Зимой 1970 года мы еще раздумывали, ехать или не ехать в Магадан. Дома все было привычно. С другой стороны, под руководством В.Ворошилова никакой надежды на продвижение по служебной лестнице ни у меня, ни тем более у Андрея не было. Повысили сотрудников, проваливших отчеты, а нас оставили на прежних, унизительно маленьких ставках. Андрей продолжал быть младшим научным сотрудником, я - лаборантом.
Андрею снятся хорошие сны, и есть у него хорошие предчувствия. Но в то же самое время он пишет будущему своему начальнику Контримавичусу о несчастном роке. И сам как-то верит в это.
В конце марта мы едем в Майкоп в гости к другу Андрея - Мише Алтухову. С нами шестилетний сын Павел. В Майкопе много тихих улиц с одноэтажными, побеленными на южный манер домами, окнами со ставнями. В одном из таких домов, окруженном плодовым садом, живет Миша.
Миша продолжает работать в Кавказском заповеднике. Толстый, с добрым круглым лицом, он похож на Пьера Безухова в исполнении актера Бондарчука в фильме "Война и мир". Оба друга - толстый и тонкий, Андрей и Миша - выглядят смешно и старомодно. Их связывают университетские воспоминания и бережное, нежное отношение к науке. Миша кончал метеорологический техникум, часто смотрит на небо, рассматривает облака, нас просвещает. Миша живет в небольшом домике, окруженном плодовым садом. В доме еще не убрана новогодняя елка.
Миша суетится, все время подчеркивает важность момента, восклицает: "Приехал Андрей Павлович с супругой! С супругой!" Нам у Миши хорошо. Домики, весна, предгорные леса и покой.
Все дни, вплоть до второго апреля, мы ходим по предгорьям. Светлые, еще не распустившиеся грабовые леса в первом весеннем состоянии. Андрей обнаруживает свой, недавно описанный кавказский вид - чистяк Попова. Цветет фиолетовая душистая фиалка, соломонова печать, шалфей клейкий. Много пролески, хохлаток, ветреница лютичная. Много цветущих растений в этих нарядных лесах. Дороникум восточный поворачивает яркожелтые соцветия - следит за солнцем. Живучка восточная едва высовывает свои необычные темные пушистые листья. В полном цветении кизил мужской с прямыми, как стрела, побегами, увенчанными желтыми мелкими цветками. И, конечно, пенно-белая алыча, создающая нарядность всего Майкопа, окрестных лесов. Колючие, голые, еще не облиственные кусты боярышников с прошлогодними не опавшими листьями наподобие зимнего дуба. У бирючины обыкновенной вечнозеленые листья только в основании кустов, там, где она была укрыта снегом. Выше, на голых ветвях ее начинают отрастать новые блестящие листья. Во влажных ложбинах большие нежные листья медвежьего лука с белой толстостенкой кажутся посаженными на клумбе. На почве стелется гибкий бересклет европейский и типичная лиана - каприфоль.
Почти ежедневно мы ходим на экскурсии и, к удивлению Мишеля, как зовет его Андрей, много времени затрачиваем на закладку, переборку, то есть на нашу обычную экскурсионно-гербарную жизнь.
Миша беспокоится. В Кавказском заповеднике перемещения, перестройки. Он партийный лидер, стремится к восстановлению порядка. Но "царские охоты" с большим размахом проводятся регулярно. Это возмущает Мишу. Он борется, но бесполезно.
Такие честные члены КПСС (Коммунистической партии Советского Союза) в какой-то степени сдерживали нарастающее беззаконие. Андрей таких партийцев мне называл дураками. В партию он принципиально не вступил и меня отговорил. Когда он работал в Кобулети, его мать Ольга Андреевна уговорила вступить в комсомол, надеясь на будущее продвижение. На том и кончилось.
Гостеприимству Миши нет предела. По утрам он варит кашу нашему сыну. Принес с рынка огромную индейку, сварил ее в ведре. Индейка в Майкопе - традиция. К индейке обязательны вино и философская беседа!
Ясные погожие дни сменились холодным дождем. Река Белая вздулась и разлилась. К нашему счастью, дождь не затянулся. Снова засияло солнце. Наступили ясные и очень теплые дни с фенами - теплыми ветрами с гор. Миша боялся пыльных бурь. Сказывалась близость степей. Наш шестилетний Павел оказался молодцом. Мы гордились: он прошел сам более семи километров. Для такого возраста - испытание. Мы подбадривали его, показывали водомерок на лужах, встретили черепаху и двух гадюк, выползших погреться.
Уже в вечерней полутьме мы, очень уставшие, подходим к Мишиному дому. Решили подшутить, как-никак 1 апреля. Павел бежит вперед, кричит: "Мама с папой потерялись!". Наивный Миша поверил и разволновался. Расставались, как родные, с грустью. Нам уже не суждено было еще раз увидеться. Миши нет на свете. И я не знаю, сбылось ли его сокровенное желание лежать на вершине горы Аишху, на месте, где он впервые нашел тюльпан Липского.
4 апреля мы улетели в Ставрополь. Нас встретили Скрипчинские - Василий Васильевич и его сын Володя с супругой Галей Шевченко. Устроили в гостинице, показали ботанический сад, одолжили деньги. Квартира у Василия Васильевича со старинной мебелью, на стенах пейзажи Гречишкина. Мы, к своему стыду, не знали этой знаменитости, но вежливо кивали, рассматривая очень хорошие пейзажи. Хозяева удивлены нашим решением поехать на Север. Особенно в Магадан... Опасения пожилого человека, привыкшего к южному теплу и своему краю, где совмещаются и степи и горы, - понятны. Ему непонятно наше бесстрашие. Он нам показывает свои поэтические очерки об эфемероидах, дарит книжку об онтогенезе. Человек иного поколения, он с большой терпимостью относится к теории яровизации и в целом к Лысенко.
Скрипчинские организовали для нас поездку на Сингелеевское озеро - гордость жителей Ставрополя. Огромная чаша озера находится в 20 километрах от Ставрополя и на 200 метров ниже города. Во время экскурсии мы все время видим зеркало этого огромного озера. Поют жаворонки. Цветет чистяк - особый интерес Андрея. В грабовых лесах сплошной голубой ковер пролески. Картина удивительно красивая, особенно в солнечный день. И этот, не очень легкий поход, с подъемами, спусками и пронзительным ветром наш Павел выдержал героически.
Скрипчинские нас сопровождают и в музей - также гордость Ставрополя. Особенно нажимают на созерцание картин Гречишкина. Но Андрей, как всегда, досадует, когда мешают ему уйти в очередной раз на природу. Даже каменные бабы, памятники древности, его не вдохновили. Наконец мы в грабовом лесу. Собираем пролеску, толстостенку и белокопытник. В.В.Скрипчинского, как и Мишу Алтухова, мы больше не увидели. Отъезд в Магадан оторвал нас от Европы.
Я с Павликом улетела в Москву. А Андрей продолжил весеннее путешествие в Тебердинском заповеднике в одиночку.
Отъезд в Магадан откладывался. Все упиралось в рабочие места - академические единицы, которые должны были спустить из Академии наук в магаданскую лабораторию - будущий институт. Обещали только к маю.
Я продвигала свою работу с жимолостями, поэтому решила летом поехать на Восточные Саяны. Южное побережье Байкала было подходящим для этой цели местом. Туда я поехала с Ниной Алянской, сотрудницей нашего отдела флоры в ГБС. Летом в ожидании места в Магадане Андрей воспользовался возможностью поехать в Среднюю Азию с экспедицией ботанического сада.
22 июня он мне пишет из Варзобского ущелья. Ему без меня тоскливо и одиноко: "Хочется в высокогорья, но они доступны менее всего. Позавчера на весь день, с 5 утра, ходил в горы, долез до снегов, устал зверски, но было очень хорошо, нашел много интересного. А вчера и сегодня разбор материала, сборы на жаре, без тени очень утомительны. Ночи прохладные, хорошие, но ночами меня мучает аллергия. К тому же прангосом обжег все руки. Кожа покраснела, покрылась волдырями, чешется."
"23 июня. Майка, дорогая! Любимая! Кажется, я начинаю акклиматизироваться. Жара уже не так действует угнетающе, как в начале. Или просто стал привыкать? А вечера чудесные, прохладные. Но на душе по-прежнему тоскливо. Так жаль, что ты не со мной и не видишь тех красот, какие вижу я. Проехали через Душанбе на юго-восток, на Дарвазский хребет, прямо на границу с Афганистаном. Одну ночь провели на берегу Пянджа. Река не очень широкая, метров 200, но с быстрым течением. На другом берегу такие же горы, но это уже Афганистан. Кажется, можно даже их потрогать руками. И что удивительнее всего - можно подходить к самому берегу реки, черпать из нее воду. Даже в Закарпатье этого не было. Потом мы две ночи провели на Дарвазском хребте на 3-х тысячах метров. Чудесное здесь место. Альпийские луга, полосы не стаявшего снега, цепи соседних хребтов вдали, также со снежными остриями. Цветов масса. Самые настоящие альпийцы, что мне хотелось в первую очередь посмотреть в Средней Азии. И лазить высоко не надо, потому что дорога проходит через перевал на высоте 3 тысячи метров. А чуть пониже - субальпийские луга с массой цветущего Eremurus aitschisonii, гигантские свечи в 1,5-2 метра высотой, светло-розовые, очень красивые на фоне темной зелени.
Дорога сюда по ущельям Вахша тоже очень была красивой. Река течет в узком каньоне, вокруг высокие горы с красными скалами самой причудливой формы. Дорога проложена в этих скалах так, что внизу видишь бушующую реку, а вверху только небо. Это уже преддверие Памира. А до настоящего Памира отсюда, от Пянджа, не так уж и далеко, километров 100".
