Отсутствие полноценного диалога власти и общества ведёт к радикализации гражданской активности
Сетования на недоразвитость гражданского общества в России стали общим местом. Его, этого общества, не обнаруживалось ни при царизме, ни при социализме, ни при сменившем его нынешнем российском «-изме». Зачатки civitas, впрочем, нет-нет да и проблескивали на необъятных просторах отечества: то в вечевом Великом Новгороде, то в соседнем с ним городе Пскове, то в неподатливой Твери, то в Смоленске. Однако, всякий раз старательно вытаптывались либо монгольской ордой, либо своей собственной в облике опричников Ивана Васильевича Грозного.
И на том месте, где в большинстве цивилизованных стран верховодит жизнью чуткий к настроениям и эластичный в действиях общественный договор, в России доминирует непоколебимая вертикаль. Прочность оной, по утвердившемуся в русском сознании суеверию, и должна обеспечить надежную безопасность отечества. И – только. Безопасность, но не развитие. Безопасность, но отнюдь не полноценную жизнь.
«Жизнь национального государства, - писал Эрнест Ренан, - это повседневный плебисцит». Это – диалог. Это – дискуссия. Откиньте эти три составляющие – плебисцит, диалог, дискуссия - и первое словосочетание в определении Ренана лишится главенствующего слова «жизнь». Государство минус жизнь. В принципе ничего нового и удивительного. Во всяком случае – для России.
Государство у нас борется с общественной жизнью. Хотя и окружает себя её многочисленными муляжами в виде опереточных партий, околонародных фронтов и весьма загадочных инсталляций в форме общественных (помнит ли ещё кто-нибудь об их существовании?) или иных каких других палат. Иногда думает, что побеждает. И, что удивительно, нередко на самом деле так: попытки vip-бюрократии укротить гражданственность и протащить решения в обход плебисцита всякий раз увеличивают сопротивление гражданского общества и оборачиваются лишь нарастанием мышц у тех, с кем самодержавный механизм неустанно воюет.
Трудно представить, что нашумевшее в Калужской области решение властей снести городской рынок и удалить тысячи мелких лоточников с глаз долой было продиктовано исключительно заботой о благоустройстве центральной части Калуги. Версия настолько фантастическая, что её не стоит даже критиковать. Более-менее правдоподобными объяснениями «рыночного феномена» в Калуге могут быть, например, такие.
Первое. Решение о сносе городского рынка было придумано недоброжелателями губернатора Артамонова. Если таковые, конечно, в его окружении имеются. Калужские рыночники сегодня – это самый революционный класс областного центра. Если бы Карл Маркс был жив (а есть подозрение, что с его трудами по-прежнему сверяют жизнь главные творцы калужской истории), то он наверняка бы выставил «неуды» революционной активности и калужского рабочего класса, и местного крестьянства, и за одно – региональной интеллигенции. И сделал бы ставку в своих революционных ожиданиях на более боевитые части общества. Как-то: неуклонно нищающих пенсионеров, безбашенных, но башковитых студентов и наиболее закаленных в боях с госаппаратом, вечно притесняемых и гонимых властями мелких лоточников. Нынче они – авангард. Хотя ранее причислялись к реакционерам.
Областная власть выковала из калужского мелкого лоточника большевика-революционера. Всю постсоветскую историю его откровенно гнобили и выводили на площади то введением пресловутых ККМ (контрольно-кассовых машин), то вспучивающимся вменённым налогом, то разгромом в облцентре так называемого «Белорусского рынка» (предтечей нынешней рыночной баталии), то сносом малых торговых лотков на городских улицах. Часто, впрочем, недовольство коробейников удавалось подавить то репрессиями, то уговорами, а то и откровенным подкупом лоточных вождей. Как например, это произошло с предводителями городских киосков, за снос которых область расплатилась с лидерами уличных торговцев специально придуманными для них чиновничьими должностями в обладминистрации.
Откупные, впрочем, практиковались в борьбе с мелким торговым бизнесом не всегда. А в особо критических случаях. Таковых в последнее время, видимо, региональная власть уже не обнаруживала, скорее всего, считая маховик подавления общественного мнения вокруг зажима мелкого бизнеса вполне раскрученным и не нуждающимся в каком-либо подталкивании извне. В итоге, окончательно утратив осторожность, с разгона врезалась в фортификационную стену, сооруженную гражданской обороной городского рынка, ставшего по сути «Брестской крепостью» общественной активности калужан.
Не чувствовать взрывоопасности рыночного фактора власть, конечно же, не могла. Не имела права. Формула разыгравшегося сопротивления лежала на поверхности. Мало того, что Калуга исторически - город купеческий, мещанский, барышный, генетически предрасположенный торговать, но и сама областная власть квартирует в самом центре Калуги, в её сердце, в её душе, а именно: по многоговорящему за себя адресу – пл. Старый Торг.
Это – калужская «Красная площадь». Это – святое. Это – иконостас. Ринуться на исторические святыни, обусловленные торговыми традициями, с ковшом экскаватора и отбойными молотками – затея, как минимум, странная. Единственное слабое оправдание – козни против губернатора Артамонова. Один из возможных доводов «за» - сооружение нового, альтернативного, рынка в совершенно непригодном для торговли месте – в промышленной зоне города, напрочь оторванной от жилых кварталов. Вариант, гарантирующий не только гнев эвакуированных туда рыночных торговцев, но в добавок ещё - и бедных горожан, практически лишенных возможности добраться до спасительных прилавков со всякого рода неприхотливой снедью. Адекватная власть таких ошибок не допускает.
Впрочем, есть и друга версия произошедшего в Калуге «рыночного апокалипсиса». Малоправдоподобная, конечно, но наиболее спасительная для реноме области. А именно: вызвать таким радикальным способом оживление гражданской активности населения. Реальной активности, а не показной. Не театральной, что привыкла умиротворенно лицезреть региональная власть в виде задорных субботников, разбивки жильцами клумб возле своих подъездов и периодических выходов граждан на Театральную площадь областного центра с плакатами «Крым-наш!».
Это - не совсем гражданственность. Точнее – совсем не то. В лучшем случае – вариант общественного договора по Гоббсу. Этакого вертикального каналирования полномочий и прав от общества к власти. Всех полномочий и прав без остатка. В обмен на спускаемые сверху директивы: даже директивы по разбивке клумб и выходу на субботник.
Альтернативный, горизонтальный, вариант общественного договора – по Локку. Когда в обществе самостоятельно вырастают группы, уже сформировавшие общие интересы и желающие заключить с государством агентский договор об обеспечении этих интересов. Так живут большинство стран Европы. Так живёт Америка. Так в принципе могли бы жить мы, если бы не разгром Новгородского вече, не появившаяся и тут же схлопнувшаяся возможность оставить Земский собор 1613 года на рельсах самоорганизации (той самой формы общественного устройства, что позволила в Смутное время изгнать интервентов из страны), превратив его в полноценный парламент. Но Россия выбрала вертикаль. И всякий раз (как например, в ходе последних маршей против коррупции) натыкается на неё одним и тем же местом – лбом.
Возможно Калужская область хотела прервать эту губительную традицию и показать, что настоящее гражданское общество надо торопиться создавать даже самыми радикальными способами. Даже – путём серьёзной оплошности власти. Может быть даже – ценой губернских портфелей. Бог с ними – с портфелями. На кону – вещи куда более серьезные: будущее и мы в нём.
