После того как петровская революция разрушила древнюю национально-православную Традицию, долго служившую основой мировоззрения `Руси-России, поиск национальной идеи становится постоянным занятием для рожденной в этой революции интеллигенции.
В силу того, что с утратой Традиции исчезло и сакральное, наполнявшее человеческую жизнь, квазирелигиозный пафос приобретает сама борьба за национальную идею, которая как бы отделяется от собственно нации и уж во всяком случае - от народа.
Вместо религиозных войн, которые на Руси, слава Богу, не достигали таких масштабов, как в Европе, по стране прокатывалась волна войн за национальную идею, которые могут быть интерпретированы и как обычная борьба за власть.
Варианты искомого национального пути были самыми разнообразными, но все же чаще, чем призывы к автономии и самостийности, звучали здесь призывы к национальному единству, а либеральным и демократическим идеалам чаще противопоставлялись символы "сильной руки" и авторитарности. Впрочем, это могла быть и не закономерность, а лишь специфика национального характера.
Как всегда и везде, поиск национальной идеи становился особенно интенсивным в периоды кризисов. В эти моменты даже кровопролитие уже не останавливает противников, стремящихся убедить друг друга в своей правоте.
Загнивание и болезнь государственного организма, распад территориального единства, внешняя угроза и экономический крах были жутковатыми стимулами идейных поисков, часто уже запоздалых.
Правящие группы рассматривали национальную идею, как и положено консервативным идеологам, в качестве собственно государственно-политической программы, маргиналы видели в ней некий утопический идеал, на пути к которому следовало разрушить старый существующий порядок. Интеллигенция, как порождение средних классов, оказалась самым продуктивным производителем множественных вариантов национальной идеи.
Процесс поиска национальной идеи, как средневековый поиск Грааля, оказывался на практике более важным делом, чем содержание самой идеи: движение казалось всем, конечная цель фактически ничем. В борьбе за идею забывали о ней самой.
И вот мы снова стоим на очередном распутье, после очередной революции, вновь озабоченные проблемами сохранения нации и государственности. И вновь, вспомнив о ней, ищем свою национальную идею.
У нас уже большой опыт в этой области. В исторической ретроспективе мы видим ее присутствие в структурах экономической, социальной, политической реальности. Национальную идею не нужно искать или изобретать: ее нужно просто увидеть.
1. Государственный капитализм
Община для русского самосознания была одновременно социальным и экономико-хозяйственным архетипом. Поскольку вся земля была Божьей, частное лицо могло стать лишь ее пользователем, но не собственником. Римское понятие собственности в полной мере так и не прижилось на российской почве.
Когда же Петр ввел вместо традиционных форм вотчины (отчей земли) и поместья (данного властью имения для пользования) единое понятие "недвижимости" (Указ о единонаследии 1714 г.), последнее говорило лишь о внешней (неподвижной) форме, но практически не меняло представления о том, что земля так и остается Божьей, а в быту - государственной формой собственности. Масса юридических ограничений, связанных с этим институтом (порядки отчуждения, наследования, приобретения и т.п.) только подчеркивали прежний монопольный статус государства в сфере землевладения.
В споре двух юридических форм земельной собственности - наследуемой вотчины и выслуженного, срочного и условного поместного владения - победила вторая: государство как-то уверенно и незаметно присвоило себе право определять круг объектов и субъектов землевладения и, манипулируя системой податного обложения (поземельное, подушное), привязать к земле все группы землепользователей, ранжируя их по отношению к установленному им же самим земельному реестру.
Следует заметить, что этот процесс начался еще в допетровский период: Соборное Уложение 1649 г. уже пыталось унифицировать разные традиционные формы землевладения, разрешив обмен вотчины на поместье (и наоборот), причем под строгим контролем госорганов. Все сословные общества были административно-полицейским порядком привязаны к земле - дворянство посредством службы, крестьянство и горожане - фискально-полицейским актом. Запрещалось покидать ту территорию, на которой компетентные органы уже зафиксировали местонахождение данного субъекта. Произошла вполне механическая консолидация общества: как сельская, так и городская община превратилась из традиционного территориального образования в административно очерченную корпорацию. Податно-налоговая система накрывала собой не отдельную мобильную и неуловимую личность, а всю территорию, пространство, в котором личность обитала, - платежи и подати исчислялись с земли.
