Запах смоленых лыж преследует с детства. Впрочем, поначалу они не смолились. Были толстенные, солдатские с брезентовыми ремнями, заклепанными в стальные наконечники. Ремни охватывали детский башмак сзади. Закоченевшими пальцами просовывались через неподатливые ушки. Натягивались. И что есть мочи вдавливали носок в свирепо растопыревший свою стальную пасть капкан. То были полужесткие крепления. Предназначаемые, вообще-то, для гремучих солдатских кирзачей. С детскими же ногами эти спортивные устройства обращались немилосердно, пребольно выворачивая стопу, лишь только ты задумывал буровить носом рыхлые сугробы.
По воскресеньям лыжная Калуга устраивала массовое паломничество в Крутицы. Еще не было "космической" лестницы и самые отчаянные кидались на лыжах вниз от самого музея, дабы вдоволь набарахтаться, не начиная, собственно, еще и самого похода. "Крутицкая" лыжня брала отчет от домика лесничего и некогда соседствующего с ним зимнего вагончика-буфета. Всегда слыла одной из самых бойких в бору. Двухколейка. С широкой пешеходной тропой и массой впадающих в главную лыжную артерию притоков. Покоряться она начинала не сразу, а частями. В зависимости от возраста и мастерства покорителя.
Помню, в классе втором-третьем пределом мечтаний была развилка на смолокурне. Той, впрочем, уже лет семьдесят как след простыл, зато название осталось. А за одно с ним - и могучий коряжистый дуб, поджидающий крутицких паломников с примыкающего направления - от Заячье горы и Подзавалья. У смолокурни оба потока сливались в один могучий лыжный вал, и тот дружно катился до следующего ориентира - Солнечной полянки. Туда уже на тяжеленных солдатских снегоступах, да с бамбуковыми палками в руках, можно было добраться разве что к классу четвертому-пятому. Не раньше. Зато увиденное навсегда поражало воображение: ослепляющее мартовское солнце и мерно поворачивающиеся в его лучах, словно куры-гриль на вертеле, голые мужские торсы. И даже женские, в купальниках. Лыжный калужский люд впитывал здесь целебный ультрафиолет.
Затем крутицкий зимник решительно перерезал окружную автотрассу и окупался в еще более дремучий лес. Впрочем, заблудиться в нем было мудрено - сзади долго подзуживали снующие между Анненками и Силикатным самосвалы, спереди все более давала о себе знать железная киевская магистраль. До лыжной Мекки - взабравшейся на заснеженные бугры Крутиц - было еще с полчаса мерного поскрипывания "полужестко" схваченных ботинок. Несколько просек. Пара ЛЭП. Тройка замысловато выписанных на снегу заячьих автографов. Лихой поворот. Спуск. И вот он, на самой горе - калужский Инсбрук. Самый, судя по всему, народный и неофициальный стадион областного центра. Ни разу в сводках не поименованный. Никем не обустраиваемый. Не финансируемый. Не претендующий, к слову, ни на то, ни на другое, а тихо зимующий этаким снежным отшельником на живописных крутоярах, бескорыстно притягивающих к себе по выходным тысячи паломников.
Годы реформ прокатились и по калужской лыжне. Она изрядно опустела. Куда-то сразу же исчезли вечно торчащие из снега красные флажки - вдоль них по бору то и дело мотались школьники, студенты и прочий полуспортивный люд. Навсегда сгинул вагончик-буфет. Там по выходным разливали горяченный чай и продавали будерброды. Лыжный общепит пользовался невероятной популярностью у калужан, и главы семейств, как истинные добытчики, почитали за долг, сняв лыжи, втиснуться в сарай и побороться в честной борьбе за выгодное место перед прилавком. Самые удачливые вырывались из малюсенькой чайханы с кружками кипятка и кусками белого хлеба с тремя колесиками Краковской на верху. Проголодавшееся семейство тут же на бревнах устраивало радостный пикник. Затем выстраивалось в очередь, дабы прокатиться с главной горки у лесничества. После третьего падения главы семейства еще раз обходило кругом чайхану, отряхало извалявшихся в снегу малышей и разгоряченное и счастливое отправлялось вон из бора.
Потом появился пластик. И коньковый ход. Классические лыжные узкоколейки все чаще стали разрисовываться ровной "елочной" насечкой. Вход пошли лесные дорожки - по ним "коньковое" скольжение было особенно стремительным и красивым. Но "елочка" оставалась уделом профессионалов. Или полупрофессионалов. Или просто - не терпящей былой лыжной размеренности молодежи. Та взялась, было, теснить лыжных "стариков" из заснеженных просек, но в последние годы силы выровнялись. Калужский бор вновь наполнился самой разнообразной лыжной публикой: старой и молодой, респектабельной (на дорогущих "фишерах") и не очень (на тех еще "сортвалах", что продавали в главном спортивном магазине на Ленина,30 всего-то по 27 рублей 90 копеек за пару).
И нынешней зимой калужский бор, похоже, окончательно вернул себе утраченную, было, славу лучшего зимнего курорта области. Ни пионерские лагеря, переделанные в фешенебельные лыжные заимки, ни сноуборды, ни снегоходные "Ямахи", ни специально подгадываемый к 23 февраля автомобильный мордобой на яченских брегах - ничто уж, видно, не в силах сладить с по-стариковски теплым на прием и абсолютно бескорыстным на тысячи природных милостей - калужским сосноградом. Его морозно-смолистый дух еще повскружит головы новым армиям румяных ходоков и опьяненных накрепко (обычно - на всю жизнь) привяжет к себе тонюсенькими ленточками белоснежных лыжных троп.
Алексей Мельников.
