, хотя флористические работы Андрея Павловича мне были известны. И вот с сотрудницей нашего отдела Н.Н. Луневой мы прилетели в Магадан, в институт биологических проблем Севера, где была большая лаборатория Андрея Павловича Хохрякова. Но в этот момент он был в экспедиции. Однако, нам разрешили временно разместиться прямо в лаборатории. Это была небольшая комната, снизу до потолка заполненная гербарием. В середине комнаты стояли столы, также заполненные гербарием. Пустое место для спальников нашлось лишь сбоку стола и под столом. Там мы и ночевали две ночи. На третье утро очень рано из экспедиционной поездки вернулся Андрей Павлович. Он был страшно удивлен нашим присутствием (без предупреждения!) и видом. "А это что за тетки здесь?" - сказал он суровым голосом. Сначала мы очень испугались его тона, но уже через полчаса Андрей Павлович мирно беседовал с нами и оказался так добр и великодушен, что сразу пригласил нас жить к себе в городскую прекрасную квартиру, где также тепло нас приняла его замечательная супруга - известный ботаник Мая Тимофеевна Мазуренко.

До поездки в Магадан я знала работы Андрея Павловича по эволюции растений, но сама я флорист и потому очень волновалась от мысли о предстоящей встрече с ним. К тому же надо отметить, что мы - сотрудники ВИРа, традиционно занимающиеся прикладной ботаникой, почти всегда ощущаем по отношению к себе еле уловимое превосходство "чистых" ботаников. Здесь же этого не было и в помине. Наоборот, Андрей Павлович сказал: очень хорошо, что вы будете обследовать посевы, ибо нам из-за отсутствия времени это почти не удается. Все наши маршруты, с учетом существующих сельскохозяйственных совхозов (и доступных транспортных средств), были обсуждены и разработаны совместно с Андреем Павловичем и Маей Тимофеевной. Перед нашим выездом Андрей Павлович очень подробно рассказал о флоре Магаданской области и ее особенностях и предложил поработать в гербарии, что мы сделали с радостью.

Надо сказать, что уже с первых встреч с Андреем Павловичем было ясно, что мы познакомились с необыкновенным человеком. Сразу поразила его увлеченность ботаникой и необычность мышления, когда он мог на любое явление, любой факт взглянуть не с обычной, присущим многим точки зрения, а со своей особой, нестандартной, свойственной только ему.

Беседы, общение с Андреем Павловичем будили мысль, заставляли глубже осмысливать полученные научные результаты.

Наши обследования посевов сельскохозяйственных культур в Магаданской области (Сеймчан, Сусуман, Хасын, Ола, Талон и другие районы) позволили, как и предполагал Андрей Павлович, обнаружить ряд новых заносных растений, еще не указанных для флоры области. Это Agrostemma gitago L., Amaranthus retroflexus L., Centaurea cyanus L. Fagopirum tataricum (L.) Gaertn. Raphanus raphanistrum L.

Мы были счастливы влить эти сборы гербария в общий гербарий Магаданской области. Еще я помню, как Андрей Павлович помог мне избавиться от постоянно мучившей меня мысли во время моих первоначальных полевых исследований о том, что я не могла сразу определить растение до вида, а определяла лишь до рода. Я очень стеснялась этого, Андрей Павлович сказал, что это так и должно быть - и он в поле не стремится определять растения до вида, а определяет лишь до рода.

Помню, как в Сеймчане мы с Андреем Правловичем и Маей Тимофеевной отмечали день рождения их тогда еще маленького сына. Это был совершенно необычный праздник. Все мы полулежали на спальных мешках. На полу лежал подарок сыну - большой бивень мамонта, найденный Андреем Павловичем во время экспедиции. Конечно, было много интересных рассказов и воспоминаний, а также вкусной еды, главным же угощением для нас была икра, которую до этого мы не ели и не видели в таких количествах. Я запомнила этот праздник, этот прекрасный миг жизни, радушие хозяев, юмор и особое остроумие Андрея Павловича.

И тогда, и сейчас я благодарю судьбу за то, что были и этот прекрасный день, и многие другие удивительные, неповторимые часы общения с дорогим Андреем Павловичем.

Не стало Андрея Павловича, но навсегда остался огромный гербарий, собранный им, остались его многочисленные труды, книги, в которых отражены его взгляды на растительный мир, остались ученики и вечная, прекрасная память о выдающемся ботанике и интереснейшем человеке.

Шорина Нина Ивановна
Доктор биологических наук. Профессор Московского государственного педагогического университета

Об Андрее Павловиче Хохрякове я впервые услышала в 1954 году, будучи студенткой 3-го курса биофака МГУ, кафедры геоботаники.

А.П. младше меня на два года, и соответственно, в это время был только первокурсником. Однако уже тогда среди студентов факультета он был широко известен как талантливый ботаник, глубоко увлеченный этой древней наукой. На факультете его всегда почтительно, но с некоторой иронией называли Андреем Павловичем и преподаватели, и все студенты от первокурсников до выпускников. Действительно, он выделялся среди них своей целеустремленностью.

Когда сокурсники впервые показали мне А.П., я увидела хрупкого юношу в больших роговых очках с очень серьезным выражением лица. Я подумала: "Да, это настоящий ботаник!" Тогда я, естественно, не подозревала, что четверть века спустя слово "ботаник" среди школьников приобретет уничижительный смысл и будет означать чрезмерно старательного ученика, ничем, кроме учебы, в этом мире не интересующегося.

В студенческие годы я, в общем, мало общалась с А.П. и видела его преимущественно издалека на разнообразных научных заседаниях. В них он активно участвовал и поражал своим бесстрашием в дискуссиях с преподавателями и старшекурсниками.

Однажды, возвращаясь домой из университета, я оказалась рядом с А.П. в вагоне метро, и мы разговорились. Разговор был светский и касался разных тем, в том числе истории нашего Отечества. Из этой встречи, я вынесла убеждение, что А.П разносторонне эрудирован и отнюдь не зациклен на одной ботанике.

Позже, в 1960-1961 годах, я неоднократно сталкивалась с А.П. в Главном ботаническом саду АН СССР, где оба мы работали: А.П. - в отделе флоры, а я - в оранжерее. Моим непосредственным начальником в те годы был Станислав Михайлович Разумовский, известный геоботаник и флорист. Он задумывал тогда реформировать оранжерейные экспозиции на основе флористических принципов, а потому интересовался вопросами становления классификации флор. Вопросы эти весьма сложны. С.М. разрабатывал их в свойственной ему экцентрической манере и нуждался в достойных оппонентах. Среди сотрудников ГБС таковых в этот период не было, и С.М. занимал позицию абсолютного научного лидера.

Когда в конце 1960 года А.П. начал работать в ГБС, он проявил интерес к концепции С.М. и стал периодически появляться в комнате N13 оранжерейного здания, где находились рабочие места С.М. и мое.

Наконец-то научное лидерство Разумовского перестало быть абсолютным, у С.М. нашелся собеседник (и оппонент) равного научного веса. Я невольно присутствовала при их беседах и спорах. В моей паамяти ярко сохранилась картина: за одним столом сидят напротив друг друга высокий сутуловатый С.М.Разумовский и сверкающий очками А.П.Хохряков и яростно спорят о проблемах флористического членения Земли.

За время работы в ГБС мне запомнилась также одна нечаянная встреча с А.П. Это было 16 апреля 1961 года, в день моего рождения. День был солнечный, весенний, и я решила сделать себе подарок - насладиться прогулкой по дубравам ГБС. По дороге в отдел флоры навстречу мне шел А.П. Меня поразило выражение счастья на его лице, и я поинтересовалась, чем это вызвано. "А у меня сегодня родилась дочь! - с гордостью ответил А.П. - И я потому счастлив!"

После отъезда А.П. и М.Т. на Дальний Восток с 60-80-х годов я встречаласть с ними главным образом на научных конференциях, посвященных памяти проф. И.Г. Серебрякова, и школах по теоретической морфологии растений. Их регулярно организовывали МГУ и кафедра ботаники МГПИ (ныне МГПУ). Школы проходили в разных городах страны, а конференции в Москве и рассматривали проблемы экологической морфологии растений - оригинального направления ботаники, созданного И.Г.Серебряковым, его учениками и последователями. И школы, и конференции всегда были многолюдными, в них участвовало от 60 до 150 ботаников из разных городов и разных учреждений (вузов, ботанических садов, академических институтов и др.).

Сообщения А.П. на этих научных собраниях выделялись широтой постановки вопросов, новизной подходов к их решению и оригинальностью теоретических сообщений. Нельзя сказать, что выступления А.П. всегда встречали всеобщее одобрение. Их критиковали за недостаточную четкость формулировок, непривычную терминологию, редакционную "непричесанность". Однако слушали доклады и выступления А.П. с большим интересом, хотя не все слушатели смогли оценить по достоинству их оригинальность и новизну идей.

Доклады А.П., а позже и М.Т. включали новые результаты, например, об изменениях жизненных форм в онтогенезе (онтобиоморфах), особенностях жизненных форм высших споровых (категории жизненных форм), сезонных изменениях жизненных форм ( антобиоморфах) и т.д.

Оглядываясь назад, понимаешь, что А.П. Хохряков был одним из самых ярких продолжателей серебряковского направления в ботанике. Доклады, статьи и книги А.П.Хохрякова развивали это направление, обогащая его новыми фактами и идеями. Именно А.П. один из первых осознал, что И.Г. Серебряков и его последователи создали принципиально новый раздел экологической ботаники, предметом изучения которого были жизненные формы растений. А.П. предложил называть этот раздел ботаники биоморфологией растений. В наши дни это направление все шире используется как в ботанике, так и в общей биологиии.

В середине 90-х годов я подготовила к защите докторскую диссертацию, посвященную биоморфологии и популяционной биологии папоротников. Главным оппонентом своей работы я выбрала А.П., поскольку его интересовала эта тематика и он опубликовал ряд крупных статей о классификации и эволюции жизненных форм папоротников. А.П. охотно откликнулся на мою просьбу об оппонировании. Он тщательно изучил диссертацию, сделав пометки на полях. В целом он одобрил работу, но высказал ряд дельных замечаний. Самое главное, он подсказал возможные направления дальнейших исследований, например, анализ "дерновинных" биоморф. папоротников, сопоставление онтогенетических изменений жизненной формы у длительно живущих папоротников и сериальных смен растительности, изучение механизмов рассеивания потомства у "шагающих" папоротников и др. Эти пожелания А.П. позже, уже после защиты, я постаралась реализовать в работах своих аспирантов.

Надо заметить, что ряд моих воззрений (например, на эволюцию гаметофитов) не совпадал с представлениями А.П. Хотя мне не удалось убедить его в своей правоте, формы наших дискуссий во время защиты были вполне корректными. А.П. отнюдь не занимал позицию человека, который считает правильными только собственные взгляды.

В период нашего общения в связи с моей защитой я еще раз убедилась в широте и энциклопедичности знаний А.П. в разных отраслях ботаники и в его прекрасных человеческих качествах: доброте, трудолюбии, добросовестности и искренности.

Сообщение о безвременной кончине А.П. застало меня в Санкт-Петербурге на заседании 11 делегатского съезда Русского ботанического общества. Это было неожиданно, как гром среди ясного неба. Трудно было поверить, что такой энергичный и нестарый человек так внезапно ушел из этого мира. Хочется надеяться, что его научные задумки и планы будут реализованы его учениками и близкими и послужат развитию ботаники - любимой науки А.П.

Глава пятнадцатая: Отрывки из дневников Ларисы Николаевны Васильевой

Лариса Николаевна Васильева - миколог, доктор биологических наук. Работает во Владивостоке в биолого-почвенном институте РАН. С нами работала в экспедициях в 1973, 1974,1975 и 1976 годах.

Как обидно, ничего-то никогда не помню, а часть записей потерялась... Не помню подробности перелета в Магадан и знакомства с А. П. Хохряковым и М. Т. Мазуренко.





Магаданская "1973 20 июня. Ездила с Хохряковым на Оксу. Выехали по трассе Магадан-Армань, сошли на пересечении ее рекой Оксой и отправились вдоль реки к морю. Залезли на ближайшую сопку, где среди камней и песка росла дицентра удивительной красоты, очень яркого розового цвета, густая и пышная; патриния сибирская с желтыми шариками соцветий над маленькими розетками листьев; куртинка кассиопы с белыми, словно фарфоровыми "колокольчиками". В пойме собрали лейзелеурию, похожую на шикшу, с розовыми звездочками цветков, анемон Ричардсона с желтыми цветками, Carex podocarpa с красивыми черными колосками... Наледи на реке еще толщиной до полутора метров.

