Весь декабрь 1984 и январь1985-го года в Магаданском институте Андрею было неспокойно. На научном семинаре, как писал он мне на Зеленый мыс, Феликс Чернявский и Даня Берман ругали Андрея и даже обзывались. Прежде чем подавать заявление об уходе, Андрей, сомневаясь в том, что в Грузии получена вакансия, договаривался о месте в Магаданском заповеднике и в Геологическом институте. Уходить из Института биологических проблем он решил бесповоротно.
В конце января 1985 года я прилетела в Магадан, чтобы апробировать свою диссертацию и организовать отъезд, отправить контейнер. Со мной прилетел, чтобы помочь с отъездом, наш сын Павел. У него были зимние каникулы.
Мела метель. Андрей лежал больной. У него была сильная простуда, похоже на воспаление легких. Квартира уже давно утратила свой привычный облик, уют. Часть вещей была упакована, остальное громоздилось в беспорядке. Андрей тут жил холостяком.
4 февраля - последний день работы Андрея в институте. На этот день было назначено итоговое профсоюзное собрание. Лабораторию ботаники с первого места спустили на четырнадцатое и громогласно объявили Андрея фальсификатором и нечестным человеком. Так прощались с Андреем, проработавшем в институте 15 лет. Как потом оказалось, без одного (!) месяца, что отразилось на пенсии.
Позорная кутерьма очень задела Андрея. Валентину Абрамовичу Красилову он пишет: "Уезжаю из Магадана, потому что все надоело здесь, и природа, и институтская обстановка, и особенно то, что институт наш зоологический-медицинский, а ботанику никто не хочет развивать, и более того - вообще на нее ноль внимания".
Прощальное письмо в газету "Дальневосточный ученый":
"Покидая Дальний Восток, Магадан, после 15 лет работы в должности заведующего лабораторией ботаники Института биологических проблем Севера, хочется выразить благодарность и признательность коллективу, в котором проработал, может быть, не столь длительное, но все же заметное для человеческой жизни время. Как-никак я приехал в Магадан еще молодым, не было и 40. а уехал далеко за 50, стало быть, уже пожилым. Вот и получается: лучшие годы отданы Магадану. Листаю страницы памяти: 1980-й год. Верховья Омолона. После 18-дневного ожидания вертолета нам с Галиной Леонидовной Антроповой и парнем-старшеклассником пришлось совершить 170-километровый бросок по тайге и тундре. Шли пять суток по горам и тайге, через болота с качающимися под ногами кочками, по долинам рек с их бесконечными протоками, по лесным завалам. Галина Леонидовна весь этот тяжелый маршрут проделала с больной ногой, что обнаружилось лишь почти в самом конце!
Свежи воспоминания о сплаве по реке Каве с Валерой Михайловым: неторопливое течение реки, масса птиц, медведи и лоси, переплывающие реку, и ни одного встреченного человека за целые две недели!
1974 год. Итуруп. С Маей Мазуренко, Верой Звезденко и Лидой Благодатских блуждаем в зарослях бамбука. Ночуем в горах уже на ощутимом сентябрьском холодке. А яркая луна освещает незасыпающий вулкан Иван Грозный.
1970 год. Ольское плато и поход с него до трассы уже по сентябрьскому снегу.
1967 год. Первая встреча с Магаданом и Колымой.
1976 год. Наводнение на Колыме, когда вода подступала к палаткам, и мы со Светланой Чуйко (она же Константинова, Ершова) уже намечали деревья, на которых собирались развешивать наш скарб.
Величавая тайга Приморья, дальние горизонты арктической Чукотки, неисчислимые вершины Колымского нагорья, речные просторы Колымы, Индигирки, Лены, Алдана, Амура, Анадыря, вулканы и гейзеры Камчатки, майские снежники Сахалинских гор, крутые обрывы и скалы Тайгоноса, горячие ключи Таватума, Мотыклейки, Лорино, Уэлена, Курил.