7 июля в письме он мне рисует карту маршрута и остановок на хребте Петра Великого. Пишет: "Три раза я лазил здесь в горы до ледников, до вечных снегов. Один раз попал в грозу, весь промок, потом меня отпаивали спиртом. Другой раз чуть было не попал под обвал. Но, в общем, очень доволен. Высокогорья посмотрел более или менее подробно. Видел ледники, альпийские луга, разные там озера. Водопады. Вообще среднеазиатские горы, пожалуй, самые трудные. Очень крутые. Много осыпей, реки холодные и бешеные. Но зато здесь интересно. Флора эфедры и гинкго растут бок о бок".
Были у него иногда неожиданные, но очень приятные хозяйственные порывы. Он мне пишет, что купил мне верблюжьей шерсти на 16 рублей!
Вернувшись в Москву, он мне пишет с дачи: "Я блаженствовал в подмосковной прохладе, весь находясь в состоянии непрерывного тихого восторга от того, что я дома, со своей дочкой, иду по настоящей зеленой свежей траве среди моря лесной зелени, что вокруг меня прохладный влажный воздух, лес с его елями и березами, ручейками, надо мной голубое небо с большими белыми облаками и вовсе не жгучее солнце, а ласковое и приветливое, что кругом простые, обыкновенные, но яркие цветы. Летают стрекозы, бабочки. И даже комары вызвали у меня восторг. Вот она, родина, дышишь полной грудью и никак не надышишься".
Только в конце лета, в августе, пришло известие о том, что место заведующего лабораторией ботаники получено, и Андрей должен срочно лететь в Магадан.
Он подал заявление об уходе. Одновременно он вызвал меня из Сибири.
Магадан, 1970 годВ Москве на Ярославском вокзале меня встречал возбужденный Андрей. Спрашиваю: "Как дела, когда отъезд?" Он мне в ответ: "Отмечали именины отца. Было много жертв алкоголя. Мы спасли дядю Витю. Он пьяный лежал на рельсах. Мы с отцом его еле притащили домой! Тачка вязла в песке!" Я сразу же представила себе эту трагическую картину. По Казанской дороге поезда ходят часто. У нас на платформе "Отдых" гнусавый голос все время предупреждает: "Осторожно, идет поезд! Осторожно, идет поезд!". Дядя Витя, большой и грузный, лежит на рельсах! Господи! Но это для затравки, для юмора.
Главное, о чем он радостно сообщает, - это об огромном облегчении в связи с тем, что ему не нужно уже ходить строго по часам на работу, он свободен. О, сладкая свобода! Для него она была особенно дорога. Не ходить по звонку!
Он опасался, сможет ли руководить коллективом. Ведь до сих пор он работал всегда один, никем не руководил, кроме меня...
На работе я устроила небольшой прощальный ужин, где было сказано много, как положено, теплых слов. Лаборантка говорила с огорчением, что только-только стала понимать почерк Андрея, а он уезжает. Мы не предчувствовали долгой разлуки с Москвой. Казалось, едем ненадолго и ни с кем не расстаемся. Едем во вполне известные края.
Сразу по приезде в Магадан, не теряя времени, Андрей поехал в поле.
Мы часто пишем друг другу. 16 августа он на машине едет по Колымской трассе. Пишет мне: "Я теперь уже в качестве капитана своего маленького кораблика на колесах. Экипаж, кроме меня: Гена Сныткин (сотрудник лесной станции в Магадане), его лаборантка Галя, шофер Петя. Снова я сижу в машине, несусь по Колымской трассе. Мелькают за окном мрачные сероватые сопки, тощие лиственничники, уже тронутые осенней ядовито-лиловой краской ерники. Снова давно уже известные - пятьдесят шестой, сто пятидесятый, Атка, Мякит, Стрелка. А там, далее уже и неизведанные tеrra incognita borealis (неизвестная северная земля, как говорили древние греки и римляне). Вот проехали Оротукан, Спорное, вот и великая северная река, название которой десятилетиями наводило ужас на советских граждан, - Колыма! На самом деле это просто река, широкая и полноводная, величественная в своих зеленых таежных берегах".
Остановились они в Усть-Таскане, в лесничестве, и отсюда Андрей делал восхождения на горы. Он пишет в том же письме: "Лазил я на высокую гору, совершил очередное восхождение. В начале шли с Геной через топи колымской поймы. Ползли вверх по осыпям и стланику. В конце концов Сныткин не выдержал, и пришлось мне его оставить внизу. Но вершина меня разочаровала. Флора богаче, чем на Аннушке, но все же бедновата, и потом, все уже отцвело. Горная тундра ярко-лиловая и желтая, как тогда на Оле в 1967 году. Потом лезли назад, вниз, по тем же осыпям. Продирались через те же дебри в пойме и долго кричали и орали на берегу Колымы, чтобы за нами прислали лодку. Уже поздно. Восемь часов. Смеркается, холодно, над Колымой плывут низкие серые тучи. А переправы все нет и нет. Мы уже совсем было пали духом, пока за нами не приехали. А как потом было хорошо оказаться в теплом доме, наесться и улечься в теплом спальнике! Почти такое же удовольствие мы испытали вчера, вымокнув под сильнейшим дождем". И далее: "Майя, дорогая, все время думаю о тебе. Как было бы здорово ездить вместе, и так мечтаю о том времени, когда это осуществится. Нет со мной настоящего, искреннего и преданного друга, и это часто угнетает. Не с кем посоветоваться в некоторые критические моменты, неоткуда ждать поддержки. Еще целых два месяца разлуки впереди! А так хотелось бы видеть тебя здесь!"
После трассы полеты на Яму, Ольское плато с приключениями.
Вот как он описывает заброс и работу на Ольском плато в письме от 14 сентября 1970 года: "Здравствуйте, мои дорогие! Только что вернулись мы с Ольского плато. Без ложной скромности: пребывание на нем и особенно путь обратно - самая настоящая героическая эпопея. Самая стопроцентная романтика. Началось все хорошо. Третьего числа мы, наконец, улетели на вертолете. Мы - это я, Сныткин, Юрцев (Борис Александрович Юрцев - выпускник МГУ, сотрудник БИН. За монографию "Флора Сунтар Хаята" ему, минуя кандидатскую, была присвоена степень доктора биологических наук), и его аспирант Саша Галанин - высокий сильный парень. (в настоящее время Александр Владимирович Галанин доктор биологических наук, профессор, директор ботанического сада-института РАН во Владивостоке). Погода была хорошая, солнце, ясное небо с редкими кучевыми облаками. Под нами как макет - хребты из остроконечных серых гольцов, опоясанные ярко-лиловым поясом горных тундр и еще зелеными лиственничниками. Подлетаем к плато - картина резко меняется. Вместо голых безжизненных гольцов - холмистая равнина, уже побуревшая, но покрытая густой растительностью. Опустились как раз в том месте, о котором нам говорил Васьковский, что там есть карагана, близ озера и истоков Олы. Встали лагерем на берегу речки, текущей в сторону Колымы, напротив горы, покрытой уже совершенно золотистой лиственницей. Было тепло, тихо и спокойно. Быстро поставили палатки, сварили кашу и отправились делать открытия. А их сразу же оказалось уйма. Кобрезия сибирская, арктический злак фипсия, кляйтония Васильева, находившаяся до того в двух-трех местах, все это почти одновременно, рядом друг с другом. В общем, богатства Ольского плато превзошли все ожидания. Всего за 10 дней мы там нашли 333 вида. Из них много редких, не указывавшихся до сих пор для Колымского нагорья. Из них особенно интересны, кроме уже названных, проломник Городкова, крупка узколепестная, оксиграфис, камнеломка дернистая, лихнис аянский, мак аянский. Да всего и не перечислишь. Очень мне повезло, что к этому путешествию успел Боря Юрцев. Флору здешнюю он, конечно, знает лучше меня, и многое мне показал и многому научил. Без него, конечно, сборы были бы куда более скромными, а главное - менее точно определенные.
Жили мы в двух палатках. Первые два дня были очень хороши, тёплые, тихие, солнечные. Ходить по горам, видеть перед собой огромные просторы бесконечных горных цепей, одетых у подножья золотистым поясом лиственниц, было одно удовольствие. На третий день небо заволокло тучами, но было еще тихо и сухо. Вечерами мы сидели у костра и беседовали на разные темы. А потом началось. Ночью пошел дождь и шел, не переставая, целые сутки. Спать под шум дождя в сухой палатке одно удовольствие, но когда просыпаешься под этот шум и смотришь, что кругом туман, сырость и морось - становится несладко. А надо вставать, выходить, точнее, выползать из палатки, раздувать костер, что-то варить. А дождь идет, и вообще кругом вода. Хорошо, что Сныткин и Саша оказались специалистами по части разведения костров, за час ухитрялись его раздувать. Поели, и надо идти в поле. Дождь все равно не переждешь. Хорошо, если бы только дождь. А то ведь все сопки покрыты туманом. Но что делать. Так и ходили почти как в молоке, мокли, мерзли и потом опять сохли на ветру. Конечно, не бог весть какие это страсти, бывает и хуже, и многих это не испугает. Тем более, что и не все дни подряд лил дождь. Иногда первая или вторая половина были сносными, даже солнце пробивалось сквозь пелену тумана, и тогда снова проглядывали синие горные дали, черные скалы со сбегающими с них водопадами, золотые ленты лесов в глубине ущелий.
Но тут к нам подкралась настоящая опасность. Мы рассчитывали пробыть на Ольском плато три дня и 7 сентября улететь назад в Магадан. Соответственно и продуктов взяли на 4-5 дней, с самого начала это было легкомысленно. И вот сроки прошли, вертолета нет, продукты кончаются. Каждый день с раннего утра смотрим на небо. О! Сегодня с утра туман не так густ, и облака своими серыми брюхами не задевают вершин сопок! Потом даже появляются просветы - кусочки голубого неба! Вполне летная погода. А вертолета все нет. Однажды к вечеру небо вообще расчистилось и вовсю блистало звездами. Но на следующее утро снова дождь и серая морось. Хорошо, что рядом в 5 км оказалась стоянка пастухов-эвенов, пасущих северных оленей. Они подарили нам целое ведро мяса. Казалось, что его нам хватит дней на 10. Но прошло всего 3 дня, и снова остались рожки да ножки, то есть одна буханка хлеба, 2 пачки чая, немного гречки. Все было учтено и выдавалось по строгой голодной норме.
