Они встретились впервые в достопамятные 1980-е годы, когда Геннадий Тростянецкий приехал работать в Омскую драму. Режиссёру и театру тогда, безусловно, повезло друг с другом: яркий и звонкий талант, способность соединять разные стихии и жанры, свободное владение достоянием культурных эпох и стилей, совпали с установками отзывчивой на режиссёрские предложения труппы, где было немало хорошо технически оснащённых, обладающих, к тому же, чувством юмора артистов-лицедеев. Ну кто из завзятых омских театралов не помнит "Девушку с ребёнком" М. Самойлова, "Комнату" Э. Брагинского, "Вверх по лестнице, ведущей вниз" Б. Кауфман, "Любовь и голуби" В. Гуркина, "Лекаря поневоле" по Ж.-Б. Мольеру или "Последнюю женщину сеньора Хуана" Л. Жуховицкого! Эти спектакли были поставлены начинающим режиссёром Геннадием Тростянецким.
Именно в Омск в 1984 году пришла телеграмма: "Поздравляю. Горжусь своим учеником. Товстоногов". Это случилось на следующий день после выхода газет с указом о присуждении Государственной премии за спектакль "У войны - не женское лицо" по повести Светланы Алексиевич. Тот знаковый для театральной России, да и не только России, спектакль продемонстрировал новые качества постановщика, творчески соединившего человеческую и актёрскую природу артистов. В этом был уникальный эффект омской постановки к 40-летию Победы. Государственной премией были отмечены Елена Псарёва, Надежда Надеждина, Лилия Романенко, Капитолина Барковская, Наталия Василиади и постановщик спектакля Геннадий Тростянецкий.
...Сегодня в "послужном списке" известного режиссёра Геннадия Тростянецкого - постановки в театральных центрах Америки, Голландии, Польши; в театрах Москвы, Петербурга, Риги, Таллинна, Вильнюса, Орла, Якутска и других городов. Выходец из ростовской "театральной оппозиции", он по-прежнему считает своими первыми наставниками Артура Хайкина и Анатолия Васильева. В годы учёбы в Ленинграде к этому списку прибавилось имя Георгия Товстоногова. Такие театральные проекты Тростянецкого, как архитектурное и творческое возрождение Театра на Литейном, фестивали Камы Гинкаса и Анатолия Эфроса вошли в список уникальных художественных событий трудных перестроечных лет.
Как и в годы молодости постановщика, сегодня спектакли Геннадия Тростянецкого пропитаны духом эксперимента, дерзкого вызова и, как очень точно выразилась одна из питерских критиков, "привкусом праздника и скандала". Оказавшись в Петербурге, вы можете убедиться в справедливости этого определения, если пойдёте на спектакли "Мнимый больной" и "Каренин. Анна. Вронский" в театр имени Ленсовета, "Весёлый солдат" и "Блажь!" - в БДТ, "Король-олень" - в Молодёжный театр на Фонтанке...
- Двадцать лет прошло, как Вы покинули Омск, много воды с тех пор утекло, Геннадий Рафаилович. Но вот в одной из последних книг я вычитала такую Вашу фразу: "Я думал, что Омск - это случайность... а оказалось, что Омск - это судьба". Какой смысл Вы вкладывали в эти слова?
- Действительно, я оказался в Омске случайно, долго думал, что Омск - временная оттяжка на пути к совершенно иной цели. Интересный факт. Во время моей учёбы в ЛГИТМиКе в Ленинграде проходил фестиваль национальной драматургии, в котором принимал участие Омский театр со спектаклем "Пока арба не перевернулась". Я узнал об этом, с л у ч а й н о столкнувшись в БДТ с А. Хайкиным, он и еще группа актеров стояли в очередь к администратору за входными билетами на "Историю лошади". Я был рад встрече, но на приглашения Артура посмотреть "Арбу" и поставить в Омске дипломный спектакль и не думал отвечать! Мы, студенты режиссерского курса Г.А.Товстоногова - голубая кровь - помимо московских, смотрели только нашумевшие постановки гастрольных театров, а от "Арбы", да и, признаться, от Омского театра, в институте никакого "шума" не было. Вот от Рижского театра русской драмы "шум" был, от Кировского ТЮЗа, от спектаклей П. Монастырского в Куйбышеве - был. И если в это время в Омске считали по-другому, то, поверьте, это было заблуждение. А уж ехать в "не нашумевший" на всю страну театр выпускнику лучшей в стране (в этом мы были уверены) режиссёрской мастерской вовсе было "не в дугу". Тем более, в день защиты дипломной работы мне было сделано предложение: открывать новый театр в Томске, куда отправлялся выпускной курс А.И. Кацмана и Л.А. Додина, на котором были поставлены знаменитые "Братья и сёстры" и который потом стал основой нынешнего Малого драматического театра - Театра Европы.