Вереница впечатлений. И всегда рядом были верные соратники - сотрудники нашей лаборатории, презирающие страх, усталость, гнус и прочие трудности и неудобства северной жизни.
Вспоминаются и другие вехи. Наши монографии и сборники. Первые из них - десятилетней давности, последние - прошедшего года, подводящие итоги пятнадцатилетней деятельности. "Флора Магаданской области"", "Биоморфологические адаптации арктических растений" - в их создании большое участие приняли не только ботаники, но и машинистки - Ира Большакова и Нелли Янко. И, наконец, наша гордость - гербарий, самый полный по северо-востоку, без которого невозможно уже писать "Арктическую флору СССР", "Флору Советского Дальнего Востока". В создании его первейшую роль сыграла ветеран гербарного дела, фактически его заведующий Светлана Васильевна Чуйко. Почти в одиночестве над созданием бриологического гербария трудилась Лидия Савельевна Благодатских, а сейчас микологическую коллекцию создает Нина Сазанова. Юрием Борисовичем Королевым был создан уникальный верхнеколымский стационар "Контакт".
Нашу работу замечали, оценивали, были грамоты, премии, наградили орденом. И все же, наверное, не все было гладко в моей деятельности, наверняка были и недостатки. Но теперь вижу главное - контакт и взаимопонимание, дружбу и взаимное уважение в том маленьком коллективе, которым мне довелось руководить. Я очень тронут его вниманием. Ведь будучи начальником, трудно не быть требовательным, что не может не вызывать у подчиненных неудовольствия. И вот теперь убедился. Это неудовольствие было невелико, и я, видимо, был уж не таким плохим начальником. Прошу поэтому через газету передать мою искреннюю признательность и благодарность Антроповой Галине Леонидовне, Благодатских Лидии Савельевне, Королеву Юрию Борисовичу, Ире Большаковой, Докучаевой Вере Борисовне, Егорову Александру Олеговичу, Кузьмину Герману Вариславовичу, Кузьминой Вале, Михайлову Валерию Ивановичу, Мелиховой Ларисе, Сазановой Нине Александровне, Степной Ларисе, Чуйко Светлане Васильевне, Янко Нелли Андреевне. Спасибо, друзья мои, успехов вам в работе, благополучия во всех делах!
А. Хохряков".
Метет метель. Мы навсегда покидаем Магадан, заснеженные знакомые сопки. Подъем на первую сопку. Щит с надписью "Вас приветствует Магадан".
На этом месте сейчас стоит памятник жертвам ГУЛАГа Эрнста Неизвестного. Постоянно звонит колокол.
Отсюда начинался этап на Колыму. С вершины сопки открывается панорама Магадана. Черно-белые квадраты типовых домов беспорядочно разбросаны в долине маленькой речки Магаданки. Последний взгляд. Главное дело, ради которого мы ехали на Север, было сделано.
Закончился самый значительный период нашей жизни. Здесь, на Колыме, Андрей провел свои лучшие годы. В эти советские годы он побывал в разных уголках земли: в тропиках, субтропиках, в Америке. Именно в те годы мы имели полную возможность планировать, и главное - осуществлять самые далекие путешествия по нашей стране. Сегодня это было бы совершенно невозможно. Именно в те годы мы вполне свободно могли заказывать вертолетные забросы в любую точку Магаданской области. В Магадане была возможность публиковать свои работы. Выходили монографии, сборники.
В те годы Андрей занимался не только флорой, но и многими отраслями ботаники, среди которых главными были биоморфология и систематика.
Больше никогда в его жизни не будет у него маленького, но дружного, слаженного коллектива. Не будет вертолетных забросов в совсем дикие безлюдные места. Не будет долгих походов в горы по курумникам и горным плато. Не будет яростной борьбы в институте. Все, все в его жизни уже будет по-другому.
