- Игорь Всеволодович, как вы думаете: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью" или чтоб "Кафку сделать былью"?..
- Я так понимаю этот вопрос - "домашняя заготовка", как у гроссмейстера, на который нормальный человек ответить не может.
- Но вы же не "нормальный человек", вы писатель-фантаст.
- Нет более нормальных людей, чем писатели-фантасты. Мы будем говорить о фантастике?
- Вернее о фантастике в нашей жизни...
- А фантастика всегда связана с жизнью. Нет более актуального и более связанной с жизнью рода литературы, чем фантастика. А в стрессовые исторические эпохи она актуальна вдвойне. Фантастика - это понятие мировоззренческое, и все события, которые происходят в жизни, немедленно отражаются не на реалистической ее части литературы, а на фантастической. Если реалистическая литература может позволить себе обращаться к извечным проблемам человеческих отношений, ибо любовный треугольник, неразделенное чувство, встреча со смертью, одиночество также волнуют читателя сегодня, как и тысячу лет назад, то фантастика, если она намерена вызвать интерес, должна ограничить себя наиболее жгучими вопросами современности. К фантастике вообще обращаются, когда хотят найти ответы на самые актуальные вопросы. То же касается и каких-то общественных явлений. Чем были "нехороши" долгие годы братья Стругацкие для нашего истеблишмента? Они рассматривали альтернативные варианты развития нашего общества. Они пытались ответить на вопрос: "Куда мы идем?" И это в обществе безальтернативном, в котором было ясно совершенно каждому, куда идем - "к победе коммунизма!"
- А на самом деле мы шли к "1984" Оруэлла?
- Нет, мы шли другим путем, Оруэлл, как очень хороший писатель, ничего не смог предугадать, ибо никто ничего не может угадать. Фантастика может лишь предостеречь, предчувствовать. Оруэлл не имел в виду будущее, это исторический роман, он лишь мастерски изобразил то, что было за окном, и те страхи, которые были у читателей 30-х годов. Эта книга о Москве 1937 года, которую он знал.
- А роман "Мы" Замятина тоже не о будущем?
- Замятин построил абстрактную математическую модель, которая не сработала в человеческом обществе. Он нашел и показал главный социальный конфликт современности, довел его до космической гиперболы и написал так, что читатель содрогался, осознавая внутреннюю правду и приближенность к нему этой проблемы. Вы только подумайте, ведь роман запретили в 1922 году, когда печаталось все. Не напечатали, перепугались, почувствовали в его романе важнейший вопрос о соотношении индивидуума и государства. Причем государства, отнимающего у человека право на любой выбор. Роман "Мы" вышел впервые на английском языке в Англии в 1924 году. Но слава Замятина на Западе падает на вторую половину 30-х годов. Это неудивительно, ибо тогда роман становится не только предупреждением и предчувствием для европейского читателя - он становится сбывшимся предупреждением. Гитлер начинает свое движение к мировому господству. Социальная антиутопия становится особым жанром в фантастике. Появляется "Война с саламандрами" Чапека (1936 г.), Хаксли "Прекрасный новый мир" (1932 г.). Оба эти классика были в определенном смысле учениками Замятина. Но никто из них, даже знаменитый Оруэлл с его "1984", превзойти художника и мыслителя Замятина не смогли.
- Вы хотите сказать, что все-таки фантастика конструирует будущее?
- Российская - нет. Свойство нашей фантастики отражать окружающую действительность с помощью своего основного приема - гиперболы. А вот американская фантастика почти всегда строится на конструировании мира: Кларк, Азимов всегда очень тщательно строят несуществующий мир. Русская же фантастика рассказывает только о том, что происходит за окном.
- Так где же сейчас наша фантастика, разве за окном ничего не происходит?
- Да, сейчас по-настоящему значительных произведений нет. Очевидно, мир, который за окном, темпы изменения нашей жизни и полной невероятности того, что с нами происходит (при условии, что наша фантастика отражает действительность), не дают возможности что-либо фантазировать. Писатели остановились и стараются это осмыслить. А потом и читателю не хочется сейчас получать от фантастики серьезных разговоров, на это есть политика, радио, телевидение. Включаешь радио - и те рассуждения, которые раньше были на уровне фантастики, тебе выдают Афанасьев или Алкснис.
- Так какую фантастику сейчас хотят читать, по вашему мнению?
- Не раскрывающую глаза, а отвлекающую, как детектив. Фэнтези про драконов, про дальние планеты - сказка, та сказка для взрослого мальчика, который не хочет взрослеть. Эта фантастика имеет большие перспективы, и, я думаю, в ближайшие годы именно она будет определять нашу жизнь. Хотя в то же время в России всегда будет серьезный читатель. А потом фантастику столько времени держали в углу, что она лишилась целого поколения потенциальных авторов. Они просто ушли в другие занятия, чтобы не заниматься пустым делом. Ну не хотели они заниматься компромиссными вариантами...
- Но ведь вы компромиссными вариантами не занимались, вы всю жизнь пишите фантастику и не "уходите в другие занятия", почему?
- Я занимаюсь научной работой, популяризацией, работаю в кино - я все время ухожу. Но на время...