И вот мы решили уходить. Настало 12 сентября. Ночью лил дождь, и под его шум мы проснулись. Костер уже не разжечь, до того все отсырело. От пастухов мы узнали, что до трассы всего 30 километров, и притом есть вездеходная дорога, точнее, несколько глубоких колей от гусениц. Решили взять только самое необходимое, в первую очередь гербарий. Но на каждого пришлось порядочно, по 15-20 килограммов, а может, и больше. Когда мы навьючились и пошли в гору, дождь то утихал, то принимался вновь. Мы спускались вниз. Было несладко. Сразу заныла спина, забилось сердце, отяжелели ноги. Я плелся сзади всех. Ну, думаю, дойду только до перевала, где меня, наверное, подождут, и скажу, что возвращаюсь, так как все равно чувствую, что не дойду. Вот и перевал. И действительно, меня ждут и я подхожу и говорю, но совсем не то, что хотел сказать. Стыд или самолюбие не позволили признаться в слабости. А если бы был один, то, наверное, или вернулся бы, или пошел без груза. Потом было легче. Три раза мы делали большие стоянки, разжигали костер из обгоревших лиственниц, пили чай. Туман оставался висеть на гребнях, стало хоть немного уютней. Но силы явно уходили. Сначала мы делали короткие передышки, каждый час. Потом 50, 40, 30 и, наконец, 20 минут. А впереди все те же серые болота, в которых увязают ноги. Или уже наполовину голые и от этого почерневшие лиственничники или кустарники, ерники, о которые ноги так и заплетаются. Но все же со временем появляются признаки трассы - то консервная банка, то пустая папиросная пачка, а то и целая россыпь банок и бумаг. Наконец где-то вдали послышался не то гул самолета, не то машины. Но прошло еще добрых три часа, прежде чем мы заметили трассу. Вот была радость, когда мы на нее вышли! Но длилась она недолго. Ни одна машина нас не брала. Очень уж вид у нас был подозрительный. Вышли мы на 188-ом км и решили идти к Яблоневому перевалу, к дорожному участку. Уже стало совсем темно, и ни одна машина не останавливается. Наша четверка, злобная и уставшая, на последнем дыхании идет и идет вперед. Сныткин уже стал отставать, когда нашелся сердобольный шофер и остановился. Посадили Сныткина. И после этого, как по волшебству, машины стали останавливаться, и мы, не веря себе, садились и ехали. Я оставался последним, как капитан затонувшего корабля. Но вот настала и моя очередь. Встретились вместе в столовой на 150-м километре. Вот было блаженство! Тепло, светло, сухо, глаза так и разбегаются, глядя на многочисленные яства. Но до конца было еще далеко. Потом была посадка на переполненный автобус, сидение там в довольно неудобной позе, бессонная ночь. Но все это было уже не страшно. Все перебарывало сознание движения к Магадану, его городскому мирному уюту, совсем не романтическому, но такому желанному! Прибыли туда в пять утра. Заснуть потом я уже не мог, весь следующий день был как в тумане".
Через несколько дней напряжение спало. За вещами, уже присыпанными снегом, летали на вертолете через несколько дней. После Ольского плато Андрей летал на реку Яму.
"21 сентября 70 г. Здравствуйте, мои дорогие! Вот я и вернулся из полета на Яму. Был там четыре дня. Место было интересное, в 35 километрах выше Ямска на берегу реки Ямы, той самой, которая течет с Эликчана, вспомнил, как в предыдущем 69-ом году мы там, в верховьях Ямы, чуть не утонули! Кругом бесконечные бурые болота с вкрапленными в них пятнами и пятнышками серых озер или желто-серые лиственничники с густым подлеском из зеленого кедрового стланика. И только долина реки вносит оживление в этот однообразный пейзаж. Вьется по равнине, причудливо разветвляясь и петляя, серая лента реки, а вдоль нее - галечники, светло-зелёные чозениевые рощи или желтые лиственничники с разными лиственными деревьями и елкой. Вот из-за нее-то мы в основном и полетели. Растет она здесь небольшими и разреженными островками в долине реки. Больше нигде не встречается. Вид у нее довольно жалкий, подроста мало. Здесь же большие заросли жимолости, которой я собрал десятка два листов. Листья у нее еще не опали.
Флора долины, в общем, весьма богатая. Здесь и элементы высокотравья - шеломайник камчатский, крестовник коноплевый, какалия, злаки. Здесь и каменная береза со своим спутником коптисом, папоротником щитовником, дереном шведским и другими. На скалах нашел свою камнеломку, описанную из-под Магадана.
Ходить по пойме было довольно нелегко. Высокая и мокрая трава выше пояса, колючий шиповник, какие-то ямы в траве, бесконечные протоки и бурелом. Все время видишь поваленные деревья с вывороченными корнями. Но особенно много бурелома на плато. Здесь деревья местами навалены одно на другое, приходится залезать на них, подлезать под них. То лезть по ним. А тут еще ветки стланика и других кустов, о которые постоянно спотыкаешься и падаешь. Особенно это неприятно в дождь, когда трава и ветки мокрые, покрыты блестящими капельками воды, такими симпатичными на вид.
Осенние краски местами напоминают Приморье. Лиственницы стоят желтые. Тут же рядом зеленые конуса елок и кусты стланика, березы уже осыпались и выделяются своими белыми извилистыми стволами. Где-нибудь на полянках алеют и пламенеют кустики шиповника и гроздья ярко-красных вяжущих рябин. А вдоль самой реки выделяются своей сизоватой зеленью, чуть тронутые желтизной рощи кореянки (чозении).
Но не только из-за изучения флоры мы сюда прибыли. На этот раз наша экспедиция была более многолюдна: я, Сныткин, два рыбака-охотника - его знакомые, и мальчишка-лаборант, тоже рыбак. Первым делом забросили сеть и выловили уйму рыбы, но увы, ни одной красной, все рыба второсортная - хариус, правда, очень крупный, мальма, кунжа. По дележу мне достался довольно порядочный мешочек, который я еле уволок. Но что мне делать с этой рыбой - не представляю.
На Яме наблюдал полет гусей и уток. Зрелище впечатляющее. Высоко в небе летят длинными клиньями стаи с характерным гоготом. Действительно: "гусей крикливых караван тянулся к югу". А ночью к нам прилетала сова. Садилась на вершину голого тополя и молча смотрела на нас. Еще было много мышей и полевок, ночами их шорох казался таинственным".
Осенью Андрей жил на квартире у Витаса Контримавичуса. Читал книжки. Кроме него, там жили будущие и настоящие сотрудники лаборатории, пока только надеявшиеся на свое жилье.
Полевой сезон закончился. Жить негде. Андрей получил прикомандирование в Москву. 19 октября, в день моего рождения, он прилетел к нам домой. Он так соскучился и спешил домой, что, улетая из Магадана, не взял командировочного удостоверения, не узнал, на какой срок ему дали прикомандирование. Добрая душа Галина Шустова - ученый секретарь института, выслала ему командировку позже.
Публикации 1970г.: вышли из печати тезисы нашего доклада: "Сравнительный анализ адвентивной флоры Колхиды". Эта тема меня интересовала с 1963 года. Постепенно накапливался материал. Главная идея заключалась в том, что во влажные субтропики Южной Колхиды во время знаменитых, так называемых чайных, экспедиций А.Н.Краснова, вместе с 12 дарами Востока завезли широко расселившиеся заносные растения. Они указывают на климатическую общность Колхиды и юго-восточной Азии. А заносные южного берега Крыма, наоборот, - на общность со Средиземноморьем. Была подготовлена и большая статья об анализе адвентивной флоры на Черноморском побережье Кавказа, которая позже вышла в бюллетенях МОИП.
В виде тезисов и небольших очерков в сборнике молодых ученых Главного ботанического сада опубликованы работы, главные из которых: "Характер компенсационных отношений в цветках и соцветиях", "Соматическая эволюция и систематика растений".
Поездки 1970 г.: Март: Майкоп, Ставрополь, Архыз. Июнь: экспедиция в Среднюю Азию. Август: Магаданская область (Усть-Таскан, Ольское плато, Яма).
1971 Мы все еще в Москве! Зиму 1970-71 г. Андрей провел с нами в Москве, в прикомандировании. Я продолжала работать в Главном ботаническом саду, ждала, когда в магаданскую лабораторию выделят единицы, и я смогу оформиться на работу. Ждали и квартиру. Мы уже всеми мыслями в Магадане.
Андрею утвердили тему "Изучение флоры и растительности таежной части Северо-Востока СССР как основы развития оленеводства". На Севере все было связано либо с добычей золота, либо с оленеводством. Но золото стыдливо называли "металл" и не очень рекламировали его добычу.
Несмотря на хозяйственное название темы, главная цель Андрея на Севере - написать флору Магаданской области. К началу 70-х годов флора и растительность Магаданской области была почти белым пятном. Имелось лишь несколько статей, посвященных изучению растений отдельных пунктов этой огромной территории. Это очень трудный для исследования регион, включающий Охотоморье, Колымское нагорье, Чукотку. К тому времени были изданы флоры всех географических районов Советского Союза. И только флора Магаданской области отсутствовала. Эта работа была необходима не только ученым, но и всему населению северного края.
У Андрея за несколько полевых сезонов уже собран солидный гербарный материал, задумано основать в Институте биологических проблем Севера свой региональный гербарий. Правда, пачки с гербарием пока лежат на полу в лаборатории.
Зимой в Москве Андрей обрабатывает сборы, сделанные за последний полевой сезон.