Но, оказалось, дорога вела в Ростов-на-Дону. Там жила моя мама, последние 15 лет она была тяжело больна. Вот я и поехал в Ростовский ТЮЗ. Совершенно неожиданно для меня работа не заладилась, я повторял артистам правила, заученные в мастерской, было тоскливо, тяжело, всё, что делал, казалось мёртвым, статичным. Я проработал сезон, был страшно несвободен. И тут - совершенно неожиданно для меня - раздаётся телефонный звонок. С подачи Тани Ожиговой, которая в своё время видела мой дипломный спектакль в Ростовской драме, в июне 1980 года звонит А. Хайкин и предлагает поставить спектакль. Это окажется "Девушка с ребёнком". А потом М.Н. Ханжаров приглашает меня вместе с семьей переехать в Омск.
...Мог ли я тогда, отказываясь от Томска, предполагать, что ровно через год в купе скорого поезда буду пересекать полстраны по пути в Омск?.
В Омске я внутренне освободился. Махнул рукой на все формулировки и ставил, ставил, захлёбываясь от удовольствия, подхватывал чужие спектакли, ставил свои. Замыслы возникали спонтанно, композиции -естественно, я работал именно так, как Окуджава пел в своей знаменитой песне.
- И это находило отклик в зале. Я помню свои зрительские ощущения: будто бы человек, просидевший не один год в одиночной камере, оказался на воле, у него много накопилось в душе, и ему необходимо выговориться. Вы просто фонтанировали идеями!
- Я ставил спектакли выстраданные, прочувствованные. За шесть лет выпустил их 18, в среднем по 3 в сезон! А накапливалось это, Вы правы, годами. Например, идею постановки "Вверх по лестнице, ведущей вниз" мне подарил Толя Васильев ещё в пору ростовской юности.
- В своих воспоминаниях о Г. А. Товстоногове Вы пишете, что покидали ЛГИТМиК растерянным и опустошённым. "Если я могу поставить любую пьесу, ...то значит, у меня нет сейчас той единственной, которая сможет "перевернуть мир", - это Ваши слова.
- "У вас в руках методика, - говорил нам наш педагог А.И. Кацман, - которой вы можете открыть любую пьесу!" Но ведь надо понимать, что не пьеса возникает, возникает тема - она тебя не отпускает, напоминает о себе то там, то здесь. Если тема сильно пульсирует, материал приходит к тебе сам, кажется, помимо твоей воли.
- Как это случилось со спектаклем "У войны не женское лицо"? В нём взаимоперетекание человеческих и актёрских личностей принесло уникальный результат.
- Знаете, духовное сопротивление горстки людей обстоятельствам всегда даёт сильный импульс для драматургии.
- Или противостояние одного человека, как это было в Вашем студийном ростовском спектакле про Толю Мерзлова, погибавшего в горящем тракторе во время спасения от огня поля неубранной пшеницы.
- Ситуация противостояния одного или совсем небольшой группы людей меня давно привлекала. Например, всегда волновала коллизия повести "Звезда" Эммануила Казакевича. А в то жаркое лето 1984-го, помню, мы приехали на гастроли в Пензу. А.Ю. Хайкин готовился к постановке "Рядовых" А. Дударева, а я - "Звезды" по Казакевичу.
И вот, в числе прочего, наталкиваюсь в "Литературной газете" на обзорную статью писателя Кондратьева о прозе, вышедшей к 40-летию Победы, и в этой статье - на абзац о документальной книге молодого белорусского журналиста Светланы Алексиевич. Внутри что-то "ёкнуло". Оторвавшись от статьи, с замершим сердцем подхожу к библиотекарю: "А нет ли, с л у ч а й н о, у вас..." - "Есть". Через пару минут держу в руках синий номер журнала "Октябрь". "У войны не женское лицо" - так называется эта повесть-документ. Читаю взахлёб, с комом в горле от слёз. Выхожу покурить на воздух, рука не слушается. Я понимаю, что даже если наши актрисы на пустой сцене просто п е р е с к а ж у т эти монологи, уже будет шок. В сознании мгновенно вспыхивает образ: в гулком, огромном пространстве действительно пустой сцены - хрупкая женская фигурка. И этот образ впоследствии в спектакле был воплощён буквально: помните начало второго акта, 12-минутный монолог прошедшей через гестапо Софьи Мироновны Верещак, который так замечательно исполнила Наталья Василиади?