На морском берегу растения удивительные - аммодения (морянка) с сочными зелеными листьями, голубая мертензия, пышно разросшийся крестовник с листьями, словно покрытыми паутиной. На склонах вдоль моря растут эдельвейсы. Бледно-розовые зонтики примулы, ярко-малиновые цветки рододендрона. Особенный запах морского берега, наполненного выброшенной ламинарией...

23 июня. Ездили на 54-й километр, влезли на гору за поселком Сокол, недалеко от аэропорта. Чудесные горные растения: малиновые крупные цветки рододендрона камчатского, прямо над землей; резьба плотных вай папоротника Dryopteris fragrans; плотные полушечки диапенсии с белыми цветочками; сиреневые кисти Erysimum с приятным запахом - как странны нежные растения среди камней и песка; мелкие зеленые звездочки стеллярии сибирской; сизоватое растеньице Bupleurum triradiatum с фиолетовой сыпью цветения в зеленых обертках; розовые фонарики Phyllodoce. Но больше всего белых, трепещущих на ветру цветов - дриады, сиверсии, анемоны.

24 июня. Вчера много бегали, спать легли только в час ночи, а в три уже встали. Минут через сорок грузились в маленький носатый автобус, чтобы ехать в аэропорт. Наш отряд состоит из семейства Хохряковых (Андрей Павлович, Мая Тимофеевна, Паша и дворняжка Трезор), сотрудницы лаборатории ботаники Киры Павловны, лаборантки Светы и меня. В автобусе было холодно и очень хотелось спать.

Аэропорт битком набит народом. Вылет самолета откладывается. Сваливаем спальники и рюкзаки на пол и спим на них до одиннадцати часов, потом регистрируемся и еще полтора часа сидим на улице.

Северо-Эвенск. Жарко, пыльно, чахлая зелень и белые бараки. Аэровокзал помещается в жалком домишке. Свалили там вещи, оставили К. П., Пашу и Трезора возле них, вчетвером пошли искать пристаница. В вестибюле школы-интерната - беспорядок ремонта. Вахтер - милейший человек, усадил нас, повел А. П. и М. Т. к директору и развлекал разговорами о том, как здесь речки кипят от кеты, когда она идет, и как мешками собирают на берегу уек, корюшку и мальму. Молодой и осторожный директор поместил нас на эту ночь в спортивном зале - солнечном и уютном, где много стульев и столиков, два пианино и кроватные сетки, перекочевавшие сюда из-за ремонта. На этих сетках мы и расположились по углам.

Устроившись, пошли в ресторан "Северянка", функционирующий днем как столовая. Изнутри облицован коричневым деревом, покрытым лаком, а на нем - черная чеканка: бригантина, краб, голова оленя, рыбы. Очень красиво, только потолок очень страшный, давно не было ремонта. Купили котлеты и шницель из оленины... Потом отдыхали. Часов в одиннадцать вечера тихо, закат, розовые облака, белая ночь. Я всыпала в чайник слишком много заварки, так что никто не мог пить, и А. П. изводил меня насмешками и сожалениями, что меня взяли в экспедицию.

Ночью все ходили гулять по Северо-Эвенску до двух часов, совсем светло.

25 июня. В райисполкоме отметили командировки, получили груз, занимались им до полудня, закладывали гербарий, я писала этикетки для А. П. К вечеру разделились на тройки, пошли на экскурсию. А. П., Света и я - к реке Гарманда, она течет прямо за летным полем. Хотели перейти - за ней такие чудесные обрывы, но река быстрая и глубокая, не перейти. На берегу двое парней указали нам брод и угостили чаем с конфетами, но брод все равно был глубокий, воды по пояс, и А. П. заявил, что меня снесет. Этот берег был беден растениями и не интересен.

26 июня. Погода испортилась: туман, морось, сплошная серая пелена, южный ветер. Сидим дома, пишем письма. Вечером отмечали "число рожденья" Светы, пили "Тракию", потом А. П. и я еще "дернули" спиртику под насмешки всего остального коллектива. Ходили гулять к морю. Была ужасная морось, серость и холод, волны злобно бились о берег, уек лежал ковром на берегу и морские водоросли.

27 июня. Холодно и мерзко. Сильный ветер, серый мир. У всех подавленное настроение, сидим без дела. Окрестности - бездарные. Самолеты не летают, и почты нет. Тоска. Пытались найти хоть какую-то возможность уехать. Просились с геологами на вездеход, но не взяли: слишком много мужиков нужно было увезти отсюда "на просушку", оторвать от пьянства. После обеда А. П. сердито и демонстративно лег спать. Его примеру собирались последовать почти все, но тут пришел замдиректора Артур Романович и стал красочно описывать озера километрах в семи от поселка. А. П. сразу вскочил. Мгновенно собрались на эти озера, остались только М. Т. и К. П., которым поручили пойти к очередному начальству за бумажками, чтобы нас приютили в Таватуме. Упрятали себя в непромокаемые ватники и пошли.

Быстро дошли до "прижима", где дорогу сжимают река с одной стороны и скалы с другой. Река стремительная и зеленоватая. Потом нас подбросила машина до кораля - вдоль ленты чозений у реки. От кораля по оврагу - к бескрайнему болоту. Дикое место. Озерцо махонькое. Опять началась морось и пополз туман. Трезор вымок и устал, и Павлик от усталости хватался за руку Светы. Ветер и холод. Кочки и кочки, болото и кое-где снег, стынут руки. На обратном пути - ветер и водяная пыль в лицо. У "прижима" нас догнал самосвал. В кабине уже сидело три парня, но еще я с Павликом влезла, Трезор и гербарная папка. Нам включили для обогрева печку, довезли до самого интерната и поехали за Светой и А. П.

28 июня. Погода беспросветная. Морось. Хорошо, что ветер дул в спину, когда вышли в маршрут, и мне дали непромокаемый ватник с капюшоном. Зато протекают сапоги, и после перехода первой же речки в правом сапоге захлюпала холодная вода, и нога стала коченеть. Шли вдоль реки, по пойме, среди ив и чозений. Чозениевые рощи очень красивы: как в парке, среди деревьев - зеленый травяной ковер и серебристые от мороси кустики дазифоры. Только комары совсем заели, и морось так перемешалась с комарами, что составляла единую, приносящую страдание массу. Кричали утки. У самой тропы вспархивали птицы. Нашли гнездо с яйцами, потом свернули к сфагновым болотам, и Хохряков надолго застрял у небольшого озерка, обнаружив там арктический лютик Палласа. Цветки андромеды - словно рассыпанные розовые бусины на сфагновом ковре. Поодаль еще одно озерко - и здесь роскошные заросли вахты: нежные цветки почему-то пахнут арбузом. Побродили вдоль ручья в овраге, по еще мощным снежникам.

Потом вдруг морось кончилась, ветер утих, на сером небе белым кружком обозначилось солнце, и день наполнился сиянием и надеждой на почту. Долго разбирали сборы, они все прибавляются, а еще и перекладывать нужно. После позднего ужина, вина и смеха ходили гулять к морю. Ночь теплая, но небо беспросветное.

29 июня. Утро чудесное: теплое, тихое, затаенно-блеклое. В восемь утра выехали на машине на другой берег Гарманды. На середине реки начало заливать мотор и кабину, шофер развернулся и пошел вперед кузовом, в кузов сразу набралось воды, перехлестывали волны, машина - как корабль. Луга на другом берегу - прелесть! Заливная пойма, высокая сочная трава, роскошные бордовые рябчики с ярко-желтыми серединками, поляны, розовые от мытника или заросшие чемерицей. День разгулялся, стало жарко и ярко, по небу забегали "аннушки" и вертолеты. Ползали по гранитным скалам, довольно страшным, долго ходили по ернику и кочкам, потом спустились на берег моря. Был отлив, в тягучей грязи валялась масса упругих ламинарий, которые мы тотчас принялись жевать, стоял гнилой запах, перебиваемый свежим ароматом моря, тихого-претихого, валялись красивые ромбовидные крабы с оранжево-крапчатыми мохнатыми лапками. Мощный снежник таял на солнце. Еще одно болото, жаркое и одуряюще ароматное от багульника. Шофер за нами приехал вовремя. В зале все блестело чистотой от стараний К. П. Отправились в баню и превосходно намылись. Ужинали в столовой, купили билеты в кино. До кино разбирали грибы, пили чай и смеялись. Стало опять облачно.

30 июня. Утро яркое и синее, чистое, ни облачка. Начали собирать вещи в надежде, что полетим в Таватум. К часу нам велели доставить вещи на летное поле. В магазине закупили продукты, долго искали машину, чтобы перевезти вещи, но в субботу никто не хотел работать. Наконец, нашли газик. На поле выгрузились и долго ждали под жарким солнцем. Самолеты взлетали и садились, засыпая нас камешками и пылью. Неподалеку лежала рыба в мешках и уже начала "вянуть", поэтому наш "зафрахтованный" самолет сначала полетел в Гарманду и повез рыбу, а потом вернулся за нами. Погрузились только в пять вечера в пропахший рыбой самолет.

Таватум. На посадочной площадке мы сразу очаровались: в пойме роскошный лес, крутые сопки окружают долинку, речки тихие. М. Т. и А. П. пошли в пионерский лагерь, а мы сидели на вещах, мучаясь от комаров, хотя и намазались диметилфталатом. Чистейшее небо, белая и огромная звезда солнца. В конце концов, натянули полог и забрались под него. М. Т. и А. П. вернулись ни с чем: транспорт достать не удалось, чтобы переехать в лагерь от посадочной площадки. Там есть только трактор, а тракторист в запое. Решили, что завтра он захочет опохмелиться, и вот по этому слабому месту нам и нужно завтра "ударить со всей силой". Хохряков сказал, что места там сказочные, источники разной температуры и солености, два сторожа в лагере - энтузиасты красот здешней природы, нас уже ждет палатка, к которой прошлой ночью подходил медведь.

На краю посадочной площадки стояла развалюшка без окон и двери, стены и потолок в щелях. Перетащили вещи поближе к ней, распределили обязанности: мне и Паше - носить дрова, Свете - варить макароны, А. П. - носить тяжелые вещи, остальным - заделывать щели в домишке. Окно и дверь затянули полиэтиленовой пленкой. А. П. надул резиновые матрасы. Белая ночь, сильная роса.

1 июля. Ночь была беспокойная и бессонная. Дул сильный ветер и рвал пленку на двери, белая ночь раздражала, сильно шумела листва деревьев, донимали комары, а в спальном мешке дышать было невозможно. Дежурить по жребию выпало Свете. День сверкающий. Драгоценные цветки рябчиков просто усыпали волосы травы. После завтрака А. П., М. Т. и я пошли в лагерь договариваться о транспорте. По дороге выяснили пренеприятную вещь: нас здорово обманули в аэропорту, воспользовавшись тем, что мы перепутали числа месяца. 30-го был рейсовый самолет в Таватум, а мы думали, что число 29-е и заказали дорогой спецрейс. А. П. на дороге обзывал себя старым дураком, потом ругал нас, потом начальника аэропорта, потом опять себя. М. Т. сказала, что если бы была стенка, он бился бы об нее головой, а если бы было много волос, то рвал бы на себе волосы. Настроение было испорчено, и это порядком отравило наше восхищение долиной источников, где расположен лагерь.

В пойме - лес из душистого тополя с бальзамическим запахом, много рябины, и есть черемуха. Трава - по пояс, сочная и прохладная, купырь цветет и возле бревенчатой избушки создает картинку деревенской средней полосы России. Только сопки, покрытые кедровым стлаником, сразу напоминают, где находимся. Теплые пруды - какое блаженство! - составляют проточное ожерелье источников: от кипятка до теплой воды. Вертолетчики тоже прилетели купаться, А. П. договорился со старшим (Левшин), что наши вещи перебросят с посадочной площадки сюда часа через четыре, и ушел. Мы с М. Т. долго нежились и отмокали в горячей воде. Наша палатка, выделенная для жилья, стоит на краю лагеря, возле какой-то канавы, затянутой тиной, большая, душная, заросшая травой и цветущая желтыми цветами лапчатки. Очень жарко, много слепней.

