2 ноября исполнилась вторая годовщина со дня блаженной кончины приснопамятного митрополита Иоанна (Снычева). При жизни Владыки все мы знали его как пламенного трибуна, бесстрашно обличавшего наши общественные язвы, последовательно боровшегося за дело русского духовного возрождения, смело противостоявшего темным силам современных русоненавистников и богоборцев.
Однако до сих пор мы почти ничего не знаем о его личной жизни. Сам он всячески уклонялся от подобных вопросов, считая их праздными, малозначимыми. Но в дни своего Ангела (дни памяти апостола Иоанна Богослова) или, реже, в другие благословенные часы он мог поделиться со своими духовными чадами воспоминаниями о детстве и юности... Причем, рассказы старца были равно занимательны и назидательны, ибо все они в конечном итоге повествовали о его пути ко Христу.
Благодарные слушатели митрополита, возвратясь домой, старались записать услышанное как можно подробнее. Благодаря им мы и узнали о приснопамятном Владыке то личное, сокровенное, что он хранил в своем сердце... Вот один из его рассказов.
ПРЕПОБЕДИ СВОЙ СТРАХ
ИОАНН, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский
Родился я, как рассказывала мне мама, мертвым. Несколько часов не было во мне ни дыхания, ни звука, и только усиленные окрики моей родительницы произвели внутри моего организма дыхание и жизнь. Село, где я появился на свет Божий, называлось Ново-Маячка Каховского района Николаевской губернии (ныне Херсонская область). Его мне не пришлось увидеть, и я до сего дня не имею о нем ни малейшего представления.
Вскоре после моего рождения родители переехали в свое родное село Спасское (в народе его называли Осминка), расположенное в восьми верстах - на юго-восток - от города Сорочинска. Его дома были размещены на склонах оврага, в низовьях которого протекал небольшой ручей, питаемый, очевидно, родниками и дождевыми водами. На левой стороне оврага возвышался храм во имя святителя Николая. Всего домов было около четырехсот. Село утопало в зелени садов. Здесь протекали первые годы детства.
Из тех ранних лет я помню два случая. Первый - как мы, сняв рубахи, играли там, где веяли хлеб, и я сильно засорил глаз, так как детское любопытство заставляло как можно ближе подобраться к машине-веялке, чтобы дотронуться до нее. Второй случай - как мы с ребятами бегали по селу, воображая себя "героями", и в то время, как я находился в восторженном состоянии, неожиданно появилась похоронная процессия. Впереди шел священник, а за ним несли маленький гробик. Хоронили младенца. Оставив шалости, я стал наблюдать за процессией, которая направилась к храму. Это событие оставило неизгладимый след в моей памяти до сего дня...
В 30-е годы мы всем семейством переехали в Сорочинск. Мне шел четвертый год... В 1933 году наступил голод. Чтобы не умереть, мы с братьями собирали щавель, зеленые капустные листья и делали из них лепешки. Весною ловили сусликов, жареное мясо которых служило самым дорогим блюдом. Мясо суслика вкусное, только немного пахнет чесноком. Летом ловили рыбку. Рыбалка была милостью Божией. Она давала возможность до некоторой степени заменять хлеб и поддерживать свое здоровье. Голод усиливался, и родители решили переехать к родным на Украину.
Первоначально поселились у сестры моей матери. Началась новая страница моего детства. Мне было шесть лет. Помню, как однажды я принес родителям охапку соломы и очень радовался, что в какой-то мере оказал им помощь.
Семья наша состояла из семи человек. Мы перешли на квартиру. Наступала зима. За топливом (сушняком) ездили на санках. На Рождество с братиками ходили по домам и славили Христа. Благодатные были минуты...
С наступлением весны мы приобрели свой домик. Господь благословил хлопоты родителей, хотя от нищеты мы избавлены не были. Чтобы утолить голод, я часто уходил из дома с сумой за плечами и с протянутой рукой обходил улицы города, прося куски хлеба. Одни люди отзывались на горе, а другие отворачивали лица и гнали меня, как бродячего пса.
Однажды я зашел в магазин, где продавали пряности, и стал просить у покупателей милостыню. Вдруг один человек взял меня за шиворот и принялся обвинять в воровстве, к которому я был непричастен. Я плакал, просил отпустить, окружающие пытались защитить меня, но ничего не помогло, и через несколько минут я был брошен на произвол судьбы в отделение милиции. Я очень переволновался, особенно думая о родителях. Потом, воспользовавшись удобным моментом, когда на меня не обращали внимания, вышел во двор, шмыгнул в ворота и убежал.
