Иногда, чтобы понять внутренний голос, требуется переводчик.
А.К.М.
Найшуль пригласил меня на семинар "О языке государствования и хозяйстве". "Как-как?" - переспросила я. Мне продиктовали по буквам: ...государст-во-ва-ния и хозяйст-во-ва-ния
Кто слушал Найшуля, из других уст об экономике уже ничего слышать не могут. Найшуль обладает особым интеллектуальным даром. Форма, в которую он облекает мысль, всегда парадоксальна, а пассажи его совершенно безжалостны.
Он думает не только об экономике, но и о государственном устройстве, которое необходимо для развития экономики. Одним из первых в стране заявил, что сохраняющаяся нерасчлененность политики и экономики является главным препятствием для осуществления государством властных функций.
Завоевал признание целого поколения профессионалов. О нем говорят: даже не ученый, скорее - предугадыватель.
Семинар о языке показался мне интересным. Потом мы с Найшулем встречались, долго и подробно говорили. У меня было много вопросов на уточнение.
Вопросы еще остались. И это понятно.
"Я не предлагаю рецепты. Просто ставлю проблему", - говорит Найшуль.
В возлюбленном Отечестве два типа мышления - гайдаровский и трамвайный. И они никак не пересекаются.
Мышления, может, и два, а языков, по мнению Найшуля, сегодня в России три.
Первый - теоретический (он же западный, или кружковский). Им владеет всего сотня человек на страну: команда реформаторов и некоторое число ученых. Эти экономисты говорят на языке, почти сплошь построенном на западной терминологии, и это их ничуть не смущает, поскольку это - их профессиональный язык. Насколько узок круг этих людей и как они страшно далеки от народа, можно судить по тому, что уже аппарат министерств их языка не понимает.
Второй язык - практический. На нем говорит огромный слой функционеров экономики, функционеров государства. Это смесь технологически-государственно-брежневского языка с новыми словами рыночной экономики. "На этом языке можно сказать: "Монополизм .сельских производителей", - замечает Найшуль. - Поскольку "моно" - одно, а "сельские производители" - много, это все равно что сказать: "Ко мне зашел один много человек". А еще практический язык - это язык документов, язык мата (производственного или министерского), а теперь и криминальной фени.
Ну и третий язык - народный, или трамвайный.
Итак, теоретический, практический и трамвайный. Три языковых не общающихся друг с другом сосуда!
Найшуль уверен: наше государство, которое не является сегодня ни монархическим, ни диктаторским, во многом "завязано на народ". Народ имеет влияние - во всяком случае должен иметь! - на то, что государство делает. Но народовластия в стране нет. А есть наверху правление специалистов. Которое ничего ему, народу, объяснять, не может. И услышать от него тоже не может. Хотя в демократии самое, может, быть, важное - диалог человека с государством...
"Правление специалистов - очень странная властная система. Я плохо представляю себе ее аналоги, где еще такое есть... Получается, что у нас специалистам вверена жизнь страны. Сколько они налогов соберут, только и будет, куда направят - туда они и пойдут...
Кроме специалистов, которые проводят государственную политику, и народа, жизнь которого так или иначе затрагивается властью, существует также мир юридических лиц (организации и их руководители). И этот мир тоже не имеет языка, который был бы сочетаем с двумя другими.
То есть у нас вообще нет полнокровного общенародного языка. И нет опыта обсуждения этой проблемы".
"На Западе понятие "public property" (частная собственность) - сквозной термин для всего государства, хозяйственной практики и личного владения. Его можно встретить и в государственных документах, и в теоретических статьях, и в судебных решениях, и на табличке, охраняющей личный участок, - что-то вроде нашего "Осторожно, злая собака!".
А у нас частная собственность для обычных людей - это непонятно что. Ни один наш человек никогда не закричит: "Не трогайте - это моя частная собственность!". Фраза комическая".
"Частная собственность как точное экономическое понятие существует только в кружке. А дальше становится клише...
Западные слова, когда выходят из узкого круга специалистов, теряют определенность. И от государственных исполнителей и народа можно ожидать любого произвола в их толковании.
Перевод фундаментального понятия "public property" на русский язык как "частная собственность" крайне неудачен. Этот перевод не охраняет собственность, а делает ее игрушкой в государственных руках. Ведь "частный" - от части целого. Значит, всегда можно заново разъяснить, какую часть целого позволено, а какую не позволено иметь. Что и происходит постоянно.
Если правильно перевести этот термин, то возникают два русских слова - "собственность" и "имущество". И использование этих двух терминов будет означать, что многие правовые конструкции придется писать по-разному. В одних случаях - для собственности, в других - для имущества.
Собственность не нуждается ни в каком дополнительном эпитете, она всегда принадлежит лично человеку. Это электростанция или костюм, или что угодно, но собственность - она от слова "собь", то есть что-то "изолированное, то есть особенное, не общее, свое. Как своя - рука, голова. Это что-то, что только мое, и ничье больше.
Кстати, поэтому словосочетание "государственная собственность" - языковая бессмыслица!
А слово "имущество" - это не синоним "собственности".
"В сарае делили собственность". Смешно, да? Как минимум, подозрительно...
"Отдайте мне мою собственность?" - это вопрос не технический, а ценностный.
