Даже самая усиленная подготовка в мирное время носит больше теоретический, чем практический характер
Б. Гарт, военный теоретик
Будущий сценарий развития МО и его варианты несет на себе отчетливо отпечаток военно-силового развития, более того, эскалации такого развития. Поэтому он и получил свое название «Эскалация военно-силового развития МО», что несёт на себе неизбежно оттенок неизбежности, детерминированности, который, естественно, в политике далеко не всегда приходится признавать. Однако адекватная и имеющая практическое значение оценка современного военно-политического положения России с точки зрения применения военной силы[1] возможна только с учетом, как минимум, среднесрочных (а лучше долгосрочных) перспектив и условий развития МО и ВПО[2] и общего контекста состояния и перспектив развития человеческой цивилизации.
Надо признать, что эта проблема получила самое разное толкование в политике и научной литературе в особенности в 10-е и 80-е годы, когда было опубликовано много работ, посвященных тому, как «военная сила потеряла своё значение». Этот упрощенный взгляд некоторой части правящей элиты в СССР во многом способствовал возникновению при М. Горбачеве целой тенденции, превратившейся позже в некое подобие политики «нового мышления», сознательно преуменьшающей роль военной силы во внешней политике государств[3]. Позже, столкнувшись с реалиями военно-силовой политики в Югославии, Ираке, Афганистане, Сирии и других странах эта наивность постепенно трансформировалась в банальное стремление части правящей элиты посредством уступок и чрезмерных компромиссов уйти от силового противоборства с лидерами западной коалиции любой ценой, даже ценой позорного отступления. Эта политика капитуляции вновь обосновывалась «падением значения роли военной силы», но уже с точки зрения социально-экономического обоснования необходимости сокращения военных расходов.
В действительности же проблема последние 50-100 лет становится год от года сложнее потому, что грань между силой и военной силой постепенно стиралась и практически исчезла. Одним из последствий этого стало то, что для оценки ВПО простое сопоставление военно-силовых возможностей уже мало что дает, ибо, как уже говорилось выше, в силовой внешней политике могут применяться самые разные силовые факторы, не имеющие формально прямого отношения к тому, что мы традиционно понимаем под понятием «военная сила». Например, социальные сети и другие средства информационно-когнитивного давления.
Поэтому, когда возникает необходимость оценивать будущее значение военной силы, то в настоящее время надо просто признавать, что это понятие имеет гораздо более широкое значение чем прежде. И в этом заключается первый и главный вывод о значении военной силы, которое вышло далеко за рамки привычных представлений. Как, например, воспринимать массовые общественные выступления без оружия, которые привели к захвату власти во многих странах в ХХ и уже в XXI веке? Или смене политического курса страны под влиянием внешних силовых (но не военных) акций?
Чем дальше перспектива, тем важнее анализ. Ещё Б.Л. Гарт говорил, что «Топограф, даже турист, если хотите, имеет перед своим взором более широкую перспективу и может составить общее представление о местности, в то время как шахтёр видит перед собой только забой, в котором работает»[4]. Поэтому долгосрочный прогноз развития МО важен не только для прогноза будущего состояния ВПО, но и отдельных факторов и тенденций, формирующих это состояние. Таких, например, как силовые – военные и не военные средства и меры внешней политики. Поэтому автор и его коллеги пытались не раз «как можно дальше заглянуть за горизонт», а в данной работе внешне абстрактным рассуждениям об общих перспективах развития МО уделяется так много внимания.
Такая оценка не должна быть прямолинейной, механистической, основанной на опыте одной войны или одной кампании, что нередко подводило тех, кто пытался это делать, в особенности, когда арифметически пытаются сделать подсчеты количества и качества ВВСТ, о чём также говорил британский теоретик. Попытки составления анализа или даже обзора, не говоря уже о прогнозе, без учета самых разных условий и обстоятельств абсолютно бесполезны и бесперспективны потому, что показывают состояние МО-ВПО и России вне мирового и даже национального исторического контекста и перспектив развития.