Голод вновь погнал меня за подаянием. Я зашел в столовую в надежде, что мне там что-то достанется. Помню, с какой завистью смотрел я на лакомившихся вкусными блюдами и с какой жадностью утолял голод крохами, оставшимися от обедавших. Только ночью я добрался до дома...
С годами я стал заниматься шалостями. Однажды чуть не устроил пожар, разведя огонь внутри шалаша в стоге сена... Однако в то же время появились и первые проблески веры. Помню, как я с другом Ваней (кажется, на Пасху) ходил в церковь. Неизгладимое впечатление оставило в сердце внутреннее благолепие храма.
В ту пору мои обязанности по дому заключались в том, чтобы утром выгнать корову и пасти ее до вечера. Однажды, воротясь с пастбища, я увидел, что наш дом пуст, в нем никого и ничего нет. Я недоумевал, что могло случиться. Соседи сказали, что дом наш продан, что родители погрузили вещи на машину и уехали, оставив меня одного. От мысли, что я брошен, горькие слезы полились из глаз. Так я плакал и, наверное, не утешился бы, если бы не пришел отец, который отлучился, чтобы оформить документы. Мама с братьями уехала в Херсон, а за ними тронулись в путь и мы. Мне было около семи лет. Шли пешком, но какой из меня был пешеход! Затем какая-то проезжавшая машина захватила нас, и мы добрались до Херсона. Там вся семья погрузилась в вагон, и мы направились обратно в Сорочинск. Помню, что дорогой, пока мы спали, у отца вытащили из кармана деньги...
В Сорочинске мы жили с 1935-го по 1944 год. Родители сняли квартиру, устроились на работу.
Как-то осенью целой группой мальчишек, среди которых были и мои братья, мы отправились на колхозные бахчи. Их охранял старичок-калека, поэтому опасения быть пойманными нас не волновали. Шли уверенно, но на всякий случай договорились, что если кого поймают и спросят, где он живет, то отвечать нужно так: "Мы живем на улице Тру-ля-ля, а дом наш три нуля".
Бахчи раскинулись на небольшой возвышенности за железнодорожным полотном. Сторож сидел в шалаше. Не задумываясь, мы принялись за "дело". Мешки наши быстро заполнялись арбузами и дынями. Мы уже собирались уходить, как вдруг кто-то из колхозников затрубил тревогу, и двое молодых парней с длинными кнутами погнались за нами. Мы пустились бежать что есть духу, но я стал заметно отставать. Мысль оказаться пойманным приводила меня в ужас. Я уже слышал щелканье кнутов в воздухе и, выбившись из сил, остановился. Парни спросили меня, где я живу. Я ответил, как было условлено, но их такой ответ не устраивал. Взяв за руку, колхозники повели меня в стан. По дороге велели сорвать несколько дынь и нести с собой.
Я изнемогал от страха, размышляя, что со мной теперь будет, но покорно шел. В стане мне велели сесть. "Вот сейчас съешь дыню, и мы тебя убьем, - стращали колхозники. - Бей по ней кулаком, все равно умирать!" "Э-э, - подумал я, - будь что будет", - и ударил кулачком по дыне. Но та не треснула. "Бей еще!" - кричали мужики. Я ударил вновь, но опять ничего не вышло, "Ну и силенка у тебя", - смеясь, сказал один из колхозников, и его могучий кулак опустился на дыню, расколов ее на части. Все ели вкусную мякоть, а я недоумевал, что же со мной сделают. Но, вопреки всем моим страхам, колхозники сорвали для меня несколько дынь и, накормив, проводили домой, Вот было радости!
Через год я поступил в первый класс. Учился прилежно, и в табелях стояли хорошие отметки. Семь классов окончил полностью, в 1942 году. Кроме учебы занимался домашними делами: мы с братьями ухаживали за огородом, косили траву, ходили в лес за дровами, месили навоз для кизяков. Воду для них приходилось носить из пруда, и работа с кизяками была очень утомительна. В юношеские годы я увлекался кинематографом и иногда, оставив домашние дела, потихоньку удирал из дома, чтобы посмотреть фильм. А по возвращении меня ожидала горячая порка, и рубцы от ремня или хорошей хворостины долго красовались на моем теле. Было у меня еще увлечение голубями, но уличные мальчишки их расхитили, а новых я заводить не стал...
При всех юношеских шалостях и возрастных недостатках у меня все чаще появлялись мысли о вечности. Однажды, лежа на нарах в своем доме, я размышлял о смерти и о совершенном уничтожении моего "я" Когда я пытался представить себя не существующим, на меня находил такой страх, что я приходил в отчаяние и горько плакал. Тайна будущей жизни мучила меня. Я не мог примириться с мыслью о небытии.