В Магадане он жил полной жизнью, хотя часто был неудовлетворен. Сам ничего почти не предпринимая для осуществления своих планов, наивно думал: "Сами придут, сами дадут". Но никто сам ни к кому не приходит.
Работа над рисункамиЖизнь продолжалась. Многие работы были в печати. Планировались новые. Стол был забит папками с наработками.
Его всегда манило новое. К старому он не любил возвращаться и шлифовать. Это было ему несвойственно. Не обращал внимания на детали. Видел главное. Февраль мы провели в Москве в долгих прощаньях. Будущее казалось нам радостным. Ведь улетали не в Магадан, а на юг.
Были куплены билеты. И вдруг известие: снегом завалило всю Аджарию, да так глубоко, что все полеты самолетов отменили на неизвестное время.
Пришлось ехать поездом. На Кавказе снег быстро таял, в Сухуми зеленела трава. Чем ближе к Аджарии, тем чаще поезд останавливался. Железную дорогу завалило снегом так же, как и аэродром. Голодные и холодные, глухой ночью мы приехали в Батуми и остались на вокзале до утра. Наутро нашему взору открылась печальнейшая картина. На улицах утрамбованный снег никто не убирал. Жители города в легких пальтишках напоминали мокрых куриц. Нас торжественно встречали представители дирекции ботанического сада во главе с Вано Папунидзе, который в сыром и очень холодном привокзальном ресторане, украшенном еще дореволюционной лепниной, кормил нас дымящимся хачапури с чаем, что нас хоть как-то привело в чувство. Старая знакомая - ученый секретарь ботанического сада Нермин Багратиони, обращаясь к Андрею, поздравляла его с приездом и пророчески сомневалась в его долгом пребывании на аджарской земле. "Хорошо бы, чтобы Вы нас, Андрей Павлович, не оставили", - говорила она. Я в тот момент не сомневалась, что Зеленый мыс - наше постоянное пристанище.
Проехать к дому мы не сумели. Все холмы лежали под толстым слоем снега. Тащили чемоданы, протаптывая в снегу, словно в тоннеле, дорожку к дому.
Снегопад был так силен, что пригнул к земле мандариновые деревья, а многие разорвал. Дома было сыро, холодно и неуютно. Срочно затопили маленькую железную печурку-буржуйку. Андрей сидел около печки и счастливо говорил: "Вот я, наконец, и дома!". Я была в отчаянии, удивлялась его словам, думала: "Господи, куда же я его привезла!".
Он очень любил тепло, юг, тропики. Ощущал рост растений. Это было в нем очень глубоко. Всегда мечтал жить на Зеленом мысу и часто говорил об этом.
Мы думали так: 1. Тихий ботанический сад, где не будет интриг, а будет спокойная и счастливая старость. И никто нас не выкинет за борт на пенсию. Помнила, как в Москве по старости увольняли научных сотрудников, полных сил и желания работать и работать. А для Андрея пенсия была бы равносильна смерти.
2. Построим себе дом. Есть сбережения. Есть изумительный сад. Родное теплое место. После Севера отогреемся. Дети всегда прилетят к нам в отпуск отдыхать. Поэтому мы не будем с ними надолго разлучаться. Кроме того, в Батумский ботанический сад будут приезжать ботаники из центра, и это поможет нам не оторваться от ботаники. Андрей будет изучать Кавказ, горы, которые он так любит. А мне жизненных форм субтропических растений хватит до конца дней.
Все бы так, но получилось совсем иначе.
По случаю снегопада люди на работу не ходили. Пригрело солнце, потекли ручьи. Мы с Андреем бродили по ботаническому саду, наблюдая разрушения, нанесенные снегопадом. Везде валялись огромные обломанные ветви. Рабочие собирали их в огромные кучи, поливали бензином и поджигали.
