Ему - 80, он остается действующим режиссером с многими нереализованными замыслами
Мы встречаемся в монтажной. Он, как всегда, подтянут. Деловит и меланхоличен одновременно. Отдает указания по подготовке киноэкспедиции в Ялту. Марлен Хуциев преподает во ВГИКе. Возглавляет правозащитный фестиваль "Сталкер" и Гильдию кинорежиссеров. А еще снимает. Заканчивается съемочный период фильма "Невечерняя" о встречах Толстого и Чехова. О чем могли беседовать лучшие из "инженеров человеческих душ"?
Независимо от того, как картину примет публика и критика, она будет говорить о трудном, болезненном - о нас самих, застигнутых на одном из перекрестков истории, о смысле нашего существования. Об этом все фильмы Хуциева.
- Марлен Мартынович, в начале 60-х вы одним из первых занялись осмыслением современности как звена непрерывной истории. Уроки ХХ съезда открыли возможность расширить пространство внутреннего мира самого обычного человека. Вы ощущаете свою принадлежность к поколению? Вы родом из 60-х?
- Не очень люблю это определение - "шестидесятники". При том, что дух времени мне дорог. Но под этим словом подразумевается социальная активность. Я не интересовался "злобой дня", хотя кому-то так казалось. Замечательный критик Майя Туровская отнесла меня к бытописателям, что тоже меня не занимало. Мой способ существования в кино - через окно достоверности выйти на простор образа. Студентам повторяю: образ - главное. Но он не должен шибать в нос. Есть режиссеры, которые любят, чтобы были видны "нитки", усилия. Я не люблю. Конечно, ощущаю себя человеком поколения. Созревание мое - не только возрастное, но мировоззренческое - пришлось на военные годы. В войне принять участие не пришлось. Но на всю жизнь осталось чувство долга перед павшими.
- К военной теме вы настойчиво возвращались. И даже относительно недавно сняли документальный фильм "Люди 41-го года". И "Был месяц май", и "Послесловие"...
- У меня нет картины, где бы тема эта не была затронута. В "Весне на Заречной улице" подручный сталевара читает стихи учительнице: "...И фотография отца, / Что на войне погиб солдатом / От автоматного свинца...". И в "Двух Федорах"...
- Поразителен финал игровой поэтической картины "Июльский дождь" - хроника встречи фронтовиков у Большого театра.
- Это была первая встреча у Большого, снятая кинематографистами. Ведь тогда день Победы был еще рабочим днем. Помог случай. Я снимал эпизод "Мне двадцать лет". У "Метрополя" репетировали, ставили рельсы. Я обратил внимание на странное оживление у Большого. Пошел и увидел... Потом это вошло в сценарий "Июльского дождя". И в "Бесконечности" возникает вдруг танк... Но военная тема для меня уходит в прошлое, в Первую мировую. Всегда думал о том, какая необъятная тогда произошла для России трагедия. Ее результаты изживаем до сих пор. Ведь нам вовсе не обязательно было участвовать в той войне. Затем интеллигенция проявила непростительную активность - поехали к Верховному главнокомандующему отстранять его от власти. Это способ утихомирить беспорядки? Все рухнуло...
- Давайте, Марлен Мартынович, из века минувшего вернемся в нынешний. К вам.
- А все это имеет ко мне самое непосредственное отношение. Я ведь из странной семьи.
- Это известно: папа - коммунист с большим дореволюционным стажем - был репрессирован...
- Куда-то подевалось фото... Отец в шинели. На обороте написано: "Комиссар Четвертой гаубичной батареи". И подпись: "От друга и брата обездоленных". А мама - дворянка из военной семьи. Дед преподавал в кадетском корпусе, вышел в отставку в генеральском чине. Их практически смела революция...
А отца не просто репрессировали, он был осужден по 58-й статье и не вернулся, но во ВГИК я был принят. И потом делал то, что хотел. Первые фильмы мы снимали с моим однокурсником и другом Феликсом Миронером, с которым жили в одной комнате. Диплом - "Градостроители", потом - "Заречная...".
- Говорят, фильм "Градостроители" пропал бесследно?
- Исчез в фильмотеке Одесской студии. Жаль, там вся актерская гвардия, будущие звезды - в массовке: Коля Рыбников, Руфа Нифонтова, Изольда Извицкая, Гена Юхтин, Пархоменко, который сыграл Рогожина у Пырьева. В главных ролях - Саша Соснин и Ия Арепина.
Сейчас трудно понять: я воспитывался в то время, верил в его идеалы. Историю с отцом воспринимал как несправедливое недоразумение, был убежден, что отец - честный человек. А во врагов народа тоже верил, ну что ж теперь делать - был мальчишкой.
Кровожадность той эпохи - продолжение гражданской войны на новом этапе. Когда свои истребляют своих.