Однажды мы с ребятами поймали суслика и посадили его в ведро. Шли по полям и долинам, природа чудная! Решили разжечь костер. Один парень (его звали Николай) решил позабавиться и бросил суслика в огонь. Бедный зверек извивался и пытался бежать, но жестокосердный юноша вновь толкал его в костер. Так суслик и сгорел. Но за этот поступок в тот же вечер постигла его кара Божия: опрокинув на себя лампу, Николай загорелся сам. У него обгорела вся грудь и руки. Целый месяц лежал в больнице. Едва спасли от смерти...
После седьмого класса я поступил в индустриальный техникум. Я хотел быть электротехником, но вакантные места были заняты, и пришлось определиться на отделение техников-строителей. Это было в Орске.
Едва я начал учиться, как; возникли трудности. За неуспеваемость по русскому языку (в небольшом диктанте я умудрился сделать тридцать с лишним ошибок) я был лишен стипендии, и пришлось существовать на свои средства, которых, конечно же, не хватало. Приходилось голодать, а голод толкал на преступления: после занятий я отправлялся на рынок и брал из корзин торговцев фруктину или овощ. Положение становилось невыносимо тяжелым.
Голод заглушает страх. Голод может заставить сделаться вором или нищим. Устрашившись этого, я решил оставить учебу и вернулся в Сорочинск, к родителям. Там мне не оставалось ничего другого, как заниматься по дому. Такая жизнь приводила к рассеянности и праздности. Внутри сердца появлялась пустота, которая угнетала все больше и больше.
Наступила весна, а с ней - Пасха, В тот светлый день верующие старушки Сорочинска собрались в доме одного семейства. Туда же с другом Николаем (который чуть не сгорел) отправился и я. В переднем углу висела икона с изображением Христа Спасителя. Ах, какие благодатные чувства были во мне тогда!
Начали читать Деяния апостолов. Одна старушка предложила почитать мне. Душа моя раздваивалась. Один помысел твердил: "Зачем ты будешь читать, неужели тебе не стыдно, ведь ты молодой!" А другой, наоборот, внушал: "Препобеди свой страх, почитай, этим ты сделаешь доброе дело". От последнего помысла было тепло и радостно, и я приступил к чтению. Как я читал, не помню, но читал со страхом.
В двенадцать ночи началась заутреня. Пели дружно. Люди в любви и радости приветствовали друг друга и расходились по домам. Так огонек веры впервые зажегся в моей душе.
С тех пор во мне стало появляться желание читать Евангелие, и я читал, хотя мало что тогда понимал. Прочитал и Откровение Иоанна Богослова - таинственную книгу, но в голове тогда мало что осталось...
В то время я еще чувствовал себя кавалером и считал необходимым посещать танцплощадку. Танцевать я не умел, но тем не менее приходил туда, и уже само присутствие как бы делало меня в собственных глазах взрослым человеком.
19 июля старого стиля вечером, накануне праздника пророка Илии, я по привычке отправился в городской садик на танцплощадку. Перелез через небольшую ограду в потаенном месте и уселся на лавочке. Воздух был чистый, и сидеть было приятно. И тут со мной произошло нечто необыкновенное.
Когда я пристально смотрел на танцующих и любовался их плавными движениями, неожиданно почувствовал, что с моих глаз как будто бы спала пелена, мешавшая зрению, и пред моими очами открылась ужасная картина. Я увидел, что вместо людей танцуют какие-то черные, отвратительные существа, покрытые шерстью. Вид их был настолько безобразен, что вызвал во мне отвращение и внутренний страх. Недолго раздумывая, я тем же путем, которым попал на танцплощадку, удалился с места ужаса. По небу плыли свинцовые тучи, сверкала молния, и раздавались раскаты грома, Больше на танцплощадку я не возвращался.
Начался новый период в моей жизни, С этого дня душа моя наполнилась необычайной радостию. Ничто земное уже не интересовало меня, я весь был устремлен в горнее. Бросил юношеские шалости, порвал с друзьями и заключился весь в Боге. Мне теперь хотелось читать духовную литературу и молиться. Но так как я не имел книг, то некоторое время горел лишь внутренним огнем.
Одна старушка дала мне молитвослов, другая - "Жития святых". Уже с тайной жадностью прочитывал я каждую страницу душеполезных книг, и в душе зарождались благие чувства и намерения. Тогда же я услышал, что в наш город приехал священник, который тайно совершает службы. Это было в 1943 году, в начале мая. На его богослужениях я не присутствовал, но этот момент приближался.