Левшин не обманул. Мы со сторожем Николаем Николаевичем прилаживали доски через канаву возле палатки, чтобы к ней можно было таскать вещи от вертолета. Носили вещи, устраивались в палатке, опять ходили купаться. А. П. пошел на экскурсию со Светой. Вечером ели уху из красной рыбы, которой нас угостили вертолетчики.

2 июля. Cегодня меня оставили дежурить. Паша целый день сидел в источнике "до посинения". Едва, к восьми вечера, суп сварился, как все пришли. Еще раньше на куске белой материи написала: "Андрей Палыч! Поздравляем с числом рождения!" и прикрепила к палатке. После ужина мыла посуду, а все остальные ушли смотреть кино. Дети уже приехали в лагерь.

3 июля. Все с утра вялые и квелые, ни у кого нет аппетита, поковыряли ложками кашу, попили чайку. Утро - сверкание и ветер. К. П. и Павлик остались в лагере, остальные пошли по торфянистой дороге, А. П. стонал, что он болен и его надо беречь. Блеск березового ерника, курильский чай улыбается ярко-лимонными цветочками, печет солнце. Вскоре разделись и загорали на ходу. Потом лезли на сопку, продирались через стланик, наконец - гольцы. С вершины открывается горная страна, болотистая долина с мелкими озерами. Как здесь просторно и вольно! Ветер сдувает всех комаров. Перевалили одну вершину, в узеньком распадке у ручья поели и напились, пошли вверх по этому ручью. По берегам - заросли камнеломки. Лезем на следующую сопку, места неинтересные, ветер все сильнее. Небо затянулось облаками, прогремел гром, сверкнула молния. Сидели на обширном снежнике, ели снег. Потом - спуск, мрачные камни, снежники, по которым А. П. и М. Т. съезжают, заросли пышных трав по берегам ручья - еще не цветущий аконит, высокие метелки волжанки, голубая мертензия. Опять еле проходимый стланик. Комары совершенно распоясались, когда начал накрапывать дождь. Вернулись в половине девятого. Серо-розовая, мглистая туча - на полнеба, дождь, радуга. Рано залезли в спальные мешки. Комары не дали насладиться.

4 июля. Ночь ужасная, сплошной общий стон: "не могу больше! комары проклятые!" В спальнике жарко. Серый день. Вышли поздно, около полудня. Тепло и серо. Комары не мучили. Глаза болели от белого пасмурного сияния. Кушка - печальное, запущенное, почти безлюдное селение. Какие-то ободранные, слепые, полуразрушенные дома, всего два огорода, обнесенные сетями вместо забора, крапива, валяющийся китовый позвонок, ржавые остовые машин и бочки. Люди откуда-то появлялись - нарисуются и сразу сотрутся - симпатичные девушка и парни-рыбаки. Женщину-пекаря сразу встретили, договорились о хлебе, а у дома продавца долго стояли и не могли докричаться - орало радио, прикрепленное снаружи, и лаяла собака. Наконец, все закупили, вышли за околицу, сели и стали уплетать еще теплый хлеб с баклажанной икрой. Прогремел гром, но вскоре засияло солнце, и тучи ушли к дальним сопкам. На обратном пути комары совершенно одолели. Руки заняты грибами и дровами, на локте - сетка, за спиной - гербарная папка. А. П. тащил рюкзак с хлебом.

Опять сплошные тучи, дождь пошел. Обедали в палатке при свече. Уютно потрескивали дрова в железной печке, вокруг которой расставили гербарные сетки. После кино занимались гербарием, сушили матрасики, благодарили "полевого" Северушку Эвенчика за уютную атмосферу. Глаза болели от тусклого света свечей. Сборы хорошие.

5 июля. Ночью по палатке барабанил град размером с фасоль. Света и А. П. жгли комаров свечами. Под утро все же пришлось надеть накомарник. Встали поздно - в девять часов, и А. П. ворчал, что мы совсем разболтались на этом курорте. Пошли в пойму А. П., Света и я. Надели болотные сапоги, накомарники, непромокаемые куртки. Морось, мокрые травы выше головы, много проток, которые надо переходить. Света ныла, что лучше по сопкам ходить, чем по этой сырости, падать, путаясь в мокром ернике, или проваливаться в ямы с водой.

Вышли к Таватуму. В пойменных лугах цветут ирисы и герань в густой росистой траве. Все так же моросит, но очень хорошо. Пошли вверх по реке. В три часа сели на поваленный ствол, стамеской открыли консервы, ею же ели. Долго кружили по пойме, по высокотравью, косам и галечникам, совершенно одинаковым ольховникам, чозенникам, ивнякам и смешанному лесу. Стало жарко, хотя еще пасмурно. Речки быстрые - при переходе трудно устоять на ногах. Перед лагерем, как обычно, набрали дров. Сразу - в бассейн. Долго парились в одном, долго плавали в другом, болтали.

6 июля. Утро сырое и пасмурное. А. П. объявил выходной день. Обед получился удачный. После него все легли спать, а я разбирала вчерашние сборы. Вечером все ушли в пойму. После ужина ходили в кино, смотрели фильм в сарае, украшенном купырем, рябчиком и ольховыми ветками, на маленьком экране, где половина кадра - на досках. Лента была старая, иногда расплывалась. Вечером - купание, свечи, чай.

7 июля. Сырость и серость - опять "выходной". Встали в девять, купались. Цветут злаки, и А. П. заболел аллергией. Вечером после купания пили глинтвейн, потом закладывали гербарий, и я сонно писала этикетки. Ударили по комарам и легли спать.

8 июля. На сопках обрюзгшие облака. В маршрут опять двинулись А. П., Света и я. За спину - рюкзачонок с завтраком, термосом, фотоаппаратом и аэрозолью против комаров, в руки - накомарник и полиэтиленовый пакет. От грячих ключей сразу полезли в сопку. От одной вершины к другой. Гольцы. Изредка продираемся сквозь кедровый стланик. Иногда снежники. Чаще всего прыгаем по сыпучим камням в красивых узорах лишайников. Анемона сибирская сияет матовыми звездочками со всех сторон. Вскоре стало холодно. На нашу сопку легло облако, и мы долго блуждали в тумане. Решили идти к морю (по компасу), чтобы не заблудиться окончательно, но до моря было очень далеко. Шли часов пять, то вверх, то вниз, по высохшим руьям, по зарослям, по болотам.

Вышли к морю только в восемь вечера, довольно далеко от Кушки. В устье ручья А. П. нашел Cardamine victoris и сказал, что ради одного этого растения стоило совершить весь этот переход. Света собирала лук-скороду, росший здесь в изобилии. В пакет, уже наполовину заполненный листьями оксирии для завтрашних щей, запихнули лук и стали торопиться: было время прилива, и между волнами и отвесными высоченными скалами, ржавыми от лишайников, оставалась уже довольно узкая полоса нагроможденных камней, базальтовых бордовых наплывов и гранитных ступеней. Прыгая по камням, пошли в сторону Кушки и, конечно, не успели. Пришлось лезть вверх по скалам. А скалы такие крутые, а внизу такие острые камни, а до этого мы прошли более 30 км, и уцепиться почти не за что, кроме редких травянистых куртинок, и рюкзак за спиной мешает! Света с моим пакетом, где сборы смешались в кашу, героически не бросает его. Очень страшно стоять, прижавшись всем телом к скале, над пропастью, и больше некуда ногу поставить, и руку некуда положить для опоры... Кое-как выбрались, потом спустились на галечный берег, развели красивый костер, отдохнули.

Опять полезли вверх по расщелине, опять по зарослям стланика, часто спотыкались и падали, потом съехали вниз по осыпи и долго шли по берегу. В Кушке были в половине двенадцатого ночи. В серости увядающих белых ночей белели цветы чины морской (какая-то альбиносная популяция). В поселке ни одного огонька, мрачные заколоченные дома, чья-то фигура, в тишине откуда-та музыка "Лебединого озера". М. Т. и К. П., наверное, уже страшно волнуются, но идти еще 15 километров... Вот уже прошли треть этого пути - тундровое болото, белеющая пушица, сапоги чавкают по грязи. Вот поселок Таватум. Света отстает и твердит: "Только бы дойти!" Какой-то сверчок верещит в тишине... Пришли во втором часу ночи. К. П. высунулась из палатки со свечкой: "Майя! Пришли!" - сказала она в палатку. М. Т. выскочила и бросилась нас целовать. Сначала выкупались, и после горячей ванны нас перестало шатать, потом набросились на еду. После этого совсем едва шевелились.

9 июля. М. Т. с утра ворчала на А. П. за то, что тот поднял Свету дежурить. Долгое купание. После завтрака помогали всем миром А. П. закладывать гербарий. Потом мы со Светой остались в лагере, остальные пошли в пойму. Света варила щи и кисель, помогала ей закладывать гербарий и писала этикетки, она мне - разбирать мой пакет.

11 июля. М. Т. проводила экскурсию с пионерами. После обеда я пошла с А. П. в маршрут, взяли с собой Трезора. Было пасмурно и тихо. Комары. В пойме пышные травы, цветение, журчание ручьев, опасные болота, парковые ландшафты, кудрявые ивы, далеко отстоящие друг от друга, раскидистые кусты курильского чая, горящие лимонными, яркими огоньками цветков, пустые домики "для браконьеров"... Туман спускается с гор, наполняет долину, тихо мерцают зеленые деревья. Пришли в девять вечера.

12 июля. Вчера туман сгустился, сегодня - ясный день. С утра начали готовиться к отъезду, выносили вещи из палатки на солнце. Скоро прилетел вертолет. Отправили только Свету, так как ей давно пора на сессию, вместе с сухим гербарием в крафт-мешках. Остальные добирались вездеходом. Очень трясло, приходилось держать Трезора, чтобы не выпрыгнул.

Сидели на вещах посреди летного поля, загорали, кормили всевозможных кровопийцев. Небо затягивалось кисеей. На обед ели жареные молоки. Чистили кастрюли на речке, мужественно терпя атаки комаров. Прислушивались к любому гулу. Я сшила для А. П. маску из бинта, чтобы пыльца не попадала в нос. Вездеход привез еще трех жаждущих улететь. Комары еще больше активизировались. В половине девятого вечера поняли, что ждем напрасно, хотя вертолетчики знали, что мы уже сидим на летном поле. Двое из приехавших ушли обратно в лагерь. С нами остался тип неопределенного возраста по имени Леша, по профессии электрик, разукрашенный пышной и густой татуировкой - портретами и букетами, подарил нам четыре рыбины - две горбуши и две мальмы. На теле у мальмы - розовые пятнышки и почти нет чешуи, мясо бледно-оранжевое, не такое красивое, как у горбуши. Пребольшущая бледно-розовая ущербная луна.

Вещи оставили посреди летного поля, рядом - костер для устрашения росомахи, а спальники отнесли в домик, затянули дырку окна белой тканью, чтобы не было сквозняка, дверное же отверстие не заделали. Повесили три полога, А. П. надул матрасы, Пашу уложили, А. П. и М. Т. ушли ругаться по телефону. Мы с К. П. у домика тоже развели костер.

13 июля. Ночью был сильный ветер. Под пологом хорошо спать: не душно и нет комаров. А. П. злой от аллергии, безделья и невезения. М. Т. и К. П. после завтрака опять ушли звонить. М. Т. рыдала в трубку, которая нагло заявила: "А чего вам! Погода хорошая. Загорайте!" Добавила, впрочем, что - может быть - к вечеру пришлют самолет. Опять притащился Леша и еще какой-то тип, опять выпросили спирт. Лень, жара, идиотские разговоры.

Часам к четырем поднакопилось народу, пришла толпа пионеров. Вскоре затарахтел самолет, мы бросились упаковывать недомытую посуду, собирать у несчастных пьяниц кружки. М. Т. ходила по пятам за летчиками, те абсолютно ее не замечали. И вот все улетели, а мы опять одни на пустом поле, на куче вещей, продуваемые холодным ветром. Солнце клонилось. Тихо. Очень обидно. Впрочем, через час был еще один рейс.

Северо-Эвенск - через полчаса на пыльном галечнике летного поля. Я осталась на вещах с Трезором, К. П. пошла на почту, остальные - договариваться о машине. Мысли о почте, гербарии, ночлеге, бане, о том, что приготовить на ужин. Газик перевез наши вещи в интернат. Там ремонт, хорошо пахнет краской, в зале навалены кровати, наши вещи, которые оставались, разбросаны.