Каковы научные успехи Андрея? Всю зиму он пишет докторскую диссертацию, как обещал Витасу. Надеется защищать ее в Главном ботаническом саду и договаривается с Борисом Юрцевым об отзыве.
К началу 1971 года диссертация "Филогения и систематика лилейных по данным биоморфологического анализа" полностью написана. Готова к изданию монография "Соматическая эволюция однодольных". Собран материал для монографии "Закономерности эволюции растений". Идея заключается в том, что главным модусом эволюции являются надставки - системы побегов, возникающие из спящих почек в конце жизни растения. Высказываются мысли об однонаправленности эволюции, ускорения жизненных циклов растений и др.
Крым, Ай ПетриПостепенно мы набирали научный багаж. Как метко сказал по этому поводу Андрей, происходило не признание, а постепенное привыкание.
В апреле 1971 года мы оба принимали участие в конференции молодых ученых ботанических садов СССР, проходившей в Ялте. Хотя Андрею было 37, а мне 35 мы, на этой конференции числились молодыми специалистами. Андрей был уже не только начинающим, а состоявшимся ученым, с которым считались. Облегчало наше присутствие и то, что в молодых ходили и сорокалетние. Да и кому не хотелось побывать весной в Крыму! Жили в Массандре. Ранним утром шли пешком по холмам в ботанический сад на заседания.
В один из солнечных дней во время перерыва мы с председателем совета ботанических садов СССР В. Болычевцевым, скромным и приятным человеком, сидели на пригорке мыса Мартьян. Нежились на весеннем солнце, расписывали ему магаданские преимущества. Он, как и многие, при слове "Магадан" ужасался и нас жалел.
После совещания группа участников и мы в том числе и мы поднимались на Ай Петри. Снег уже стаял и только несколько отважных лыжников отыскивали в ущельях остатки снега.
Участники совещания разъехались, а мы, насколько хватило денег, остались в Ялте, в темной комнате, вырубленной в скале. Даже магаданская зарплата нам показалась маленькой по сравнению с суммой, которую пришлось заплатить за эту почти пещеру. Снова ездили по Крыму на запад и на восток. Наплывали туманы, цвела японская айва и нежно пахла жимолость душистейшая.
Ялта, М. МазуренкоНаверное, Андрей не представлял себе полной опасности подъема на Аюдаг и позже говорил, что я сильно все преувеличила. Но только моя любовь к жизни и то, что у меня двое детей, придало мне силы для того, чтобы я смогла вскарабкаться вверх по отвесным стенкам скал.
Внизу ничто не предвещало сложности подъема. Каньон как каньон в окрестностях Гурзуфа. Снизу трудно представить, как круты скалы. Сфотографировавшись на память, мы начали взбираться. Щель между скалами, в которую мы попали, становилась все уже, а подъем все круче. Андрей лез первым и был, конечно, во много раз сильнее меня. Я подтягивалась вслед за ним. Но ноги скользили по гладким скалам, а руками приходилось цепляться за щели. Вниз смотреть не хотелось. Обратной дороги не было. Снизу из "Артека", у моря, бодро и весело доносились пионерские песни, а я чувствовала: одно неловкое движение - и лечу навсегда вниз... Напряжение достигло максимума, когда, подтянувшись последний раз, мы выползли на верхушку горы Медведь и оказались в обычном лесу из граба и каштанов на плоском плато. Я долго лежала. Переживала. Руки дрожали. А Андрей, как ни в чем не бывало, подтрунивал надо мной. Так еще будет много раз. Мы будем пробираться по карнизам, осыпям. Не выбирая путь, "опасный, как военная тропа", идти напролом и, действительно, часто весьма опасным путем...
В Ялте мы сели на теплоход до Батуми. Стояли подолгу в Новороссийске, Туапсе, Сочи и Сухуми. Мы гуляли в каждом городе, уходили в горы, собирали растения. Потом в каюте я рисовала ветви. Нас очень интересовала биоморфология кустарников.
Я уже занималась не только голубой жимолостью, но и жизненными формами всего семейства жимолостных, почти полностью состоящего из кустарников. Мной были открыты и описаны циклы развития кустарников и других семейств.
В сильный шторм мы пришли в Батуми. В родном зеленомысском доме было холодно и сыро. Это последняя весна на Зеленом Мысу перед отлетом в Магадан. Родные и близкие, все, кто нас знал, ужасались нашему решению. Прикомандирование кончалось. Сразу после Крыма Андрей улетел в Магадан. Договорились, что я прилечу к Андрею на лето. Мы ждали квартиру и штатную единицу для меня.
Андрею в Магадане одиноко. Сначала он живет у Маркса Ивановича Татарченкова в типовой двухкомнатной квартире. Маркс и его жена Нина - магаданские старожилы. Маркс - кандидат сельскохозяйственных наук, ранее работал на агрономической станции. Но за то, что развелся с первой женой и женился на Нине, был лишен партийного билета и вынужден был устроиться в Институт биологических проблем. Он намерен организовать ботанический сад. К сожалению, позже Маркса снова вернули в сельское хозяйство, и интродукционные работы в институте заглохли.
В начале июня я пишу Андрею: "Вчера я встретилась с В. Хржановским. Ты зря его посылаешь к черту, а он, наоборот, тебя хвалит и от мехового галстука из нерпы в восторге. Клянется в верности до гроба. Советует пристальнее посмотреть на возможность защиты в Киеве, мол, там вполне хорошая обстановка. Был ласков донельзя. Сказал, что читает твою работу постепенно, так как это махина. Наговорил о тебе массу комплиментов, и мне это было приятно слышать". И еще: "Не печалься, милый, как я понимаю, самое твое большое огорчение - это чавканье Сныткина, его, думаю, можно не принимать всерьез, а новых видов у тебя сколько! И столько путешествий и открытий - чемоданы! И это самое главное в жизни сейчас - чемоданы! Тем более что работа у нас любимая, нам ли горевать, а ведь огорчения должны быть. Без них нельзя". Была тогда такая бодрая песенка о чемоданах открытий.
Магадан, Снежная долина. Л. Благодатских, А. ХохряковНужно спешить с отъездом. Договорилась в ботаническом саду ехать на полевые в Магадан за свой счет.
Будущий институт биологических проблем Севера - все еще только одна лаборатория. Сотрудники лаборатории, как и раньше, теснятся в одной комнате. Прилетая с "материка" из прикомандирования, через несколько дней разлетаются в поля.
Большая группа зоологов переехала в Магадан из Якутска. Это основной костяк будущего института. Личности замечательные в своем роде. Главный - Олег Егоров, его красивая супруга Галина Николаевна, Владимир Кривошеев, Арсений Васильевич Кречмар, Саня Новиков, Эмма Стрелецкая, Феликс Чернявский и Андрей Меженный.
Андрей Александрович Меженный получил на окраине города в поселке Пионерный трехкомнатную квартиру, в которой образовалась перевалбаза сотрудников будущего института. "Отец Андрей" - так называют Меженного - уехал в экспедицию. В его квартиру на лето переехал мой Андрей.
Наконец летним днем, который мне показался совсем не летним, я прилетела в Магадан. Мы шли на Пионерный и не могли наговориться. Туман заплывал белым молоком в распадки, по большой разъезженной дороге рядами шли грузовики, обдавая мое белое пальто грязью. Суровый Север нас не пугал. Мы были вместе, а это главное. Страхи отошли. Но как же уже тогда плохо себя чувствовал Андрей, если за несколько дней до моего приезда он делает приписку в письме: "Чувствую себя скверно. Голова кружится, руки дрожат, сердце дает перебои. В общем, полная депрессия". Нужно было задуматься о том, что наши красивые размышления о здоровом сибирском климате не всегда верны. Но тогда мы, несмотря на какие-то постоянные болячки, были еще на полном взлете, смотрели в будущее радостно. Впереди были защиты, надежды написать "Флору Магаданской области".
Над городом возвышается величественная сопка Марчекан. Вчетвером вместе с Марксом и Ниной решили прогуляться, подняться на ее вершину. На солнце блестят отмытые листья. Проползаем под смолистыми стволами кедрового стланика или пружиняще качаемся на его ветвях. Ноги утопают в моховых подушках, расцвеченных букетиками филлодоце. Уходят в мох яркие розетки с сиреневыми цветами кляйтонии. Почти у вершины в зарослях стланика блестят на солнце рваные осколки самолета. В тумане он разбился на подступах к городу. На вершине - щебнистое плато. На горной тундре цветут кустарнички: рододендрон камчатский, филлодоце, брусника, голубика, андромеда, кассиопея и многое другое. На обратном пути поздно вечером в глаза бьет низкое солнце. Белые ночи позволяют бродить допоздна. Застывшие "потоки" камней сменяются зарослями кедрового стланика. И не знаешь, что легче - ползти в зарослях или прыгать, балансируя, с камня на камень.
Спустя несколько дней на машине ГАЗ-66 мы уезжали в поле по Тенькинской трассе.
В машине два отряда: ботаники и энтомологи. Энтомологи считают себя главными, так как шофер числится по их смете. Энтомологи - это Лира Глушкова и Леша Бударин. Нас также трое: Андрей, я и Александр Шаткаускас. Лира - женщина средних лет, темненькая, хозяйственная, с большими претензиями. Леша - небольшого росточка, худенький добрый молодой человек, собирает жужелиц. Александр Шаткаускас - геоботаник, аспирант из Ботанического института,- стройный и высокий красавец с прозрачными, но недобрыми глазами. Он заслуженно любуется собой, особенно на фоне Лиры. Позже весь институт его звал Сачком.
С самого начала споры. Шаткаускас хотел жить в палатках. Это романтично. Андрей считал, если можно спокойно сушить гербарий - нужно жить в поселках. Обычно это пустующие летом школы, интернаты.