Под какой-то праздник богомольцы вновь собрались в доме одной старушки. Ожидали батюшку. Мама - Матрена Семеновна - тоже пошла туда, а с нею и я, чувствуя себя счастливым. Когда наступила ночь, приехал батюшка. Мое присутствие поначалу смутило его. Не тайный ли я агент? - думал он. Молились всю ночь. С непривычки мне было тяжело.
Когда я подходил ко кресту, батюшка спросил: "Чей ты будешь?" Я ответил: "Я раб Божий". На этом допрос и кончился. Так я стал прихожанином домовой церкви.
В следующий праздник я впервые исповедовался и причастился Святых Христовых Тайн. Подружился с батюшкой и вел с ним духовные беседы. На священника я смотрел как на ангела, с благоговейным страхом. Для меня он был святым человеком.
Дома я по-прежнему занимался по хозяйству, но также рисовал иконы, читал духовную литературу. Особое впечатление произвела на меня книга об Ангеле-хранителе, я стал чувствовать его близость к себе. Поражало, какую заботу проявляет он о человеке! Помню, однажды во сне кто-то начал давить на меня, приговаривая: "Не читай Евангелие..." Я прочитал молитву "Да воскреснет Бог...", - и ужасы исчезли.
Первый год во время молитвы мне постоянно хотелось спать, и я боролся с собой. В то время я встретился с матушкой Февронией [Старица, которая в дни юности Владыки учила его вере, а потом, после смерти митрополита Мануила, была у него духовной дочерью. Владыка часто приводил в пример своим духовным чадам ее безграничное смирение и детскую простоту сердца. Когда Фекпуша, какиначе называли м.Февронию, стала немощной, он взял ее к себе в архиерейский дом и окормлял не только духовно, но и материально] и везде старался с ней бывать. Подружился я и с дедушкой Никифором, у которого была чуткая, возвышенная душа, и молился он всегда со слезами. С ними мы беседовали на духовные темы.
Дома произошли изменения. Отца направили на завод в Магнитогорск, а братья: Александр, Виктор и Василий, - ушли в армию. Остались мы с мамой и младшим братом Петром. Пришлось увеличить свою помощь по дому.
Укреплением в вере служили мне различные случаи призвания Господом людей к покаянию и чудесные Его вразумления. Я горел пламенной любовью ко Господу, хотя случались и минуты испытаний.
Как-то после всенощной я пришел домой, а мама с матушкой Февронией ушла на поминки по случаю смерти маленькой крестницы матушки. Я с братиком остался один. Петя лег спать. Через некоторое время, не помолившись, лег и я и крепко заснул. Но часа через два я проснулся и - о. ужас! - почувствовал, что у меня в сердце чего-то не хватает. Я потерял всякую радость и, более того, смысл самой жизни. Какая-то невидимая, но ощутимая черная тень опутала меня с ног до головы.
Я почувствовал в сердце и в уме отсутствие Бога. Появилось убийственное сомнение и безотрадность. Передать это состояние словами трудно... Я бросился в передний угол и стал перелистывать Евангелие и Псалтирь, желая найти в Священных книгах поддержку и ответ на свои сомнения: а есть ли Бог?
Моя вера была в крайней опасности. Я встал на колени, бил себя в грудь, горько плача и вопия к Господу о помощи. Но несмотря на это, я словно погружался в бездну, и какой-то отвратительный голос внушал мне: "Все равно ты погибнешь". Однако я продолжал плакать и молиться. Сколько прошло времени, не помню, но вдруг я почувствовал, что смрадная тень стала отступать, и я вновь ощутил в душе мир и облегчение. Вскоре пришла мама, и я заснул.
Рано утром я побежал к батюшке и поведал ему о случившемся. Он успокоил меня и сказал, что это было искушение от врага. Я был похож на город после погрома. Такое состояние продолжалось недели две. Легче становилось, только когда я заострял внимание на милостях Божиих. Я еще больше углубился в чтение святоотеческих книг.
В Сорочинске жила Пашенька юродивая, и я направил свои стопы к ней. Иносказаниями она предсказала мне быстрый отъезд в армию, духовное звание и время окончания войны.
В октябре 1944 года меня призвали в армию. Я успешно прошел комиссию, был зачислен в одну из частей Советской Армии и ожидал повестку на отправку. Ее принесли поздно ночью, и я стал готовиться к отъезду, собирая необходимые вещи. Не забыл зайти и к батюшке. Он с радостию напутствовал меня Святыми Тайнами.