14 июля. В половине девятого еще блаженно спали, но пришла завхоз и начала вопить, чтобы "до десяти часов очистили помещение!" Тогда нас засунули в спортзал соседнего здания школы, где уже вповалку разместились 20 студентов. Они предложили свою помощь в перетаскивании вещей. М. Т. (больная, с ангиной, усталая) пошла проводить с детьми ботаническую экскурсию.

Небо заволоклось тучами, аэропорт закрылся. Удачно мы выбрались из Таватума! В Эвенске пыльно и холодно, скучные дома-бараки, но дети играют большими желтыми апельсинами, потом съедая их, и очень вкусный хлеб, и оленина в столовой. Вечером А. П. перебирал гербарий, совсем больной после двухдневного сидения на летном поле среди цветущих злаков,

15 июля. В половине четвертого утра всех переполошил отчаянный стук в окно, пришел за спиртом совершенно пьяный шофер газика, перевозивший вчера наши вещи с летного поля. Скрипела дверь, лаял Трезор, где-то в зале голосила кошка, истошно кричали чайки на море. А. П. (едва держащийся на ногах, так как выпил с вечера димедрол от аллергии) и М. Т. встали, а через некоторое время А. П. притащил взамен спирта целый мешок красной рыбы, М. Т. стала пить валерьянку. Встали около 10 утра, белесое солнце светило в окно, но все равно пасмурно. Из столовой пошли к морю за крупной солью для рыбы. А. П. договаривался о машине, чтобы поехать в Гарманду. Соль взяли на рыбозаводе, представляющем собой несколько сараев с большим двором, где разгуливали чайки и лежали японские мешки с солью, плетеные из какого-то злака. По возвращении у нас в классе тоже открылся "рыбозавод". Вечером начали собираться в Гарманду. Чистила от копоти кастрюли, варила уху, она долго не закипала, просидела над ней до часу ночи, пока А. П. не сказал, чтобы я бросила ее. Эвенск окружен стеной тумана.

16 июля. Встали в восьмом часу, укладывались, перетаскивали вещи из спортзала, где еще спали студенты, к музею, а то, что брали с собой, таскали в зал - к выходу. Волновались, нервничали, так как негде было оставить вещи, чтобы ремонт на них не отразился. Завхоз заявила, что ничего у нас не выйдет, и за вещи она не отвечает. Уже машина была у входа, и вещи погружены, шофер сигналил беспрестанно, а мы еще ничего не ели, хотя уха давно остывала, разлитая в миски, наваристая до коричневого цвета. Наконец, лучшее, что мы могли сделать, это помириться с завхозом, которая, конечно, прекрасно знала все укромные места в школе. Оказалось, что она умеет даже улыбаться, что ее зовут Лариса Михайловна, и что мешки можно сложить в ее комнате. Уху пришлось вылить.

Ехали в кабинах двух самосвалов, около двух с половиной часов, по плоской кроне огромного дерева-реки. Ветви - рукава, речки - серебристые и быстрые, чистые и зеленоватые. Дорога проходит то по руслу, и мы будто плывем на катере по воде, то пересекает несчетное количество мелких речек, то ложится на галечники, сияющие розовым светом цветущего иван-чая широколистного. Жарко горят ярко-желтые соцветия пижмы. День пасмурный. Дальше пошли сопки, все выше и выше, в курчавых и косматых париках облаков. Лиловые и красные скалы, изящно изогнутый стланик на уступах, фиолетово-розовые куртины змееголовника. А то обступят дорогу чозении, хлещут по машине ветвями, и Трезор (высунутый в окно, так как его укачало) яростно ловит их зубами. То вдруг купыри и дикие розы на сумрачных пойменных лугах среди ивняков, чозенников и ольховников, то яркие ковры цветущей герани, копеечника, ирисов. Накрапывал дождь. В кабине жарко. Трезор сначала вертелся у меня на коленях, рвался в окно, потом сполз на пол, но там ему стало совсем дурно, и он стал жалобно и часто разевать пасть. Вот пошли лиственницы - высокие, гордые, далекие друг от друга. Вот широкий и плоский распадок, в середине которого белые домики среди лиственниц, которые смотрятся издалека, как кипарисы.

Гарманда. Вдруг лопнула заплатка на шине, и мы пошли пешком к белым домикам по толстому слою пыли на дороге. Безветрие, жарко, пелена облаков разорвалась, солнце плавало среди белых айсбергов. Трезор носился и жевал пыльную траву, в поселке он независимо перебирал лапками, эскортируемый сворой гигантских лаек. А. П. и М. Т. приехали раньше. М. Т. бросается к нам: "Как хорошо! Нас ждали, приготовились! Полы в классе вымыты, цветы поставлены, красная рыба жарится! Председатель колхоза - молодой, энергичный, обещал забросить нас на вертолете в тундру, дать палатки!" Нас, действительно, очень уютно устроили. Школа маленькая, маленькие классы и парты, низкие потолки, ремонт закончили, все покрашено и сияет чистотой. Воду здесь привозят, и нам уже налили целую бочку. Дрова разрешили брать в сарае. Тяжелые, толстые поленья из лиственницы. Сопки вокруг будто покрыты темно-зеленым бархатом.

В маленькой чистой столовой традесканции на стене и цветущий бальзамин в горшке. Толстая и флегматичная Таня-повар дала нам, что осталось: гороховый суп с олениной, огромные порции рожков с подливой и одну на всех котлету из горбуши. После обеда все спали, а после полдника все пошли в пойму. Погода совсем разгулялась. Чистые белые облака полоскались на ветру. Аромат диких роз - кругом естественные розарии в розовом сиянии. Жимолостники полны крупных зеленых ягод. Пойма богатая, зелень нежная, свежая, чозении кружевные, кузнечики трещат под солнцем, тополя, потом лиственничный лес паркового вида - прекрасный, строгий, чистый: одни лиственницы, бордюры из красноватой полевицы, лишайниковые или травяные ковры. На склонах сопки заросли аконита или герани.

После ужина обычная работа разборки и закладки гербария. Вечер прелестный. Над серовато-лиловыми, четко очерченными сопками - зеленоватое чистейшее небо. М. Т. говорит, что пейзаж - рериховский. Но к полуночи все сопки окутались туманом. Жарко натоплена печка, форточку не открываем из-за комаров. Половина розового куста стоит в бутылке, мерцают цветы при свечах. В полночь погас свет во всем поселке.

17 июля. Полезли на ближайшую сопку на восток от поселка. Ах, какой день - сплошное сияние, чистота неба, свежесть ветра, голубые сопки вдали. Даже продирание по кедровому стланику - пахучему спрутовому царству - ничтожная плата за изумительная уголки, где на щебенке цветут нежные растения, за пестрые от цветов лужайки, за дриадовые ковры, за вид горных стран, открывающийся наверху, за простор и волю. Спускались по нивальным луговинам, розовым от примул и золотым от купальниц. Потом по ручью, густо заросшему высокими травами, собирали оксирию на щи. Когда вышли в лиственничник, было просторно, легко, приятно идти. Облака сплели для солнца гамак, оно лежало там и не било в глаза. В поселке на улице сушились медвежьи шкуры.

18 июля. Все утро М. Т. ходила то к председателю колхоза, то к парторгу, то к вертолетчикам, брала с собой К. П. или А. П. - "поговорить", чтобы забросили куда-нибудь на вертолете. В половине одиннадцатого вышли в маршрут. Ужасная жара сегодня, подъем на сопку становится тяжелее в несколько раз. Густая голубая дымка окутывает сопки. У ручья пригоршнями плескаем воду в лицо. Здесь прохладно, приятно, тенисто, сидим и нежимся, насколько это возможно при комарах. Вдоль горного ручья - ольховое криволесье и высокотравье. Поднимаемся вверх, к снежнику, от которого питается ручей. По берегам - то голубые куртины мертензии, пахнущие огурцом, то розовые - прелестный иван-чай широколистный, то желтые - пижма или купальницы, то лиловые - герань. Пересекли снежник. Возле него - ранняя весна: полно всяких проростков, цветет золотистый рододендрон и розовая примула. На отдыхе сосем снежные комочки.

Потом вышли в горную тундру, недолго шли по нашим вчерашним следам, но на другие вершины. Красивые горные лужайки: то аспект клайтонии и оxytropis на ковре из дриадовых листьев, то опушенный Senecio tundricola c красивыми цветками - красными в середине и желтыми язычковыми, то лимонно-желтая Arnica. На вершинах - праздник души и тела. Так привольно, так просторно, такой мягкий ветер снимает жар лица, никаких зловредных насекомых, от красоты цветов волнуется сердце. Прошли по каким-то красным породам - как кирпич, только с малиновым оттенком, начали спуск по прекрасным нивальным лугам, по красочным бликам разнотравья, потом по высокотравью, ручью или ольховому криволесью. Разгоряченные, пили студеную воду. Комары здесь заедают, А. П. намазался какой-то дрянью, ему стало от нее плохо, М. Т. заставила его мыться в ручье.

Ручей, мимо которого проходит дорога, все набирает силу, в пойме его растут чозении, а на террасе над ними - красивый лиственничный лес. Комары совсем заели. Среди серых и светлых камней - нежный розовый огонь иван-чая с голубоватыми листьями. Пришли в девять вечера, все устали.

19 июля. Жаркий белый день. Дымка (говорят, от лесных пожаров) так густа, что сопки проступают лишь очертаниями. Солнце расплылось в большой шар кремового цвета, как и вчерашняя луна. Варили кислые щи из оксирии. А. П. всю ночь не спал и вообще ему плохо, поэтому на закладку гербария сели К. П., М. Т. и я, пришлось долго и скучно выбирать мох и землю из корней. После обеда - экскурсия в пойму. На быстрине, отливающей медно-розовым светом солнца, эвены ловят горбушу. Цветет иван-чай узколистный, созревает жимолость.

20 июля. Теплое мягкое утро, золотисто-белое сияние. Встали в половине седьмого, в семь уже погрузились в машину. В кузове вещи, А. П., я и Трезор, еще два попутчика - русский и морщинистый старик-эвен. На галечнике видели большого черного медведя.

Северо-Эвенск. Ясный жаркий день. Поселили нас в тот же класс, только парты покрашены, в соседнем классе тоже какие-то бродяги живут, в коридорах маляры продолжают красить парты в красивый зеленоватый цвет. Столовая на ремонте, но обеды перенесли в спортзал второй школы, совсем близко от нас. Закат был тихий, розовый и теплый.

21 июля. День белесо-солнечный из-за дымки. Не понять то ли пасмурно, то ли дым от пожаров - солнце едва проступает. Потом поднялся южный ветер, дующий с моря, он всегда приносит непогоду. Вечером вдали меж сопками лежит белая груда тумана. Море зеленое.

22 июля. Так и есть: с утра - нелетная погода, сильный ветер. Пошли к морю на экскурсию. Сначала долго шли по берегу серо-зеленого моря, дул сильный и холодный ветер. Обрывы над морем, наверху - тундра, в цепи обрывов - снежники, из-под которых - ручьи; эти наклонные распадки оказались наиболее интересными. Так шли километра два, потом поднялись по оврагу в тундру, где было холоднее, мокрее, мерзли ноги.

23 июля. Полнеба очистилось, но ветер сильный, холодновато. Какая-то пронзительная четкость сопок, облаков, ясность голубого неба, но вертолетчики опять что-то "темнят". Все же собрали вещи, кроме посуды. Ожидание, потом - дикая спешка, так как все-таки летим. Быстро свернулись, подъехал газик, шофер помог грузиться. На летном поле еще долго сидели на холодном ветру. Хотелось есть, столовая закрыта, купили хлеб и масло... В вертолете такой гул, что невозможно разговаривать, и холодно. Пересекли водораздельные хребты, теперь реки текут в Северный океан.

