В политической и военной элите России этого долгое время не происходило, что свидетельствовало, прежде всего, о развале научных школ и системы подготовки кадров в постсоветский период и, конечно же, о традиционной инерции мышления. Критикуя видного военного теоретика Г.А. Леера[1], А.А. Свечин писал: Ему вовсе было чуждо представление об эволюции… Леер не понимал, что каждая эпоха создает свои предпосылки для стратегии (подч. – А.П.) и искал исключительно вечных принципов»[2].
«Свои предпосылки» в стратегии постсоветского периода вызревали стремительно, но для их политического признания нужно было мужество, в том числе и для того, чтобы признать собственные ошибки, которые и сегодня признаются правящей элитой с трудом. Как писал Г. Гудериан, «В политике никогда не следует прятаться от опасности, как страус, головой в песок, но именно такую стратегию слишком часто выбирал Гитлер, так же как его влиятельные политические, экономические и даже военные советники»[3].
Именно признание или не признание таких опасных реалий становится первым шагом к изменению в политике безопасности в государствах в третьем десятилетии нового века. Оно начинается с признания самых опасных глобальных тенденций, которые системно сказываются на безопасности государств. Политики и военные США, например, выделяли три таких важнейших тенденции[4]:
– глобализации, охватившей всей сферы человеческой деятельности, ставшую «катализатором» экономического и социального развития, соперничества за ресурсы, социальной напряженности и политической нестабильности;
– демографическую, изменившую во многом не только соотношение сил в мире между ЛЧЦ и регионами, но и создавшую угрозы неконтролируемой эмиграции и социально-политической напряженности;
– неконтролируемого распространения технологий, что (особенно в военной области) ведет к радикальным изменениям в соотношении сил и военной мощи[5].
Но, как уже говорилось выше, усиливалась и обратная тенденция – влияния развития силовых средств и способов в политике вообще, и военной стратегии, в частности, на формирование МО и ВПО в мире. То, что прежде назвали бы «нарастающей милитаризацией политики». Не трудно заметить, что за последние три десятилетия влияние военной силы на формирование МО и ВПО существенно изменилось в сторону её усиления. Войн и военных конфликтов стало больше, а их издержки – выше[6]. Прежде всего, из-за военно-политических последствий ликвидации основного конкурента западной коалиции – СССР и ОВД. Но не только. Быстрое военно-технологическое развитие США и их союзников предоставило им качественно новые средства ведения войны – ВТО, БПЛА, средства связи, разведки и управления[7], которые существенно, качественно повышали боевую эффективность ВС и ВВСТ.
Это привело к изменению способов использования ВВСТ, т. е. всего военного искусства, включая военной стратегии, которая превратилась для Запада по сути в безнаказанное убийство своих противников. Разница хорошо видна на примере войны в Афганистане и в Ираке. Если, например, ввод ограниченного контингента советских войск в Афганистан в декабре 1979 года можно было назвать традиционной (даже последней традиционной военной операцией ВС в ХХ веке) операцией сухопутных сил[8], то интервенция Международной коалиции в 2001 году в Афганистан и в 2003 году в Ирак стала по сути совершенно новой формой применения военной силы, когда ВВС и ВТО, а также координация деятельности ЦРУ с оппозицией сыграли решающую роль[9].
В Югославии в 1999 году произошла, по сути, первая попытка такой военной операции, когда с помощью нанесения ВТО ударов с воздуха и КРМБ была достигнута политическая цель – военное поражение европейской армии крупного государства без участия сухопутных сил. Иначе говоря, влияние новой формы развития СО и новых способов ведения вооруженной борьбы на формирование ВПО и МО в мире радикально изменилось[10]. Война для западной военной коалиции стала вполне приемлемой и допустимой акцией, а формирование МО в новом столетии шло под влиянием этой парадигмы[11].