- Она очень талантливый человек!
- Безусловно. Но, знаете, оказывается, талант в нашем деле - ещё не всё... По сути этот вспыхнувший в сознании образ подсказывал всё решение спектакля - сценографию, атмосферу, а главное - актёрское существование. Интуиция заработала мгновенно. У меня не было сомнений, что я должен ставить именно это. На следующий день состоялся разговор с директором театра Ханжаровым и главным режиссёром Хайкиным. Как только они узнали о моем намерении изменить название, на меня обрушился такой поток гневных тирад, что и воспроизвести его здесь не представляется никакой возможности. Аргументы сводились к следующему: "Так, мол, и так, мы для министерства - образцовый театр, репертуар утверждён, министром подписан, а ты срываешь планы... к такой дате...". Впервые за четыре года моей работы в Омском театре Мигдат Нуртдинович Ханжаров повысил на меня голос (потом это случится ещё один раз, и, кстати, оба раза он принесёт извинения). Поразительно, но во время всего этого громоизверженья я сохранял олимпийское спокойствие, кажется, с моего лица не сходила улыбка. Вероятно, сама идея спектакля придавала мне силы.
Я очень хорошо помнил реплику машиниста Нила - К.Ю. Лаврова - из товстоноговских "Мещан" о расписании движения, которое нельзя изменить. "Посмотрите, что получается - вы душите молодого режиссёра! Возможно ведь исключение! Пусть для министерства это идёт как эксперимент, если он завалится, у нас останется главный спектакль - Артура! Кроме того, Хайкин делает спектакль для актёров-мужчин, а я - для женщин! Разделимся, как в бане..." Я уж не знаю, что убедило Ханжарова, но он вдруг стих, посмотрел на Артура, и они оба дали вялое согласие. По моей просьбе меня отпустили в Омск писать инсценировку, при этом театр экономил на гостинице и суточных.
А в Омске я применил такой дипломатический ход. В те времена инстанцией, утверждавшей репертуарные планы театров, были местные партийные власти. Заведующий отделом культуры обкома был тогда Олег Петрович Осипов. Отлично понимая, что документальные свидетельства, собранные в повести, вовсе не лежат в русле официальной советской идеологии, я всё же позвонил ему, рассказал о своём новом выборе, о потрясении материалом, кое в чём попросил совета. То есть привлёк его к сотрудничеству. И Олег Петрович прочёл повесть Светланы Алексиевич моими глазами. Он стал нашим единомышленником, это впоследствии нам очень помогло.
- Сопротивление обстоятельствам мобилизовало Вас.
- Слушайте дальше! Когда инсценировка была практически готова, на худсовете меня поддержали только двое - Н.Д. Чонишвили и Таня Филоненко. " Я доверяю Геннадию Рафаэловичу (так обычно называл меня Чоник), и у меня нет возражений". Остальные, включая Таню Ожигову, были против. "Все обливаются слезами, читая этот текст, я тоже, ну и что с того? Это ещё не повод для спектакля", - сказала Татьяна Анатольевна.
Но я-то был убеждён, что повод есть, и какой! Я "с головой" ушёл в эту прошедшую войну. Десятки встреч с людьми, книги, документы, фотографии... Но я понимал, что в один прекрасный момент весь этот гигантский объём информации должен испариться, исчезнуть, переплавиться в живое конкретное чувство войны, как абсолютно личной реальности. И вот мне снится сон. Я, совсем ещё молодой лейтенант, вчерашний выпускник военного училища, в своём первом бою ставлю задачу перед горсткой солдатиков: этому залечь за пригорок, этому отползти вон к тем кустам, а этим двум оставаться здесь с пулемётом, этому... Но ведь я же не самый опытный командир, не самый умный, не самый талантливый, где же гарантия, что я не ошибся, что мой план поможет выполнить задачу или хотя бы сохранит жизнь бойцам?.. Вон тот, уже немолодой старшина, с прокуренными усами, может погибнуть, а скажи я ему занять позицию на два метра правее, и он бы остался в живых, а ведь у него под Орлом - детишки, жена, мать-старуха... И эти двое, с пулемётом - не оставь я их здесь... Я за репетицию совершаю по меньшей мере с десяток ошибок, но, во-первых, они иногда совсем не видны, а во-вторых, я могу их исправить уже к концу самой репетиции. А здесь же - ничего не исправить, и мои ошибки могут обернуться гибелью этих людей, смертью. Вот такой сон.