Река Большая Ауланджа (верховья Омолона). Приземлились на равнине среди гор, поросшей кустарниковыми пушистыми ивами. Недалеко протекала река. Вот где холодно-то! Прыгали, чтобы согреться, сгрузив вещи, пока вертолет улетел. Ветер расчесывал седые ивы, М. Т. бросилась к дельфиниуму Шамиссо в голубых цветках. Неожиданно появился оранжевый трактор, с водителем было двое ребятишек-эвенов, прибыли за информацией. Помогли нам частично перевезти вещи к месту, выбранному для палатки, но остальное таскали долго и тяжело. Палатки решили ставить на галечнике, защищенном с трех сторон зарослями Saliх alaxensis, между двух рукавов мелкого ручья. М. Т. велела мне заняться ужином, я сварила макароны и согрела чай. Ух, и холод! До ужина уже стояли две палатки: шестиместка - семье Хохряковых, двухместка - нам с К. П. Макароны застывали в мисках моментально. А. П. ставил палатку под продукты, остальные выбирали камни из палатки и рубили стланик, чтобы устилать землю. В палатке стоял сильный душистый запах.

24 июля. К. П. осталась дежурить, остальные пошли в маршрут. От лагеря - вверх по ручью, навстречу солнцу, ветер в спину. А. П. нашел много новых растений, но непрерывно чихал, хотя утром я сшила ему марлевую повязку от пыльцы. По небу - тяжелые облака, солнце - в синих лужах неба. Когда вышли из узкого распадка, задуло так, что порадовалась надетому ватнику. В мелком ернике нашли много потрескавшихся подберезовиков (значит, недавно было жарко). Эвены говорят, что в грибной сезон олени жируют на грибах.

При возвращении на сопке нас больно и зло посекло дождем, а потом вдруг ясное небо, солнце и сверкание капель дождя на травах и кустах. Блистающий мир. Сразу две радуги - одна яркая, другая бледная. Сварили вкусный грибной суп, густой, с рисом. Когда сели ужинать, опять холод и дождь. Открыли единственную бутылку "Каберне", разогрелись от вина, пищи, горячего киселя и рубки дров. Около полуночи холодно до того, что пар изо рта.

25 июля. Утром тепло и не хочется вылезать из спальника, но М. Т. уже раскладывает по мискам вчерашний суп-кашу. Все небо обложено тучами. В маршруте А. П., К. П. и я. Дожди бродят между сопками, но мы им не попадаемся, только один раз налетел мелкий град. Маршрут пресный, находок почти нет. Чудесный аромат змееголовника, в распадках тепло. Много куликов и куропаток. Вкусно жевать лук. Вернулись к шести. Легли рано, читать нельзя (свечей мало).

26 июля. Все ушли в маршрут, Трезор остался со мной дежурить. К шести они не вернулись. Сидели грустно с Трезором в темной палатке, где тихо мерцала печка, транзистор выдавал жизнерадостные новости о десятом фестивале молодежи и студентов в Берлине. Наконец, в половине восьмого они пришли, принесли оленье мясо, красивые камни. Для мяса сварили маринад, залили, завтра будем делать шашлыки. Рано легли спать.

27 июля. Была сравнительно теплая ночь, то есть в свитере и под ватником не мерзла. Утром ветер, комаров нет. Запах дыма - где-то пожары. Густая дымка - соседние сопки и те голубые, узор стланика не различим, а дальние вообще в тумане. Часа два помогала М. Т. закладывать вчерашний гербарий, писала этикетки и читала вслух "Смерть Ивана Ильича", в полдень закончили. Разбросали по лагерю спальники и надувные матрасы - просушить. Паша уже два дня ныл, чтобы поставили сети на хариуса. Наконец, М. Т. взялась за эти сети. Рыбы много: в глубоких заводях плавали красавцы с малахитовыми прожилками. Долго искали место, где поставить сеть, хотя сначала попытались ловить весьма оригинальным способом: держали колья и водили сетью по воде, надеясь, что плывущая рыба в ней запутается. Не тут-то было! Доплывая до сети, рыба моментально сворачивала в сторону. У меня уже были полные сапоги воды, А. П. нервничал и злился ("Ловите сами вашу рыбу! меня это не вдохновляет! идемте в маршрут!"). Но стоило оставить сеть на месте в одной из заводей и отойти, как в ней тотчас же забился большой хариус с розовым хвостом. Тогда и А. П. охватил азарт. Поймали еще одну рыбину, и пошли на экскурсию. Собрали два растения, полюбовались на пушициевые ковры в пойме - белое и зеленое среди серых галечников, вернулись, вынули еще две рыбины, оставили сеть на ночь.

Решили делать шашлыки, и мы с Пашей строгали шампуры из ивовых ветвей. Неожиданно появился молодой эвен с двумя собаками, который и дал вчера оленину. Он пришел взять взамен сахар, но сахара у нас было очень мало, дали только консервы и напоили чаем. М. Т. и А. П. перекладывали гербарий. Помогала К. П. жарить шашлыки, долго махала над углями доской, чтобы они не гасли. Ужин чудесный, острая подлива к шашлыкам, чай с вареньем.

28 июля. В маршрут пошли только А. П. и я. Перешли Ауланджу и полезли вверх на сопку. Скучные сопки, бесплодные, голые, трудно спускаться по шаткой обломочной породе, одни лишайники на камнях, изредка на лишайниковых подушках трепещут стебельки или прутики. Наверху задувает ветер, но в общем-то не холодно. Вот спустились в долину, там прекрасное треугольное озеро, возле него всего одна тонкая лиственница, вокруг - сырое болото. На реке кое-где сохранились наледи. Вдруг надвинулась мрачная и страшная гроза. Хорошо, что проходили мимо кустов, когда засверкало вокруг, загрохотало над головой, затрещало так, что из камней неподалеку посыпались искры. Посыпался крупный град, обступила туманная мгла. Сидели под редким ольховым кустом, за шиворот текла вода, ели "затрак туриста" ножом из банки и размокший сахар. Когда гроза прошла, быстро пошли назад, долго переходили долину по кочкарнику, даже жарко стало. Видели оленье стадо. Еще несколько раз принимался сыпать дождик, но слабый и от комаров не спасал. Сборы скудные.

В седьмом часу пришли. На холмике, на раскладном стуле, сидела М. Т. и высматривала нас. Сияло солнце. Мокрые ноги немного замерзли. Наелись, переоделись, все Хохряковы ушли на речку в болотных сапогах. С юга приполз густой-прегустой туман, заполнил долину реки и ползет дальше. Алый шарик солнца на закате. Опять холодно в палатке, опять пар изо рта. М. Т. дала еще по ватнику, чтобы не замерзли ночью.

29 июля. Утром туман - на сопках и в долине, росистый мир. Ушли все Хохряковы с Трезором, мы с К. П. остались. Сидели в большой палатке - комары нас ели, транзистор развлекал, закладывали вчерашний гербарий. Прилетала знакомая птичка, прыгала по ногам, склевывала комаров.

Комары сегодня особенно злые! В шесть вечера тоже влезла на холмик, села на стул, высматривала маршрутников, солнце било в глаза. Туманные сопки, ивы внизу блестят, серебрятся листвой. В половине восьмого пришли. Увидела их издали, бросилась к костру.

30 июля. Утро чудесное - тихое, мягкое, солнечное. К. П. готовила обед, я помогала М. Т. закладывать гербарий и читала вслух "После бала". Жарко, блаженно, тихо. После обеда собрались в маршрут. Быстро шли по знакомому распадку, комары заедали, назойливо стукались в лицо, даже диметил не спасал. На закате стало холодно, ноги начали мерзнуть, но А. П. как раз застрял на глинистых сырых плешинах возле снежников на сопке - там оказались интересные для него маленькие растения. Дымка сгущалась, превращаясь в туман. Шарик солнца нежен и печален. На обратном пути шли быстро, согрелись. Легко и приятно идти. Особенно прелестны кусты цветущей дазифоры - просто кукольный парк. Вернулись в десять вечера.

31 июля. Сильная дымка, белое и неяркое солнце. Поднялся холодный ветер. Кое-какие вещи уложили и отнесли к месту посадки вертолета по дороге на речку. Сняли продуктовую палатку. Ветер холодноватый. Дымка густая и голубая. В сети - три рыбины. Я их почистила - утром сварю уху. Только заикнулась о лепешках, М. Т. сразу разгорелась их печь. В два счета она развела молоко в миске, замесила крутое тесто в тазу, размяла его руками, раскатала бутылкой. Я сидела у печки и пекла, одновременно сушила матрасики. Было тепло, уютно, интересные разговоры, а потом вкусный сладкий горячий чай с горячими пресными лепешками. Еще и на завтрак лепешки остались.

1 августа. Матовое, бело-дымчатое утро. Днем тепло, дымка. Перетащили спальники и рюкзаки. Весь день - томительное ожидание вертолета. И белое томительное сияние, и какой-то томительно-холодный ветер. И уже стало ясно, что вертолетчики не прилетят сегодня, как обещали, но ждали восьми часов, чтобы прочно обрести уверенность, затопить печь и начать печь лепешки.

2 августа. Самое противное время: ожидание вертолета и никаких маршрутов. Утром все долго лежали в спальниках. Сначала был густой туман, потом он поднялся, но пасмурно, потом ветер, а солнце едва проступает. Трезор все время копошился на каменистом склоне. А. П. с Пашей пошли туда, принесли в банке пищуху, похожую на мышонка с большими ушами в берете. Такое впечатление, будто вся дымка, наполнявшая прошлые дни эту горную страну, поднялась вверх и сгустилась до серого цвета. Солнце обозначилось на небе тускло-розовой монеткой. Край неба - дождливо-мрачен. Карликовая березка уже в ярко-алых проблесках, скоро кончится северное лето. Самолеты летают, гул нас волнует, но опять разочарование. С восьми вечера, когда в Эвенске вертолетчики кончают работать, уже привычный ритуал выпекания лепешек, уже несладкий чай, игра в карты. Рано ложимся.

3 августа. В семь утра разбудил стук дождя о палатку. Сильный дождь. В девять встали. Тепло, сыро, тихо. Комариная погода. Желтый кружок солнца. Перевал затянут туманом. Плохо. Опять поставили сеть. Начала созревать голубика на сопке, М. Т. и А. П. собирали ее для киселя. На речке хорошо - ветер, комаров почти нет. Парит сильно, как перед грозой. Переучли продукты уже всерьез. Как долго придется здесь ждать? Вечером М. Т. и К. П. пекли лепешки, а я и А. П. ходили на речку, принесли двух хариусов. На обратном пути спугнули выводок куропаток. После чая с голубикой и лепешками поставили сеть на куропаток, насыпали остатки гороха.

4 августа. Туманы на сопках и в распадках. Никакие куропатки, конечно, не поймались. Пошли на речку, в сетях - ничего! Еще и рыба перестала ловиться, когда кончаются продукты! Туман сильно сгустился, лежит как легкое пуховое одеяло, жарко под ним, душно и сонно. В тундре попадаются очаровательные травяные лужайки с темно-синими аконитами в светлой зелени или холмики, покрытые алыми коврами Arctous. Потом поднялся сильный ветер, вмиг разнес в клочки туманное одеяло, и они плавают по ярко-голубому небу. Но ветер все сильнее и холоднее, облаков все прибавляется, они мрачнеют и уже превращаются в тучи. Поем из Высоцкого: "А я уже не верю ни во что..." Две рыбины в сети. Лепешки и чай с голубикой. Муки хватит только на завтра. Розовые облака.

(Теперь уже трудно сказать, почему пробел в записях: то ли у меня тетрадь кончилась, а больше бумаги не было, то ли потеряла что-нибудь. Не прилетали за нами долго. Есть было нечего. Рыба ловилась плохо. Иногда одна рыбина составляла пищу пяти человек на целый день, то есть это один маленький сваренный в воде кусочек. Разговоры все время сбивались на еду. Все мечтали: вот вернемся в Магадан, напечем лепешек и наедимся вволю, намазав их вареной сгущенкой. Такая вкусная лепешка была та, которую съели последней!

Непогода держалась долго. Нам не везло. Вертолетчики прилетели виноватые: ведь в тот день, когда они должны были нас вывезти, была отличная погода. Наверняка летали на горячие источники или за красной рыбой. Хлеб привезли. Паша как в него вцепился, так не знали, как удержать...

Дальше все испарилось из памяти: возвращение в Северо-Эвенск, возвращение в Магадан... Экспедиция дальше продолжалась в сильно возросшем составе."

"1975 2 июля. Магадан. Около четырех утра вышли из самолета, было только десять градусов тепла. Над мягкими очертаниями сопок то розовело, то зеленело, то синело небо... Отправилась в институт, обе комнаты лаборатории ботаники были закрыты. Зашла в канцелярию, отметила командировку, выяснила, что Хохряков и М. Т. в Сеймчане, собираются быть там долго (может быть, я их поймаю).