Так, говоря о положении России в мире и её социально- экономическом состоянии в 2020 году, необходимо, как минимум, во-первых, показать основные показатели и результаты её развития на фоне мирового и регионального развития за последние десятилетия и их возможной перспективы на десять-двадцать лет, а, во-вторых, динамику развития этих отношений, состояние России в ретроспективе десять–тридцать лет назад и перспективу её развития на двадцать–тридцать лет. Другими словами, «вписать» развитие России в общемировые тенденции развития. Собственно говоря, это и будет история и перспективы развития МО и России, как одного из её субъектов, то, что описал Б.Л. Гарт как представление «топографа» в сравнении с «шахтёром».
Без первого и второго анализа-обзора и стратегического прогноза современное описание социально-политического и экономического положения России теряет смысл. В том числе, на мой взгляд, и при формировании бюджетной политики России на 1–3 года, где эти обстоятельства должны обязательно учитываться[5]. Но именно этого и нет в российских документах. В лучшем случае в послании президента В.В. Путина будет дана самая общая оценка состояния МО-ВПО и России, которая абсолютно не применима к практическим целям, например, для подготовки прогноза вероятного варианта развития ВПО.
Применительно к средствам и способам силового применения инструментов внешней политики в международных отношениях в будущем это означает, что будущие средства и способы силового противоборства России в период до 2035 года мы должны пытаться максимально чётко соотносить с вероятностью нарастания этих сценариев и их конкретных вариантов. Они неизбежно будут разными. Как говорил Б.Л. Гарт, «В физической области неизменным фактором является то, что средства и условия непрерывно меняются»[6].
Если мы не идеалисты и романтики в отношении внешней политики, то мы должны констатировать, что наше стремление к обеспечению безопасности и стратегического сдерживания в условиях развития «Военно-силового сценария» МО не совпадает, как правило, с интересами других центров силы, которые преследуют иные цели, а именно не допустить укрепления нашей безопасности и стратегической стабильности в самом широком смысле. По большому счёту Указ президента РФ В.В. Путина 2 июня 2020 года № 355 об основах ядерной политики поясняет нашу готовность применения ЯО в качестве ответного средства на самый широкий спектр угроз[7]. И не только ядерных, но и обычных. Поэтому с точки зрения, например, обеспечения не только военной безопасности, но и безопасности России в целом (которое мы воспринимаем в политике как эффективное стратегическое сдерживание), мы неизбежно приходим к выводу о том, что:
Эффективность стратегического сдерживания
максимальному разнообразию средств и методов силовой
(военных и не военных) политики
Иными словами, нам необходимо не только ЯО, стратегическое и тактическое оружие вообще, как и другие виды и системы ВВСТ, но и максимально широкий спектр не военных силовых инструментов. Однако такая «бесконечность» разнообразия средств и методов неизбежно требует огромных затрат ресурсов (в т.ч. различных видов и типов ВВСТ). Очевидно, что имея экономику в 15 раз меньше американской и в 30 раз меньше экономики всей западной военно-политической коалиции Россия не будет в состоянии в будущем обеспечить равновесие по всему спектру силовых возможностей с Западом, либо другим центром силы, обладающим аналогичными возможностями[8]. Поэтому разумный компромисс между целями обеспечения эффективной безопасности силовыми средствами и возможностями (материальными и иными) страны может заключаться в:
1. Точности стратегического прогноза будущих сценариев и вариантов развития МО и ВПО, выборе именно таких средств и способов, которые будут реально доступны для нашего общества и экономики, например, как это сделал Д. Трамп, который (после очень серьезных исследований нескольких сотен специально отобранных групп) вывел три «простых» принципа для разработки таких силовых средств:
– они должны усиливать возможности США;
– они должны ослаблять Россию;
– они не должны превышать (допустимые) военные риски.