До Усть-Омчуга путь нам знаком с 1967 года, когда мы впервые попали с Ворошиловым в Магадан. Теперь мы едем дальше. Первая большая остановка на прииске Марины Расковой. Он похож на многие другие прииски. Насыпные приземистые одноэтажные домики стоят в два ряда в распадке вдоль реки черно-стального цвета. На галечнике широкой речной долины, рядом с поселком, работает драга, перерабатывает золотоносный песок, оставляя после себя гребневидные холмы. Питьевую воду привозят в бочках. Полно помоек. На всем печать временного жилья.
Каждая остановка занимает не более недели...
Новое место – заброшенный прииск Хениканджа. Это в прошлом женский лагерь. Все избы разрушены. Охотники растащили бревна, крыши. В разломанной библиотеке лежат труды вождя народов Сталина.
Палатки поставили на солнцепеке у прозрачной речки. Ходили в далекие маршруты. Нарядные лиственничники, горные тундры в цветении резко контрастировали с полной разрухой развороченного лагеря. Как тут было в сталинские времена? Трудно представить. На склонах сопок заброшенные штольни.
Ландшафт бассейна р. КолымыШаткаускас, человек грубый, считал себя некой звездой на колымском небосклоне. Постановил, дабы сохранять посуду чистой, на костре пищу не готовить, а только на железной печке. Дрова из печки выдувались, а вода закипала очень долго. Никакие уговоры готовить на костре не действовали. Все хотели мирной жизни. Настроение было испорчено. Тоненький Леша жаловался на Лиру – жену своего начальника. Шофер каждый день рассказывал о своих находках золота! Ведь мы ехали по Золотой Теньке, так называется этот богатый золотым песком район, где иногда находят довольно крупные слитки. Все камни, которые мы видели, были серыми. Поросли лишайниками. Но Лире казалось: вот- вот найдет слиток.
Энтомологи ходили недалеко и быстро раскладывали своих мошек в коробочки на ватку. Они быстро сохли. Не то что гербарий. Нужно покупать новые газеты пачками, перебирать часами. Писать этикетки, закладывать. Изнурительная работа. Шаткаускас, геоботаник, демонстративно не принимал участия в этой камеральной работе. И в маршруты, такие нелегкие, решил не ходить. Изнуряли комары. Андрею не было свойственно требовать, командовать. Он молчал. Поэтому на нас двоих легла вся работа с гербарием.
В Аян-Юряхе поставили палатки на раскаленном галечнике и даже несколько раз нырнули в холодную воду. Неожиданно ночью пошел дождь, вода мгновенно поднялась, чуть было не затопив наши палатки. Я была дежурной. Мокрые дрова не горели, макароны я варила на железной печке, будь она неладна, несколько часов. Недоспавшие, промокшие мы приехали в Аркагалу в надежде на стол и кров агронома Гутидзе.
Гутидзе – знаменитая личность на Колыме. О нем пишут в газетах. В Аркагале большая электростанция. На отработанных горячих водах в больших оранжереях выращивают арбузы, помидоры и огурцы!
Почему я рассчитываю на гостеприимство Гутидзе? Весной у нас дома на Зеленом мысу скромная тоненькая грузиночка Цуца из бухгалтерии ботанического сада сказала нам, что ее дядя работает в Магаданской области. Она через нас передавала ему приветы. Я, зная грузинское гостеприимство и хлебосольство, не сомневалась в радушном приеме.
Магаданская обл. Верховья Колымы Помпезный кабинет Гутидзе примыкает к оранжереям. Во главе длинного стола сидит маленький человечек с желчным лицом. Мы уставшие, сомлели в тепле, а светскому разговору, кажется, не будет конца. Лира Глушкова интересуется, какие вредители бывают на выращенных им огурцах и арбузах. Старичок с огорчением рассказывает, что борьба с паутинным клещиком теперь неэффективна. Ранее, когда ему в день выдавали на работу по тысяче заключенных, бороться было легче. Наперсток почти не видимых простым глазом малюсеньких клещиков – это пайка хлеба. Два наперстка – две пайки… Но двух, как правило, не добирали. Гутидзе выражал большое сожаление.
Арбузы и особенно помидоры были зелеными и противными на вкус.
Время от времени о Гутидзе писали в местной прессе, гордились его сельскохозяйственными успехами. В 80-х годах он вернулся на родину, в Махарадзе (теперь Озургети), где возглавил клуб северян, вернувшихся из ссылок…
В Сусумане лесоохранники, наоборот, были очень любезными и с легкостью необыкновенной забросили нас на сопку Марджот над аэродромом под названием Берелех. Шофер сразу же не преминул вспомнить расхожую в тех местах пословицу: «Леха из Берелеха» – обидев чувствительного Лешу Бударина.
Мы нашли приютившуюся в скалах родиолу четырехгранную. Тут она была единственной и чудом уцелевшей. Я вспомнила пышные шапки роскошных подушек этого же вида в Восточном Саяне, на юге Сибири.
В сентябре Андрей, вдохновленный прошлогодними находками, снова решает заброситься на Ольское плато. Летим вместе с Лешей Будариным. Нас сопровождает Стас – крупный человек без особых занятий. С ним большая овчарка Кадр. Стас, для того чтобы безбедно прожить зиму, нашел себе в Магадане подругу. Это называется «поджениться».
Живем мы в просторной десятиместной палатке. При входе ставим маленькую печку-буржуйку. Вечерами заморозки. Да и летом погода бывает очень холодной. Нужно сушить газеты, гербарий. Все последующие магаданские годы мы не расставались с нашей палаткой, которая стала нашим летним домом. Внутри в ряд надувные матрасы со спальными мешками, печка. Вечерами, ложась спать, мы выкуривали свечкой комаров, плотно застегивали вход. Искры из трубы, попадая на брезент, прожгли дыры, сквозь них просматривались звезды, а утро нас встречало тенями от деревьев на крыше палатки, раскалявшейся на утреннем солнце. Так было все 15 лет. Я часто задумывалась – где наш настоящий дом: в Магадане, в Москве или в палатке?
р. Яма, 20 сентября 1970 г.Ночью уже заморозки. Вода в ведре замерзает. Кадр спит с нами в палатке. Тепло, весело трещат в печке дрова. Погода хорошая. Краски осени разгораются с каждым днем. Стоим на речке Нил! Отсюда по густым зарослям кедрового стланика выходим на столовые горы огромного Ольского плато – знаменитого водораздела. На юго-востоке – истоки Олы, на западе –истоки Армани, а на севере – истоки Колымы. Ледник не лежал на плато, поэтому здесь скопление реликтов. Среди россыпей светящихся на солнце халцедонов приютились крохотные растения горной тундры. Среди них много новых. Вышли на цветущий луг. Я закладываю растения, Андрей копает. Вдруг перед нами вырастает как из-под земли молодой эвен. Фамилия у него русская – Смирнов, а лицо азиатское. Спрашиваю: «Скольких медведей видел?» Отвечает: «По дороге встретил двух медведиц, 10 пестунов и сколько-то малышей….» А мы не заметили ни одного! Эвен близок к природе. Видит лес, а мы только растения! Эвен знаменитый, пасет стада, а в свободное время – делегат какого-то съезда. Человек грамотный, учился в школе.
Вечером он посетил нас в сопровождении земляков. Просили спирт. Мы не дали. Но на следующий день, когда Андрей со Стасом ушли в маршрут, мы с Лешей совершили обмен. За бутылку спирта нам дали шкуру медведя. Ударили по рукам. Спирт в руках эвенов. Они тут же просят кружку, пьют. Пытаются угощать и нас. Сначала все было гладко, только спорили, кто открыл Америку. Делегат утверждал – открыл Колумб, другие сомневались. Наступил вечер. Спор разгорался. Андрей, вернувшись из маршрута, очень сердится. Мы с Лешей помалкиваем. Эвены ушли в тайгу. Слышны крики. Оказалось, спор затянулся. Один из сомневающихся не выдержал и в темноте запустил ножом в другого, легко поранил его руку выше локтя. Раненого мы перевязали, положили в палатку. Другие залегли в траншее, промытой паводками. На морозе эвены прекрасно спали. Мы беспокоились, укрывали их ватниками.
Сильный Стас командует Лешей, обзывает несправедливо. Леша любит готовить, обо всех заботится.
Опять мы не нашли караганы. Она как заколдованная.
Зимой Стас за драку попал в тюрьму. Его так называемая теща Клара Павловна (мы ее звали Кларнет) – женщина сердобольная, носила ему передачи. Он ей передал стихотворение, написанное весной 1972 года в тюрьме. Орфография и пунктуация сохранены.
Магадан, 1971 годХохряковым, Андрею Павловичу и Майе Тимофеевне:
Зимой тишина и морозы
Дышать тяжело как в парной
Весной же, пушистые брови на вербах
Осыпало солнце пыльцой
Здесь летом цветет голубика
Зеркальный ручей журчит
Солнце на отдых не ходит
Только чуть веки смежит
Сочным ягелем сопка покрыта
По осыпи ива ползет
А в скалах на самой вершине
Ковром камнеломка растет
Ивы той вид Хохрякова
В Магадане ученый живет
Но дома ему не сидится
В горах Колымы ноги бьет
Маршруты большие прошел он
Много еще впереди
И спутница жизни с ним в поле
Всегда неразлучны они
На сопку Харан поднимались
Ольское плато прошли
На Кони продукты кончались
С друзьями до моря дошли
Флору они изучают
Травы, лекарства Земли
Много для мира открыли
Многие жизни спасли
На этом я стих закругляю
Славлю биологов труд
Скромный, порою опасный,
Свет для науки несут
Плохой почерк у меня и грамоты мало. Пожалуйста, отдайте Хохряковым. Я часто вспоминаю, как ходили вместе на Харан и Ольское плато».
В августе Алексей Константинович Скворцов – известный специалист по роду ива – написал Андрею о том, что он в честь него, Андрея Хохрякова, описал новый вид, назвав "ива Хохрякова" (Salix khokhrjakovii). Как это обрадовало Андрея! Письмо Скворцова полно доброжелательности. Он обещает ему отзыв на диссертацию.