Нелли Фёдоровна Шкапова, руководившая тогда кадрами, печатала на машинке текст под мою диктовку, я сводил воедино все записи. Она печатала и плакала, иногда даже, извинившись, выходила из комнатки, чтобы справиться с собой. Я видел эти слёзы. Я по ней уже многое проверял. Так что считаю Нелли Фёдоровну одним из соавторов инсценировки.
- Об этом спектакле сегодня легенды рассказывают ...
- Там много чудес произошло, но знаете, чудо в театре заранее готовится...
Из множества женских судеб, обнародованных в книге, я выбрал пять: санинструктор, снайпер, зенитчица, командир прачечного отряда и подпольщица. Действие сюжета, как эстафета, будет передаваться от одного персонажа к другому. К примеру, одна начнет о мирной прогулке, вторая - об объявлении войны, третья - о военкомате, четвёртая - об отправке на фронт, пятая - о первом бое ... Постепенно должна сложиться единая женская судьба - судьба целого поколения. В центре каждого эпизода - кто-то один, остальные - и актёры-мужчины в том числе - только подыгрывают, берут на себя роли различных персонажей, помогая подробно восстановить ситуацию. Такой вот театрик военных действий маленького женского подразделения.
Доверившись собственной интуиции, я собрал команду актрис, чьи актёрская природа и жизненный опыт были близки к героиням книги Светланы Алексиевич. Я точно знал, что эти актрисы будут заняты в спектакле, но не знал, кто какую роль будет играть. Для меня проверочным монологом стал монолог подпольщицы Софьи Верещак, который начинался словами: " В гестапо нам загоняли иголки под ногти, мы называли это - фашистский маникюр..." Я просил каждую актрису начать произносить вслух этот монолог, в это время держал в голове монологи других персонажей. И пока актриса читала этот текст, уже чувствовалось, к какой из моих героинь она ближе. Текст всей пьесы, всего сценария еще не был окончательно готов, вечерами я додиктовывал Нелли Фёдоровне последние страницы, и только в последнюю минуту понял, что каждую из пяти женщин будут играть две актрисы, одна - мою современницу, вспоминающую события сорокалетней давности. Вторая - ту, какой она была в молодости, когда попала в мясорубку войны. Таким образом можно столкнуть два времени, две психологии, знание и неведение, мечту и реальность. В приказе по театру появились новые фамилии. Спектакль был срепетирован за месяц и десять дней - невиданно короткие сроки для такой работы!
Буквально на второй репетиции я попросил актрис вспомнить, как они встретили первый день войны. И когда они стали рассказывать, я понял, что это должно стать началом спектакля. Впоследствии на худсовете Б.М. Каширин, желая критикой улучшить дело, скажет: "А я не понял, когда начался спектакль..." Он даже и не предполагал, какой комплимент отпустил! Именно этого я и хотел! Документальные истории пяти героинь должны были органично вплетаться в рассказы актрис о первом дне войны.
...Надо сказать, что в успех нашего предприятия до последней минуты мало кто верил. Кое-кто из руководства даже отбыл в командировку, заранее поставив спектаклю среднюю оценку.
Но сдача спектакля закончилась неожиданным для многих триумфом. Я помню, после сдачи в мой режиссёрский кабинет набилось столько народу, что не продышаться. Помню восторг тогдашнего начальника управления культуры Нины Никандровны Бревновой, бывшей пулемётчицы. Взяла слово и Таня Ожигова. Глаза у неё были красные от слёз. "Самое сильное моё желание сейчас - это быть на сцене в этом спектакле, рядом с этими актрисами", - сказала она. Вот вам творческое лицо Омского театра тех лет! Помните её слова месячной давности? Она была тогда совершенно искренна. И вот сейчас - стопроцентное признание своей неправоты: нет, не так! - признание победы своих коллег! У Тани были высочайшие требования к себе, и такие же к каждому, работавшему в Омской драме, будь то актёр или режиссёр, монтировщик или администратор. Эта требовательность и держала уровень театра. Слово Ожиговой дорогого стоило.