К сожалению, пока что можно констатировать, что в России такие принципы политики безопасности не разработаны. Как нет и стратегического прогноза развития наиболее вероятного сценария и его варианта МО и ВПО.
– Нет сочетаемости политики безопасности, прежде всего, в области разработки силовых средств и способов, с основными направлениями социально-экономического и научно-технического развития России. Так, например, нет сочетаемости приоритетного развития НИОКР и человеческого капитала (в том числе военнослужащих, работников ОПК, управления) – идеальное сочетание, отражающее и учитывающее все вероятные направления развития МО и ВПО, с одной стороны, и потребности развития России в силовой политике, с другой[9].
То, что сегодня существует в мире и в России, – уже неизбежно воспринимается как часть будущего. Но мы отстаём в его «оформлении и осознании». Причем, если говорить о военно-политических особенностях, то будущее – более того – само уже во многом предопределяет состояние настоящего. Иначе говоря, будущая МО и ВПО, например, в 2025 или 2050 годах, уже сегодня в реальности влияет на состояние и формирование настоящей МО и ВПО[10]. И не только с точки зрения перспектив развития науки и технологий, в т.ч. вооружений и военной техники (ВВСТ) или вооруженных сил (ВС), что совершенно естественно, но и с точки зрения современного состояния политики и военного искусства. Хотим мы того или нет, но будущее состояние и структура МО уже влияет на наши действия сегодня: выбирая средства противоборства, мы так или иначе отдаем предпочтения одним, либо другим. При этом – так как этот процесс чаще всего происходит на уровне интуиции отдельных личностей – мы нередко допускаем ошибки или действуем в целом не эффективно.
Нередко некоторые процессы, в том числе в области ВВСТ, развиваются вполне автономно, вне зависимости от сознательных решений или договоренностей. В частности, если даже допустить дальнейшее развитие тенденций в области ядерных вооружений в мире и отказ от заключения новых соглашений между Россией и США, то до 2025 года даже в отсутствии договоренностей об их сокращении их численность будет сокращаться также как она сокращалась при формальном существовании СНВ-3 за счет устаревания ядерных СНВ США и России и снятия их с вооружения, как показано на графике. Эта динамика диктуется логикой развития современного сценария МО и ВПО, а не политическими договоренностями.
В то же самое время, не зависимо от договоренностей, абсолютно и относительно будут увеличиваться СЯС Китая, Индии и Пакистана, а также, возможно, Израиля. Кроме того, нельзя исключать и появления новых ядерных держав. И не только КНДР, но и Японии и других стран. Поэтому говорить о состоянии и будущем положении России вне общего мирового контекста, формирующего ВПО, – бессмысленно.
Если говорить о будущем состоянии и структуре МО, то оно неизбежно будет формироваться под влиянием изменения соотношения сил между крупнейшими экономиками и державами мира. Это влияние никто и никогда не отменял. Но между ростом могущества и усилением влияния в военной области нельзя ставить знак равенства. Как видно из долгосрочных прогнозов, например, к 2050 году КНР существенно опередит США, а Индия (что часто не всегда учитывают) вплотную приблизится к США, а, может быть, даже и обгонит по важнейшим показателям нынешнего лидера. Вместе эти три страны составят ведущую «тройку» государств мира, вокруг которых будут формироваться военно-политические коалиции и развиваться центры силы.
Эта неравномерность развития по-разному отразится в регионах планеты и по- разному будет влиять на мировую и региональную ВПО. В частности, очень быстрые темпы экономического и социального развития в Китае, Индии и целом ряде других
стран Юго-Восточной Азии, прежде всего, на Филиппинах, во Вьетнаме, Индонезии, Малайзии, а также в Республике Корея, Сингапуре и Гонконге неизбежно приведут к 2025 году к полному изменению в экономической расстановке сил в регионе.
В еще большей степени повлияют на ВПО в регионе Евразии и особенно Юго- Восточной Азии изменения в военной мощи новых центров силы, которые превратятся в полноценные в военном отношении государства (Вьетнам, Индонезия, Филиппины, Малайзия), а Китай и Индия – в мировые военные державы[11].