Тут случилось чудо. Когда священник подносил Святое Тело и Кровь Христовы, я испытал необычайную радость, от которой едва переводил дыхание. Священника я не видел, но чувствовал, что какое-то таинственное существо (кажется мне, что это была Великомученица Варвара) приблизилось и вложило в мои уста Причастие. Чувство необычайной сладости увеличивалось в моем сердце,- и в нем воцарился неземной мир. Таинственное существо удалилось, и я снова увидел священника.
Батюшка благословил меня небольшой иконочкой с изображением Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Я отправился в путь в сопровождении мамы и некоторых родственников. Причастие очень утешало меня. Подошли к военкомату, но двери оказались заперты. На наш стук вышел дежурный и объявил, что никаких допризывников здесь не было и ему ничего не известно. Тогда мы отправились к школе N 6, где проходил осмотр, но и там никого не оказалось. Пошли на вокзал-тоже пусто. Мы подумали, что с повесткой кто-то злостно пошутил, и вернулись домой. Но дня через три, когда я вернулся после литургии домой, вдруг явились шесть крепких парней и под конвоем повели меня в военкомат.
Первым вопросом военного комиссара было: "Почему Вы не явились к отправке?" Напрасно я пытался что-то объяснить - он показал мою подпись в списке отправляющихся, которая, конечно, была подделана, и обвинил в дезертирстве. "Ты что, попом захотел сделаться? - говорил он. - В армии не хочешь служить?!" Комиссар вызвал милицию, и со скрещенными позади руками меня увели. Брат, который сопровождал меня, оповестил о случившемся маму и батюшку. Сначала меня поместили в одиночную камеру - в холодный подвал, но потом передумали и перевели в общую. Там уже сидели три парня, посаженные за кражу. Я прошел в глубь камеры, присел в уголочке, уткнувшись лицом в колени, и стал просить Бога о защите. Камера огласилась матерной руганью. Мои соседи стали проявлять ко мне явный интерес, расспрашивая, по какой причине я сюда попал, и утешая, что скоро мое дело выяснится и меня выпустят.
Прошла ночь. С наступлением дня возобновились крики, свист, ругань, пляски. Иногда узники утомлялись и притихали, усевшись на корточки и просто разговаривая, затрагивая даже вопросы веры. Старший, лет сорока пяти, рассказал, как, попав в плен и желая удостовериться в существовании Бога, сказал сам себе: если от удара его ручные часы не разобьются, то Бог есть. Ударил - часы продолжали ходить. Однако под воздействием разных обстоятельств он превратился в атеиста.
Потом внимание арестованных привлекли мои валенки. Сокамерники были одеты для зимы слишком легко и явно хотели их присвоить. Они стали угрожать расправой, если я не отдам их. Я читал "Живый в помощи" и не знаю, что было бы дальше, но вдруг волчок камеры приоткрылся, и мой троюродный дядя, работавший в милиции, просунул в щель портфель с хлебом: "На, Ваня". Я поблагодарил за передачу и разделил приношение, так что на мою долю пришлась маленькая часть хлебушка.
Вскоре меня вывели на допрос. "Почему ты не хочешь служить Родине?" Я ответил, что никогда не отказывался от служения и теперь согласен идти на защиту Отечества. Пытался объяснить, что происшедшее - просто стечение обстоятельств. Не знаю, что мне помогло тогда: мои ли уверения, или молитвы ближних. За меня, помимо других, хлопотала Анисья Дементьевна - чудесная женщина, и все злые замыслы были прекращены доводами благоразумных людей.
Меня отправили поездом в направлении Куйбышева. Мой сопровождающий был человеком коммерческим. В Куйбышеве он привел меня к своим родственникам, а сам удалился по торговым делам. Я постоянно молился.
В канун праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы я попросил хозяйку, которая оказалась женщиной верующей, сопроводить меня ко всенощной. Она с радостью согласилась. На другой день я посетил храм уже один. После того, как народ после службы разошелся, я встал на колени перед образом Божией Матери "Умягчение злых сердец" и, рыдая, долго умолял Ее защитить меня от недобрых людей и возвратить домой для духовного делания. Я дал обещание Заступнице Небесной, что если вернусь домой, то не буду пить вина, вкушать мяса и стану читать за молитвами два акафиста - Спасителю и Божией Матери.
Далее мы продолжили путь до Уфы. В Куйбышеве мой проводник приобрел несколько килограммов чая и стремился попасть на рынок, чтобы продать его. В связи с этим его забрали в милицию. Я переживал и молился. Поскольку он (сопровождающий) был человек военный и не подлежал гражданскому суду, то его перевели в военную комендатуру. Там выяснилось, что у него был какой-то секретный пакет, и нас отпустили. Глубокой ночью мы прибыли на станцию Алкино, куда я имел направление от военкомата.