4 июля. Сеймчан. Жарко, пыльно, цветет нежная лиловая вероника и отчаянно кусаются комары. Явочный пункт - лесоавиаохрана. Я - туда, Но где же Хохряковы? Подхожу к аэропорту - вот они! стоят, машут: А. П., М. Т., Павлик, Вера Звезденко, двое незнакомых молодых ребят - Наташа и Вася Гаманов. Они только что приехали из Эльгена, ужасно искусанные комарами. Закупили продукты на новую точку, теперь стоим у лесхоза, так как нужна справка-разрешение для работы в бассейне реки Ясачная - кругом пожары. Добыв эту бумагу, ходили в баню. На ночь устроились в шатре из парашюта возле авиаохраны.

5 июля. Жара, вертолетная тянучка: то обещают поставить в план, то нет, и когда полетим - неизвестно. Ожидание, ничегонеделанье, жара, комары покусывают, пить все время хочется. По бревнам возле парашютного шатра бегают огромные черные жуки-усачи. В шатре, где наши спальники, еще жарче. Жаль, что нет полога: в спальнике всю ночь обливаешься потом, а высунуться нельзя - комары заедают. Поднявшийся ветерок разогнал комаров, принялись загорать, забравшись на крышу машины.

6 июля. Вчера палатку обкурили пиретрумом - ночью комары не мучали. Очень здорово! Насыпаешь зеленовато-желтый порошок в консервную банку, бросаешь туда горящую бумажку, и порошок начинает потихоньку дымиться. Загорали на Сеймчанке. Речка изменила русло, теперь галечник на другом берегу.

7 июля. Ну, вроде бы, что-то забрезжило: обещали поставить в план на завтра. Долгие хождения. Сначала в горпромхоз, где просили пустить нас в склад напротив авиаохраны (там мечтали сделать "базу" между забросами), но зав. складом расфырчалась. Потом на почту: Королев не прислал полевые отряду Хохряковых. Потом в паспортный стол - для оформления пропусков в Омолон, но там сегодня закрыто. Потом к геологам - просить диметилфталат. У них не было, но сказали по секрету, что в аптеку привезли (по секрету - так как в продаже нет). В аптеке упросили аптекаршу и она сказала, что дэта есть на аптечной базе в больнице. На базе висел замок - обеденный перерыв. Пошли в столовую и выстояли длиннющую очередь. А потом проходили мимо кинотеатра "Колыма", до начала сеанса оставалось пять минут, и мы, махнув рукой на все дела, пошли смотреть "Не самый удачный день" (как и у нас!). Еще ездила с Наташей в совхоз к председателю за диметилфталатом. Председатель - очень милый человек, отнесся к нам доброжелательно, написал записку кладовщице, пожелал нам счастливого пути и, так как склад был уже закрыт, рассказал, где найти дом кладовщицы. Но эта грубая баба захлопнула перед нами дверь: мол, у нее рабочий день кончился, приходите завтра в восемь утра. А нам вылет назначили на 6.40... Вечер прошел в сборах.

8 июля. Утром, вернее ночью, испортилась погода, все небо в тучах. Встали в пять, упаковали спальники, погрузили в машину, А. П. пошел узнавать метеосводку. Дождь. Рейс отложили до полудня. Машина ушла в Магадан, свозив нас на почту, где дали телеграмму в ИБПС (потребовалась вдруг доверенность на оформление рейса), и отвезя вещи на склад в аэропорту. Там их взвесили: около 500 кг, да еще 7 человек. Хохряков сказал, что, может быть, придется меня оставить, я расстроилась. Потом меня все же решили взять, но 60 кг лишних, долго думали, что оставить.

Как иногда удивительно улаживаются дела! Оказалось, что можно обойтись и без телеграммы-доверенности, которая все не приходит из ИБПС, и кладовщица посмотрела сквозь пальцы на вес отобранных вещей, и небо очистилось, ярко сияет солнце. Вылетели в шесть вечера. Полет - час с небольшим. Опустили нас в тайге, в распадке, прорезанном многоветвящейся речкой (р. Субкандья, бассейн р. Ясачной), недалеко от громной белой наледи. Кругом сопки, поросшие лиственничным лесом. Моросил дождь. Комаров - тьма-тьмущая. Пока разбивали лагерь, дождь все усиливался, но костер удалось развести большой.

9 июля. На небе еще тучи, но солнце проглядывает. Генеральная просушка мокрых рюкзаков, спальников, других вещей. Жизнь под накомарниками. При разговоре комары в рот лезут. Вечером - оладышки с комарами, как с изюмом - столько их нападало в тесто. Только в десять вечера они угомонились, но зато стало ужасно холодно. Небо ясное, ночи еще белые.

16 июля. Погода почти без перемен. Среди дня сквозь тучи просвечивало солнце, но к вечеру опять все серо. Вася дежурил, М. Т. тоже осталась в лагере, остальные пошли в маршрут, вверх по Эдельвейсу, за наледь, и по сопкам. Комары совсем заели сегодня, глаз раскрыть было нельзя, в нос забивались, а откроешь рот - в рот, устали от них ужасно, а также от хождения в болотных сапогах по сопкам - влажным и скользким (камни, стволы, лишайники). По возвращении долго бегали по наледи, чтобы не приносить мириады комаров в лагерь. Ночи светлые.

17 июля. Маршрут довольно далекий, по сопкам (А. П., Наташа и я). Возвращались часа три быстрым шагом, задерживаясь лишь на каменитых осыпях, по которым спускаться очень неприятно. С утра везде проглядывало солнце, но к вечеру опять все заволокло, заморосил дождь. Мы как раз успели вернуться. На сопках, на хребте было хорошо - дул ветер, комары не очень докучали.

22 июля. За завтраком (немного гречневой каши, сухарь и два кусочка сахара к чаю) обсуждался план сплава по Ясачной, если вертолет не прилетит и совсем не останется продуктов, даже муки. Потом лежали на надувных матрасах, играли в кинга, загорали в купальниках, обмазавшись диметилфталатом. Затеяла было стирку, в самом разгаре прилетел вертолет. Пришлось быстро затолкать мыльное и мокрое белье в корзинку, спешно собирать сохнущие и разбросанные пакеты и вообще все делать в страшной спешке. В вертолете съели оставшиеся сухари (по три на нос) и оставшуюся банку конфитюра. По пути еще залетели за охотниками, сели на прекрасном галечном желтом пляже, где у них стояла палатка, обдуваемая ветром, без комаров, возле очень красивой, широкой и темной реки. У охотников ели очень вкусную жареную щуку, пили крепкий чай с печеньем. Опять летели на вертолете, где теперь остро пахло оленьими шкурами, в которые были завернуты вещи охотников, и сидели две красивые и очень большие эвенские лайки."

"27 июля. Сеймчан. Встали в шесть, свернули спальники, увязали рюкзаки, вынесли вещи. Сидели на досках и вещах перед складом, ждали машину из аэропорта. Погоды не было до 10 часов. Потом долго ждали в аэропорту. Вот рейс до трех отложили, вот вообще на завтра перенесли. Взяли спальники со склада в аэропорту - и опять на "наш" склад. Сторожиха Юлия Вановна мылась в бане, пришлось ждать на крылечке. Наташа надула матрас, легла спать на травке. На небе тучи - серые, лиловые и синие. После кино пили чай в сумерках. Ночи стали темнее. Еще почти неделя прошла без работы.

28 июля. А. П. рано утром ходил в аэропорт - закрыт до полудня: серое небо низковато для "аннушек", потом и вообще дали полный отбой на сегодня.

Решили разделиться: А. П., Наташа и я - на Кедон, остальные обследуют берега Колымы до нашего возвращения.

29 июля. Вдруг подвернулась баржа, идущая вниз по Колыме, и началась страшная спешка. Срочно позавтракали, побежали на склад - делиться. В суматохе отряд М. Т. остался без муки, макарон и сковородок. Вася нашел машину, которая повезла их на пристань, в час дня баржа ушла, остались втроем. Погоды нет до трех дня. На всякий случай свернули спальники. Облака поднялись высоко и истончаются, солнце светит. Ходили на почту, в аптеку, столовую. Наташа осталась в очереди за помидорми, а мы с А. П. вернулись на склад. Взяли с Наташей из аэросклада котелок, треногу, ведро и гербарные сетки. Ходили опять в пойму.

30 июля . С восьми утра мы с Наташей торчали в диспетчерской: будет ли погода? Один ответ: ждите. Оставила Наташу, пошла на наш склад собирать мелочи. Наташа примчалась: нам дали десять минут на сборы. С помощью охотника, строящего забор вокруг склада, дотащили все за 20 минут. И что же? Опоздали! Наш самолет отправили в Рассоху! Очень обидно: мы здесь торчим вторую неделю, а нам десять минут дают! Диспетчерша равнодушно заявила: "Улетите". Только отнесли вещи в зал ожидания и стали приходить в себя, заплаканная Наташа приводила себя в порядок, я достала кошелек и решила, что надо, пожалуй, позавтракать, а то мы и чаю попить не успели, как выбежала из диспетчерской в зал кладовщица и стала торопить: "Девочки! Скорее, скорее! Может быть, сейчас улетите! Я ваши вещи со склада сама привезу на машине, а вы тащите эти к самолету. Где ваш начальник?" А начальник пропал. Уже спальники и прочие мешки перетаскали в самолет, уже грузчики приехали с нашими вещами и тоже их перегрузили, уже три раза объявили по радио, что Хохряков срочно приглашается на выдет. А Хохрякова нет! Мы с Наташей изнервничались, я даже в лесоавиаохрану бегала, туда и обратно - вся в мыле. Как выяснилось уже в самолете, он "с горя пошел в кусты, лег в канаву и стал плакать", поставив крест на нашем вылете... Больше часа летели. Довольно холодновато. Хорошо, что о куртках вспомнили в последний момент, уходя с нашего склада. Какие красивые горы пролетаем! Радуга у крыла самолета.

Кедон (река). Оленеводческий совхоз. Несколько домов и большая палатка. Место прекраснейшее - просторная долина, изумительная панорама гор. Выгрузив вещи и самолета, пошли к управляющему. Он был пьян, настроен благодушно, долго и придирчиво рассматривал командировки, поселил нас в недействующем клубе, похожем на сарай, где уже живет какой-то мужик, приказал такому же пьяному вездеходчику перевезти наши вещи. Мы принесли ему четыре ведра воды, и через несколько минут все перевезли. Клуб - одна большая комната с печкой в виде бочки. Еще есть комнатушка-библиотека, ключ от которой у нашего соседа. Тотчас же набежали всякие пьянчужки, суетились, предлагали ненужные услуги, один принес малосольную и свежую мальму, занимали нас косноязычной болтовней в надежде на выпивку. Не знали, как от них избавиться, но, наконец, А. П. налил им спирту, они забрали наш единственный свежий огурец и выпили заварку, приготовленную к чаю. Я все это время - в раздражении готовила обед.

Одного из бичей тоже накормили, а потом торопливо сбежали в маршрут. Ходили по пойме, до первого щебнистого склона. Голубики много, крупная, но здесь только-только начинает созревать. Hordeum jubatum еще малиновый, а в Сеймчане уже потух. В долинном ернике очень много грибов - в основном, подберезовики, собрали полведра. Куропатки из-под ног взлетают выводками. Медово пахнет ржавчина, сплошь поразившая Salix alaxensis. Вертолеты и "аннушки" снуют в небе: Кедон, оказывается, очень популярное место. Комаров почти совсем нет - благодать! Солнце ярко светит, простор кругом - удивительно хорошо. На щебнистой осыпи за рекой растет Dracocephalum palmatum с волнующе острым ароматом. Пришлось, правда, в кедах переходить многочисленные рукава речки, ноги немели от холода, да и течение быстрое - едва держишься. Вернувшись, затопили печь, переоделись, сварили уху из мальмы и нажарили грибов.