На рисунке ниже показана динамика изменения соотношения сил в Юго-Восточной Азии между основными государствами мира и региона. Но, важно подчеркнуть еще раз, это изменение в соотношении сил не прямо и пропорционально отражается на МО и ВПО, а преломляется в зависимости от усилий других государств в области военно-силовой политики. Другими словами, изменение в соотношении сил не прямо пропорционально влияет на формирование структуры и сценариев развития МО и ВПО.
Как видно из предварительных оценок, например, темп роста в таких странах как Филиппины, Вьетнаме и Индонезии позволят превратят их в региональных лидеров, а Индонезию, возможно в самостоятельный региональный центр силы, противостоящий Китаю и Индии.
На этом фоне существенно ослабнуть экономические и политические позиции США и их союзников, которые уже с начала нового века пытаются компенсировать своё относительное отставание (США, например, более 60% военных ресурсов концентрирует именно там), в том числе и развивая свое военное присутствие, а также оказывая военно-техническую помощь своим союзникам. Возможное развитие сценария МО может быть компенсацией военной мощью экономического отставания в развитии.
Относительно слабое военно-политическое влияние России в регионе, особенно в сравнении с бывшим влиянием СССР, и дальше будет ослабевать в силу не только экономического отставания Дальневосточного региона от своих соседей, не смотря на попытки федерального правительства исправить ситуацию, но и в силу слабого присутствия ВМФ России и ограниченности мобильных военных формирований на Дальнем Востоке.
Когда изучается история вооруженных конфликтов, всегда возникает вопрос о сравнении (потенциальной/материальной) силы армий. Сравнивать можно по- разному: по численности войск с разных сторон. По количеству штыков, пушек и пулеметов, самолетов и танков. По числу тактических или оперативных единиц (батальонов и батарей или дивизий). Или морских экипажей (для ВМС). Подобные сравнения и сопоставления могут быть полезны и для прогноза развития будущего сценария МО и ВПО. Опыт прошлых дет, особенно если он не ограничен опытом одной войны или кампании, может быть полезен в будущем.
Так, при изучении широкомасштабных военных конфликтов 20-го века в настоящее время чаще используется сравнение по количеству и качеству оперативных единиц (в частности дивизий). Вопрос только в том, что считать базовой оперативной единицей для сравнения. В случае русской и германской армий времен Первой Мировой Войны все достаточно просто и понятно. Базовой единицей является достаточно стандартная дивизия (хотя только в русской армии все дивизии были унифицированы). В других армиях в большом количестве существовали войсковые части, которые не должны были входить в военное время в состав дивизий (отдельные батальоны, полки и бригады). Но вместе с дивизиями, дополнительной артиллерией и конницей они объединялись в корпуса, которые и являлись основными оперативными единицами. Полевые корпуса почти во всех странах создавались из пары довоенных «перволинейных» дивизий, к которым, как правило, присоединялись: резервная дивизия, бригада резерва, корпусная артиллерия, конный полк, саперные части. А вот вам данные одного из любознательных читателей, которые позволяет наглядно сравнить размеры армий (в корпусах) и силу этих корпусов:
Сравнение численности и материального качества сухопутных армий крупнейших европейских держав в 1914 году
Россия: Состав корпуса: две пехотных дивизии, резервная дивизия, стрелковая бригада.
Франция: Состав корпуса: две пехотных дивизии, резервная дивизия, резервная или отдельная бригада.
Германия: Состав корпуса: две пехотных дивизии, резервная дивизия, резервная или эрзац-резервная, или ландверная бригада.
Австрия: Состав корпуса: две пехотные дивизии, стрелковая дивизия, маршевая бригада.
Италия: Для Италии данные приведены на 1915-й год, числа для 1914 года в скобках. Состав корпуса: две пехотные дивизии, резервная дивизия, части усиления (8 батальонов в среднем).