Волей судьбы я попал в президенты правозащитного фестиваля, на котором сперва были лишь темы репрессий. Постепенно стал убеждать в расширении тем. А воздух чистый? А безопасность - чтобы не убивали? Человек имеет право на естественную жизнь. Это право отнимают. Поэтому не считаю, что человек сейчас живет в свободном обществе. Никогда не думал, что буду опасаться ходить по улицам своего города. Раньше отнимали свободу. Теперь - достоинство. Не было такого унизительного расслоения. Жлобства, желания нахапать больше, больше.
А работать мне было нетрудно, потому что кинопроизводство находилось на приличном уровне, интерес к работе был на зависть сегодняшнему дню.
- А ваши мытарства с "Заставой Ильича", после того как Хрущев во время встречи с интеллигенцией в 63-м обрушился на картину...
- Тут своя история. Сначала материал смотрели коллеги - всем он понравился. Вдруг выступил вахтер: "Как это может быть, - сказал он, - уходит отец, ничего сыну не сказав? Собака не бросит своего щенка". Оказывается, все это "записывалось". И когда я услышал те же слова, произнесенные уже Хрущевым, был потрясен... Все-то думали, что он сам это сказал. Потом говорили, что это случайность. Долбали художников, нужен был компромат на кино, вот и подбросили горяченького в его речь.
- Как возник знаменитый вечер поэтов в Политехническом - с вдохновенными Ахмадулиной, Евтушенко, Окуджавой, Вознесенским?..
- В первом варианте я снял сцену как-то поспешно во Дворце культуры Энергетического института. Были, по-моему, Евтушенко, Рождественский... А когда Фурцева утвердила две серии, захотелось снять большой вечер поэтов. Жил я на Покровке, шел мимо Политехнического, увидел объявление "Дискуссия о молодежи". И, попав в эту историческую аудиторию, понял: "Вот где надо снимать". Эти вечера мы сами организовали, напечатали билеты: "Приглашаем на вечер поэтов". У нас не было средств на большую массовку.
- Удивительные лица зрителей. Не оторваться. Такие лица куда-то подевались... А вечера в Политехническом стали традиционными.
- Наехали на "Заставу..." уже после разрешения Фурцевой. Год не мог утвердить поправки. Я не корежил эпизоды, писал по-новому сцены. И эпизод с отцом снял заново, и сцена, где провоцируют на доносительство, мне кажется, стала интереснее. У меня не было другого выхода, вынужден был согласиться на поправки. Если бы отказался, фильм просто положили бы на полку... Ведь на него обратил внимание глава государства. Кто-то другой его бы доделывал. Однажды получил письмо от человека, который написал: "Вы напрасно считаете, что картина "Мне 20 лет" изуродована, просто это другая картина".
- Вы делали неправильные сценарии с точки зрения традиционной драматургии. Импрессионистические, полные воздуха, с внутренними монологами, лирическими отступлениями. У руководства они вызывали недоумение.
- Редактуру сегодня ругают. А она была разная. У нас на студии редактора упрекали: "Почему не делаете ему замечаний?". "А мне все нравится", - отвечала она.
- Но были "смотрители" Госкино, находившие крамолу в самом безобидном.
- Тут тоже сложно, они ведь были не вольны. Они предлагали мне запускаться с новыми проектами. В частности, Ермаш теребил: "Есть замыслы? Что собираешься делать?". А мне нужно время. Я не беру сценарии из сценарного отдела, не штампую фильмы. И вот наступило новое время, и это уже никому не интересно, не нужно.
- Значит, опальному Хуциеву вчера жилось легче, чем сегодня?
- Сейчас дело не в руководителях кино, а в общей системе, в плену которой оказался кинематограф. Пробиваются кто как может.
- Хуциев может?
- Видите, какая штука... мне тяжело. Дело в том, что не люблю просить. Ни у чиновников, ни у толстосумов. Не знаю, что такое нынче продюсер. Понимаю, как работал директор картины. Я - режиссер-постановщик, он - на обеспечении. Смету обсуждали вместе. Теперь деньги дают мне, а забирает их так называемый продюсер, и как тратятся они - загадка.
- По моему ощущению, в ваших картинах есть прогноз процессов, которые лишь потом осознаются обществом как наступившие. Тот щемящий финал с ветеранами сегодня смотрится так, будто сняли его, чтобы устыдить нас - свидетелей их нынешнего унижения.
- Как сказал критик Лев Аннинский: герой-прагматик из "Июльского дождя" - предвестник нового победившего сословия.
- А разве в "Послесловии" не было мучительных поисков истины в диалогах рационального прагматичного зятя (Андрей Мягков) и наивного романтика-интеллигента тестя (Ростислав Плятт)? И вот пришло это время "скорбного бесчувствия", о котором вы нас так загодя предупреждали...