Петр I лишь воспользовался уже осуществленной до него регламентацией и упорядочиванием. Массы были приведены в состояние, столь желанное для абсолютистского государства: подсчитаны (переписи производились неоднократно), распределены по разрядам, привязаны к сложной (излишне бюрократизированной, однако) системе административных и полицейских (полиция рождается именно в эту эпоху) органов.
Кадры армии и промышленности (а Россия вступает в эпоху ранней промышленной революции) формировались в соответствии с этим единым порядком: рекруты и приписанные к мануфактурам и фабрикам работники по своему мобилизационному положению мало чем отличались друг от друга. Зарождался тогдашний "ГУЛАГ" - каторжные предприятия и горные разработки (шахты, рудники), на которых трудились многочисленные политические (эта категория появляется впервые) и уголовные преступники.
Отсутствие свободного рынка труда (отходники составляли небольшой процент в массе работников) заставляло использовать военно-административные методы привлечения к труду (этому способствовала и затянувшаяся Северная война), и с этой задачей могло справиться только государство. Частный бизнес с самого начала оказался в России подчиненным государственной монополии, наиболее важные отрасли экономики оставались в руках государства (кораблестроение, горнодобывающая и текстильная промышленность, металлургия и пр.) С самого начала своего рождения капитализм в России формировался как государственный капитализм.
Первые либеральные установления в сфере экономики касались лишь одной категории - дворянства, то есть того социального слоя, с которым государство себя отождествляло. Вплоть до конца XIX века этот слой оставался доминирующим в области народного хозяйства. Даже реформы 60-70-х годов XIX века особенно не меняют этого положения, их главной задачей остается сохранение стабильной ситуации в помещичьей системе хозяйствования.
Усиливающийся (экономически, но не политически) разночинный крупный капитализм, проявивший себя лишь к концу XIX столетия, демонстрировал свою полную лояльность государству и не проявлял особых политических амбиций.
Как-то мягко и ненавязчиво российский государственный капитализм эволюционировал из состояния дворянского корпоративизма в сословно нейтральный индустриализм новейшего времени. Пресловутая "консервативная модернизация" в России на самом деле имела место.
И община, и общинное (теперь корпоративное) мышление продолжали функционировать в России. Столыпинская аграрная реформа нанесла им свой удар, но не столь серьезный, как принято считать. Крестьянство существовало, по-прежнему осознавая себя как особую социальную, культурную и даже религиозную группу (чем очень умело пользовались наши народники всех оттенков вплоть до 30-х годов XX века). Община также сохранялась, иначе невозможным оказалось бы создание в нашей стране колхозов, иначе так остро не стоял бы многие годы уже после революции 1917 года вопрос о частной собственности на землю.
Индустриализм нанес удар по аграрному сектору уже в условиях войны: ведь впервые продразверстку (то есть отмену товарных отношений в деревне и введение плановых сельхозпоставок) вводят не большевики - в годы Первой мировой войны эту символическую меру дискриминации крестьянства используют и царское, и Временное правительства. В структуре российского государственного капитализма военного образца впервые настоящий приоритет получают промышленность и самый загадочный и фиктивный вид капитала - финансовый.
Второе демонстративное выступление промышленной идеи, подчиняющей себе все остальные виды экономической деятельности, произойдет уже в период индустриализации народного хозяйстве СССР, когда проблеме будет придан остро политический акцент и индустриализм приобретет фантастические черты законченной социальной утопии. Весь аграрный сектор предполагалось превратить в огромную фабрику по типу промышленного предприятия в рационалистическом духе Макса Вебера. В действительности же была создана мощная национальная индустрия, позволившая стране выстоять в жестокой войне со столь же мощно индустриальным противником. Уже в середине 20-х годов оппоненты режима называли созданную в СССР экономику "государственным капитализмом", но никак не социализмом.
Однако не произошло и возрождения капитализма как такового, хотя НЭП сознательно или несознательно ставила перед собой такую задачу. Россия не вернулась в тот момент к капитализму западного образца не только потому, что государство сохранило за собой "командные высоты экономики", но и потому, что такого капитализма в России не было и прежде. Нельзя вернуться к тому, чего не было. На своей высшей стадии капиталистического развития ("империализме") Россия знала только государственный капитализм.
Традиционные принципы либеральной экономии не имели времени и возможности прижиться в России. Особые географические, социально-культурные и иные условия постоянно требовали от государства не просто вмешательства и координации в экономической сфере, но активного участия в ее формировании.