Поступление Андрея на работу отмечали торжественно. В отделе за длинными столами были накрыты столы. Еду привычно готовили женщины - сотрудницы ботанического сада. Было съедено огромное количество вкуснейших яств (ели и пили в несколько заходов), выпито огромное количество вина и произнесено несметное количество тостов. Каждый сидящий за столом, а это в основном мужчины и почетные женщины, должны были произнести здравицу очередной жертве, которая стояла и слушала комплименты. Какое красноречие, какие прекрасные слова! Наконец, все без исключения произнесли свой тост. Стоящий и слушающий комплименты участник застолья обращался к гостям с ответным благодарственным словом. И только тогда все выпивали бокал....
Андрей в своей магаданской лаборатории всегда ратовал за тосты. Иначе, говорил он, это просто пьянка. Но тут даже он не выдерживал краснобайства и хотел, как положено, выпить и закусить. Нет, застолье должно растянуться надолго. Это ритуал.
В первые же дни работы настроение у Андрея резко упало. Одинокий, он бродил по ботаническому саду, по Зеленому мысу и молчал. Только иногда говорил, что уже почти не стало на холмах деревьев, а все больше видны не деревья, а новые дома. Действительно, без совести и законов на всех холмах строились дома. Рубили редкие экзотические деревья, посаженные в начале века. Исчезли парки. Вместо них сажали мандарины, прокладывали к домам дороги. В ботаническом саду выпасались коровы, куры и свиньи. Шло наступление на территорию сада и по его границам.
Андрей написал обстоятельную докладную записку о положении с границами ботанического сада, о его возможном дальнейшем развитии. Отдал эту докладную директору. Но, как всегда дремлющий, Нодари Мамедович положил эту записку под сукно.
Ботанический сад жил своей размеренной, установленной годами жизнью. Сотрудники ботанического сада - это почти семейный клан, со своими сложными отношениями, в которым растениям нет места. Сад постепенно, как и вся страна, приходил в упадок. В местном правительстве, как и в дирекции сада, представления не имели о значении этой растительной сокровищницы. Правда, на торжественных собраниях произносились гладкие, еще в начале века отработанные фразы.
Апрель. В ботаническом саду, как и во всей стране, ленинский субботник. Мы по старой магаданской привычке оделись в полевое, пришли в сад работать, сделать что-то полезное. Но тут свои порядки. На садовые работы начальство не ходит. Величественный Вано в хорошо отглаженной рубашке прогуливается по саду, наблюдает, как мы, научные сотрудники, среди них Андрей, единственный доктор наук в ботаническом саду, работаем с вилами и тяпками.
В апреле началось буйное отрастание растений. Зазеленела трава. Наша дочка, прилетев к нам на несколько дней, нашла нас в саду. Первым делом спрашивает: "Как вы тут?". Ничем ее я не могла порадовать. Ничем. У Андрея кризис и отчаяние. В заповеднике вырубали деревья, сажали мандарины. Вдруг видим странное зрелище: Андрей отстал от нас, ломает ветви мандарин. Мы ничего не можем понять. А это акт отчаяния. Кричит: "Будьте прокляты!" Потом, как это с ним бывало, зеленомысский Дон Кихот успокоился. Но я поняла: здесь ему оставаться нельзя.
Судьба сада его очень волнует. Он пишет Вадиму Николаевичу Тихомирову в Москву: "Хочу изложить тебе причины, почему я хочу отсюда, то есть из Батумского ботанического сада, уйти. Здесь нет не только ученых или ботаников, но даже и таких людей, которые просто любили бы растения, не говоря уж о природе в целом. Все заняты своими личными делами и тем, как бы больше настричь с сада. Прошедшая зима с ее гигантскими снегопадами очень тому способствовала, и сейчас сад буквально вырубают и выжигают. Того понятия, что дерево можно спасти - поднять, подвязать, закрасить полом, - здесь и в помине нет. Мелочь жгут, часто на корнях. Мы по этому поводу много говорили, но бесполезно. Были обещания, но не было их выполнения. Это тоже страшно раздражает. Всё выслушают внимательно, понимающе, но ничего не сделают. А только вдвоем спасти сад невозможно. Есть еще проблема - уменьшение его территории: то электролинию проведут, то водопровод. Но чаще всего - владельцы соседних домов втихомолку прирезают себе кусочки. Обычно это сами сотрудники сада. Но и простой народ этим не гнушается. И самое страшное - отхватывают куски от заповедного леса, "никому не нужного". По саду вовсю разгуливают куры, индюшки, даже козы и коровы. Только свиней не хватает, но я не уверен, что их нет. Все "освобождающиеся" места в саду (из за снегопадов, ветровалов) занимаются мандаринами".