Во время отсутствия Контримавичуса, твердо обещавшего выделить нам трехкомнатную квартиру, мы поняли – за жилье будет драка.
Я улетела в Москву. Нужно было срочно свертывать дела в Москве и с детьми возвращаться в Магадан.
Андрей остался в Магадане. С Лешей Будариным, орнитологом Володей Воронецким, Юрием Павловичем Кожевниковым – аспирантом из Ленинграда – он улетел на полуостров Кони, восточнее Магадана. Остались слайды с изображением золотой осени на Кони. Гроза. Горы. Медвежата в кроне каменной березы.
Москва. 9 сентября в вестибюле главного корпуса я случайно столкнулась с директором Главного ботанического сада – Николаем Васильевичем Цициным. Н.В. был добрейшим человеком. Об этой слабости знали многие и сторожили машину академика у входа в корпус. Тихо поднимаясь по лестнице, Николай Васильевич встречал сотрудников, которые как бы случайно оказывались на его пути. Они бросались к нему с приветствиями, провожали его до входа в кабинет и как бы невзначай излагали свои просьбы. Часто номер проходил. Мне удача шла прямо в руки. Академик не знал никогда, как меня зовут, но в те редкие случайные встречи либо в коридоре, либо на экспозициях он мне всегда улыбался, заговаривал и называл меня «дружок». Он, узнав, что я еду жить в Магадан, проявил самое искреннее участие. Позвал в кабинет, сказал, что в любое время возьмет нас обратно работать в ботанический сад, просил собирать семена злаков. Настаивал, чтобы я на складе получила тулуп. Говорил, что он мне необходим в северных краях. Разговор о тулупе мне напомнил «Капитанскую дочку».
Но, главное, о чем я сразу же завела разговор с Цициным в огромном и безвкусном кабинете, так это защита Андрея. Все происходило как в сказке. Тут же было принято заявление о защите, тут же он и подписал это заявление, а потом уже был вызван в кабинет ученый секретарь. Правда, ученый секретарь – Зиновий Кузьмин (мы его за спиной звали «Зина» или «Зиночка») нашел в себе смелость сказать, что так не делается, что нужно 4 экземпляра работы и протокол о предзащите из отдела флоры. Но Цицин сказал, что это мелочи, все будет благополучно. Подписанное Цициным заявление я хранила у себя, сообщила Андрею список документов и считала, что обошла Петра Ивановича Лапина – заместителя директора по науке, который не любил Андрея.
Забегая вперед, скажу, что все, что казалось таким близким, оказалось очень долгим и очень трудным. Разгорелся скандал с М. Максимовой. В этом скандале частично участвовал Лапин. Двери Главного ботанического сада для Андрея захлопнулись навсегда.
За месяц до отъезда я прошла предзащиту моей диссертации, оформила уход с работы, купила мебель, отправила контейнер. 4 октября я с детьми улетела в Магадан.
Витас выполнил свое обещание. Мы получили квартиру рядом с институтом в 5-этажном панельном доме по улице Дзержинского, 10. Его коробка, сложенная из тонких квадратов панелей, казалась карточной, особенно в Магадане. Трехкомнатная квартира была уютной и теплой. Маленькая кухня, проходная «зала» и напротив две комнаты, так называемая распашонка. Это было счастье. Немного огорчало то, что рядом стояли такие же квадраты домов, и я из окна не видела красоты Нагаевской бухты. До института ходьбы три минуты. Это так удобно! Прибыл контейнер. Расставили мебель.
Наше финансовое положение резко улучшилось. Андрей стал заведующим лабораторией. Я наконец получила место младшего научного сотрудника. Первое полугодие было нелегким. Купили мебель в долг. Долгов мы никогда не делали ни до, ни после. Северные надбавки укрепили наш бюджет и привязали надолго к Магадану. Но сначала, как и многие, мы собирались на Север только на три года, согласно контракту.
Детей определили в школу. В ту самую первую школу в центре Магадана, где в свое время учился писатель Василий Аксенов – сын Евгении Гинзбург.
Были многочисленные волнения с пропиской, со всякими справками. В институте сохранялись дальстроевские порядки. Мы писали не заявление, а РАПОРТ!
После разговора с Цициным мы очень обнадежены. Андрей в Москве пытается найти оппонентов и место защиты. Он колеблется между «родным» Главным ботаническим садом и Педагогическим институтом им. Ленина. Там он надеется на поддержку Татьяны Ивановны Серебряковой и его старых знакомых, учениц Ивана Григорьевича Серебрякова – Люси Гатцук, Лады Шафрановой. (И.Г.Серебряков – основоположник учения о жизненных формах, биоморфах. Т.И.Серебрякова – известный биоморфолог, заведующая кафедрой ботаники Педагогического института).
Быть оппонентом Андрей просит Тихона Александровича Работнова – заведующего кафедрой геоботаники на биофаке МГУ. Получает отказ. Продолжаются переговоры с В.Хржановским. Тот не отказывает.
В это время в Магадане я слежу, как набело печатается его диссертация. Беспокоюсь о положении с продвижением диссертации в Главном ботаническом саду.
В конце ноября пришел официальный приказ об организации Магаданского института биологических проблем Севера. Грандиозное событие, которого так долго ждали! Ликующие сотрудники в тот же вечер отправились в ресторан «Северный» отмечать это событие возлияниями, песнями и танцами. Андрей произнес красивый тост, сравнивая институт с кораблем, который начинает свое плавание.
Так Андрей описывает это событие в письме к родителям: «Праздновали в ресторане «Северный». Было очень весело. Потом пошли к знакомым и до того веселились, что к ним пришел милиционер. Вот когда не нужно, они являются. А потом я попал в глубокую траншею. Она была покрыта досками, и я почему-то пошел по ним, а когда наступил на конец доски, она ухнула вместе со мной. А траншея была 4 м глубиной, то есть в 2 этажа. Но, к счастью, все кончилось благополучно. Потом оказалось, ключ не открывает квартиру, а дети спали и не слышали звонков. Пришлось идти к знакомым. В общем, ночка была не очень спокойная». Что могли подумать родители, получив такое письмо издалека? Но какая-то траншея, помнится, была, и я протягивала руки провалившемуся туда Андрею.
11 декабря к нам на новоселье был приглашен весь отдел, то есть весь институт – 40 человек, которые едва уместились в нашей квартире. Было очень весело. Танцевали под подаренный магнитофон. Андрей на плоской крыше нашего 5-этажного дома прогуливался с А. Ткачевым – заведующим лабораторией эндокринологии. Мы жили на 5-м этаже, и маленькая лесенка манила наверх считать звезды.
Во время поездки в Москву Андрея в очередной раз осенило новыми открытиями, текст раздулся до 700 страниц. Я возмущалась: «Кто будет читать эту махину?»
Осенью возник конфликт с М. Максимовой – научным сотрудником нашей лаборатории.
Окрестности Магадана. Нюкля. 1970 г. А.П. ХохряковМ.Максимова окончила в Улан-Удэ педагогический институт. Несколько месяцев проработав в Томске, поступила в аспирантуру БИНв Ленинграде к известному ученому Андрею Александровичу Федорову – заместителю директора БИН.
После защиты диссертации осенью 1970 года Максимова неожиданно, без согласования, приехала в Магадан. Добрый Витас Контримавичус принял ее на работу. Лето 1971 года Максимова вместе с сотрудницей лаборатории Галиной Леонидовной Антроповой работала на Медвежьих островах. Весь собранный гербарий, без согласования с Андреем, отправила в Ленинград. Андрей возмутился. Он организовывал магаданский гербарий. Справедливо и по закону считал, что все коллекции, собранные сотрудниками его лаборатории, - это достояние магаданского института. Потребовал от Максимовой возврата гербария. Завязалась неприятная переписка. Максимова упирается. Андрей опять требует. Андрею бы смолчать. Его положение с диссертацией довольно шаткое. Нужно думать об отзывах, о защите. Он прекрасно знал, как к нему относятся в Ленинграде, в БИНе. Гербарий вернуть не удалось.
«Обиженная» Максимова обладала артистическими качествами, умела убеждать, играя на энтузиазме. Ей ничего не стоило сесть на пороге под любой закрытой дверью и добиться приема. Сначала она сумела убедить местные партийные власти в том, что ее, энтузиастку-ученую, мать-одиночку, в молодом институте обидели и недооценили. Обнаружилась полная безграмотность этой странной и опасной женщины. Она, написавшая диссертацию по флоре Южной Сибири, не знала даже простых растений. Это задевало честь ее руководителя – известного флориста.
А так как наш институт был комплексным, многим сначала было непонятно, в чем сущность конфликта. Молодой институт, где сотрудники были едва знакомы, разбился на два лагеря. Одни, в основном обслуживающий персонал, жалели Максимову, мать-одиночку. Руководство следовало закону. Разгорелся конфликт.
Максимова проявила необычайную мобильность. Всего за несколько дней она успела побывать во Владивостоке, в обкоме КПСС, в Дальневосточном центре. Оттуда полетела в Ленинград к руководителю. Получив у него прекрасную характеристику, полетела в Москву, в Академию наук, в правительство, в другие организации.
По советским законам снять с работы человека очень трудно. Андрей пишет своему коллеге в БИН – Борису Юрцеву, просит подтвердить безграмотность Максимовой. Тот отказывает. Не хочет мараться – так он выразился. У нее бумажка с прекрасной характеристикой из центра. И это закон! Конфликт с Максимовой затянулся на всю зиму 1971 года, весну 1972 и достиг апогея зимой 1972 года.
р. Яма, 20 сентября 1970 г.Мудрый Контримавичус не пожалел штатную единицу младшего научного сотрудника, и по согласованию с БИН М.Максимову перевели в Ленинград. Там она стала работать в кавказском отделе гербария под началом своего руководителя Ан.А.Федорова. Дальнейший костер конфликтов с Максимовой разгорался уже на ленинградской почве. Но это совершенно отдельная, весьма типичная советская история.