В распределительном пункте я спал на нарах. Вставал рано, исполнял утреннее молитвенное правило с чтением псалмов из небольшой псалтири и совершал прогулку вокруг казармы. Особых правил военной дисциплины там не существовало. О том, что я молился, начальники знали, но относились ко мне с уважением. Вскоре мне выдали новое обмундирование и отправили в 36-й стрелковый полк. Началась новая жизнь в армии.
Трудно было привыкать к строгой военной дисциплине. Тут и там выявлялись мои недостатки - то ремень не затянешь как надо, то обмотки неправильно замотаешь... Рано утром мы выходили в поле на военные занятия. Морозы тогда были жгучие.
Был Филиппов пост, и я сохранял воздержание в пище, вкушая только хлеб с сахаром и чай. Перед едой молился открыто, никого не стесняясь. Об этом было доложено начальнику воинской части, который не замедлил вызвать меня на беседу. Он задал ряд вопросов. Спросил, как бы я мог доказать веру в загробный мир. Я, долго не задумываясь, предложил отрубить мне голову. Он засмеялся и сказал: "Нет, погоди, ты еще сам будешь головы немцам рубить!" Расстались мы хорошо, и до времени никто меня за мои убеждения не притеснял. Я же молился святителю Николаю, жалуясь ему на то, как мне трудно среди неверующих, и просил со временем вернуть меня к мирной жизни.
В те дни мне приснился странный, как мне поначалу показалось, сон. Вижу, будто входит ко мне матушка Феврония, а с нею неизвестная Жена [По своему глубочайшему смирению Владыка не решался вслух назвать Ту, Которая ему явилась, Богородицей]. Вдруг Неизвестная обращается к врачам и строго говорит: "А его вы мне отпустите!" И я проснулся.
Проходили дни за днями. Я по-прежнему маршировал в строю, занимался военной тактикой. Однажды мы пошли в поход. У меня размоталась обмотка, и я без разрешения командира вышел из строя. В наказание за это мне дали наряд - назначили выскрести грязь и добела вымыть полы в землянке сорока метров в длину и двух в ширину. Я честно старался отработать, но как мне было тяжело!
От переутомления поднялась температура, и я попал в санчасть. Там я тоже режима не менял, продолжая во время болезни поститься и молиться. Но, к несчастью, моим лечащим врачом оказалась еврейка. Кто-то ей открыл, что я придерживаюсь христианского поста, и она в бешенстве стала поносить меня: "Что это ты вздумал поститься! Не хочешь служить в армии?! Ну хорошо же, мы с тобой быстро разделаемся! Сошлем тебя и твоих родителей в такие места, которые тебе и не снились!" Наговорив кучу угроз, она удалилась.
Кто может вообразить мою боль и внутреннюю скорбь! Как будто ураган пронесся над моим бедным сердцем, разрушив все добрые строения. Мысль о том, что я могу быть сослан как изменник Родины и что родители мои будут подвергнуты той же участи, угнетала и ужасала меня. В этой скорби и в слезах я заснул.
И вижу чудесный сон: будто бы я нахожусь в поле, и какое-то таинственное невидимое Существо вложило мне в правую руку семя. Я взмахнул рукой и одним мановением засеял все поле. Во мгновение ока семя проросло, распустило листочки и плети, расцвело и принесло плоды. Плоды эти были наподобие арбузов и во множестве лежали на земле. Я стал осматривать их зрелость, но они были еще зелеными.
Просматривая, я все дальше и дальше уходил вглубь, и когда дошел до середины поля, то увидел, что небольшая его часть, саженей примерно в восемь, вспахана, но не засеяна. На пашне лежал большой деревянный Крест. Я подошел и поднял его. Крест был выше моей головы. Я взглянул на него снизу вверх, и в это мгновение какой-то светлый луч прошел через мою голову и достиг самого сердца, отчего на душе стало светло и радостно. Внутренний голос возвестил мне, что это Крест Господень. Тогда я приподнял его, взвалил на плечо и понес.
В это время на небе появились черные тучи, и тьма накрыла землю. Засверкала молния, раздались удары грома. "Уу-у, ууу-ууу!" - гремело и выло вокруг, а я продолжал идти. Через некоторое время тучи стали рассеиваться. Когда я приблизился к краю поля, меня с левой стороны то орошал дождь, то освещало солнце - попеременно. Сойдя с поля, я ступил прямо в грязь и пошел по ней в родное село. Там я сложил у своих ног Крест, который уже был похож на длинное бревно с поперечной перекладиной. Меня встретила матушка Феврония и сказала: "Я знаю, кто ты, ты - юродивый". Я проснулся.