С дочкой ПодмосковьеВ мае Андрей улетел в Москву вычитывать сигнальный экземпляр "Флоры Магаданской области". Позже мне рассказывал: была депрессия. Лежал, ничего не хотелось делать. Думал так: "Вот я работал, старался, выкладывался. А оказалось - никому не нужен".
Освободилось место заведующего кафедрой в Тимирязевской академии. Но узнал Андрей об объявленном конкурсе поздно. Ему, коренному москвичу, было оскорбительно то, что ему не нашлось в Москве места: ни в МГУ - своем вузе, ни в Главном ботаническом саду, где он кончил аспирантуру, защитился и долго работал.
Мне он пишет, что и магаданские обиды, и стремление ехать в Москву создают дискомфорт, "и чтобы от этого избавиться, надо на всем поставить крест. Ну не будет Москвы - что из того, лишние хлопоты и беспокойства, уносящие нервы и здоровье. Сердце все время в перебоях, временами схватывает ревматизм и не оставляет, голова как пивной котел, спишь и не высыпаешься. И вот уже несколько дней я от всего этого отрешился и почувствовал себя гораздо лучше ... Так что вот, никаких шансов нет, и никаких надежд, и слово я себе дал: на Москве крест поставить, ну уж теперь как судьба, а скорее никак. В Горьком все-таки кафедра университета - это школа, ученики".
Так же откровенно он пишет проректору по науке Горьковского университета Анисимову: "Я решил окончательно и бесповоротно пробыть здесь, то есть в Батумском ботаническом саду, как можно меньше, то есть убраться отсюда как можно скорее, желательно, конечно, в Россию, и вовсе не из-за того, что здесь грузины или аджарцы, а из-за того, главным образом, что здесь нет ни ботаников, ни ученых вообще, а есть корыстные хищники или в лучшем случае - равнодушные байбаки, озабоченные чем угодно, но только не делами сада, не состоянием растений. Прошедшая суровая зима это показала во всей своей красе. Поломало и поморозило много деревьев; казалось бы, надо принимать меры к спасению того, что осталось, но все эти меры свелись к одному - пилке, рубке, сжиганию, зачастую на корнях живых деревьев. У меня сердце кровью обливается, когда я все это вижу каждый день своими глазами. Просить, уговаривать сделать все как надо - бесполезно. Но легче сделать самому молча, что мы и делаем при случае, но на весь сад нас (меня с женой) явно не хватает. Да и о науке нет-нет да и затоскуешь. Правда, есть тут и положительные стороны, а именно: всем абсолютно безразлично, чем вы тут занимаетесь и занимаетесь ли чем-либо вообще. До вас никому никакого дела нет, можете хоть вовсе не ходить неделями. Но это хорошо неделю-другую, а потом чувствуешь, что это тебя засасывает, сам становишься ко всему равнодушным и все время хочется спать. Правда, нам это удается сравнительно редко, так как много дел по дому. Поломало сад, развалился сарай, течет крыша. Всякие текущие мелочи вроде навоза, торфа, кур, собак, кошек, рыбок и т.д. Пришел контейнер, надо расставлять мебель, куда-то девать старую. В общем, постепенно (в течение дней 50) мы сами втянулись и стали считать, что живем вполне нормально, как все, своими собственными заботами. А вчера вдруг случайно встретили одну даму из московского Института морфологии животных, отдыхающую в соседнем доме отдыха. Пошли разговоры о науке, об Академии наук, Яблокове, Воронцове, и вдруг мы как проснулись. Даже как-то странно стало, что есть еще места, где есть наука, где люди думают не только о своем материальном благополучии".