31 июля. Спали плохо, в два часа ночи заявился местный фельдшер, хороший знакомый нашего соседа - Георгия Михайловича (пастуха оленеводческого стада, бывшего шахтера): он был сильно навеселе, ему хотелось поговорить, причем во весь голос. Кое-как его выпроводили. Ранним утром заявились вчерашние пьянчужки - опохмелиться. Хорошо, что вчера перелили почти весь спирт в бутылки и спрятали в кустах. Показали пустую канистру. В маршрут вышли в десять утра. Чистое небо, яркое солнце, свежий ветер - сердце радуется. Километров пятнадцать, два часа - до наледи, вброд через речку (опять ноги дубеют), потом по наледи (совсем ногам плохо в мокрых полукедах!), к левым сопкам, карабкаемся вверх. Эх, "в науке нет широкой столбовой дороги"! Потом по хребту, по камням и лишайникам, по розоватой гранитной щебенке, потом альпийские лужайки, сырая горная тундра, вид с гор - неописуемый.

Обедать решили на склоне, так как там можно найти дрова - сухой кедровый стланик и веточки редких лиственниц. Пошли с Наташей за сушняком, возвращаемся - А. П. устроил пожар. Высохший сверху лишайник мгновенно вспыхнул - и пошло! Пытались затаптывать - бесполезно, пожар молниеносно разрастался. Бросились окапывать, лихорадочно вырывали лишайник (к счастью - влажный снизу, хорошо, что последние дни здесь шли дожди), переворачивали камни. Сгорела площадь около сотки, на тушение ушло минут десять. В наказание остались без кофе, спички сразу сгорели. Попили чаю из термоса (по полкружки), съели банку кабачковой икры, затоптали дымящиеся очаги и пошли дальше.

Обратный путь был тяжеловат. Кочкарное лиственничное редколесье, кочкарные ерники, ледяные речки, долгое болото, заросшее ивами, березкой и голубикой - не видно, куда ступить, все время попадаешь в яму с водой. Чапали, чапали, за день прошли километров тридцать, ходили десять с половиной часов, ноги гудят. Вернулись в половине девятого вечера. Георгий Михайлович сварил гречневый суп и накормил нас. Ох, блаженство - переодеться в сухое, умыться теплой водой, выпить крепкого чая с горячими лепешками. А больше ни на что не хватает сил. Завтра будет заниматься гербарием, устроим дневку. В "библиотеке", где почти нет никаких книг, топится печка и сушатся сетки.

1 августа . Спали хорошо, пьяницы не одолевали. Утром часа два сражалась с кабачками - жарила их с морковкой и луком, просто мучение! Хорошо, что Наташа сварила манную кашу, а то бы остались без завтрака. Устав с ними бороться, поставила оставшиеся ломтики тушиться и села за гербарий. Небо затянуто белесой пеленой, довольно прохладно, днем стало совсем пасмурно. До трех часов дня крутилась между печкой, костром и гербарием. То одно, то другое начинало гаснуть, особенно если очень увлекалась работой. Медведей полно вокруг этого паршивого и пьяного поселка.

2 августа. Утром пошли в маршрут - на север в сторону реки Кедон. Моросил редкий дождик. Шли еле-еле (в тяжелых сапогах по болотам поймы), до реки не дошли, хотели вернуться пораньше - ведь по субботам баня. В поселке много новостей: прибыл борт из Омсукчана, вернулась продавщица и пекарша, значит, полуголодное существование обитателей поселка закончилось, и пьяницы на некоторое время обеспечены водкой, даже коньяком. Истопник бани запил, значит, напрасно мы так стремились сегодня вернуться пораньше. Георгий Михайлович был совершенно пьян, поставил нам бутылку коньяка, горку свежих огурцов, сварил гречневый суп, испек превкусные лепешки. Девочки-эвенки, жившие в крайнем домике напротив клуба, улетели в Омсукчан, и управляющий дал нам ключ от этого домишки. Поживем теперь отдельно от Георгия Михайловича и, может быть, в покое. "Библиотека" же будет нашим рабочим кабинетом и сушильным помещением.

3 августа. Утром заявился опохмелившийся Георгий Михалыч со своим другом "монголом" и двумя бутылками "Рубина" - корми их, да еще и пей с ними! А нам далеко в горы идти! Житья никакого! А. П. все-таки выпил. С десяти до двенадцати шли до первых отрогов. Горы высокие, "неприступные", суровые, необычайно красивые. Хребет очень волнистый: то спускаешься, то поднимаешься, отроги крутые, ноги изболелись ходить по камням, щебенке, осыпям. Хруст лишайника - черные розочки на камнях. Часа четыре понадобилось, чтобы подняться, перевалить через хребет и спуститься по осыпи. Обедали в распадке. На обратном пути напала мошка. В одиннадцать вечера вернулись, пили чай. Солнце садилось алым шаром, а луна взошла какая - огромный золотой рог!

4 августа. Камералка. Солнечный день. Свежий ветер. Резкий и неприятный запах от красивого букета голубых дельфиниумов, собранных вчера в горах.

5 августа. Маршрут на реку Кедон - прекрасный. До реки чапали по ужасной болотистой дороге, танцевали на кочках, увязали в жидкой грязи, раздирали ногами густой ерник. Но зато как жарко грело солнце! Как хороши были зарастающие озера в этой болотистой пойме, покрытые моховыми сплавинами - желтого, зеленого, оранжевого цвета! Привал - на высоком берегу Кедона - сухом, заросшем Dryas grandis, в розовом цвету гвоздики (Dianthus repens) и в синих колокольчиках. Искупались в реке, развели костер из ивового сушняка, выпили растворимый кофе с сухарями и, не одеваясь, побрели обратно. Было жарко, тело поджаривалось, во встречных речушках обмывались и шли дальше, купаясь в солнце и блаженстве.

6 августа. Ходили в горы - почти одиннадцать часов, безмерно умаялись. При выходе с дороги свернули рано, долго шли по кочкарному лиственничнику, по ернику - до самых гор. Хребет был высокий и крутой, долго ползли вверх по почти бесплодным камням. Где-то посредине даже сделали внеочередной привал. Спускались долого и трудно по осыпающейся щебенке, ноги дрожали от напряжения. В распадке восстанавливали силы с помощью кофе, пошли обратно, уже в пятом часу, плелись долго, ели голубику. На заброшенном корале Наташа набрала оленьих рогов, собрали много лиственничных маслят. Небо, почти весь день покрытое облачной.

8 августа. Встали в восемь, сияет солнце. Управляющий дал лошадь с телегой, чтобы отвезти груз на летную полосу. В десять сидели там. Прилетел самолет из Северо-Эвенска и снова улетел. Из Сеймчана - нет, с той стороны гроза надвигается, гром рокочет, над сопками растет туча. Жарко, гнус мельтешит. Уже совсем было отчаялись, закрапал дождик, надоело есть голубику возле летной полосы, чтение вслух "Двенадцати стульев", совсем было захиревшее, значительно продвинулось. В два часа дня прибыл борт из Сеймчана. Летчики согласились взять нас без разговоров и даже без оформления всяческих бумаг.

Сеймчан. Прилетели в пятом часу. У наших - масса новостей и приключений. В доме - лазарет: Паша лежит с температурой выше 39 градусов, у Васи ужасно обожжено лицо. Его и М. Т. забрасывали на вертолете на какую-то сопку, где совершенно не было воды, только "копытце", и Васька разжигал костер, применяя какую-то особую свечу, подаренную ему пожарниками лесоавиаохраны, и результат оказался плачевным. А вертолет прилетел только на следующий день! Выглядит он страшновато: часть волос надо лбом, ресницы и брови сгорели, ожог обмазан какой-то коричневой мазью. Все они дружно восторгаются красотой Колымы в том месте, где стояли, ручьем Арангасом, вспоминают, сколько у них было ягод, грибов, рыбы (несколько вяленых щук привезли). Рассказывают, как утопили в Колыме бинокль, как плыли на барже "Венера", как Верочка, Паша и Васька катались на лодке с подвыпившим рулевым, ему маховиком перебило руку, и Ваське пришлось впервые в жизни вести моторку, и они намучались с ней, заливая бензином и заводя мотор (а М. Т. в это время, отпустив детей одних, в ожидании "билась головой о камни"). Хозяин моторки отправился в сеймчанскую больницу, а его собака осталась на попечении наших друзей, из-за нее тоже было много волнений: сначала собака выла и плакала, бросалась в Колыму, переплывала ее туда и обратно, вконец обессиленная была подобрана на баржу, потом привыкла к Верочке и ходила за ней везде, потом пришлось отвести ее к хозяину, и теперь Верочка чуть не плакала. Пили пиво с вяленой рыбой, слушали, рассказывали.

9 августа. После завтрака собрались было на Щучье озеро, но потом договорились с катером лесоавиаохраны, который собрался везти ягодников за смородиной-дикушей (охтой), ждали еще полтора часа. Машина отвезла нас на пристань, на катере подбросили до сопки на противоположном берегу за островами, оставили А. П., Верочку и меня на берегу, поехали дальше. М. Т. тоже отправилась с ягодниками. Мы втроем полезли вверх по каменистым и щебнистым осыпям, остепненным склонам, полным колючих трав. Пить хотелось ужасно. Внизу Колыма блестела на солнце, много прохладной воды, а мы лезли все выше. Наверху был горелый лес и полно краснеющей, очень крупной брусники. Набивали ею рты до оскомины, но пить все равно хотелось. Даже водяника не помогала.

Через четыре часа начали спускаться - по скользкому склону, густо заросшему Agropyron jacutorum. Потом попали в колючие заросли малины, увешанной душистыми ягодами, розы иглистой в алых плодах и крапивы. Потом катились по щебнистой осыпи в облаках пыли, с наслаждением бросилась в Колыму - отмыться, искупаться, напиться. Вскипятили воду в кружках, с удовольствием пили кофе, полчаса подождали катера. Колыма - красивейшая река. Домой добрались только к девяти вечера, приехали рейсовым автобусом.

11 августа. "Какое утро чистое..."! Как пахнет полынью и горячими, августовскими, напитавшимися за лето солнцем травами! Обшивала коробки и загорала, отлынивая от всеобщей беготни и суеты: сегодня у Паши день рожденья, исполняется 12 лет, задуманы пироги, салаты, глинтвейн. Неплохой получился вечер, были гости - соседка Оля, у которой мы вечно занимаем всякие мелочи, Ульянова и Наташа из ленинградского института растениеводства (они тоже здесь на полевых).

12 августа. Утром А. П. сделал мне втык за то, что поздно ложусь. После завтрака отправила еще две коробки с гербарием. От Королева пришла телеграмма, что машина потерпела аварию и находится в ремонте. Придется отсюда лететь самолетом. А. П. опять собрался на Щучье, пошла с ним, еще М. Т. и Паша. Автобуса в совхоз нужно было ждать 20 минут, и в эти минуты опять все переиграли. Встретили Подкидышева (главного вертолетчика), и он согласился взять два-три человека на Каньон. Решили, что летят все Хохряковы и я. Быстренько вернулись, собрали все необходимое на два дня, погрузились вместе с пожарниками в машину во дворе авиаохраны, но вертолет полетел на пожар в районе Балыгычана, на Каньон планировался второй рейс. Выгрузились из машины, и опять А. П. все передумал: меня решил оставить и отправить с пожарным катером на степные склоны мыса Чегодан (в 30 км от Сеймчана), а взять Веру или Наташу. Небо затянулось облаками, ветер. В конце концов никто и никуда не полетел.

13 августа . Вертолет на Каньон был еще под вопросом в десять утра. Пожарники долго собирались, А. П. и М. Т. ушли на Щучье озеро, Наташе и Васе было предложено лететь на Каньон, если будет возможность. Часов в одиннадцать за забором нашей "фактории" послышалось рокотанье подъехавшей машины, и голос в рупор закричал: "Эй, ботаники!" Торопясь, мы с Верочкой забыли куртки, копалку, нож для консервной банки. На Колыме красота неописуемая, прохлада от массы серой воды, жаркое солнце, чистое небо. На пути к Чегодану была одна остановка на острове, ели там малину, карабкаясь по кучам валежа и бурелома. На мысу были в два часа дня, нам дали часа три, приказав к пяти вернуться.