Идея чистого (и к этому времени уже устаревшего на Западе) либерального капитализма является в Россию поздно, уже в ходе "перестройки". На первых порах даже советы некоторых западных экспертов, поскольку они не были рыночниками, при всей безрассудной любви демократов к Западу отвергаются (например, В.Леонтьев, Дж. Гелбрейт и пр.). "Молодые реформаторы", говоря о поиске национальной идеи для России, имели перед глазами чистый образец либеральной демократии, застенчиво именуемой системой "общечеловеческих ценностей" и "общечеловеческим путем развития". Но, как и всякий чистый умозрительный и абстрактный образец, будучи приложенным к российской реальности, и этот вариант не сработал.
2. "Национальный социализм"
Всякая революция сопровождается осуждением павшего режима, переживаемая нами делает то же самое: во всем обвиняют "застой", семьдесят лет предшествующего правления и социализм.
Что касается последнего, здесь следует уточнить, какой был у нас социализм и был ли он у нас вообще, если понимать его опять же в чистом социал-демократическом виде (как у Маркса-Энгельса). Русский социализм (как программа социальная и политическая) подверг немецкий научный и английский утопический социалистические образцы самой радикальной интерпретации. Произошло же это потому, что свой отечественный, национальный социализм Россия уже имела достаточно давно, что придало ей иммунитет к восприятию западноевропейских влияний.
Социалистические идеалы, предполагающие социальное и экономическое благоустройство большой массы народа, всегда оказывались противопоставленными неким элитарным идеологиям, будь они по своему происхождению дворянскими или буржуазными. Стремление дать всем "землю и волю", спонтанно и глухо зародившееся в разинском и пугачевском движениях, более или менее артикулированно формулируется декабристскими, а затем, уже более определенно, - народническими программами.
В противовес этим устремлениям правящие и умеренно реформаторские группы использовали заимствованную на Западе концепцию "народного представительства", и "общественного договора", опасных последствий которой для себя самих они не представляли в полной мере. Большая часть национальной интеллигенции с готовностью приняла эти идеи, западнический и рациональный характер которых был ей значительно ближе, чем смутные народные чаяния о социальной справедливости.
Другим интеллигентским увлечением стал так называемый научный социализм, эта позитивистская и синкретическая религия образованной части населения. Попытку синтезировать природное народничество и избранные места из европейского социалистического учения сделал Герцен, кстати говоря, одним из первых использовавший термин "национальный социализм".
Социалистическая идея просматривается уже в глубине общественных и государственных преобразований XIX века. Принцип коллективной и плановой организации труда заключался уже в аракчеевских проектах военных поселений, мало отличавшихся от последующей идеи Троцкого о трудовых армиях. Сама идея официальной народности, несмотря на предикат "самодержавия", содержала в себе собственно социалистическое начало. Даже мистико-теократические мечтания Александра I (после II Венского конгресса) носила на себе ярко выраженные "социалистические" черты "общего благоденствия". Это был, если можно так выразиться, монархический, или государственный, социализм. (И разве не похожи протекционистская политика Петра I и сталинское стремление построить самодостаточные общество и экономику в пределах одной отдельно взятой страны?) В истории ничего нового не бывает.
Реформы середины XIX века впрыснули в национальную социалистическую идею изрядную дозу европейского либерализма: абстрактно понимаемая "свобода" становится неотъемлемым символом социалистического движения, а социализм из национального все более превращается в интернациональный (еще один обязательный символ идеи).
Несколько позже русский народнический социализм переварил привитый к нему марксизм, выдав в итоге продукт, представляющий собой удививший Европу синтез анархизма и авторитаризма: это уже был не индустриалистский социализм Сен-Симона и не рафинированный эволюционизм Каутского, это была некая смесь стихии Разина с конспиративной диктатурой Ткачева.
Особенности русского национального социализма были обусловлены как спецификой социальной среды (слабость буржуазии, малочисленность пролетариата, численное преобладание крестьянства), так и необычной динамикой российской экономики. Скоропостижный характер русских революций поставил социализм перед проблемами собственно государственного строительства, то есть перед той задачей, которую западный теоретический социализм всегда откладывал на неопределенный и последний момент, если не считать мечтательных прожектов утопизма.
Неожиданно для самого себя реализовавшись на практике и оказавшись во враждебном окружении государств, вовсе не собиравшихся строить социализм или понимавших под этим названием нечто совершенно иное, российский социализм в героическом отчаянии заявил о своей самодостаточности. Первые попытки расширить свое жизненное пространство (война с Польшей, революции в Германии и т.п.) не увенчались для него успехом. Только создав мощную экономику и осуществив масштабные социальные и этнические чистки, молодой социалистический режим сумел оформить законченную систему властвования, правда, вернувшись при этом к прежним имперским ценностям, институтам и территориальным границам.