Это письмо как нельзя лучше отображает наше состояние. Мы сразу же оказались совершенно оторванными от привычной деловой интересной жизни. В старом домике с неустроенным деревенским бытом, в десяти километрах от города, жить трудно. Идиллические мечты о счастливой старости, постройке дома на Зеленом мысу разбились о наследственную тяжбу.
Одновременно Андрея радовали тепло, весенний рост растений, буйное цветение, светлячки в ночной темноте, дурманящие запахи, теплое море - все то, что так привлекает на юге.
Нужно было срочно что-то предпринимать. В Москве я пошла в ботанический сад, посоветовалась с Лилией Ардашниковой. Многие годы она работала секретарем при начальстве. Лиля относилась ко мне доброжелательно. Рассказала, что с тех пор, как директором стал Лев Андреев, Петр Иванович Лапин подобрел и отошел от дел. Но по-прежнему именно он решает судьбы, если скажет добро - Андреев возьмет Андрея на работу. Решилась: иду к Лапину, ведь он всегда относился ко мне прилично. Вхожу в его кабинет. Есть и маленькая приемная. Умный старичок хорошо сохранился. Разбирает марки. Обращается ко мне на "ты". Советует поехать в Якутию, мол, там лето жаркое, а зима холодная. Знал бы он, будь мы на 10 лет моложе, обязательно поехали бы, и именно в Якутию, без раздумья. И на прощание: "Почему твой Андрей так меня не любит? Все меня любят. В Академии наук Овчинников любит, а Андрей не любит". Промолчала. Дома в отчаянии рыдала и говорила что-то о том, как все несправедливо, как обидно за Андрея, как он заслужил большего. Что делать?
В то время мы сблизились с семьей Филиных - сотрудников кафедры высших растений на биофаке МГУ. Я, приезжая в Москву, делилась нашими делами с супругой В.Филина Ниной Ивановной - очень приятной дамой. В тот вечер я ей рассказала о Лапине, о своем отчаянии. Вдруг меня осенило. Что я теряю? Запишусь-ка я к декану биофака МГУ М. Гусеву, и все ему расскажу. И Нина Ивановна записала меня на прием к Гусеву, с которым Андрей учился в МГУ.
Долго я сидела в приемной и, наконец, вошла в большой длинный кабинет, в центре которого сидел спокойный человек с приятными мягкими чертами лица. Говорю ему: "В Аджарии Андрею совсем плохо. Ни машины, ни машинки, ничего не будет. Ничего". Просила о помощи. И Гусев понял отчаянность положения. Попросил кратко охарактеризовать работы Андрея и принести через два дня.
На двух листах я подвела итог творческой деятельности Андрея. У него было уже пять монографий, 180 печатных работ и 45 новых для науки видов. Я прониклась гордостью за Андрея. И откуда-то в меня вселилась уверенность в благополучном исходе, в возвращении Андрея в Москву.
Снова я в кабинете Михаила Викторовича Гусева. Подаю ему листки с характеристикой Андрея. Он читает, просиял: "Это то, что надо". Я прочла в его глазах гордость за друга. Спасибо ему. Все это произошло в одну из самых трудных минут в нашей жизни. О дальнейшем Гусев обещал сообщать, оставил свои координаты.
Я пишу Андрею из Москвы: "Отсюда видно главное: 1 - жить нужно среди своих, 2 - мы думали, что будем первыми на деревне, но если степень дикости достигает такого уровня, что люди не имеют представления о степени твоей квалификации, то разговора о том, что тебя хоть как-то оценят, нет и в помине! 3 - нужно быть там, где тебя знают".