Сложилась крайне опасная ситуация, когда субъективные решения отдельных политиков в военной области рассматриваются как допустимы меры для достижения политических целей. Аналогия в прошлом – очевидна. Именно такая ситуация сложилась, например, в мире, когда неожиданные военные успехи Германии и Гитлера 1938–1942 годов привели к радикально неправильной оценке ВПО. Как пишет автор фундаментальной работы генерал фон Типпельскирх, «В конце августа (1942 года – А.П.) в ставке Гитлера можно было слышать о том, что победа над Советским Союзом Для него стала второстепенным делом, которому он уже почти не уделяет внимание, и что сейчас его больше всего интересуют широкие планы захвата Среднего Востока»[12]. Разгром под Сталинградом стал сокрушительным политическим, а не только военным поражением Германии, изменившим не только ВПО в Европе, но и МО в мире.
Во многом МО в начале ХХI века повторяет эту ситуацию: субъективные представления о мощи США, Великобритании, Франции и Японии оказывают негативное влияние на процессы формирования новой международной реальности, нередко уводя политиков от адекватной оценки своих возможностей и влияния СО на формирование МО и ВПО.
Это, естественно, не могло ни отразиться на формировании конкретных сценариев развития ВПО и МО, которые достаточно быстро переходили из стадии преимущественно силовых в преимущественно военно-силовые в своем развитии. Таким образом, известная доминирующая сила влияния развития того или иного сценария МО на ВПО в мире на состояние СО, а также конкретных военных конфликтов и войн, усложнилась обратной тенденцией – влияния особенностей и характера войн и военных конфликтов, конкретные особенности развития СО и войн стали существенно влиять на состояние и развитие ВПО и МО. Это стало особенно видно на примере интервенции США и их союзников в Афганистане, где минимальное использование сухопутных ВС коалиции сопровождалось мощными усилиями по формированию «антитеррористического фронта», с одной стороны, и переносом акцентов на применение ССО и нанесение ударов ВТО, – с другой.
При этом нельзя конечно же говорить, что конкретные войны и их результаты, а, тем более, формирование СО в конкретном регионе не сказывались прежде на формировании ВПО и МО. Война в международных отношениях нередко оказывалась самостоятельным фактором. В принципе влияние развития СО, войн и военных конфликтов, как и средств (ВВСТ) и способов ведения войны на формирование ВПО и МО, всегда существовало и было сильным. Но именно в нашем веке произошло превращение войны в способность развитых государства быстро решать стратегические цели политики с её помощью. Войны против Югославии, Афганистана и Ирака занимали несколько недель, приобретая для тех, кто их начинал, политическую победу. Подобное прежде, например, в ХХ веке было возможно только в случае массированного применения ядерного оружия, когда отпадала необходимость в достижении промежуточных – оперативных и тактических – задач. «Война – это последствие американской глобализации: вместо консенсуса – дубина»[13].– очень точно сказал бывший сенатор ЕС Дж. Кьеза.
Другое последствие развития военной области в ХХ веке стало предсказуемость политических результатов войн. До XXI века, даже в войнах ХХ века в Корее и во Вьетнаме такой заданности получения результата не было потому, что война всегда носила традиционно непредсказуемый характер. По этому поводу еще К. фон Клаузевиц писал, что «Война является областью неопределенности; три четверти того, на чем должен производиться расчет всех военных действий, спрятано в облаках великой неопределенности…. Война есть область риска»[14]. Но в XXI веке развитие силовых военных и не военных силовых средств политики приобрело особенное значение, которое фактически гарантировало политический «позитивный» результат нападающему государству-члену западной коалиции. Даже в таких сложных случаях как война в Афганистане.
Иными словами, в ХХI веке в МО и ВПО сложилась такая ситуация, когда западная коалиция может обеспечить себе достижение политической победы практически над любым субъектом МО, исключая до определенного времени немногие страны, обладающие ОМУ, но и по отношению к ним могут быть использованы эффективные не военные силовые средства, разрушающие их суверенитет и национальную идентичность.
Так, среди не военных силовых средств и мер политики особенное (подчеркнуто приоритетное) значение приобрели такие средства разрушения национальной идентичности и подрыва национального суверенитета – информационные, политико-дипломатические, культурно-образовательные, научно-технологические. Кстати, когда США озаботились отражением вероятной ответной враждебной силовой реакцией террористов на военную экспедицию против талибов в Афганистане, в том же сентябре 2001 года, т. е. также формами военно-силового, преимущественно террористического, воздействия, то на первом месте в списке возможных целей в США были поставлены не военные объекты, а «символы американской культуры» – киностудии, парки развлечений, центральные узлы глобальных коммуникаций и т. д.[15]
Иными словами, силовые военные и силовые не военные средства политического влияния получили на Западе мощное развитие именно под воздействием политической установки на сохранение системы военно-политического и финансово-экономического доминирования США в мире, т. е. это стало политической установкой, «социальным заказом», а не случайной тенденцией в политике США и их союзников во втором десятилетии нового века[16].