В 1970 году, в начале знакомства с М.Максимовой, когда она была в прикомандировании в Ленинграде, Андрей написал ей доверительное письмо. Просил поговорить с Ан.А.Федоровым о его диссертации. Жаловался на то, что в Главном ботаническом саду его не поддерживает П.И.Лапин – «делец от науки». Так он выразился. Когда возник конфликт, Максимова переслала это письмо Лапину.
Зимой на Снежной долине особый теплый микроклимат. Это место справедливо считается курортом. Недалеко от трассы в поселке Снежный находится лесная станция. Там работает Гена Сныткин. Андрей ему помогает, пишет статьи, вместе с ним катается на лыжах. В окрестностях Снежной долины на берегу одного из притоков реки Дукчи стоит вагончик – балок нашего института. Сотрудники института, катаясь на лыжах, могут сделать там привал, переночевать.
Во время лыжной прогулки Андрей обнаружил на пути к вагончику сотрудницу нашего института Эмму Стрелецкую с сыном Павликом и сыном Контримавичуса Леончиком. Детям еще нет 10 лет. Эмма решила в пятницу поехать на лыжах с детьми и ночевать в вагончике. По дороге ее застигла метель. Дети устали. Пурга усиливалась. Дорогу замело. Эмма заблудилась. Дети плакали. Андрей благополучно доставил всех троих в балок. Как иногда опасны некоторые мгновения! Проходит опасность, и все кажется уже иным. Так было и в тот раз. На следующий день, в субботу, мы с нашими детьми подъехали к балку. Пурга утихла. Сияло солнце. Дети катались с горок. Взрослые – на лыжах. В балке тепло, натоплена печка. На белой пелене снега алеют клювики созревшего шиповника. Их еще не занесло снегом.
Андрей выступает организатором Магаданского отделения ботанического общества. Регулярно собираются заседания, делаются доклады. Привлекаются не только ботаники института, но и сотрудники Росгипрозема, педагогического института и просто любители ботаники. Очень повезло с секретарем – собранной и аккуратной Лидией Савельевной Благодатских, бриологом нашей лаборатории.
В конце 1971 года диссертацию из Главного ботанического сада вернули.
Андрей получает очередную отрицательную рецензию из «Ботанического журнала» на статью о биоморфологическом методе в систематике растений. Татьяна Ивановна Серебрякова, один из рецензентов, обвиняет его в «аподиктичности». Он подробно отвечает Г.Г.Левину – секретарю редакции – на все замечания. Пишет о том, что рецензенты не разобрались, не поняли его статьи. «Суть ее состоит не в том, чтобы учитывать признаки вегетативных органов и жизненных форм, а в том, чтобы филогения строилась на основе изучения закономерностей соматической эволюции». «Соматическая эволюция оказывает существенное влияние на генеративные органы, не отличающиеся консервативностью». Пишет открыто о недопустимых методах рецензирования.
Публикации 1971 г.:
Вышло 12(!) печатных работ. О выделении флористических границ Магаданской области. Описание новых видов. Совместная со мной статья «Вегетативное размножение в интродукции растений», связанная с наработками о вегетативной подвижности. Статья по каменистым обнажениям Башкирии, работы по проблемам эволюции, главная из которых, вымученная, но все же вышедшая в «Ботаническом журнале»: «Сравнительно-морфологический анализ злаков и пальм».
Поездки, экспедиции 1971 г.: Апрель: Крым (Ялта, Аюдаг, Ай-Петри). Июнь: Магаданская область (Марчекан, прииск Марины Расковой, Хениканджа, Аян-Юрях, Аркагала, Сусуман, гора Марджот, Ягодное). Сентябрь: Ольское плато, полуостров Кони.
1972 Зимой обжились. По воскресным дням обязательно всей семьей ездили на Снежную долину кататься на лыжах.
Шла подготовка тезисов на симпозиум «Биологические проблемы Севера». Андрей соответственно правилам не послал специальных приглашений тем, кто не прислал тезисы, в том числе известным ученым из Ботанического института в Ленинграде. Не понимал дипломатии.
Полуостров Кони. Л. Бударин, В. Воронецкий, А. ХохряковВитас сердился, но не сильно. Исправляли положение, срочно посылали вызовы.
На симпозиум прилетело много народу: из Москвы, Ленинграда, северных городов. Все хотели видеть Магадан, новый институт.
На лето я отвезла детей на «материк», в Москву. В начале июня возвращалась в Магадан. В сумерках белой ночи меня встречал не только Андрей, но и Юра Королев. Он приехал на работу в наш институт, сейчас живет у нас. Между московским и магаданским временем большая разница, 8 часов. Прилетая с «материка», всегда трудно адаптироваться. Двое суток я без перерыва слушаю бесконечные, очень интересные рассказы говорливого Королева.
Два рассказа особенно впечатляют. Первый, как умалишенный отрезал голову чиновнику в отделе кадров Академии наук. Второй, о тяжбе Академии наук с Трофимом Лысенко, требовавшего в АН, чтобы его вспоминали хотя бы отрицательно. Лысенко вызывал комиссии, в которых участвовал и Юрий Борисович, на этом заработавший неврастению. Юра мечтает о романтике Севера, о стационаре, где он соберет материал для диссертации.
Накануне отъезда устроили бурную отходную. Опять бессонная ночь.
Нам выделили ветеринарный автобус, предназначенный для случек рогатого скота. Поэтому по стенам и на потолке полочки, приделаны крючки. Кроме того, автобус «раздели» - сняли рессоры.
Дневник: «Утром 16 июня загрузились и тронулись в путь. Состав экспедиции: Хохряков Андрей - начальник, я, Галя Антропова, Юрий Королев - научные сотрудники, лаборантка Галя Третьякова с маленькой сестрой Наташей, школьницей. С нами едет гость: Владимир Владимирович Леонович, ученый секретарь Музея изо бразительных искусств им. Пушкина в Москве. Вторая его специальность - орнитология, любимое занятие - сбор птичьих яиц.
По плану Андрея мы едем в Омсукчан с небольшими остановками. Из Омсукчана будем забрасываться вертолетом в верховья Омолона.
На четвертом километре трассы, на вершине сопки, большой щит с изображением оленя - символа Магадана - и надпись: «Вас приветствует Магадан!» Юрий Борисович останавливает автобус и долго фотографирует этот щит. Королев первый раз в Магадане, из своих снимков на слайдах делает нечто похожее на кино.
С нами две собаки. У Антроповой - лайка Антон и наш маленький игрун Бобик. На каждой остановке Антон норовит влететь в автобус в последний момент. Харитоныча, нашего шофера, это раздражает. Он каждый раз захлопывает перед собакой дверь. У них получается что-то вроде игры. Но Харитоныч злится, а Антон это чувствует и дразнит. Автобус трясет неимоверно. Приходится привязываться, словно в самолете. Присыпанные пылью, на жаре мы еле дышим. Но я, не спавшая подряд двое суток, ухитряюсь в такой обстановке заснуть!
Первая остановка - ручей Гипотетический в одном из распадков за Черным озером. Выбирает место Харитоныч, рассказывая, что именно здесь он с геологами собирал редкие камни. Юрий Борисович в северных краях после большого перерыва. Громко восторгается и долго, в течение нескольких часов, ставит свою палатку. Получилось произведение искусства. Андрей предупреждает: «Завтра мы будем двигаться дальше». Высокий, сверхманерный и вежливый Владимир Владимирович уходит от шума спать на сопку. Он знает кладки птиц, собирает яйца и просвещает нас насчет птичьих голосов.
Едем дальше. Еле дышим. При каждой встряске в нас грозит врезаться крючок под потолком. Владимиру Владимировичу раскроило голову. Умоляем Харитоныча не ездить с места в карьер. Но он со своей вечной пословицей «лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма» смотрит на нас, как на дрова. На стоянке у костра он вспоминает, что по этой трассе возил замерзших зэков в Магадан штабелями, где их сваливали в одну большую могилу. Сворачиваем на Омсукчансую трассу. Предстоит маршрут на одному из сопок. Юрий Борисович долго собирается, готовится к восхождению. Надевает ватник, навешивает на себя фотоаппаратуру. Мы уговариваем его идти налегке. Бобика, который рвется идти с нами, привязываем. Прошел час подъема, когда мы увидели нашу взмыленную, с отвисшим языком собачку.
Каменистые осыпи, холмы, болота. Дальний маршрут. К концу дня на обратном пути, балансируя по камням курумников, Юра оживился и продолжил свои рассказы. И опять этикетки, закладка гербария, переборка.
За перевалом Рио-Рита в окрестностях поселка Балыгычан остановились в пойме. Белые ночи, весеннее пенье птиц. В голубых старицах отражаются наполненные желтой пыльцой сережки чозении. Машина медленно поднимается на величественный перевал Капранова. Растительность исчезает. Вокруг только камни, поросшие лишайниками: серыми, зеленоватыми, оранжевыми.
Омсукчан - типичный северный поселок с низкими домами, пыльными улицами. Останавливаемся в школе. Леонович ходит на кладбище. Это самое спокойное место для кладки яиц. Забавно видеть, как он, большой, по-хозяйски надевает передник и, подобно фокуснику, начинает выдувать содержимое пестрых яичек, затем их бережно укладывает на ватку в коробочки.
Здесь главное - не маршруты, а выбивание вертолета. Погода испортилась, и это отдаляет сроки заброса. Слышим роковые слова «сан.норма», а это значит, что вертолетчики отлетали свою норму и летать в этом месяце уже не имеют права.
Хотели похитить лайку Антона. Игривый Бобик показал нам, куда упрятали Антона. Может быть, отомстили? Или случайность? В Омсукчане машины - большая редкость. Вдруг видим - он лежит, раздавленный, на дороге. Андрей плакал навзрыд. Он очень любил эту собачку и часто спал с ней, гладил.