- А после премьеры, как известно, Вас ожидало большое количество сюрпризов...
- Нас ожидали потрясающие встречи с потрясающими людьми. Все героини нашего спектакля были тогда живы-здоровы, проживали в разных городах по конкретным адресам, эти адреса наши актрисы называли зрителям в прологе, представляя своих персонажей. Но вступать с ними в переписку по ходу репетиций я запретил актрисам, да и сам никак не сообщался со Светой Алексиевич. Мне казалось, что мы самостоятельно должны проделать тот путь, который проделала она, вырастить в себе эти роли, судьбы, душою почувствовать и прочувствовать эти страдания, и радости их пережить тоже собственной душой. Конечно, хотелось встретиться, - но п о с л е. И потом - было жутко интересно: попадём или не попадём ?
- А когда поняли, что "попали"?
- Вы знаете, что произошло в Москве, в Малом театре, когда спектакль впервые увидела Светлана Алексиевич. Она была в шоке. Её потрясло сходство подлинных героинь с нашими актрисами! Физическое сходство! На уровне пластики, улыбок, выражений глаз!
Когда Надежда Владимировна Надеждина получила фотографию Валентины Кузьминичны Братчиковой-Борщевской, - всем стало ясно, что это две сестры, у той и другой волевой прямой подбородок, та и другая крупные, у той и другой почти одинакового цвета глаза. Это что-то было немыслимое! Мы были потрясены: это одно лицо!
Посмотрите на эти фотографии: вот Елена Ивановна Псарёва, а вот её героиня, посмотрите на её носик, посмотрите на её губы... А на этом снимке - Ольга Яковлевна Омельченко, тот самый санинструктор стрелковой роты, а вот Лиля Романенко, у них у обеих какое-то поразительное внутреннее сродство. Вот молодая Наташка Василиади, а вот - Софья Мироновна Верещак. Вы посмотрите, как они похожи! Это было что-то немыслимое!
Когда мы ехали на гастроли в Белоруссию, Капа Барковская написала письмо бывшему снайперу Марии Ивановне Морозовой, которую она играла, что мы будем проезжать мимо её полустаночка. Поезд остановился. Весь театр прилип к стёклам. И вдруг видим: из глубины перрона бежит буквально сестра Барковской, с таким же вздёрнутым носиком, такая же маленькая, за ней следом вся её семья, а в руках у Марии Ивановны - огромнейшее блюдо с пирогом. Барковская стоит на подножке, потому что боится сойти, поезд стоит всего несколько минут. Морозова летит, бросается к ней, между ними - пирог. Они обнимаются - две сестры, две капли воды - и стоят в слезах до самого отхода поезда.
Когда мы с Наташей Василиади в Киеве пришли в больницу к Софье Мироновне Верещак, та обняла её в слезах и сказала: "Ты моя доченька!" Обняла и не отпускает, я не выдержал, вышел из палаты...
Совпадения были невероятные!
- Можно понять градус человеческих эмоций вокруг этого спектакля, ведь подлинные факты бытия реальных людей были превращены в факты искусства, и это, конечно, не могло не взволновать реальных прототипов повести Алексиевич и спектакля Омской драмы.
- Этим волнением были заражены и мы, тем более что череда невероятных, порой просто мистических совпадений началась сразу после премьеры. Возможно, Вы помните, во втором акте после монолога Н. Василиади - Софьи Верещак эстафету перехватывала замполит 21-го полевого прачечного отряда Валентина Кузьминична Братчикова-Борщевская (ее роль играли Н.В. Надеждина и Т.И. Филоненко). Чтобы держать напряжённый ритм первого акта, надо было обострить конфликт. И тут в спектакле, сплошь построенном на документах, я пошёл на "подлог": я предположил, что в прачечном отряде Братчиковой-Борщевской могла быть 16-летняя девчонка-сирота, вольнонаёмная, измотанная бесконечной стиркой, несмываемой запекшейся кровью на гимнастерках, письмами, которые она доставала из карманов уже убитых солдатиков. И вот она взбунтовалась: "Всё, хватит с меня войны этой!"... Я сочинил от начала до конца её биографию, собрал из всей книги по фрагментикам, подробностям, что называется, из других жизней. Мы назвали эту девушку Галей, играла её в нашем спектакле Света Яковенко. Что вы думаете?