Тоталитаризм, который ему приписывают, в значительной мере был вынужденным - стремление создать самодостаточное и закрытое пространство жизнедеятельности, пронизанное полнотой авторитарной по своему характеру власти, было обусловлено не только идейными соображениями, но и внешними обстоятельствами. Не менее важную руль играла здесь также национальная традиция.
Генетически воспринятая социализмом коллективность социальных, политических (массовая партия) и государственных структур и движений определила общие черты системы. Либералистский индивидуализм ассоциировался для нее с эгоизмом, частной собственностью и в целом - с капитализмом, то есть с ее давно определившимся антиподом.
Эффективность самой системы и ее соответствие национальной традиции были продемонстрированы ходом и результатами победоносной великой войны. После ее окончания социализм российского типа заявил и о своем уже забытом "интернациональном" характере, неловко маскируя этим символом свои банальные и традиционные имперские амбиции: в результате была создана "мировая социалистическая система".
То, что называлось в России социализмом, было лишь идентификационным знаком национальной государственности, державности, империи, обозначением, почти уже не связанным с его первоначальным источником.
Социализм означал особое пространство, территорию, "почву", соединение этносов, особую систему, сохранявшую целостность и традиции, несмотря на все исторические перипетии. Социальные и политические принципы этой системы должны были соответствовать некоей онтологический идее и традиции, существовавшей на этом пространстве, пространстве Отечества, всегда.
3. Евразийская геополитика
Было замечено, что независимо от войн, революций и территориальных преобразований географические контуры России в своих основных очертаниях остаются неизменными уже на протяжении многих веков: СССР воспроизвел границы Российской империи, а эта последняя в свое время восстановила территориальные пределы империи Чингисхана (так утверждали русские евразийцы 20-х годов). Кроме того, не впадая в исторический фатализм, любой наблюдатель вынужден признать один важный факт: Россия не является ни западной, европейской (в стереотипном понимании этого слова), ни восточной, азиатской страной, она - Евразия.
Тот же исторический опыт показывает нам, что отношения России с Европой на всем протяжении ее истории (во всяком случае, с XVI века) были более сложными и конфликтными, чем ее отношения с Азией (после того как она ассимилировала и растворила в себе монголов). Русская экспансия на восток представлялась относительно легкой и скорой, тогда как на западе она всегда наталкивалась на сопротивление католической Европы.
Рано привитый русской культуре византизм составил ее сокровенную сущность (К.Леонтьев), позже интерпретированную славянофильством как триада "православие-самодержавие-народность". Но византизм и восточное православие обусловили также и обособленность русской культуры, которая после гибели Византии осталась единственной ее наследницей.
Подобное состояние длилось достаточно долго, вплоть до петровской революции. Именно имперские амбиции явились мотивом для выхода российского милитаризма за границы собственного государства (первая и неудачная попытка была, правда, сделана русскими еще в Ливонской войне, однако акция эта не представляла собой системы действий и была единичной). В XVIII-XIX веках Россия самым активным образом уже участвует во всех военно-политических европейских событиях, и более того: во второй и третьей декаде XIX века она играет в них определяющую роль.
С этого времени европейские державы начинают вести в отношении России тонкую и часто враждебную ей политическую игру, всячески стараясь ослабить ее влияние в различных регионах Европы и Азии. Пассивный и как бы застывший Восток представляется для нее (в XVIII-XIX вв.) прежде всего объектом для притязаний (что было связано с ослаблением Турецкой империи), но не соперникам.
Промышленные (и отчасти политические) революции в Европе не могли не повлиять и не поколебать ситуацию в России. С середины XIX века либерализм западного образца оказывает на нее все более решающее воздействие. Европейские державы через посредство экономических и дипломатических механизмов стремились вовлечь Россию в игру политических блоков. Уже в конце XVIII - начале XIX веке Россия участвует попеременно в антифранцузских коалициях и континентальной блокаде, направленной против Англии, при этом ни в чем не обнаруживая своих собственных реальных интересов.
Еще более драматической ситуация становится к началу XX века, когда Россия втягивается в мировую войну. В чем заключался ее национальный интерес, который был бы достигнут посредством ее участия в мировой бойне? Терпя поражения, породившие революцию, и внутренний распад, Россия после 1917 года вновь выпадает из "общеевропейской семьи".