В общем, – достаточно наглядные данные. Сразу видно, какие армии реально готовились к короткой войне, а какие – к затяжной (Австро-Венгрия, например, явно делала ставку на одно большое сражение; а Германия создавала армию для длинной войны). Видно и то, какие армии готовятся больше наступать, чем обороняться. Германская – самая наступательная, французская – самая оборонительная. Итальянская – особый случай, ибо четверть ее артиллерии и четверть пехоты предназначались для действий в горах.
Нужно также заметить, что данные показывают, что баланс сил в Европе был возможен только тогда, когда Италия (несмотря на слабость своей армии) входила в Тройственный союз. Без этого франко-русский союз доминировал и в численности живой силы, и в количестве техники. Без Италии союз Центральных держав не был готов к войне. И ставка, фактически, должна была быть сделана на нематериальные факторы: выучку войск, грамотность офицеров, полководческие таланты генералов. Даже если в этом отношении перевес был на стороне Германии, его нельзя было измерить. А значит, все Первая мировая для Германии изначально попахивала авантюрой (даже до выяснения позиции Великобритании).
Для характеристики военного могущества воюющих сторон нужно было бы оценить всю совокупность средств, которыми располагало каждое государство, принявшее активное участие в войне, к моменту ее возникновения в августе 1914 г. Подобная задача в ее полном объеме едва ли выполнима в ограниченном размере данного труда.
В действительности же военная мощь любой страны слагается из целого ряда факторов, среди которых одна голая численность вооруженных сил и ВВСТ не дает полного представления о могуществе государства. К началу Первой мировой войны ни одно государство не предвидело размеров грядущей борьбы, особенно ее продолжительности. В результате воюющие стороны, имея только боеприпасы мирного времени, столкнулись во время самой войны с целым рядом неожиданностей, преодолевать которые приходилось уже наспех в процессе борьбы. Надо сказать, что российский генштаб пытался добросовестно анализировать ситуацию, в частности, в специальной работе, подготовленной в 1913 году, по основным параметрам[12].
Соотношение сухопутных, морских и воздушных сил к началу Первой мировой войны (по следующим параметрам):
– Численность населения в 1914 г.
– Сухопутные вооруженные силы
– Вооруженные силы мирного времени
– Вооруженные силы к началу операций
– Число легких орудий
– Число тяжелых орудий
– Численность вооруженных сил по окончании мобилизации
– Боевая численность к началу операций и др.
Но и эти сопоставления требуют уточнений. Порой существенных. Так, например, в число 122 русских пехотных дивизий входило 17 стрелковых бригад, штатный состав которых был вдвое меньше пехотных дивизий, и 35 второочередных дивизий, боевая ценность которых к моменту первых столкновений значительно уступала мобилизованным кадровым дивизиям. Точно так же при несомненном огромном превосходстве русской конницы не следует упускать из виду, что в числе 36И кавалерийских дивизий – 10 второочередных казачьих. Медленность русской мобилизации и особенно стратегического сосредоточения русских сил также ослабляет значение указанного превосходства, если вспомнить, что окончание сосредоточения русских армий без двух дальневосточных корпусов последовало на 45-й день мобилизации, а вместе с этими корпусами – только в конце 3-го месяца войны. Обращает на себя внимание незначительность боевых русских сил к началу операций сравнительно с общей численностью отмобилизованных сил. Эта разница объясняется указанной медлительностью русского сосредоточения и оставлением крупных масс внутри государства (ополченские войска и неорганизованные запасные части).
В цифровых данных об английских силах имеется несоответствие между их боевой численностью и числом дивизий. Последние показаны лишь в том размере, в каком они входили в состав экспедиционной армии для действий на материке (см. вторую выноску в таблице). К пограничному сражению англичане успели сосредоточить только 4 пех. (1, 2, 3 и 5-ю) и I кав. дивизии. Пятая (4-я) дивизия была погружена 23 августа и участвовала 26-го в сражении у Ле-Като, а 6-я прибыла и участвовала в Марнском сражении. Территориальная армия составила еще 14 дивизий, которые начали прибывать во Францию в ноябре 1914 г., а для военных действий были использованы впервые лишь в 1915 г.