5-го ноября 1984 года состоялась премьера спектакля, а 11-го я уже репетировал новую пьесу. И вот после репетиции мне сообщают, что внизу на служебном входе меня ждут какие-то две женщины. Я спускаюсь вниз, здороваюсь, и одна из них дрожащей от волнения рукой протягивает мне газету - многотиражку завода "Омскнефтеоргсинтез". Я начинаю читать и не верю своим глазам. Под рубрикой "К 40-летию приближающейся Победы" опубликована статья Аллы Пустоходовой (это она стояла передо мной) - о работнице завода Варваре Петровне Колосковой, уроженке белорусского села. Ей было 16 лет, когда каратели расстреляли всю её семью, отца, партизанского связного. Чудом осталась в живых, спрятавшись в подполе, прижавшись к стенке. Косую автоматную очередь немцы дали сверху, лень было спуститься. Следом за карателями шли наши части, шел 21-й полевой прачечный отряд (!), которым командовала лейтенант В.К. Братчикова - Борщевская(!) Варя буквально взмолилась, чтобы её туда взяли, чтобы хоть чем-то она могла отомстить за смерть родных. Она была несовершеннолетней, но Валентина Кузьминична написала рапорт командованию, и ей разрешили, в виде исключения, взять в отряд Варю Петух - такой была её девичья фамилия.
- В спектакле Вы назвали её Галей.
- А она была Варя. Варя Петух. Вы представляете, я сочинил эту судьбу! Со-чи-нил! А она оказалась правдой. Воистину, нас вело что-то свыше. "Приводите её немедленно!" - сказал я нашим гостьям. Варвара Петровна посмотрела спектакль, была так потрясена, что даже слегла в больницу. Поправившись, пришла к нам в театр, рассказала обо всем пережитом, попросила дать ей киевский номер телефона Валентины Кузьминичны, позвонила в Киев. " Это я, Варя Петух!" "Варька, ты где?! Я искала тебя сорок лет, не могла найти! Лети ко мне, немедленно в Киев!" У Валентины Кузьминичны трое сыновей, они "сбрасываются" на билет, и Варвара Петровна летит в Киев. И вот они встречаются через 40 лет, встречаются, благодаря нашему спектаклю. Вот, посмотрите, на этой фотографии они вместе.
- Альбом, который мы листаем, - раритет. Его собрала, оформила и подарила Вам Надежда Владимировна Надеждина. Здесь есть такая строчка: "18 декабря 1988 года сыграли 100-й спектакль. Поднимали тост за Ваше здоровье". Получить такой подарок от актрисы, - это ли не счастье, Геннадий Рафаилович?
- Может быть, может быть... Вы знаете, я не могу вспомнить моменты длительного счастья, не могу. Уж такой самоед. Всегда параллельно со мной какой-то редактор живёт, который говорит, что всё, что я делаю, - это не то, не совсем то... Помните, у Бродского - "Если довелось в империи родиться, - лучше жить в глухой провинции у моря". Мне тогда казалось, что режиссёрские удачи омского периода - это удачи "в провинции у моря". И только сейчас понимаю, это были счастливейшие минуты жизни. Не бывает провинциального искусства, как не бывает рыбы второй свежести. Это или искусство, или нет. В Омском театре это было искусство. По большей части.
Русские люди - самые первые виртуальщики в мире, и самые большие виртуальщики. А люди театра - из них наиболее виртуальны. Мы придумываем мир и сами живём в придуманном мире, реальность растворяется в наших фантазиях, мы теряем её контуры. Это тема, которая, пожалуй, более всего занимает меня в последнее время.
...Конечно, это было ещё и везение: тогда, в начале 80-х, совпали театр и мой темперамент. Вот потому и говорю: оказалось, судьба. Всё совпало: театр, время, кураж. Мне, конечно, повезло: повезло с Хайкиным, повезло с Ханжаровым, повезло с уникальной омской труппой.
Беседу вела Светлана Нагнибеда
www.sibmincult.ru
Журнал "Омск театральный", июнь 2007