Европа отгородилась от нее "санитарным кордоном" прибалтийских государств и предприняла попытку с помощью белых армий и своих экспедиционных корпусов расчленить страну на автономные регионы. Эту попытку поддержали националистические режимы на национальных окраинах бывшей Империи. В этой сложной ситуации вновь весьма усилились восточные культурные и военно-политические ориентации России - Евразии.
Победив в гражданской войне и воспользовавшись разногласиями в стане своих противников (как внутренних, так и внешних), новый политический режим сумел воссоздать на новой федеративной основе (революция оставила здесь свой след) территорию своей предшественницы - Империи. Политические силы, которые боролись со старым режимом, отвергая его ценности, в том числе идею самодержавия и "великой России", после победы над врагом, приняли, несколько интерпретировав, его основные догматы, в том числе и национальную идею.
В ходе великой войны, ведущейся под знаком борьбы с другой, враждебной, национальной (и расово-этнической) идеей, российский государственный режим фактически отказался от всех реликтов воспитавшего его европейского социализма и интернационализма, восстановив многие священные символы национальной традиции.
В послевоенный период геополитическая стратегия России (СССР) была определенным образом переориентирована на восток: такие гиганты, как Китай и Индия, вполне заслуживали ее особого внимания. Социалистический восточный блок восточноевропейских государств служил теперь лишь военно-политическим форпостом против вероятной агрессии объединившегося в результате войны Запада.
"Холодная война" также весьма способствовала внутренней консолидации сил страны, усилению централизаторских тенденций, политике "опоры на собственные силы".
Распад "восточного блока", а вместе с ним и СССР, вновь поставил перед Россией проблему геополитической ориентации. Политика Запада, направленная на раздробление, измельчение более или менее крупных геополитических образований (СССР, Югославия), вполне понятна: в Европе не должно оставаться значительных и автономных образований, противостоящих силам атлантического блока и "объединенной Европы". Вместо старого "санитарного кордона" России теперь противопоставляется координированный из центра конгломерат государственных субъектов, многие из которых ранее блокировались с самой Россией и ею же направлялись. Решив эту проблему на западе от России, ее геостратегический противник непременно предпримет попытку приблизиться к ее границам с восточных, азиатских тылов.
Утраченная Россией западная территориальная периферия в форме вновь образованных суверенных государств ускоренным темпом формулирует собственные национальные идеи. Это и понятно, поскольку в силу исторических и этнических особенностей эти нации и этносы никогда полностью не могли разделять русской национальной идеи. Идеологическим рычагом для их отрыва от России как раз послужила идея "общечеловеческих и общеевропейских ценностей", в рамках которой и с оглядкой на которую для новых политических субъектов стало возможным формировать и собственные идеологические конструкции.
На восточных и южных своих границах Россия непременно столкнется с другой, более активной и уже не национальной, а религиозной идеей - исламом. Зеленое знамя ислама противостояло проникновению России в Причерноморье, Прикаспий и Кавказ еще в XVII и XIX веках. Включенность религиозного фактора в геополитику представляет весьма серьезную опасность и является особой темой для исследования.
Российская национальная идея уже в древности была символизирована двуглавым орлом, смотрящим одновременно на восток и запад. Страна, всегда имевшая собственные огромные, до конца не освоенные территории, не нуждалась в заграничных колониях. Не имея выхода к океаническому мировому хозяйству, Россия - Евразия представляла собой самодостаточное пространство, обеспечивающее себя всем необходимым. Поэтому и ее включенность в мировое хозяйство может быть осуществлена только на основе признания этой "страны-океана" полноправным и независимым субъектом отношений (и ни в коем случае не дополнением или придатком к каким-либо иным системам). Национальная идея нашей страны по существу своему евразийская: расположенная на двух континентах и занимающая значительную часть мирового пространства, Россия не может не осознавать себя, несмотря на все происки и катаклизмы, преследующие ее, великой евразийской державой, разговаривающей с другими государствами на языке равного партнерства.
Итак, какую национальную идею ищет опять российская интеллигенция? Ее нельзя найти где-то за пределами нашей жизни и нашей истории, она укоренена в них. Если нация еще жива, значит, жива и ее идея. И наоборот: нация жива до тех пор, пока жива ее национальная идея. Идея всегда бытийна, а не абстрактна и не умозрительна, таковой она видится только интеллигенту; она, как судьба, является неотъемлемой частью национального существования, сопровождая его от начала и до конца.
2001 г.
www.ni-journal.ru