Ясность сновидения была поразительной. Я стал рассуждать. Крест - это страдания. Значит, нужно ждать скорбей. Но сами события, происходившие во сне, были мне непонятны и приводили в недоумение. Я рассказал о сне лежащему близ меня больному, который был человеком верующим. Он успокоил: "Твой сон очень хороший, не волнуйся!"
Врач-еврейка больше не приходила, однако меня вызвали к психиатру. "На что ты жалуешься?" - ласково спросил он. " У меня болит желудок и, кроме того, порок сердца", - ответил я. "Ты верующий?" - "Да". - "Как верующие смотрят на войну? Не отказываются ли они от защиты Родины?" - пристально всматриваясь мне в глаза, поинтересовался врач. "Нет, - ответил я твердо, - Православная Церковь всегда благословляет оружие своих воинов на защиту Отечества!" Врач: "Скажи мне, пожалуйста, кто виноват в войне: Гитлер или Сталин?" Недолго думая, я ответил: "Никто не виноват. Война существует для того, чтобы посредством внешних скорбей облегчить будущую участь людей. Если бы люди не испытывали здесь скорбей, то будущие страдания в аде содержимых были бы совершенно невыносимы!"
Мой ответ, видимо, настолько поразил врача, что больше он меня вопросами не тревожил. На меня завели карточку, которую долго заполняли (видимо, ставили диагноз), после чего отпустили обратно в постель.
Наступило Рождество Христово. Я разговелся, прочитав предварительно молитвенное правило. Больше я не унывал, какое-то внутреннее спокойствие воцарилось в душе. Вдруг пришел приказ собираться и - в путь. Целой группой нас отправили в Уфу. В дороге у одного человека из нашей группы случился припадок, и на меня напал страх: туда ли я попал, ведь у меня болели желудок и сердце, а вовсе не помрачился рассудок...
В четырех километрах от Уфы находился городок для умалишенных и припадочных, вот туда-то мы и прибыли. Моя фамилия красовалась в списке с прочими больными. Я попал в тринадцатое отделение. Было тревожно, но ничего не оставалось делать, как смириться и ждать прибытия врача.
Отделение состояло из двух громадных комнат, вмещавших до шестидесяти человек. Я размышлял: "Вдруг я в самом деле лишусь разума, и меня поместят во второе отделение, где лежат буйные больные?! Неужели я никогда не увижу родного края?!" Такая невыносимая тоска охватила мне сердце, что. разогнать ее было под силу только воле Божией.
Чтобы не терять даром времени, я составил распорядок дня. Раньше всех вставал, умывался, а затем под одеялом совершал молитвенное правило, читал Евангелие, псалтирь и каноны. Познакомился с няней Анастасией. Она приносила мне книги духовного содержания. Шел Великий пост. Зная, что я пощусь, со мной считались и готовили постную пищу.
Наступила Крестопоклонная неделя. Мне хотелось в храм, хотелось приобщиться Святых Христовых Тайн... Я высказал свое заветное желание няне, и она, хоть и очень боялась, согласилась проводить меня.
Мы пошли. Недалеко от речки Белой показался храмик. Сердце мое сильно билось, и слезы радости текли из очей. Служил небольшого роста архиерей. Так было хорошо! Мне очень хотелось исповедаться а этот вечер, ноне пришлось... В конце службы архиерей сказал слово. Надо было уходить...
На обратном пути, к нашему несчастью, случилась авария - сошел с рельсов впереди идущий трамвай. Из-за этого мы задержались, и в больнице начался переполох. Мы получили выговор, и к литургии пойти не пришлось. Так я и остался тогда без причастия.
Здоровье мое стало "улучшаться", и "лишенный рассудка" ум приходил в "нормальное состояние". Я помогал на кухне, раздавал пищу больным. Главный врач, который меня принимала, относилась ко мне хорошо. Я помогал ей выкладывать во дворе дорожки из кирпичей.
В день Благовещения я опять был в храме, а 20 апреля меня комиссовали, признав негодным к несению воинской службы. Мне выдали документы, питание, денежки и отправили на вокзал. Какая была радость! Скорее в родные края!
Через Куйбышев я прибыл в Бузулук, куда к тому времени перевели моего первого духовного руководителя отца Леонида. С котомкой за плечами я вошел в храм. Какое же было счастье очутиться в объятиях батюшки! Я сам себе не верил, что нахожусь в алтаре...
Временно я поселился у отца Леонида. Хотелось скорее выполнить данный Божией Матери обет. Я вставал в шесть утра, спал на голой земле или на стульях, мяса и вина не употреблял... Страстная и Пасхальная седмицы прошли в молитвах покаяния и благодарения.
