Ушел Станислав Лем. Едва начав жить в XXI веке, в будущем, которым он нам был подарен
Уход был печален. Бодрым оптимистом по отношению к будущему он не был никогда. Но слишком уж часто, одно за другим, стали нынче сбываться его трезвые провиденья-опасения насчет неисповедимых путей человечества не столько в дальнем космосе, сколько на планете Земля.
Начатые почти сорок лет назад в "Сумме технологии" размышления о том, спасет ли нас в перспективе прогресс высоких технологий, в 2000 году в своем Tertio millennio adveniente ("Пришествии третьего тысячелетия") он завершил словами: "Я верю в блага всемогущества видового технологического древа, но не верю в блага технологии спасения".
Тем не менее он оставил немало уроков, которые нам еще предстоит освоить, чтобы окончательно не потерять веру в это самое будущее. Один из них - уважение к науке. Станислав Лем, например, высоко ценил достижения советской астрофизики. В научной основе ряда его фантастических романов и повестей лежат концепции некоторых наших ученых.
Но главный его урок - неприятие всего прямолинейного, бюрократического, по вертикали или по горизонтали выстраиваемого, выравниваемого под одно. И в человеке, и в мире. И в прошлом. И в настоящем. И в будущем тоже. А следовательно, утверждение человека разумного, нелинейного, со множеством степеней личной и общественной свободы.
Вера Лема в свободное самоопределение личности вплоть до отделения от человечества, от земных его корней, в безграничность, бесконечность познания и за земными пределами доходила до абсолюта. И когда гениальный Андрей Тарковский по-своему переосмыслил "Солярис" как драму между конечным - земным и бесконечным - космическим, отдав последние кадры возвращению "блудного сына" Земли из космоса к порогу земного дома, Лем резко с ним разошелся.
Ему надолго удалось сохранить в себе детство. "Детские" игры, чудачества, мистификации продолжились и в зрелые годы, когда Лем писал свои "апокрифы" - предисловия к никем не написанным романам и рецензии на них, речи нобелевских лауреатов, вообще не существовавших в природе.
В то же время все его творчество (а он ведь был не только великим писателем-фантастом, но и великим мыслителем) стало опровержением одной игры, в которой когда-то его детская фантазия вывела в приоритеты не самостоянье человека, а власть документа над ним.
Кстати, тогда же произошла и встреча тринадцатилетнего львовского гимназиста с тем, что потом станет делом его жизни, - с научной фантастикой.
Обо всем этом Станислав Лем рассказал в исповедальном автобиографическом романе "Высокий замок", отрывок из которого мы печатаем в дни прощания с великим землянином.
Станислав ЛЕМ:
КАК Я ИГРАЛ В ДОКУМЕНТЫ
Сам не знаю, как и когда мне в голову пришла весьма оригинальная мысль - удостоверения. <>
Я изготовлял их на уроках, изготовлял в массовом количестве, не торопясь, исключительно для себя, никому не показывая ни краешка. <>
Что это были за удостоверения? Самые разнообразные: дающие, например, определенные, более или менее ограниченные, территориальные права; я вручную печатал звания, титулы, специальные полномочия и привилегии, а на продолговатых бланках - различные виды чековых книжек и векселей, равносильных килограммам благородного металла, в основном платины и золота, либо квитанций на драгоценные камни. Изготовлял паспорта правителей, подтверждал подлинность императоров и монархов, придавал им сановников, канцлеров, из которых каждый по первому требованию мог предъявить документы, удостоверяющие его личность, в поте лица рисовал гербы, выписывал чрезвычайные пропуска, прилагал к ним полномочия. <>
Как же близко в ранней, бюрократической фазе моего творчества я подошел к тем сакральным родникам, из которых бьет искусство! За исходный пункт - более того, за непоколебимую основу - я принял Удостоверение, так же как Микеланджело принимал Рай, Престол и Серафимов. Чудовищно ошибся б тот, кто решил бы, что в тот период я свободно фантазировал. Я был добровольным невольником канцелярской литургии, чиновником Генезиса, из толстощекого школяра превратился в переписчика декалога*, принявшего обличье современного кодекса поведения, в бюрократа, регламентирующего в административном вдохновении Служебную Милость. Сегодня, в печальной фазе сознательного творчества, я, вероятно, сразу бы довел и суть, и тему до абсурда, придумывая разрешения на движение галактик, а геологическим эпохам выдавая свидетельства зрелости. Но тогда, как Микеланджело о ногтях, я не спрашивал о том, почему соответствующие учреждения присвоили себе право выдавать новорожденным свидетельства, удостоверяющие их личность. В том безгрешном состоянии, в котором мне это даже в голову не приходило, я помимо воли приравнял Удостоверение к Абсолюту и тем самым оказался на пороге искусства...
Ким СМИРНОВ
30.03.2006
www.novayagazeta.ru