- В процессе написания сценария, съемок идет постижение темы, героев. Поэтому снимаю актеров незнакомых, которых непременно должен ассоциировать с персонажами. Они со мной участвуют в создаваемой нами экранной истории, я их словно постепенно узнаю.
- Избегая снимать известных актеров, Плятта вы пригласили в качестве "уходящей натуры"?
- Не мог найти актера на роль интеллигентного старика. Плятт - единственная кандидатура. Еще важное обстоятельство. Для меня все, что за пределами сюжетного каркаса, не менее важно и захватывающе, чем непосредственно история. Отчего и возникает картина времени. Время само проступает на экране.
- С другой стороны, у этих фильмов разомкнутая структура. Они раскрыты в прошлое, которое в них осмысляется, заглядывают в будущее. Вот почему они не устаревают.
- Если вы так считаете, я рад. Мне важно, чтобы картина говорила о некоем общественном явлении или его намечающихся признаках. При этом у меня нет бьющей в нос актуальности или острой формы - ничто так быстро не устаревает.
- С какой идеей вы пришли во ВГИК? Будущие режиссеры страшно амбициозны.
- Меня спросили на приемной комиссии, о чем бы я хотел снять фильм. Я рассказал о четырех замыслах: Пушкин, Бетховен, опера Захария Палиашвили "Даиси" - потрясающей красоты музыка. И последнее - война.
- Последнюю мечту вы осуществляли всю жизнь. С Бетховеном не вышло. А о Пушкине картину зарубили, хотя сценарий отменный.
- Не утвердили Диму Харатьяна, сказав: "Этот армяшка никогда не будет играть солнце русской поэзии". К тому же в тот год запустили дорогие колоссы: "Красные колокола", "Анну Павлову"... В общем, фильм остановили. Но гуманно поинтересовались, что бы я хотел сделать в паузе. Я предложил нечаянно прочитанный рассказ Юрия Пахомова - всего несколько страниц. Это и был фильм "Послесловие"...
- В фильме вы опасались сразу показать Пушкина? Молва о нем росла из ничего. Как снежный ком. Пока в разудалой сцене гусарской игры в снежки появлялось лицо, залепленное снегом.
- Вы поняли, почему этот снег на лице в самом начале? Ведь в финале он уходит буквально в снег. А если бы он вышел в первых сценах в накладных бакенбардах - получилось бы театрально.
- В картине о встречах Толстого и Чехова, которую вы сейчас снимаете, герои появятся тоже не сразу, потому что у каждого свой Толстой и Чехов?
- Если бояться зрителя, лучше не браться. Просто пока Толстой будет спиной к нам идти по больничному коридору, мы к нему привыкнем...
- Два выдающихся автора, оба уже больные, беседуют о бессмертии...
- Все, что терзает человека, на примере великих получает эффект увеличения. Все боли, вопросы, терзания... Фильм о Пушкине - тоже размышление: что же такое человеческая жизнь? В судьбе большого художника обязательно заключена трагедия. Чтобы выразить это в истории о Пушкине, все кидаются к дуэли. Тут и криминальная интрига, и сюжет. Однажды крупный чиновник, узнав о моем фильме, сразу спросил: "Кто играет Пушкина, Натали и Дантеса?". Вот что всех интересовало.
Я разделил понятие гения и гениальности. Гениальность может быть подарена природой. Плюс окружение, учителя... Не было бы Лицея, каким бы был Пушкин? А дальше гениальный вызревает в гения, это неизбежно должно привести к трагедии. Он подымается над обществом, общество этого не прощает. Поэтому для меня окружение Пушкина и есть коллективный Сальери, а Болдинская осень - предчувствие. Поэтому он так спешил. И семейная жизнь - начало трагедии. Потому что раньше он был внутренне свободен, хоть его и высылали. Теперь свалилась куча забот, светские обязанности. Он искал не смерти, а развязки. Пусть ценою жизни. И если в результате дуэли не гибель - все равно его вышлют...
- Вы готовили большую радиоверсию "Пушкина". Отчего не закончили?
- Завяз в монтаже по незнакомой для меня технологии, и появилась возможность снимать.
- Простите, можно я, как тот чиновник, спрошу: кто в радиокомпозиции играет Пушкина?
- Женя Миронов. Легко играет, пронзительно. Как он сделал сцену смерти - вы не представляете. На записи у меня горло перехватывало. Обязательно вернусь к этому проекту.
- Часто в вашем кино встречаются два очень разных героя, возникает электрическое поле их диалога о разных способах существования.
- Герои всегда погружены в среду, и смысл существования мы ищем вместе.
- Марлен Мартынович, видя ваш азарт в работе, думаешь: нет ли ошибки в биографических данных? Сколько вам на самом деле лет?
- Все мои...
Лариса МАЛЮКОВА, обозреватель "Новой"
03.10.2005
http://2005.novayagazeta.ru/nomer/2005/73n/n73n-s28.shtml