Имущество -это то, что относится к организации. Собственность - что-то неотъемлемое от человека.
Имущество - от слова "иметь". Имеет или не имеет - технический вопрос, надо обсуждать. Имущество потому и стало бесхозным, что может быть бесхозным.
А бесхозная собственность - бессмыслица.
Мы бездумно относимся к западным терминам и их русским калькам. Наши глаз и слух привыкли к кальковым бессмыслицам и не реагируют на них. И мы легко пишем и говорим по-русски то, что в русский язык не влезает.
Когда читаем, даже не улыбаемся: "общественное мнение") "реакция российского общества", "наша общественность взялась за..." -и т.д. Где же авторы этих строк находят у нас "российское общество" и что представляет собой "наша общественность"? А ведь достаточно открыть словарь Даля и посмотреть значение этого слова, еще не засоренное кальками и марксизмом отмести всю эту словесную и политическую шелуху. "Собрание людей. Товарищески, братски связанных какими-либо общими условиями", - вот что означает русское слово "общество"!
Да, со словом "общественный" дела обстоят у нас совсем, плохо...
Если заботиться о смысле, то аккуратный русский перевод может быть точнее иностранного оригинала! Вот пример... Английский термин public goods переводится сейчас как общественные блага. Этот термин имеет большое государственное значение, поскольку признание чего-либо общественным благом означает, что оно должно производиться с помощью государства.
Уже в английском языке - родном языке современной экономической науки - точное значение этого термина вызывает дискуссии. У нас же его перевод - "общественные блага" - становится совсем неопределенным. Поэтому, в частности, всяк лезет в государственный карман, выдавая свои собственные интересы за общественные блага.
А если мы переведем термин точно - "общее благо для кого-то", "общий долг кого-то", то сам русский язык поможет нам отделить нужные государственные расходы от ненужных и определить источники финансирования.
Вот пример из четырех фраз:
1. Порядок на улицах Москвы является общим благом для всех москвичей.
2. Реконструкция центра Москвы является общим благом для всех москвичей.
3. Достойное содержание московских пенсионеров является общим благом для всех москвичей.
4. Достойное содержание российских пенсионеров является общим долгом всех россиян.
Если первое и четвертое утверждения по языку верны, то второе сомнительно - для кого как, а третье и вовсе неверно".
"Есть капля и есть дождь. Понятно, что дождь - это не много капель, а отдельное явление. Есть неплатежка. В отдельно взятом случае. А что означают не-платежИ? Много капелек? К чему это проведение единственного события во множественное число? С дождем можно что-то сделать. А что можно сделать с каплями? Когда в масштабе страны нет взаиморасчетов, что детский лепет называть неплатежАМИ?" недоумевает Найшуль.
Язык обсуждения государственных и хозяйственных проблем СМИ напоминает Найшулю попытку деревенской объясниться в любви. Много рвущегося из груди: эмоций, при некотором размышлении можно понять, что именно она хотела сказать.
Но до чего же все невнятно, невразумительно!
"На том языке, на котором в годы застоя газета "Известия" писали на международные темы, сегодня обсуждаются события внутренней жизни.
Другой язык - издевательски-стебский. Я, например, удивляюсь, почему теленовости о власти говорят с такой иронией? Власть может быть хорошей, может плохой, не в этом дело. Отчет о выставке не подается ведь в таком тоне: ну что с них взять, что они, художники, могут еще нарисовать. А о власти принято говорить именно в этом тоне.
Дальше идет попытка проблему маленького человека возвести до государственного уровня. Показать Фитюлькина, который страдает... Ферму, которая страдает... Завод, который закрылся... По какому критерию отбора это попало в общероссийские новости? В качестве примера чего-то общероссийского? Но никакого общего слова при этом не произносится.
В общегосударственном языке крутятся обрывки представлений всех времен и народов. Из сталинской эпохи: "надо навести порядок". Из брежневской: какая-то "забота о человеке". Из любви к загранице приходят слова: "как у цивилизованных народов". Постоянно крутятся выскочившие, как чертики из табакерки, и никого не представляющие "профсоюзы", "партии", "движения". И это все сочетается с клише: "реформы должны продолжаться" и т.д.
А из народного марксизма пришло сквозное убеждение, что решение экономических проблем приведет к решению всех остальных. Мне как экономисту это очень забавно слушать. Я-то знаю: нет современной теории, которая бы это утверждала. Однако ж точка зрения господствует...
Вообще вузовские уроки политграмоты не прошли даром и закрепились в СМИ в виде языка народного марксизма.
Я, кстати, здесь цитировал местами И. Прус, С. Чебанова, С. Кордонского".
Итак, обновленное государство есть, обновленное хозяйство есть, даже новые русские есть, а обновленного русского языка ведения новых дел нет. Найшуль не собирается этот общенародный язык насильственно вводить. Только спрашивает: должен он быть или нет?
"В советское время от хозяйствования осталась только технология. Язык - скукожился. А сейчас язык расширяется. Появляется новая лексика. Должен появиться и обновленный язык государствования и хозяйствования".
Зоя ЕРОШОК
Новая газета
6-12 октября 1997 г.
http://www.inme.ru/previous/jazyk.htm