На 26-ое, на рассвете, назначен вылет. Должны лететь на Правую Хадаранджу втроем: я, Андрей и Галя Антропова.
Ночью в школе выпускной вечер. Школьники гуляют всю ночь напролет. На рассвете Леонович бежит в пекарню, приносит три буханки свежего хлеба. В семь утра летчики на месте. Вертолет разогрет. Но нет Гавриша - начальника отряда. Мы с Галей звоним ему домой. Недоволен: разбудили. Уже 9 утра. Андрей в отчаянии шипит: «Черт, проклятье». Ложится под кустами. Наконец, появляется важный Гавриш и заявляет, что полет отменяется. И тут мы все - я, Королев, Андрей - говорим ему все, что думаем на этот счет и про самодурство тоже. Грозим сегодня же уехать обратно и написать жалобу. Это действует. Моментально оформляется заявка. За пять минут загружаемся и летим. Через час приземляемся в Верхнеомолонской впадине - на водоразделе. Выбрасываем вещи. Винты работают. Гавриш злобно шлет нас к чертовой матери. А мы рады-радешеньки. Птичка улетает. Ставим палатки. Спешим осмотреться. Вода в речке блестит на солнце. Вокруг все цветет. Собираем все подряд. Недалеко голубеют огромные наледи. Ивы только-только начинают раскрывать листья, сережки сильно пылят. Вечером прохладно. Долго сидим у костра.
Поднимались на самую высокую точку - 1350 м. Шли вдоль наледей. На склонах евражки тайком выскакивают из-под камней и с любопытством нас разглядывают, прячутся, мелькая хвостиками. На большом лугу снег стаял, но прошлогодняя пожухлая трава еще примята. Из нее торчат высотой с палец стебли, венчающиеся розоватым цветком, похожим на купальницу. Это редкая находка: нежно-розовая хегемона.
Дицентра-разбитое сердцеМежгорные ущелья почти полностью забиты снегом. Много снежников и на северных склонах. А на южных уже вполне оттаявшая щебенка. Сыпучая, она расцвечена маленькими букетиками нарядной травки дицентры - разбитого сердечка. Степные участки с незабудочником, крупками, желтым прострелом. Множество, множество красивого. В сумерках белой ночи, в тихих водах отражаются желтые блестящие цветки калужницы арктической. Цветет желтая купальница. Красные куртины цветущего рододендрона лапландского похожи на яркие клумбы! Присутствуют почти все краски спектра!
Спускаясь с вершины, слышим, как в нашем лагере из транзистора громко вещает «Голос Америки», расхваливая шахматиста Фишера.
Вертолет прилетел в срок. Гавриш на этот раз был любезным и даже завез по пути в верховья реки Гижиги. С высоты видны цепи гор до горизонта, распадки, забитые снегом. На фоне белого снега темное пятно. Присматриваемся - медведь.
Снова трясемся, засыпанные пылью. 80 км немыслимых ухабов. У Меренги ставим лагерь у прозрачной реки и приходим в себя.
Харитоныч, знаток лагерей и событий ГУЛАГовской поры, рассказывает. Недалеко стоял лагерь. Во время шторма бараки смыло волной. Почти все заключенные погибли.
Как быстро тут развивается растительность! Как коротко цветение! За 10 дней уже отцвели мытники, остролодка чукчей, паррия.
В центральных районах Колымского нагорья лето наступает раньше, чем на побережье Охотского моря. Стоит сорокаградусная жара. Днем палатка раскаляется. Мучает мошка. Трудно дышать, и только в ночной прохладе можно прийти в себя. На жарком солнце выстроились 10 сеток со свежими сборами. Много уже высохло, упаковано в папки.
Теперь в обратный путь. Перевал Галимый, перевал Капранова, прииск Невский. Горные плато перевала Галимый усеяны плоскими камнями, на которых отпечатки древних брахипод. Самих окаменевших моллюсков нет. Ручьи обмелели. Распустились деревья».
Мытник Эдера У Андрея на икре большой нарыв. Но он упрямо не обращает на него внимания и меня не подпускает. Лечиться он не хочет. Говорит, что будет закаляться и есть грязное, чтобы организм привык. Это меня возмущает, тем более что я никогда не знаю, шутит он или нет.
На оформление документов на Чукотку ушло целых две недели. У нас дома живут безквартирные сотрудники института Юра Королев и Анатолий Ткачев. В нашей квартире прописана масса людей, не имеющих жилья. Юрий Борисович прописался, хочет это событие отметить в ресторане. Быстро идем в гостиницу «Магадан». Ту самую, в которой мы в 1967 году спали в ногах у Ворошилова.
Огромный зал ресторана. Вечерняя жизнь течет по своим законам. Андрей пляшет смешно, подпрыгивает козликом, вызывая всеобщее внимание. Ткачев заказал в оркестре модную в те времена песню: «Ваше благородие, госпожа удача». Объявляют: «Для моряков танкера ИБПС». В шуме ресторана оркестранты расслышали ИБПС. Значит, моряки.
23 июля прилетели на Чукотку, в Анадырский аэропорт. Его зовут попросту «Анадырка». Тут сидят в грязи сутками, ожидая вылета. Нам везет. Всего ночь ожиданий. Утром следующего дня маленький АН-2 садится в красочном Заливе Креста. Говорят, залив похож на крест. Мне незаметно. Широкая долина реки. В глубокий залив впадает несколько рукавов реки. По берегам тундра.
Недалеко от маленького аэропортика одноэтажный дом. Его хотел купить наш институт, но опередил ленинградский Институт Арктики. Оставляем вещи в надежде на то, что аспирант Андрея Юрий Павлович Кожевников, как мы договаривались, замолвил за нас словечко. Не хочется терять время. Идем на экскурсию.
Все растения прижаты к почве. Везде тундра. Только грибы, чаще всего белые, торчат над березкой тощей с ее лежачими стволиками. Ярко цветет рододендрон камчатский. Много комаров.
Кожевников никого не предупредил о нашем приезде, начальник этого домика Пуминов не в курсе, а мы уже внесли вещи и надули резиновые матрацы, и собираемся отдыхать и даже спать. Происходит бурное объяснение, в результате которого мы собираемся уйти в белую ночь. Страсти улеглись, отношения уладились с помощью бутылки спирта. Кожевников уехал к геологам в Амгуэму, отсюда по трассе 90 километров.
Живем в теплой пустой комнате с единственной электроплиткой, на которой готовим пищу, сушим газеты. Для работы лучше не придумаешь. Натягиваем веревки, развешиваем газеты. Из окна комнаты видна вышка и проволока. Это остатки зоны. Познакомились с Раей – палинологом из Ленинграда. С ней ходим в маршруты.
За водой идти далеко, в распадок за аэропортом вода далеко, в распадке за аэропортом. По сторонам пищат жирненькие евражки, любопытно выглядывают. Но не так уж они были к нам добры. После самого далекого и трудного маршрута мы вернулись глубокой ночью. Дом, словно избушка на курьих ножках, стоит на высоких столбах. Положили наполненную папку с растениями под дом, на холодок, чтобы сборы не запрели до разборки. Евражке понравилась папка, он выгрыз ее середину с заложенными в газеты растениями, и там устроил гнездо, погубив многие сборы...
Идем в поход на скалы. Чтобы попасть на противоположный берег, необходимо перейти несколько рукавов. Меня переносит на спине первый встречный рыбак. Раю – Андрей. На скалах выпал снег, собирается гроза. Под ливнем, под жалобы Раи возвращаемся домой. Но уже никто никого не переносит. Спешим перейти по пояс в воде. Начинается прилив. В каждой протоке вода поднимается вверх из моря.
Туманы с моря наплывают мгновенно. Все ясно, и вдруг сплошным белым облаком накрывает плотная масса. Я вижу, как садится самолет, а за ним мчится белое облако, как будто нагоняет. Рассказывают, как в сопку врезался самолет. Так же мгновенно туман исчезает, и тогда сияет всеми красками цветущая тундра. Поют птицы. А ночами в ясную погоду над тихим заливом лунная дорожка прорезает водную гладь.
У Андрея на ноге мучительно зреет нарыв. Он не может ходить. Нам необходимо заверить командировочные в Амгуэме. Стою на трассе. Голосую. Подбирает самосвал. Шофер – грубый детина, рассказывает о лагерях. Показывает маленькие каменные полуземлянки, в которых ютились заключенные.
В сентябре полевые работы продолжались на юге Магаданской области. Андрей с Галей Антроповой и Галей Третьяковой забрасывались на Шельтингу южнее Магадана. Места дикие. Большой медведь шел впереди и не чувствовал запаха человека. Андрей продолжал идти следом. Держал марку. Расстояние сокращалось, пока вдруг медведь не почувствовал близости человека. Опрометью вскарабкался по отвесному склону и исчез в кедровом стланике.
Андрея в лаборатории уважали. Главное – он не давил на сотрудников, не командовал, а исходил из их интересов. У него была очень важная установка, в дальнейшем принесшая нам славу лучшей лаборатории. Главный результат работы – научные публикации. Поэтому основное требование Андрея – написание статей. Он сам много пишет. Принимает активное участие в издании первого сборника института. Собирает сборники статей лаборатории.
Весной Андрей отправил на обсуждение свою диссертацию в Ленинградский университет. Её вернули. Профессора ЛГУ А.И. Толмачев, В.К.Василевская не захотели поддержать Андрея и быть его оппонентами. Т.И.Серебрякова, тесно общавшаяся с Василевской, также отмежевалась от его работы. Однако вела с Андреем активную переписку по поводу его статей по происхождению злаков.
Последняя надежда – Владивосток. Там есть совет по защите докторских диссертаций. Его возглавляет известный зоолог – эволюционист Николай Николаевич Воронцов, одобряющий эволюционные работы Андрея. Во Владивостоке палеоботаник В.А.Красилов согласился быть его оппонентом.
Теперь нужно еще раз перепечатать работу, собрать документы, отзывы, апробировать.
