"Even if your finances sing romances"
(Даже, если ваши финансы поют романсы).
Автор неизвестен.
Моя научная деятельность началась в 1968 году, с поступлением в аспирантуру. Исследования в студенческий период вроде бы и не в счет. Хотя… так, на минуточку, в работе, написанной на втором курсе, вступил в полемику с П.П. Семеновым-Тян-Шанским по поводу причин резкого снижения объемов промышленного производства на Урале после реформы 1861 года. Занятная, доложу я вам, тема.
Итак, в науке я более полувека. Много лет исследовал проблемы организации и финансирования фундаментальных научных исследований.
Что получилось в итоге?
Сложилось понимание того, что развитие фундаментальной (ее еще иногда называют «чистой») науки идет под влиянием двух групп факторов. Первая – внутренняя логика исследовательской деятельности, вторая – общественная рефлексия. И, кроме того, между научными направлениями существует жесткая конкуренция за необходимые для их развития ресурсы.
Основной довод борцов с попытками изменить существующую систему распределения средств, выделяемых на науку, сводится к тому, что чиновники наукой управлять не могут. Описывается эта ситуация так: «…решать, кому заниматься когомологиями, кому кобордизмами, а кому -- решать уравнения Максвелла - будут "Степанычи" (т.е. единоросы с мигалками), считающие себя богами и не понимающими ни бельмеса в самих когомологиях и уравнениях Максвелла» (это - случайно выбранное, типичное в Интернете).
А ученые? Те, которые понимают более бельмеса – они могут?
Спросите любого научного руководителя, что надо изменить в области финансирования науки?
Ответ известен – денег мало. Дайте больше – покажем результат.
Когда речь идет о фундаментальной науке (предположим, сюда войдет только то, что наукой действительно является), то коренным вопросом управления становится объективизация способа распределения средств между направлениями научного поиска. Ситуация везде одна и та же: вне зависимости от величины выделяемой суммы, потребности всегда её превосходят.
Именно поэтому постоянно идут разговоры о необходимости «концентрации средств на ведущих, наиболее перспективных направлениях».
Возраст этой проблемы – желания сконцентрировать средства - примерно равен возрасту науки. Сам по себе выбор научных приоритетов значительно сложнее любой(!) научной задачи, поскольку предполагает знание будущего, предвидение того, что даст значительный результат среди всех возможных, а что – нет. А ведь это не только предсказание никому сегодня неведомых результатов поиска, но и реакции на них отечественной и мировой научной общественности.
Что бы там ни говорили о неизбежности превращения плода фундаментального исследования в основу для создания новых изделий и технологий, главным осязаемым результатом чистой науки в период жизни тех, кто ее двигает вперед является престиж. Ученые работают только и исключительно на престиж: и свой, и страны, которая их работу организовала и профинансировала. Именно научный престиж является главным стимулом к развитию фундаментальной науки в мире и только в неопределенно далекой перспективе может появиться возможность применения результатов фундаментальных исследований сначала в прикладных науках, затем в опытно-конструкторских разработках, и уж после всего этого - в промышленности.
Хотя, касалось бы – чего проще? Измерьте уже достигнутые результаты, которые выдают разные направления, и тому, кто впереди по этому показателю и давайте денег на исследования досыта.
Измерение консеквенции фундаментальных исследований еще одна глобальная научная проблема. Она не решена. Но результаты чистой науки, тем ни менее, сегодня измеряют. Меряют, хотя и знают, что делают это из рук вон плохо. Если сопоставить уровень результата современного фундаментального исследования с интеллектуальным наполнением способа его количественной оценки, то ближайшей аналогией будет попытка оценки качества человеческого ума с помощью рулетки, измеряющей размер головы.
Так как же все же решаются неразрешимые задачи распределения средств между научными коллективами?
Начнем с традиций.