Обнадеженная, я возвратилась на Зеленый мыс. Считала, что совершила большой семейный подвиг.
Во время моего отсутствия Андрей ездил в Казбеги, в Бакуриани. Прямо с поезда он приехал в ботанический сад. Встречаю его на центральной дороге ботанического сада. Он идет мне навстречу в полевой одежде, с наполненными папками. Спешу сообщить радостную весть. Ах, как он любил дразнить и ерничать. Отвечает: "Ты гонишь меня с Кавказа!" Ну я сразу же в позу, обиду. Но на самом деле, я думаю, он был очень рад. Однако еще предстояло проползти в открывшееся нам игольное ушко.
Стояло жаркое южное лето. Теперь Андрей не отдыхал, как в прошлом году, а активно ездил по Кавказу. Так как у него еще не было батумской прописки, в пограничные районы Аджарии попасть он не мог, приходилось удовлетворяться в основном восточной Грузией. Кроме Казбеги и Бакуриани, он ездил в Южную Осетию, на стационар ботанического института. Командировки, поездки на природу раздражали пассивных сотрудников ботанического сада. Им было не понять стиля жизни и работы Андрея.
Он постоянно вел наблюдения за растениями, климатом. Измерял температуру воздуха утром и вечером, сравнивал. Своими соображениями со мной он, по обычаю, не делился. Только изредка удавалось его расшевелить. Ему было важно выяснить, к субтропикам относится Южная Колхида или все же к умеренному поясу. Климатические данные о перепаде суточных температур он испытывал на себе, изнывая от того, что в середине лета даже ночами нет прохлады. Круглые сутки стоит изнуряющая жара, так плохо действу-щая на его больное сердце...Я видела его белое лицо, испарину. Но он не щадил себя.
Хотя у него не было прописки в Аджарии, но на военный учет встать пришлось. Начальство под каким-то благовидным предлогом выманило у него военный билет, чтобы хранить в сейфе. Это меня волновало.
П. Хохряков, А. Хохряков. Южная ОсетияЛето прошло под знаком ожидания вестей из Москвы. Истекал срок северной брони и права на московскую прописку. Михаил Викторович Гусев хлопотал. Сообщал - с вакансией он постарается, но прописать Андрея в Москве не сможет. Я уговаривала Андрея рассчитаться и уехать в Москву, восстановить прописку. Но он наотрез отказался. Вдруг в МГУ ничего не получится. Говорил: "Вдруг не возьмут, как я буду с побитой мордой болтаться в Москве?". Я считала это неразумным, но уговорить его не сумела. Спасло то, что после окончания срока брони можно прописываться на постоянное место жительства еще в течение полугода.
Только в октябре Андрею пришла бумага о переводе. Гусев свое слово сдержал.
Просто не верилось в реальность этого события. Все произошло как в сказке. И все, как в его судьбе уже бывало, свершилось в последнюю минуту, в последний момент.
В Москве месяц ушел на восстановление прописки. Было очень много бюрократии и формальностей. Пишет мне: "Этот проклятый строй, бюрократический и бумажный насквозь, вот что возмутительно. А тут какая-то болтовня по радио о демократии, о свободах, правах, когда нами управляют чиновники и бюрократы, будь они прокляты вместе со своим социализмом, чтоб ему задавиться".
Весь ноябрь, пока шло тягостное время по восстановлению прописки, Андрей интенсивно работал, в основном редактируя и печатая мою монографию по биоморфологическим адаптациям растений.
Снова он оказался в родном доме. Серебряную свадьбу решили отметить 13 декабря, в день Андрея Первозванного, спустя настоящей даты более полугода. Радовались будущим перспективам, возвращению в Москву. В "зале" нашей квартиры собрались родственники: Хохряковы, Бояровы и Капустины. В основном сестры и братья. Из старшего поколения был жив только дядя Витя и его супруга Нина Яковлевна. Пришли студенческие друзья - Владимировы Валя и Саша с сыном Володей, Юра Алексеев со второй женой Алей. У всех уже седина, располнели. Работают по-прежнему на старых местах. Юра - на кафедре геоботаники в МГУ. Саша и Валя - в НИИ антибиотиков.