Примечательно, что в другой Мировой войне, в частности, в Курской битве, подводя итоги, не говорилось, как правило, о причинах поражения из-за превосходства той или иной стороны. Причины были в другом. Э. Манштейн, например, как один из руководителей операции «Цитадель», писал, что эта операция была прекращена немецким командованием ещё до исхода сражения «в связи со стратегическим влиянием других театров военных действий (Средиземное море) или других фронтов (2-я армия). и лишь во-вторых, в связи с тактической неудачей 9-ой армии. Но и этого можно было бы избежать, если бы Главное командование весной 1943 года сделало бы общий вывод относительно того, чтобы бросить все силы, чтобы достичь на Востоке ничейного исхода войны или по крайней мере истощить ударную силу Советов»[13]. Другими словами, в качестве причин поражения фельдмаршал вообще не упоминал какого-либо количественного или качественного превосходства той или иной стороны, или тех или иных ВВСТ[14].
Подытоживая, можно сделать вывод, что в будущем состоянии МО и ВПО соотношение военных сил играет важную, но отнюдь не решающую роль в военно-силовом противоборстве, где особенное значение приобретают такие параметры, как качество подготовки личного состава и умение командования, согласованность и решительность действий и др. профессиональные, личные и волевые качества, характеризующие НЧК. Об этом, кстати, в свое время говорил ещё Наполеон, который соотносил значение морального и материальных факторов в войне как 3:1[15].
_____________________________________
[1] Военная сила в международных отношениях - зд.: прямое (вооруженное) и косвенное (политическое - «эксплицитное» и «имплицитное») использование военного насилия в политике государств и отдельных акторов, целью которого является принуждение других субъектов МО к неким действиям (бездействиям).
[3] Произошло обычное явление: искажение смысла проблемы, когда нереальность прямого применения ЯО в качестве средства внешней политики во второй половине ХХ века стала трактоваться как невозможность применения военной силы вообще.
[4] Лиддл Гарт, Бэзил. Стратегия непрямых действий. М.: АСТ, 2018, с. 24.
[5] См. подробнее: Подберёзкин А.И. Стратегия национальной безопасности России в XXI веке. М.: МГИМО-Университет, 2016, с. 82-101.
[6] Лиддл Гарт, Бэзил. Стратегия непрямых действий. М.: АСТ, 2018, с. 22.
[7] Путин В.В. Указ президента РФ № 355 от 2 июня 2020 г «Об основах государственной политики в области ядерного сдерживания».
[8] Подберёзкин А.И. Современная военно-промышленная политика в условиях четвертой промышленной революции. В кн.: Промышленная политика: монография/коллектив авт. Под рук. А, с. Булатова. М.: КНОРУС, 2020, с. 153.
[9] 2019 Missile Defense Review. Office of the Secretary of Defense. Wash., Jan. 2019, p. 8-14.
[10] См. также: Кравченко С.А., Подберёзкин А.И. Динамика знания о насилии: военные и социокультурные аспекты // Гуманитарий Юга России, 2018. № 3, с. 40-41.
[11] См. подробнее: Подберёзкин А.И. Формирование современной военно-политической обстановки. Latvia, Riga: Lap Lambert Academec Publishing. 2018, pp. 121-123.
[12] Наши соседи и некоторые другие главнейшие государства. М:.; Типография Окружного штаба, 1913, 603 с.
[13] Манштейн Э. фон. Утерянные победы. М.: Вече, 2017, с. 500.
[14] Хотя при любой возможности Э. Манштейн говорил о превосходстве в численности и качестве РККА.
[15] Лиддл Гарт, Бэзил. Стратегия непрямых действий. М.: АСТ, 2018, с. 22.