Есть сложившееся по факту, устоявшееся распределение бюджета. Условно – доля физики в общем объеме финансирования науки стабильно составляет А% и надо произойти чему-то весьма существенному, чтобы она сдвинулась в ту или иную сторону. Подобные «традиции» работают и при дележе средств внутри академических институтов. В любой научной организации есть постоянные затраты: на содержание экспериментальных установок, оплату деятельности подразделений, занятых изготовлением техники эксперимента, платежи за электроэнергию, воду, тепло, информационное обслуживание и т.д. Поэтому доля средств, в отношении которых у руководства есть некая «свобода воли» - незначительна. Погоды она, как правило, не делает.
Конечно, в любом научном учреждении, включая Академию наук, существует некий негласный консенсус – более-менее понятно: кто чем занят и кто чего на самом деле стоит. Но распределение средств это тоже консенсус. И если ты заявишь во всеуслышание, что институт, возглавляемый академиком X, уже четверть века занят очевидной хренью, то это совсем не значит, что ты получить дополнительное финансирование. Скорее, ты, как нарушитель неписаного закона «Полной научной политкорректности», получишь в награду за честность финансовую дулю.
При этом, у тех, кто находится в «холодном простое» есть свои железобетонные доводы. Они, например, говорят: а вы помните в какой состоянии находилась оптика до того, как появились Прохоров и Басов? Вот, то-то и оно. Никто не знает, где будет прорыв.
И вот это одинаково не знают и ученые, и чиновники. Так устроен мир науки.
Активно бороться за дополнительное финансирование в существующих уже не одно десятилетие условиях, могут немногие и только с полными руками козырей, как правило не имеющих к науке прямого отношения.
В советские времена непревзойденным мастером бюджетной пробиваемости был руководитель Лаборатории Ядерных реакций Объединенного Института ядерных исследований Г.Н. Флеров. Он неизменно получал «зеленый свет» для финансовых вливаний. Причина этого была в том, что научное направление своей Лаборатории - синтез трансурановых элементов - Георгий Николаевич представлял высшему руководству страны, как существенный элемент соревнования между СССР и США.
Директора других Лабораторий ОИЯИ завидовали Флерову черной завистью, говорили между собой, что трансураны, никакая не физика. Тем более, что первооткрыватель синтеза трансурановых элементом, американский ученый Гленн Сиборг получил Нобелевскую премию не по физике, а по химии. Но кому и что говорят эти тонкости?
В битве за финансирование существовали (существуют) и иные элегантные приемы.
После войны И.В. Курчатов предложил Сталину проект строительства ускорителя - синхрофазотрона, в качестве элемента программы создания атомной бомбы. «Борода» (так называли Курчатова коллеги) конечно знал, что блефует, как понимал и то, что на «чистую» науку денег не дадут.
О пуске ускорителя (1949г.) на совещании у Сталина докладывал Венедикт Петрович Джелепов - будущий руководитель Лаборатории Ядерных проблем ОИЯИ. Вождь внимательно выслушал все, что говорилось о мегаэлектронвольтах и их количестве, и в конце задал вопрос: «А где же бомба?». Возможно, что это был один из тех редчайших случаев, когда те, кто так крупно рисковали, пили шампанское. (Эту историю мне рассказывал заместитель В.П. Джелепова по науке Лев Иосифович Лапидус)
Следует признать, что советская фундаментальная наука (а физика — особенно) привыкла существовать в атмосфере противостояния. Она быстро росла и активно развивалась там, где чувствовался запах оружейного масла. Денег тогда на нее не жалели и не считали.
Время изменилось.
Старые стимулы сносились.
Сегодня наука России переживает примерно то же, что и российский театр: переход от репертуарного состояния к антрепризе. Период тяжелый, сложный. Ученые хотят и того – сохранения старых схем гарантированного распределения средств, и другого – грантового финансирования.
В заключении, рискну высказать свою позицию: в условиях высшей степени неопределенности распределением финансов на фундаментальную науку должен управлять профессиональный менеджер.
Почему?
А потому, что он в сложившихся условиях может быть максимально беспристрастен.
Мнение пристрастного научного сообщества крайне важно и должно учитываться, но надо понимать, что оно не является истиной в последней инстанции.