Я посетил родителей, но душа моя горела к службе в храме. Я чистил лампады и подсвечники, вытирал пыль с иконостаса и мыл полы... Любил я проводить в храме ночь. Блаженная была жизнь!
В те дни я познакомился с матушками из Тихвинского монастыря. Они пели на клиросе. Матушки стали советовать мне пойти к епископу Мануилу, который в то время искал себе келейника. Но я и думать об этом боялся. Примет ли епископ меня вообще? Хотя эта мысль была дорога сердцу...
Прошел праздник Троицы. Приближалась неделя Всех Святых, и прошел слух, что в Платовку к этому дню намерен приехать епископ. Мне было любопытно хотя бы посмотреть на архиерея. Втроем, с Михаилом и Ольгой (которая была знакома с епископом), мы поехали в Платовку. Узнали, в каком доме остановился архиерей, и направили туда свои стопы. Сердца наши трепетали.
О нашем приходе доложили. Епископ пожелал увидеть молодых людей. И вот мы вошли туда, где обедали духовные лица.
Архиерей сидел в переднем углу. Вид его был необыкновенный. Его чистое и как бы прозрачное лицо словно отражало какой-то свет. Он показался мне неземным человеком. Какое-то внутреннее, непонятное для меня обаяние исходило от всего его вида, и сердце мое повлеклось к нему. Да, это был Божий епископ! Сидящие раздвинулись, и мы с Михаилом подошли под благословение - первое благословение епископа. После этого нас отвели в другую комнату и накормили.
Мы были исполнены духовной радости и не подозревали, что над нами уже сгущались черные тучи. Дело в том, что после архиерейской трапезы хозяйка дома, Анна Ивановна Киселева, попросила владыку Мануила не принимать нас, назвав нас шпионами и тайными агентами, присланными следить за архиереем. Владыка поверил, и когда мы пришли ко всенощной, он не стал обращать на нас никакого внимания. Когда же мы попросили настоятеля отца Стефана Акишева дозволить нам переночевать в храме, он грубо ответил: "Нечего вам здесь делать, уходите вон!"
Недоумевая и переживая, мы вышли из храма. Потом Миша куда-то исчез, а я пристроился на ночлег в зарослях засохшей от солнца лебеды возле полуразрушенного амбара, подложив под голову поросший травою глиняный кирпич. Спал я мало, часа три-четыре. Встал рано, помолился и пошел в храм, где уже было много народу, - готовилась торжественная воскресная служба. После обедни епископ произнес обличительную речь против самозванца-епископа Серафима и наложил епитимию на тех, кто с ним общался. Получив от епископа благословение и узнав, что он собирается приехать в Бузулук, мы поспешили домой.
Владыка приехал в Бузулук в канун праздника Тихвинской иконы Божией Матери, 26 июня 1945 года. Он остановился в доме одной рабы Божией, и тихвинские матушки вновь принялись уговаривать меня проситься к нему в келейники. Впрочем, видя мое смущение, они решили сами походатайствовать. Говорили матушки обо мне с епископом или нет, точно я не знаю, однако во время всенощной Владыка внезапно подозвал меня и ласково расспросил о моем происхождении. Просил за меня и диакон Владыки, отец Гавриил.
В праздник Петра и Павла Владыка вновь заговорил со мной и даже предложил вместе поехать в Сорочинск и Спасское. Сомнения, вызванные наговорами в Платовке, у него понемногу рассеялись, но окончательно судьба моя решилась в селе Спасском, где за меня, упав перед архиереем на колени, стала усиленно просить матушка Феврония.
В Сорочинске епископ Мануил посетил моих родителей и спросил их согласия отпустить меня в Чкалов к себе в послушники. Родители благословили. Особенно тронуло меня тогда, что епископ не погнушался нашей убогой постелью и согласился у нас отдохнуть. Вместе мы посетили и дом убогой Аннушки. После этого Владыка уехал в Чкалов, а я остался ждать вызова.
Перед днем памяти Великомученика Пантелеймона батюшка повез меня к Владыке. Тот предложил нам скоромную трапезу. Я в то время не вкушал молочного, но Владыка, заметив это, не одобрил мое неразумное воздержание и благословил начать потреблять скоромную пищу.
В самый праздник в честь св. Пантелеимона меня постригли в стихарь. Это была первая ступень, ведущая меня к священству Слезы страха и радости лились из глаз моих...
Материал подготовлен к публикации Обществом ревнителей памяти митрополита ИОАННА
http://gosudarstvo.voskres.ru/