"Флора Магаданской области" опубликована, но минимальным тиражом - всего 1000 экземпляров. В летних волнениях и отъездах я не организовала заявок, а Андрей принципиально не хотел этим заниматься. Рисунки, которые он сделал сам, были удачными, но фотографии, на самом деле хорошие, в книге выглядели плохо, что сильно снижало общее впечатление. Много было допущено технических ошибок, что очень раздосадовало Андрея. В письме от 10 ноября: "Я занялся анализом флоры, воспользовавшись свободным временем, которого в результате не оказалось. Да, этим бы я не мог бы заниматься на Зеленом мысу. Это дело требует всего внимания. Составляются разные списки и сотни названий по типам распространения. Желательно удержать все это в памяти".
Теперь, когда я пишу эти строки на компьютере, легко нажимая клавиши, вспоминаю, какой огромный труд был сделан Андреем. Как облегчилась жизнь! А его уже нет. Теперь бы он уже написал флору северо-восточной Турции. А его нет.....
13 декабря он был зачислен в ботанический сад МГУ, в так называемый филиал. Слово "филиал" огорчительно. В центре Москвы, рядом с Садовым кольцом находится самый старый в России ботанический сад - "Аптекарский огород", основанный Петром I. Когда Московский университет перекочевал на Воробьевы (Ленинские) горы, там при биологическом факультете построили новый ботанический сад, а старый сад, петровский, на улице Мещанской (ныне проспект Мира), стал называться филиалом и постепенно увядать.
Маленький сад (филиал) занимал всего 2 гектара и был сжат со всех сторон домами. Пруд, окруженный деревьями, большая горка с альпийскими растениями, но запущенная, оранжерея, старинный двухэтажный корпус с библиотекой и помещениями для сотрудников... Езды от дома до работы Андрею- всего 20 минут. На работе ему был выделен небольшой кабинет. В этом кабинетике с большим столом и несколькими стульями Андрей одиноко работал до самой своей кончины - немногим больше 11 лет.
Андрей стал числиться научным руководителем этого маленького сада. В начале он и вправду думал руководить наукой. Но это был совсем иной коллектив. Одна научная сотрудница Нинель Никандровна Капранова, 2 лаборантки. Есть и обслуживающий ботанический сад персонал: бухгалтер, рабочие, сторожа, уборщица. Во главе администрации Светлана Константинова Романова. Женщина в годах, далекая от ботаники, именно она истинный руководитель филиала. Строго следит за дисциплиной и всячески пытается принудить Андрея ходить на работу от звонка до звонка. У "филиала" есть и настоящие начальники: Вадим Николаевич Тихомиров - заведующий кафедрой высших растений на биологическом факультете МГУ и одновременно директор ботанического сада, и его заместитель Владимир Сергеевич Новиков. Оба находятся на Ленинских горах. Там дел хватает, жизнь идет своими привычными ритмами. В филиал начальство только изредка совершает ревизионные поездки.
Филиал для Андрея оказался чудесным местом, где он мог спокойно работать, если не считать мелочных уколов злобной тетки "Романкиной", как называли за глаза Романову. Переход Андрея в Москву мы считали подарком судьбы. Я оставалась временно на Зеленом мысу и в любую минуту могла вернуться в Москву. Андрей мечтал выезжать на Кавказ, приезжать ко мне. Так оно в будущем и получилось. Начальство не препятствовало, в командировках не отказывало.
Год после 8-ми месячной работы в Батуми завершался уже в Москве. Но сколько событий совершилось за этот год!
Поездки 1985 г.: Поездки на стационары Ботанического Института Грузии: в Казбеги, Бакуриани, на Южно-Осетинский стационар.