На Чегодане не было ярко выраженных остепненных склонов, мимо которых проезжали. Были скалы, близко подходящие к реке, оставившие лишь узкую полоску гальки; была сопка, густо заросшая молодняком лиственницы, над которым возвышались голые стволы-палки сгоревших деревьев. За речкой Чегодан, впадающей в Колыму около стоянки катера, сопки выглядели неприветливо и голо, хотя и были кое-где покрыты пятнами кедрового стланика. Мы закарабкались на хребтик, обрывающийся скалами к реке, а с другой стороны покрытый мелкой щебенкой и довольно скудной степной растительностью. Интересного почти ничего не было. В грустной задумчивости и молчании прошли по хребту, кое-что собрали и около пяти спустились. Развели костерок, согрели воду, кое-как проделали узкую щель в консервной банке тупым перочинным ножом, отыскавшимся в сумке у Верочки, поели и выпили кофе. Катер стоял на противоположном берегу и уже взывал через рупор: "Студенты! Время к пяти!"

Мы послушно прошли по берегу, сели на огромное поваленное дерево прямо напротив катера, но катер объявил, что "студенты подошли", и больше не обращал на нас ни малейшего внимания в течение двух часов (!), хотя мы кричали так громко, что эхо рассыпалось по окрестным сопкам. Там гремела музыка, кто-то гулял по берегу. Мы с Верочкой совсем извелись: могли бы ведь подольше поработать и осмотреть сопки за речкой. Хоть бы крикнули, сколько они там еще пробудут! Не отойти никуда! Наконец, в семь часов катер подошел к нашему берегу, почти все - навеселе, обгоревшие на солнце, ведра и тазы полны ягодами смородины-дикуши. Нас угощали ягодами, затеяли еще чай кипятить, мы тоже мрачно попили чайку. Наконец, в восемь вечера отчалили. Обратно - вверх по течению - шли четыре часа, под конец - наощупь, так как свет на катере был в неисправности. После захода солнца стало холодно. Мы с Верочкой закутались в одеяло и дремали. В полночь подошли к пристани, нам дали энцефалитки, чтобы добраться до дому, а то без курток мы совсем замерзли. К счастью, двадцать минут первого шел последний автобус в Сеймчан, и мы на него успели, а то бы еще пять километров шагать в темноте! Дома обеспокоенные друзья еще не спали, накормили, напоили чаем. Наташа с Васей так и не полетели на Каньон.

15 августа. Утром купили билеты на вечерний рейс. Дежурила. С утра было весьма холодно, днем разъяснилось, солнце согрело. Вынесли все вещи за забор. Потом сидели на вещах в аэропорту. Вещей много, ни на один рейс не хотели брать. Звонили в Магадан, машина из института уже вышла, но надежда улететь была очень слабой (если будет АН-24, может быть, отправят, а если ИЛ-14, то нет). Быстро темнело, на летном поле зажглись огни, мы прощались с этим очаровательным (именно так!) аэродромом. Все вещи перетащили из здания аэровокзала к калиточке в ограждении летного поля, самолет из Магадана приближался, мы громко пели "Там, среди пампасов", Андрей Палыч преуморительно плясал, прыгал и изображал влюбленного пирата - так, что мы попадали на мешки от хохота, пели дальше через пень-колоду, а потом Васька и вовсе не мог держать гитару в руках. Вылетели около одиннадцати вечера.

16 августа . Магадан. Первый час ночи. Никакой институтской машины, конечно, нет и в помине. К счастью, Вася уже который раз проявил свой талант в добывании машины, и нас взял рейсовый автобус. Погрузили наши полтонны (в который раз за последние несколько часов!), устроились на мешках, покатили по ночной трассе в город. Сложили все вещи в институте. Вася и Верочка пошли домой, а я и Наташа - к Хохряковым. Устали все очень, напились чаю, приняли душ - и спать.

Проснулись около десяти. До завтрака с жареной свежепросоленной красной рыбой и кофе я чуть не отхватила себе кончик пальца ножом, нарезая хлеб, но нож вошел только до половины пальца. М. Т. держала мой палец над раковиной, чтобы не хлестала кровь, крепко зажимая его, чайник кипел, А. П. ворчал, что ему не дают спокойно позавтракать, все искали и не могли найти йод, пластырь или клей "БФ", пришлось бежать в трампункт.

23 августа. А. П. запланировал на сегодня Марчекан. Мы с Наташей в девять утра пришли в институт, Верочка уже ждала там. По городу гулял резкий ветер, было пасмурно, темно и тоскливо. Вскоре пришел А. П., сказал, какой же Марчекан в такую погоду, тем более, что почти вся сопка скрыта под низкими и тяжелыми облаками, и предложил нам ехать на Солнечный. Втроем поехали на автобусе к подножию Марчекана, чтобы предупредить ожидающего на остановке Ваську, поболтали с ним и вернулись к автовокзалу - ловить 11-й автобус. Пока ждали, начался дождь, мы совсем скисли и решили никуда не ехать...

25 августа. Солнечное утро, ветер. Наташа и А. П. ушли на Марчекан. У них с А. П. были сплошные камни и камни, а потом густо заросший травами склон, так что она даже каталась по нему на папке для сбора растений, и эдельвейс они нашли, и Dryas...

29 августа. День распустился ясный, чистый, даже в семь утра было очень тепло. Если будет хорошая погода, поедем на Гадлю. Пошли на автовокзал, но все кассы были закрыты, так как дороги размылись прошедшими дождями. Тогда сели в такси и поехали на Солнечный. Тремя километрами дальше поселка, где ответвление дороги на карьер, вышли и потопали через него вверх на сопку. Кругом - гари и гари, на сопках целые кладбища серого стланника, там очень много спелой брусники. Очень жарко. Все вверх и вверх, немного надоедает мошка. На хребте уже осень, вся Arctous красная, и сиверсия, и листья рододендрона камчатского.

По другую сторону хребта открылась Снежная долина, решили идти туда. Долго прыгали по огромным камням, спускаясь. Вскоре из-под камней появился шумный ручей, там обедали, пили чай у костра, запрыгали вдоль ручья дальше. Когда камни кончились, начались густые заросли кедрового стланика, березки Миддендорфа и кустарниковой рябины с золотистым рододендроном, тоже трудно идти. Ручей постоянно разветвлялся, затоплял высокие луговины. Собрала много, день восхитительный, настроение хорошее, усталости почти нет, хотя прошли километров двадцать и одолели сопки. Наконец, горный ручей влился в долинный, вдоль которого шла тропинка, а потом дорога на Снежный. В семь вечера пришли к автобусу, в восемь были дома.

2 сентября. Встала рано, надо было купить цветы до начала рабочего дня - у Хохрякова сегодня день рожденья. Подсвечник с тремя совами купили с Сашей еще вчера. По дороге, когда бежали к автобусу, одна сова отломилась. Пошли к Верочке, она дала клей, стали приклеивать. Пока они этим занимались, я побежала к универмагу, где продавали жалкие и взъерошенные цветы на холодном ветру под пасмурным небом, купила три красных гладиолуса. Их поставили в высокую колбу, сову удалось посадить на штырек из скрепки. Ужасно мерзкая погода сегодня. Дождь лил и лил. Бегала по магазинам, покупала шампанское, потом торт и конфеты, долго стояла под свирепым дождем и ветром в очереди на улице за чудесным виноградом ("дамский пальчик"), промокла вся. После окончания рабочего дня пили шампанское за здоровье Хохрякова и чай с тортом."

"1976 20 июня. Поселок Омолон. Хохряков собирается куда-то на лодке и берет с собой Люду Аблову, студентку географического факультета МГУ, а меня оставляет в Омолоне ждать Галю Антропову.

29 июня. Хохряков и Люда уплыли на барже 27-го. Вертолетчики обещали забросить меня и Галю на Уляшку, но когда неизвестно. Перетащили в аэропорт вещи, сидим в мрачном, сыром и холодном интернате, читаем. Погода все время была плохая, ветры сильные, в результате - жесточайший насморк. Сегодня тепло, но зато одолевают комары. В Омолоне - множество ласточек, а в окрестностях - целые поля желтых маков."

"30 июля. Вещи опять свезены в аэропорт. Ждем погоды, чтобы улететь на реку Кегали. Если не улетим в ближайшее время, то 1 августа сменится экипаж, и опять начнется волынка.

Кегали - в тот же вечер! Установили палатку, пристроили печку, поужинали, попели, поболтали и легли спать.

31 июля. Всю ночь лил дождь и гулко кричали какие-то птицы, не могли уснуть. В четыре утра А. П. опять растопил печку - для "уюта", покурили, лежа в отсыревших сверху спальниках, но было тепло. А. П. глотал элениум, бормоча, что человек устает от жизни, мы с Галей тоже съели по таблетке. С утра еще накрапывал дождь, небо тяжко лежало на вершинах сопок. Поставили вторую палатку, заложили гербарий, собранный вчера на Молондже (вертолет делал посадку). А. П. ворчал: много забыли, а самое главное - болотные сапоги и диметилфталат (комары заедят!). Место чудесное: сопки со всех сторон близко, речки, протоки. Устроились как будто на островке, среди пушистых лиственниц.

Мирно обедали, а возле горящей печки сушились газеты. Хорошо, что А. П. оглянулся на палатку и увидел валивший из нее дым! Хорошо, что Галя, увидев, как сразу вспыхнула пламенем палатка, схватила ведро и бросилась за водой! Хорошо, что лужа, оставшаяся от пересохшей протоки, была рядом! А то бы не видать нам рюкзаков и спальников! Сгорела часть палатки.

И вместо планируемого маршрута погорельцы вновь перетаскивают вещи. Теперь "продуктовая" палатка будет жилой, а погоревшая - продуктовой. Холодно будет засыпать без печки, сушить гербарий придется в нежилой палатке. Пока грелись у огня, дождь опять застучал по полотнищу, мглой затянуло все сопки.

8 августа. День начался солнечно. Ходили в маршрут втроем - на сопки между правым и левым Имляками. Зашли в бригаду оленеводов, пасущих стадо в окрестностях, пили у них чай, они дали нам хлеба, собираются откочевать дальше. На сопку лезли в самую жару по камням и стланику, долго бродили по хребтам, горным тундрам, долго спускались по распадку. В маршруте были десять часов. Облака к вечеру сгустились, но дождь нас миновал. Начинает созревать голубика, кое-где появились грибы. Вымокли, переходя реку. Вечером ели вкусную уху из хариуса (оленеводы приходили вчера в гости и дали рыбу), болтали.

9 августа. Небольшой маршрутик на ту сторону речки Авланди. Уныло, голо, камни, лишайники, стланик. Чукотское захоронение (птичка на кресте). Поспела смородина печальная. Синее цветение аконита по желтым осокарникам среди ивовых серебристых зарослей.

11 августа. Ночью вода замерзла в ведре. После завтрака А. П. и я отправились в маршрут, Галя осталась описывать Dryas grandis на галечниках. Сколько было спелой красной смородины вдоль Авланди, прохладной, приятной, все кусты были увешаны яркими алыми гроздьями! На сопку лезли долго, даже ухо заложило от высоты. Где-то к часу дня забрались на самый высокий пик среди окрестных сопок, где трепетали стебельки Hierochloe alpina. Вдруг послышался гул вертолета - летел в сторону нашего лагеря. Сверху хорошо было видно, что он сел там, через некоторое время поднялся, полетал над сопками, сделал над нами круг. Мы догадались, что нас ищут, я была в ярком свитере, А. П. в красной рубашке, но вертолет летел слишком высоко. Забеспокоились, не случилось ли что-нибудь (вертолет должен прилететь за нами только через три дня). Вертолет затих в лагере, на косе, а мы стали спускаться по гребню, камням, по сыпучке. Скатились вниз, а потом ударным шагом - по кочкарникам и ерникам. Дошли за три часа (считая от пика)! Так и есть - за нами. У них бензин кончается, и они собираются в Билибино, а другие нас долго не вывезут, да и часов у них налетано мало. В общем, поели, попили чайку и свернули лагерь.

Омолон. Машина нашлась быстро и подкинула наши вещи до лесничества.

19 августа. Дни стоят жаркие, тихие, золотые. День отъезда. Собирались, мыли полы в доме, нашли машину, чтобы отвезти вещи в аэропорт. Разгружали, взвешивали, ждали, опять грузили на машину, потом в самолет. Часа три летели, с остановкой в Сеймчане, где поели в буфете и где столько прекрасных цветов в палисадниках (не то, что в Омолоне - одни помойки!), возле аэропорта - чудесные махровые темно-розовые и бело-крапчатые маки.

Магадан. Одиннадцать вечера. Машина из института не пришла. Ехали рейсовым автобусом. Уже когда перенесли вещи в автобус, встретились с М. Т.".