Если говорить о нашей жизни, то для фантастики сейчас время неопределенное, для меня не очень понятное, и мне неизвестно, каким образом дальше совместить то, что происходит за окном, - ту фантастику, в которой мы живем, ту антиутопию, в которой мы существуем, - и литературу, которая должна это отражать. Сейчас мы существуем в постоянной, очень интересной, то чего раньше в этом обществе не было, борьбе лжи и контрлжи. Это ведь тоже имеет отношение к фантастике. Я не сказал "правды", а сказал "контрлжи", потому что правда тоже очень субъективна, мы стараемся заменить правду какой-то конструкцией, которая имеет видимость правды.
Вот, допустим, есть футбольный комментатор Перетурин. Если он начинает комментировать футбольный матч, я в ужасе выключаю звук, потому что я знаю, что этот человек не будет рассказывать о том, как команды играют в футбол. А он будет рассказывать о том, как враждебный нам буржуазный судья пытается погубить нашу команду и как это ему удается. И вот эта трагедия, которая происходит на поле постоянно, она удивительно точно отражает принцип существования нашей жизни.
Мы слишком часто играем в плохого судью и начинаем рвать на себе тельняшку и кричать: "Вот появился плохой дядя. Он во всем виноват". Хотя всем ясно - и той стороне и другой, - что судья ни при чем, дядя ни при чем, и, тем не менее, мы живем в состоянии большого количества лапши на ушах.
А это в значительной степени, как мне кажется, отражает состояние общества. Вот, казалось бы, с первого взгляда не совсем связанные вещи: фантастика, лапша на ушах и превращение общества религиозного (пускай лживой неправдивой религии, веры в коммунизм, в земной рай) в общество... В то, какое имеем. Происходит замена этой религии, как судьи на поле, любыми другими псевдорелигиями, которые можно подобрать на улице. Вот если сейчас выйти к киоскам, то мы увидим астрологическую литературу, алхимическую, экстрасенсорную, инопришельческую и т. д. литературу. Потому что в растерянном и потерявшем ориентиры обществе всегда возникает господство таких вот псевдорелигиозных культов!
Это поздний Рим, поздняя Советская империя. Они все жертвы массированного наступления суеверий.
- Все это в значительной степени отражает судьбу фантастики у нас?
- Как ни странно, есть связь, на мой взгляд. Потому что, как я понимаю, фантастика наиболее рациональный, реалистический тип литературы. Ни один фантаст никогда в жизни не верит (нормальный, конечно) ни в колдунов, ни в НЛО, ни в подобную чепуху, просто он может использовать это как какие-то подпорки в сюжете. Недаром же в фантастике присутствовало раньше слово "научная", потому что она вообще-то детище нашего века. Жюль Верн, конечно, очень много для нее сделал, и Уэллс - это те люди, которые рационально мыслили, которые пытались понять, что же происходит с человечеством. Но для Жюля Верна наука и прогресс это были понятия с большой буквы. Он видел в ней нечто хорошее: большой шар мы построим и полетим. У Уэллса уже не такая оптимистичная картина, он уже испугался, понял, что все это нам грозит черт знает чем.
А сейчас мы докатились до такого положения, когда, с одной стороны, маленький человек, скажем комментатор Перетурин, уверяет, что плохой судья, а, с другой стороны, какая-нибудь Тамара Глоба с серьезным видом доказывает, что в марте Горбачева снимут, и другие вещи, которые не имеют отношения к астрологии, но они имеют отношение к тому, как заработать деньги.
- Кстати, вы провели аналогию с Римской империей, а Рим времен упадка нашу ситуацию в стране вам не напоминает?
- Нельзя искать аналогий, потому что они все очень упрощают. Самые последние годы Римской империи характеризовались постоянными наступлениями варваров из-за рубежа, они все время брали столицу этого государства и устанавливали там своих солдатских императоров. Если вы хотите сказать, что появление в нашей столице в качестве царей или вождей выходцев из Ставрополя или Томска является аналогией Рима времен упадка, то - да, напоминает, тогда вы правы.
- А где сейчас сильная фантастика?
- Я считаю американское общество в принципе здоровым, там колоссальная по силе фантастика. Я считаю, что в какой-то степени свежим обществом было наше общество первой половины 20-х годов. Потому что в нем были надежды, которые разделялись очень многими искренними людьми, что все будет хорошо, что мы живем в государстве, которое станет справедливым государством... Это сейчас мы говорим, что все было плохо. А тогда большинство не знало, что все будет плохо. И в то же время такие люди, как Булгаков, Замятин, писали, писали, писали, а другие люди читали, читали... Именно в этот период была написана половина советской фантастики. И писали ее все крупнейшие русские писатели: Эренбург, Шагинян, Алексей Толстой, Булгаков, Пильняк, Платонов, Замятин.
А в 30-м году рухнули остатки надежды, и все кончилось. И фантастика кончилась совершенно намертво.
Сегодня нам нужна возможность осмыслить и сделать шаг за пределы той повседневности, которая нас окружает. Потому что повседневность, окружающая нас, воспринимается мною как явление столь фантастическое, дисгармоничное и фантасмагоричное, что я не могу остановиться, осмыслить и обобщить. Для этого нужна или дистанция, или пауза. Сейчас, к примеру, я сажусь за стол писать об экологических проблемах, пишу первые пять страниц, потом останавливаюсь и говорю себе: "Какого черта нужны эти проблемы, когда завтра мы друг друга перестреляем?" Сегодня я должен существовать в мире, где я еще не могу ложь отделить от не лжи...
Беседу вела Алена Воронцовская