С другой стороны, надо признать, что развитие ВВСТ и военного искусства в странах западной военно-политической коалиции превратило войну в реальный и эффективный инструмент внешней политики, т. е. вернуло влияние военной силы в международные отношения, которое было на какое-то время ослаблено с появлением военно-стратегического равновесия и модной политической риторикой последней трети прошлого века.
________________________________________
[1] Леер Генрих Антонович (1829-1904), профессор стратегии, в течение 30 лет – «главный выразитель русской теоретической мысли во всех областях военного искусства» (по словам А.А. Свечина).
[2] Свечин А.А. Идеализм Леера / В кн: Стратегия в трудах военных классиков. М.: Финансовый контроль, 2003, с. 559.
[3] Гудериан Гейнц. Воспоминания немецкого генерала. Танковые войска Германии во Второй мировой войне. 1939-1945. М.: Центрполиграф, 2020, с. 209.
[4] The National Military Strategy of the United States of America 2015. Wash., 2015, June, p. I.
[5] Новиков Я.В. Движение вверх / Сайт ЦВПИ, 28.08.2021 / http://eurasian-defence.ru/?q=analitika/dvizhenie-vverh
[6] Считается, например, что в 2019–2021 годах в мире существовало порядка 30 войн и военных конфликтов, а потери в некоторых локальных войнах, таких как в Ираке, Афганистане и Сирии превышали несколько сотен тысяч человек.
[7] Подберёзкин А.И., Мунтян М.А., Харкевич М.В. Долгосрочное прогнозирование сценариев развития военно-политической обстановки: аналит. доклад. М.: МГИМО-Университет, 2014, сс. 17–44.
[8] Ввод ОКСВ в Афганистан потребовал предварительного доукомплектования около 100 частей и организаций, призыв из запаса более 50 тыс. военнослужащих, развертывания управления 40-й армии, трех мотострелковых дивизий, отдельных бригад и мобилизации из народного хозяйства более 8 тысяч автомобилей. См.: Громов Б. Ограниченный контингент. М.: Яуза Контент, 2019, с. 87.
[9] За два месяца США фактически использовали только несколько сот специалистов ЦРУ и ССО, стратегическую авиацию и ВТО, а также огромное количество денег для подкупа оппозиции. См.: Тенет Дж. В центре шторма. Откровения экс-главы ЦРУ. М.: Эксмо, 2008, сс. 217–240.
[10] См. подробнее: Подберёзкин А.И. Политика стратегического сдерживания России в XXI веке. М.: ИД «Международные отношения», 2019, сс. 423–523.
[11] Подберёзкин А.И. Состояние и долгосрочные военно-политические перспективы развития России в ХХI веке. М.: Издательский дом «международные отношения», 2018. 1596 с.; Подберёзкин А.И., Жуков А.В. Оборона России и стратегическое сдерживание средств и способов стратегического нападения вероятного противника. Вестник МГИМО-Университет, 2018, № 6, сс. 141–168.
[12] Типпельскирх К. фон. История Второй мировой войны, Крушение. М.: Вече, 2020, с. 3.
[13] Кьеза Дж. Цугцванг для человечества. М.: Книжный мир, 2019, с. 4.
[14] Клаузевиц К. фон. Принципы веления войны. М.: Центрполиграф, 2020, с. 16.
[15] См.: Тенет Дж. В центре шторма. Откровения экс-главы ЦРУ. М.: Эксмо, 2008, с. 231.
[16] Этой проблеме я не раз уделял внимание в своих работах 2014–2021 года. См., например: Подберёзкин А.И. Роль США в формировании современной и будущей военно-политической обстановки: монография. М.: ИД «Международные отношения», сс. 110–135.
